Алексей Мягков
Рассказы
Мягков Алексей Николаевич. Родился в 1952 г. в Ленинграде в семье офицера флота. Детство провел в Порккалла-Удд (советская база в Финляндии). Детский сад там заменялся приглядом старшины-сверхсрочника трезвого поведения и доброго нрава. Людей делил на моряков и женщин. При возвращении в Ленинград был удивлен тем, что мужчины не носят формы.
После окончания ЛВИМУ имени адмирала С. О. Макарова попал в Гидрографическую службу ВМФ. Начались дальние походы по всем океанам и морям, продолжительностью от 3 до 9 месяцев. Их было примерно 25. Условия плаваний, в сравнении со службой моряков боевого флота, считает курортными, несмотря на все глупости и трудности.
Писать начал сравнительно поздно и первые рассказы прочитал В. В. Конецкому. Викторыч был человеком резким, но доброжелательным. Он сказал так: «Все, что я услышал — полная чушь! Но писать вы можете и будете, если поймете, о чем нужно писать». Кается, что так и не понял. Много лет участвует в работе Литературного объединения при Доме ученых. Печатался в периодических изданиях, альманахах, выпустил книгу «7 футов над килем». Принят в Клуб русских писателей Нью-Йорка. Живет в С.-Петербурге.
После окончания ЛВИМУ имени адмирала С. О. Макарова попал в Гидрографическую службу ВМФ. Начались дальние походы по всем океанам и морям, продолжительностью от 3 до 9 месяцев. Их было примерно 25. Условия плаваний, в сравнении со службой моряков боевого флота, считает курортными, несмотря на все глупости и трудности.
Писать начал сравнительно поздно и первые рассказы прочитал В. В. Конецкому. Викторыч был человеком резким, но доброжелательным. Он сказал так: «Все, что я услышал — полная чушь! Но писать вы можете и будете, если поймете, о чем нужно писать». Кается, что так и не понял. Много лет участвует в работе Литературного объединения при Доме ученых. Печатался в периодических изданиях, альманахах, выпустил книгу «7 футов над килем». Принят в Клуб русских писателей Нью-Йорка. Живет в С.-Петербурге.
ДЕТСКАЯ БОЛЕЗНЬ ЛЕВИЗНЫ
(из цикла «Под жестяным флагом»)
Флаги кораблей и судов изготавливаются из шерстяной ткани, которая называется флагдук. Ткань легкая, свободно реет, вздымается и полощется на морском ветру. Через пару недель полоскания появляется бахрома. Флаг подшивают, но ветер продолжает его трепать, выдергивая по нитке. Опять подшивают. И так, покуда на мачте не оказывается короткий обрубок.
Флаг гидрографических судов ВМФ представляет собой синее прямоугольное полотнище, в левом верхнем углу помещено изображение военно-морского флага, а справа — маяк в белом круге. В процессе истрепывания и подшивания символика постепенно исчезает. Иностранные корабли и самолеты начинают иронично интересоваться национальной принадлежностью судна. Боцману приказывают изобразить родной флаг на листе жести. Изделие выходит долговечным, одна беда — дребезжит на ветру, раздражает.
— Расскажи свежий анекдот про Чапаева! — улыбнулся парень.
Вас бы такая просьба удивила? Ну а я слегка обалдел. Потому как дело происходило на одном из Островов, и передо мной стоял темнокожий боец в камуфляжной униформе без внятных знаков различия.
— Мулат, — подумал я. — Или креол? Забыл, чем они отличаются. Уже не черный, но еще не белый. Переходное звено.
План похода не предусматривал посещения этих Островов. Однако, поступил приказ уйти с основного планшета и тщательно перепахать новый квадрат. Эхолоты барахлили, сигналы радионавигационной системы принимались на пределе дальности, а плотная облачность не позволяла определяться по светилам. Об этих заморочках было честно доложено береговому руководству. Ответ был изумителен по лаконизму — «Продолжать невзирая». И мы продолжили хождение паралельными галсами, смирившись с тем, что весь материал пойдет в корзину.
Опершись локтями на планшир, я рассказал первый пришедший на ум анекдот.
Парень долго, заливисто хохотал, притопывая высоким шнурованным ботинком по бетону причала.
— Промером занимаетесь? — спросил он, отсмеявшись. — Погода, наверное, не баловала?
— Хорошо по-русски говоришь, — похвалил я.
— Так в Ленинграде учился, — объяснил он, — в рыбной мореходке. На Каменном острове. Зовут меня Серран, можно Серега.
— Ну-у! — обрадовался я. — Слушай, а ты Генку Астапова не знаешь?
— Корешами были! — удивился Серран.
— Мой одноклассник по школе, — я почувствовал невольную симпатию к веселому креолу. — А Скелета помнишь?
— Еще бы! — Серега показал белоснежные зубы. — Сколько мы с ним... Жив он?
— Жив, — успокоил я. — В милиции служит. А Генка уже старпомом плавает. Слушай, а что у вас тут делается?
— Месяц как освободились от колониальной зависимости, — кисло сообщил Серран. — Сбросили, так сказать, иго.
Об этом мы узнали еще в море. Однажды утром радист принес на мостик извещение о том, что Острова получили волю и тут же объявили о введении двухсотмильных территориальных вод.
— Может, ошибка? — предположил старпом, — Наверное, имеется в виду экономическая зона.
— Тут ясно сказано — терводы, — штурман ткнул пальцем в бланк. — И мы как раз находимся в этих самых терводах, — он вопросительно посмотрел на командира.
Но старший лейтенант Бодунов никак не отреагировал. Продолжал глядеть вперед, покачиваясь на длинных ногах.
— Это же надо! — злился старпом. — У США двенадцать миль и ничего, хватает, не жалуются! А эти...
— Есть несколько государств, объявивших двухсотмильные терводы, — напомнил штурман, — Бразилия, Уругвай, Перу...
— И кто-нибудь признал это? — Бодунов полуобернулся.
— Никто не признал, — хихикнул штурман.
— И правильно, — одобрил командир.
— Посягательство на принцип свободы открытого моря, — продолжал горячиться умный старпом. — Такие авторитеты международного морского права, как Гроций и Коломбос...
— Они Гроция не читали, — успокоил его командир. — Я, кстати, тоже. А ты бы, старпом, не Гроция штудировал, а ... — но так и не сказал, что же именно следует штудировать.
— Территориальные воды, — не выдержал молчавший до того замполит Сурепко, — это водное пространство, на которое распространяется суверенитет государства и которое государство способно эффективно контролировать!
— Господи! — застонал Бодунов. — Чтобы на одном пароходе собралось столько эрудитов? Ну, кто еще чего скажет?
— В терводах запрещен не только морской промысел, но и гидрографические работы, — осторожно напомнил я. — Может, вырубить к черту эхолоты, один черт они ничего не пишут, и сослаться на суверенитет?
— А по земле погулять хочешь? — строго спросил начальник промерной партии. — Нам же заход обещали. Соображать надо, а не только кроссворды разгадывать!
— Так! — заключил Бодунов. — Живем, как жили. И прошу прекратить дискуссию, вы на ГКП, а не в Гайд-Парке.
— И как происходило освобождение, — спросил я креола, — воевали, партизанили?
— Какая тут может быть партизанщина, — удивился он, показав на совершенно лысые красные холмы, — это же не Брянские леса. Просто приехали мы сюда и объявили местным, что они теперь свободны. Они не возражали.
— И все? — удивился я.
— Ну, еще памятники старого режима с постаментов сбросили.
— Мешали?
— Детская болезнь левизны, — объяснил освободитель, — вот и болеем.
— Слушай, — спросил я, — а чего это у вас в городе все магазины закрыты, водопровод не работает, света нет?
— Говорю же, погорячились маленько, — крякнул Серега. — Когда памятники скинули, стали думать, что бы еще такое революционное произвести? Ну и выгнали всех белых, как прямых потомков завоевателей.
— Понятно, — кивнул я, — а это — врачи, инженеры, учителя...
— Ну, да! — поморщился креол. — Я же говорю, погорячились. Сейчас мы их назад зовем, а они не хотят.
— Может, вам опять попроситься под колониальное иго? — пошутил я.
— Не возьмут, — креол шутки не понял, — раньше надо было думать.
— А ты сам чем теперь занимаешься? — я решил переменить тему.
— Служу в военно-морском флоте, — Серега ткнул пальцем в какой-то значок на лацкане рубашки.
— И кто ты по должности?
— Да понимаешь, — креол явно смутился, — я, как бы это сказать, главнокомандующий военно-морскими силами Островов. Только, если знакомых встретишь, ты про это не рассказывай, скажи, плавает Серега, и все.
«Вот ведь, какой скромный главком, — подумал я. — Однако, похоже, и он к этим двухсотмильным терводам ручку приложил».
— Служба спокойная, — продолжал Серран, — не то, что на рыболовецких судах.
— Черт! — опомнился я. — Ты извини, нужно же о твоем визите командиру доложить!
— Не надо, не надо! — замахал руками Серега. — Я просто так заглянул, неофициально.
— А можно поглядеть на твой флот? — попросил я.
— Так вот же он! — Креол кивнул в сторону соседнего пирса, где приткнулись четыре деревянных катерка с пулеметами на турелях. — Весь, как есть!
«Верно сказал Бодунов, — подумал я, — не читали они Коломбоса с Гроцием».
— Ну, я пойду! — заторопился Серега. — Бывай! Ребят моих встретишь, передавай привет! — и ушел к своему флоту.
— С кем это ты болтал? — осведомился Бодунов из открытого иллюминатора командирской каюты.
— Главнокомандующий военно-морскими силами Островов, — доложил я, задрав голову. — У нас в Питере учился, в рыбной мореходке.
— Теперь понятно, почему у них двухсотмильные терводы объявились, — спокойно отреагировал Бодунов и, обратившись к вахтенному у трапа, распорядился: «Вы все же докладывайте о посетителях. А то заявится президент из Тамбовского кулинарного училища, конфуз может выйти».
Флаг гидрографических судов ВМФ представляет собой синее прямоугольное полотнище, в левом верхнем углу помещено изображение военно-морского флага, а справа — маяк в белом круге. В процессе истрепывания и подшивания символика постепенно исчезает. Иностранные корабли и самолеты начинают иронично интересоваться национальной принадлежностью судна. Боцману приказывают изобразить родной флаг на листе жести. Изделие выходит долговечным, одна беда — дребезжит на ветру, раздражает.
— Расскажи свежий анекдот про Чапаева! — улыбнулся парень.
Вас бы такая просьба удивила? Ну а я слегка обалдел. Потому как дело происходило на одном из Островов, и передо мной стоял темнокожий боец в камуфляжной униформе без внятных знаков различия.
— Мулат, — подумал я. — Или креол? Забыл, чем они отличаются. Уже не черный, но еще не белый. Переходное звено.
План похода не предусматривал посещения этих Островов. Однако, поступил приказ уйти с основного планшета и тщательно перепахать новый квадрат. Эхолоты барахлили, сигналы радионавигационной системы принимались на пределе дальности, а плотная облачность не позволяла определяться по светилам. Об этих заморочках было честно доложено береговому руководству. Ответ был изумителен по лаконизму — «Продолжать невзирая». И мы продолжили хождение паралельными галсами, смирившись с тем, что весь материал пойдет в корзину.
Опершись локтями на планшир, я рассказал первый пришедший на ум анекдот.
Парень долго, заливисто хохотал, притопывая высоким шнурованным ботинком по бетону причала.
— Промером занимаетесь? — спросил он, отсмеявшись. — Погода, наверное, не баловала?
— Хорошо по-русски говоришь, — похвалил я.
— Так в Ленинграде учился, — объяснил он, — в рыбной мореходке. На Каменном острове. Зовут меня Серран, можно Серега.
— Ну-у! — обрадовался я. — Слушай, а ты Генку Астапова не знаешь?
— Корешами были! — удивился Серран.
— Мой одноклассник по школе, — я почувствовал невольную симпатию к веселому креолу. — А Скелета помнишь?
— Еще бы! — Серега показал белоснежные зубы. — Сколько мы с ним... Жив он?
— Жив, — успокоил я. — В милиции служит. А Генка уже старпомом плавает. Слушай, а что у вас тут делается?
— Месяц как освободились от колониальной зависимости, — кисло сообщил Серран. — Сбросили, так сказать, иго.
Об этом мы узнали еще в море. Однажды утром радист принес на мостик извещение о том, что Острова получили волю и тут же объявили о введении двухсотмильных территориальных вод.
— Может, ошибка? — предположил старпом, — Наверное, имеется в виду экономическая зона.
— Тут ясно сказано — терводы, — штурман ткнул пальцем в бланк. — И мы как раз находимся в этих самых терводах, — он вопросительно посмотрел на командира.
Но старший лейтенант Бодунов никак не отреагировал. Продолжал глядеть вперед, покачиваясь на длинных ногах.
— Это же надо! — злился старпом. — У США двенадцать миль и ничего, хватает, не жалуются! А эти...
— Есть несколько государств, объявивших двухсотмильные терводы, — напомнил штурман, — Бразилия, Уругвай, Перу...
— И кто-нибудь признал это? — Бодунов полуобернулся.
— Никто не признал, — хихикнул штурман.
— И правильно, — одобрил командир.
— Посягательство на принцип свободы открытого моря, — продолжал горячиться умный старпом. — Такие авторитеты международного морского права, как Гроций и Коломбос...
— Они Гроция не читали, — успокоил его командир. — Я, кстати, тоже. А ты бы, старпом, не Гроция штудировал, а ... — но так и не сказал, что же именно следует штудировать.
— Территориальные воды, — не выдержал молчавший до того замполит Сурепко, — это водное пространство, на которое распространяется суверенитет государства и которое государство способно эффективно контролировать!
— Господи! — застонал Бодунов. — Чтобы на одном пароходе собралось столько эрудитов? Ну, кто еще чего скажет?
— В терводах запрещен не только морской промысел, но и гидрографические работы, — осторожно напомнил я. — Может, вырубить к черту эхолоты, один черт они ничего не пишут, и сослаться на суверенитет?
— А по земле погулять хочешь? — строго спросил начальник промерной партии. — Нам же заход обещали. Соображать надо, а не только кроссворды разгадывать!
— Так! — заключил Бодунов. — Живем, как жили. И прошу прекратить дискуссию, вы на ГКП, а не в Гайд-Парке.
— И как происходило освобождение, — спросил я креола, — воевали, партизанили?
— Какая тут может быть партизанщина, — удивился он, показав на совершенно лысые красные холмы, — это же не Брянские леса. Просто приехали мы сюда и объявили местным, что они теперь свободны. Они не возражали.
— И все? — удивился я.
— Ну, еще памятники старого режима с постаментов сбросили.
— Мешали?
— Детская болезнь левизны, — объяснил освободитель, — вот и болеем.
— Слушай, — спросил я, — а чего это у вас в городе все магазины закрыты, водопровод не работает, света нет?
— Говорю же, погорячились маленько, — крякнул Серега. — Когда памятники скинули, стали думать, что бы еще такое революционное произвести? Ну и выгнали всех белых, как прямых потомков завоевателей.
— Понятно, — кивнул я, — а это — врачи, инженеры, учителя...
— Ну, да! — поморщился креол. — Я же говорю, погорячились. Сейчас мы их назад зовем, а они не хотят.
— Может, вам опять попроситься под колониальное иго? — пошутил я.
— Не возьмут, — креол шутки не понял, — раньше надо было думать.
— А ты сам чем теперь занимаешься? — я решил переменить тему.
— Служу в военно-морском флоте, — Серега ткнул пальцем в какой-то значок на лацкане рубашки.
— И кто ты по должности?
— Да понимаешь, — креол явно смутился, — я, как бы это сказать, главнокомандующий военно-морскими силами Островов. Только, если знакомых встретишь, ты про это не рассказывай, скажи, плавает Серега, и все.
«Вот ведь, какой скромный главком, — подумал я. — Однако, похоже, и он к этим двухсотмильным терводам ручку приложил».
— Служба спокойная, — продолжал Серран, — не то, что на рыболовецких судах.
— Черт! — опомнился я. — Ты извини, нужно же о твоем визите командиру доложить!
— Не надо, не надо! — замахал руками Серега. — Я просто так заглянул, неофициально.
— А можно поглядеть на твой флот? — попросил я.
— Так вот же он! — Креол кивнул в сторону соседнего пирса, где приткнулись четыре деревянных катерка с пулеметами на турелях. — Весь, как есть!
«Верно сказал Бодунов, — подумал я, — не читали они Коломбоса с Гроцием».
— Ну, я пойду! — заторопился Серега. — Бывай! Ребят моих встретишь, передавай привет! — и ушел к своему флоту.
— С кем это ты болтал? — осведомился Бодунов из открытого иллюминатора командирской каюты.
— Главнокомандующий военно-морскими силами Островов, — доложил я, задрав голову. — У нас в Питере учился, в рыбной мореходке.
— Теперь понятно, почему у них двухсотмильные терводы объявились, — спокойно отреагировал Бодунов и, обратившись к вахтенному у трапа, распорядился: «Вы все же докладывайте о посетителях. А то заявится президент из Тамбовского кулинарного училища, конфуз может выйти».
ДОРОГИ, КОТОРЫЕ НАС ВЫБИРАЮТ
Преподаватель рукопашного боя Влас Корнейчук только на втором году знакомства проговорился, что закончил военно-морское заведение по специальности «баллистика». Пять лет его учили делать мудрые расчеты, с помощью которых можно было доказать, что ракета попала именно туда, куда следовало, хоть и не туда, куда ожидалось.
Учился Влас прилежно, хотя ощущение предназначения чаще выводило его на борцовский ковер или на боксерский ринг, нежели на курсантские научные конференции.
Также имел он несомненный талант в постижении иноземных языков. Получив лейтенантский чин, Влас совсем недолго щеголял в морской форме, поскольку был направлен служить на космодром. Это его не слишком огорчило, ибо на твердой земле куда сподручнее совершенствоваться в боевых искусствах, а к этому роду занятий Влас испытывал род искренней любви.
Космодромное командование здраво рассудило, что баллистиков и так пруд пруди, а толкового фикзультурника заполучить не просто. Так что Влас пришелся ко двору, и вскоре даже генералы с академическими званиями научились на радость подвыпившим гостям лихо колоть ребром ладони печные кирпичи. При этом Корнейчук продолжал самостоятельно изучать языки, порою удивляясь своим лингвистическим способностям.
Ясное дело, долго так продолжаться не могло, и в конце концов, он попал в поле зрения людей, зрение которых устроено чрезвычайно рационально. Власу предложили поступить в Академию, объяснив, что эта такая замечательная Академия, где всякий способный офицер найдет себе дело по душе. Моряк-баллистик-физкультурник не долго колебался. И началась для него жизнь, в которую всякий вступает вполне добровольно, однако мало кто умудряется добровольно из нее выйти. И кончается эта жизнь холостыми залпами похоронного расчета, а для кого и просто молчаливым поминальным поднятием стаканов.
Неизвестно, куда бы попадали ракеты, если бы Власу доверили их запускать, но вот пули из всех известных систем ложились куда им положено — в «яблочко». Языкам, естественно, тоже уделялось пристальное внимание. И тем «языкам», которых захватывают и тем, что изучают. Перед выпуском из Академии командование объявило, что ему очень повезло, поскольку дальнейшая работа позволит ему повидать мир. Отчасти так и получилось. Только мир, он ведь многообразен. Возвращаясь из командировок, Влас усаживался перед телевизором и узнавал, что в странах, где он побывал, кроме ядовитых болот, непроходимых джунглей, безводных пустынь, диких гор и ледяных полей также есть красивые, веселые города, приморские курорты, театры, музеи. И люди, оказывается, в этих странах жили добрые и приветливые. Они не расставляли мины-ловушки, не стреляли из засады, не подвешивали таких, как Влас за сокровенное место, чтобы оживить беседу. О своих путешествиях Влас рассказывать не любил, лишь изредка изумляя приятелей знанием обычаев какого-нибудь реликтового племени, а иногда портил аппетит, объясняя, как можно есть все, что растет или шевелится. Я не приставал к нему с расспросами, но однажды он сам признался, что самым сильным впечатлением в его жизни была одна неожиданная встреча.
Группа Власа уходила от погони, и путь им преградила полноводная, коварная африканская река. Раздумывая, строить ли плот или подорвать себя последней гранатой, Влас услышал из-за кустов раздраженные матюги. Он, крадучись, подобрался к источнику родной речи и увидел крепкого белокурого парня, уткнувшегося глазом в окуляр теодолита. Поперек русла елозил небольшой катер, пытавшийся удержаться на быстром течении.
— Промер делаете? — вежливо спросил Влас, вспомнив свою далекую морскую юность.
— Какого хрена? — ответил парень, даже не пошевелив задницей в ответ на русское звучание.
— Ты, друг, наверное, в «Макаровке» учился? — догадался Влас.
— Ну? — тот наконец отлип от прибора. — А ты сам-то с какого факультета?
— Я из другой «системы», — признался Влас.
— Вижу, — парень окинул взглядом его экипировку. — Свободу Африке?
— Нам на тот берег нужно, — объяснил Влас.
— Болтаются тут всякие! — раздраженно сплюнул парень. — То белые, то черные. На прошлой неделе отряд китайцев прополз, а за ними — арабы. Еще тут кубинцы водятся, целое стадо. Вам что, целого континента мало?.. Чего вы все в одно место претесь, а?
— На тот берег, — устало попросил Влас и стволом показал, куда именно.
— Я что, паромщиком здесь работаю? — продолжай петушиться промерщик. — У меня план горит, а вам не хрен делать, кроме как людей от дела отрывать. Сидели бы лучше дома.
— На тот берег, — повторил Влас и, услышав невдалеке взрыв своей мины-растяжки, добавил: — Поехали, а?
Тут дикий африканский гидрограф понял, что спорить далее не следует, подозвал катер, и вскоре воины уже высаживались в маленькой бухточке, заросшей противной тропической зеленью. С противоположного берега протянулась трассирующая очередь, теодолит, стоявший на кормовой банке, подскочил и плюхнулся в мутную воду.
— Сволочи! — заорал гидрограф. — Его же из моей зарплаты вычтут!
Он выхватил у оторопевшего солдатика гранатомет, мигом привел в боевое положение и шарахнул через речку. На другом берегу вспыхнуло, грохнуло, и в воздух полетели красно-зеленые ошметки.
— Это уже третий прибор! — всхлипнул белокурый, возвращая оружие. — Ну, как так можно работать?
— Хорошо стреляешь, — похвалил Влас, — тебя бы к нам!
— Да пошли вы все в задницу со своей войной! — ответил сердитый гидрограф. — Лучше бы делом занимались! Отваливаем! — велел он своим — Полный ход! Держаться у самого берега! Пока!
Бойцы Власа вопросительно уставились на командира — по всем правилам следовало мягко ликвидировать этих недобровольных помощников. Но Корнейчук не решился.
Перестрелять этих ребят было бы хоть и правильно, но все же как-то нехорошо. И он сделал жест — «уходим»
Еще несколько лет Влас путешествовал по странам и континентам, и в конце концов эти забавы ему изрядно надоели. Он понял, что сколько ни геройствуй на чужой земле, а жизнь все едино пойдет своим порядком. В том смысле, что клюква в Африке не приживется. А раз так, чего ради кормить злых москитов и получать все новые дырки в дубленой своей шкуре? Начальство вовремя уловило эти изменения в настроении Корнейчука и отправило его преподавать в Рязанское училище ВДВ. Новая работа Власу понравилась, он почувствовал себя мудрым наставником и даже защитил диссертацию «Некоторые аспекты снятия часового в ночное время». С учетом боевого прошлого и знания языков его назначили куратором интернациональной группы, в которой можно было встретить представителей всех стран, которым Советский Союз помогал обрести нестерпимое счастье. Жизнь и учеба с чужой среде заставила питомцев Власа сбиться в некую корпорацию, где не обращали внимания на чины, цвет кожи и социальное происхождение.
Любимцем группы был африканец Жакоб. Черный до фиолетовости, двухметровый, добродушный парень излучал такую приветливость, что невольно вызывал улыбку у всякого, кто встречался ему на пути. Жакоб был сыном премьер-министра, и отец, у которого было три сына, распорядился их образованием весьма разумно: Жакоба послал в Кембридж, второго в Сорбонну, а третьего в Московский Университет. Когда сыновья получили дипломы, папаша, принимая во внимание особенности своей страны и понимая, что университетского диплома для выживания будет маловато, решил образовывать сынков и дальше. Так Жакоб отправился доучиваться в Рязань, средний — в Бельгию, а младшенький угодил в Форт-Брагг (Северная Каролина).
Жакоб сызмальства был готов ко всяким затейливым поворотам судьбы, однако жизнь студента все же отличается от казарменной. Особенно Жакобу не хватало женской ласки, о чем он, не таясь, жаловался. А по причине секретности иностранцев на волю отпускали редко, неохотно и под приглядом.
Тут случилась зачетная выброска, Задание было простым — приземлиться, собраться, совершить короткий маршбросок, условно взорвать объект, прибыть к месту, где будут ожидать машины, и к ужину вернуться в расположение части. Поначалу все шло отлично— вьетнамец, кореец и кубинец один за другим вывалились из люка в плотный, свистящий воздух. А вот шедший за ними египетский подполковник застрял. У него на счету было больше сотни прыжков, но тут одолел его столбнячный страх. Такое время от времени случается с каждым парашютистом.
— Прыгай! — заорал Влас. — Время идет!
Но подполковник не прыгал, мало того, он расклинился в проеме люка. За его спиной топтался готовый к десантированию Жакоб. И тут Влас поступил единственно возможным образом — дал старшему по званию такого пинка, что тот еще долго летел горизонтально, прежде чем начать снижение. Следом, помянув египетскую матушку, вывалился Жакоб. Задержка привела к разбросу — основная группа благополучно приземлилась на ржаном поле, египтянин повис на дереве в небольшой роще, а Жакоба и вовсе унесло далеко в сторону. Его какое-то время искали, а потом принялись выполнять задание, пошутив, что озабоченный африканец пустился по бабам. Однако, к вечеру, когда работа была выполнена, начали волноваться, доложили в училище и стали прочесывать окрестности. Вскоре к ним присоединилась срочно доставленная рота курсантов. Нашли парашют, но Жакоб так и не объявился. Стемнело и пришлось возвращаться в училище, чтобы с утра продолжить поиски.
Этой ночью Влас не ложился.
— Из комендатуры звонят! — крикнул вбежавший дежурный. — Говорят, милиция им какого-то негра доставила!
— В машину! — скомандовал Корнейчук.
Увидев своего ученика, Влас обомлел — лицо десантника, способного одолеть как минимум трех человек, было покрыто ссадинами и синяками. Можете себе представить синяки на абсолютно черной поверхности? Никто не может, но Влас клялся, что это были именно синяки, правда какого-то особенного, не русского цвета Милиционеры, сидевшие тут же, клялись, что к ним он попал уже разукрашенный. Влас вопросительно поглядел на Жакоба, и тот, смущенно пожимая могучими плечами, поведал невероятную историю.
Приземляясь, он угодил в сильный воздушный поток, и парашют стало сносить к проселочной дороге, живописно извивавшейся среди золотящихся нив. А по дороге, подпрыгивая на ухабах, тащился крытый грузовичок, и купол тянуло прямо под его колеса. Десантник попытался работать стропами, но судьба, видно решила погубить его именно здесь, на Рязанской грунтовке. Не желая стать посмешищем, Жакоб за несколько секунд до падения сумел освободиться от парашютной упряжи.
Внутри грузовичка сидело десятка полтора местных колхозниц, они везли на базар яйца, молоко, куриц, уток и прочий крестьянский товар. Внезапно раздался треск и, проломив тонкую фанерную крышу, на них свалился здоровенный, пятнисто наряженный негр с полной боевой выкладкой. Неизвестно, как бы повели себя в такой ситуации женщины других стран, не прошедшие суровой школы жизни. Наши же селянки растерялись всего на мгновенье, а затем с криком «Вяжи его, бабы! Это мериканский шпиен!» накинулись на бедного Жакоба, разоружили, скрутили, да еще надавали тумаков за подавленных уток.
— Сопротивляться не пробовал? — полюбопытствовал Влас.
— Это было бесполезно, — Жакоб потрогал ссадины и добавил с некоторой укоризной:
— Должен заметить, господин майор, что ваши дамы применяли приемы, о которых вы нам ничего не рассказывали.
После этого происшествия Жакоб стал тренироваться еще прилежнее и попросил у отца разрешения жениться на русской девушке. Отец разрешил. Закончив училище, Жакоб убыл на африканскую родину уже человеком семейным.
Тут след его на какое-то время потерялся. Влас уже служил в Ленинграде, и вот к нему в гости заехал старый товарищ, с которым он в молодости прорубал тропинки в сельве. Товарищ теперь подвизался на дипломатической работе и как раз вернулся из той страны, откуда родом был Жакоб. Он-то и рассказал, что произошло с учеником Власа.
Поначалу у Жакоба все шло как нельзя лучше. Помня заслуги отца, президент распределил братьев на важные посты, а рязанца даже назначил охранять свою персону. Учеба в России не прошла даром, и вскоре батальон Жакоба стал самой боеспособной частью вооруженных сил страны.
Семейная жизнь также складывалась вполне благополучно. Отец не мог нарадоваться на сыновей, но вскоре помер и, как ни странно, своей смертью. Тотчас же, как и положено, разразилась борьба за влияние. Нехорошие люди стали подбрасывать главе государства информацию о том, что братья затевают переворот. Президент долгое время не верил этим наветам, но в конце концов решил, что будет спокойнее братьев арестовать. С младшими проблем не возникло, их взяли спящими. Одновременно ко дворцу, который президент тайно покинул, стали стягиваться войска. Узнав о неблагородном поведении своего начальника, Жакоб обозлился, посадил батальон на бронетранспортеры и, прорвав три кольца окружения, без потерь ушел из столицы. По дороге он навестил склад вооружений и запасся всем, что необходимо для серьезного разговора с властью. Недалеко от города был форт, где Жакоб и укрепился, да так, что ни с суши, ни с воздуха взять его было невозможно. Потеряв десяток танков и несколько самолетов, командующий вооруженными силами доложил президенту, что разгромить Жакоба можно, лишь подтянув тяжелую артиллерию. К этому командующий добавил, что абсолютно уверен в преданности Жакоба, и посоветовал казнить клеветников. Что и было произведено быстро и четко. Головы негодяев были доставлены к воротам форта. Жакоб смягчился и вернулся в столицу.
Естественно, со временем рязанский курсант сам стал президентом. И теперь каждый год в День ВДВ присылает Власу поздравительные открытки.
Учился Влас прилежно, хотя ощущение предназначения чаще выводило его на борцовский ковер или на боксерский ринг, нежели на курсантские научные конференции.
Также имел он несомненный талант в постижении иноземных языков. Получив лейтенантский чин, Влас совсем недолго щеголял в морской форме, поскольку был направлен служить на космодром. Это его не слишком огорчило, ибо на твердой земле куда сподручнее совершенствоваться в боевых искусствах, а к этому роду занятий Влас испытывал род искренней любви.
Космодромное командование здраво рассудило, что баллистиков и так пруд пруди, а толкового фикзультурника заполучить не просто. Так что Влас пришелся ко двору, и вскоре даже генералы с академическими званиями научились на радость подвыпившим гостям лихо колоть ребром ладони печные кирпичи. При этом Корнейчук продолжал самостоятельно изучать языки, порою удивляясь своим лингвистическим способностям.
Ясное дело, долго так продолжаться не могло, и в конце концов, он попал в поле зрения людей, зрение которых устроено чрезвычайно рационально. Власу предложили поступить в Академию, объяснив, что эта такая замечательная Академия, где всякий способный офицер найдет себе дело по душе. Моряк-баллистик-физкультурник не долго колебался. И началась для него жизнь, в которую всякий вступает вполне добровольно, однако мало кто умудряется добровольно из нее выйти. И кончается эта жизнь холостыми залпами похоронного расчета, а для кого и просто молчаливым поминальным поднятием стаканов.
Неизвестно, куда бы попадали ракеты, если бы Власу доверили их запускать, но вот пули из всех известных систем ложились куда им положено — в «яблочко». Языкам, естественно, тоже уделялось пристальное внимание. И тем «языкам», которых захватывают и тем, что изучают. Перед выпуском из Академии командование объявило, что ему очень повезло, поскольку дальнейшая работа позволит ему повидать мир. Отчасти так и получилось. Только мир, он ведь многообразен. Возвращаясь из командировок, Влас усаживался перед телевизором и узнавал, что в странах, где он побывал, кроме ядовитых болот, непроходимых джунглей, безводных пустынь, диких гор и ледяных полей также есть красивые, веселые города, приморские курорты, театры, музеи. И люди, оказывается, в этих странах жили добрые и приветливые. Они не расставляли мины-ловушки, не стреляли из засады, не подвешивали таких, как Влас за сокровенное место, чтобы оживить беседу. О своих путешествиях Влас рассказывать не любил, лишь изредка изумляя приятелей знанием обычаев какого-нибудь реликтового племени, а иногда портил аппетит, объясняя, как можно есть все, что растет или шевелится. Я не приставал к нему с расспросами, но однажды он сам признался, что самым сильным впечатлением в его жизни была одна неожиданная встреча.
Группа Власа уходила от погони, и путь им преградила полноводная, коварная африканская река. Раздумывая, строить ли плот или подорвать себя последней гранатой, Влас услышал из-за кустов раздраженные матюги. Он, крадучись, подобрался к источнику родной речи и увидел крепкого белокурого парня, уткнувшегося глазом в окуляр теодолита. Поперек русла елозил небольшой катер, пытавшийся удержаться на быстром течении.
— Промер делаете? — вежливо спросил Влас, вспомнив свою далекую морскую юность.
— Какого хрена? — ответил парень, даже не пошевелив задницей в ответ на русское звучание.
— Ты, друг, наверное, в «Макаровке» учился? — догадался Влас.
— Ну? — тот наконец отлип от прибора. — А ты сам-то с какого факультета?
— Я из другой «системы», — признался Влас.
— Вижу, — парень окинул взглядом его экипировку. — Свободу Африке?
— Нам на тот берег нужно, — объяснил Влас.
— Болтаются тут всякие! — раздраженно сплюнул парень. — То белые, то черные. На прошлой неделе отряд китайцев прополз, а за ними — арабы. Еще тут кубинцы водятся, целое стадо. Вам что, целого континента мало?.. Чего вы все в одно место претесь, а?
— На тот берег, — устало попросил Влас и стволом показал, куда именно.
— Я что, паромщиком здесь работаю? — продолжай петушиться промерщик. — У меня план горит, а вам не хрен делать, кроме как людей от дела отрывать. Сидели бы лучше дома.
— На тот берег, — повторил Влас и, услышав невдалеке взрыв своей мины-растяжки, добавил: — Поехали, а?
Тут дикий африканский гидрограф понял, что спорить далее не следует, подозвал катер, и вскоре воины уже высаживались в маленькой бухточке, заросшей противной тропической зеленью. С противоположного берега протянулась трассирующая очередь, теодолит, стоявший на кормовой банке, подскочил и плюхнулся в мутную воду.
— Сволочи! — заорал гидрограф. — Его же из моей зарплаты вычтут!
Он выхватил у оторопевшего солдатика гранатомет, мигом привел в боевое положение и шарахнул через речку. На другом берегу вспыхнуло, грохнуло, и в воздух полетели красно-зеленые ошметки.
— Это уже третий прибор! — всхлипнул белокурый, возвращая оружие. — Ну, как так можно работать?
— Хорошо стреляешь, — похвалил Влас, — тебя бы к нам!
— Да пошли вы все в задницу со своей войной! — ответил сердитый гидрограф. — Лучше бы делом занимались! Отваливаем! — велел он своим — Полный ход! Держаться у самого берега! Пока!
Бойцы Власа вопросительно уставились на командира — по всем правилам следовало мягко ликвидировать этих недобровольных помощников. Но Корнейчук не решился.
Перестрелять этих ребят было бы хоть и правильно, но все же как-то нехорошо. И он сделал жест — «уходим»
Еще несколько лет Влас путешествовал по странам и континентам, и в конце концов эти забавы ему изрядно надоели. Он понял, что сколько ни геройствуй на чужой земле, а жизнь все едино пойдет своим порядком. В том смысле, что клюква в Африке не приживется. А раз так, чего ради кормить злых москитов и получать все новые дырки в дубленой своей шкуре? Начальство вовремя уловило эти изменения в настроении Корнейчука и отправило его преподавать в Рязанское училище ВДВ. Новая работа Власу понравилась, он почувствовал себя мудрым наставником и даже защитил диссертацию «Некоторые аспекты снятия часового в ночное время». С учетом боевого прошлого и знания языков его назначили куратором интернациональной группы, в которой можно было встретить представителей всех стран, которым Советский Союз помогал обрести нестерпимое счастье. Жизнь и учеба с чужой среде заставила питомцев Власа сбиться в некую корпорацию, где не обращали внимания на чины, цвет кожи и социальное происхождение.
Любимцем группы был африканец Жакоб. Черный до фиолетовости, двухметровый, добродушный парень излучал такую приветливость, что невольно вызывал улыбку у всякого, кто встречался ему на пути. Жакоб был сыном премьер-министра, и отец, у которого было три сына, распорядился их образованием весьма разумно: Жакоба послал в Кембридж, второго в Сорбонну, а третьего в Московский Университет. Когда сыновья получили дипломы, папаша, принимая во внимание особенности своей страны и понимая, что университетского диплома для выживания будет маловато, решил образовывать сынков и дальше. Так Жакоб отправился доучиваться в Рязань, средний — в Бельгию, а младшенький угодил в Форт-Брагг (Северная Каролина).
Жакоб сызмальства был готов ко всяким затейливым поворотам судьбы, однако жизнь студента все же отличается от казарменной. Особенно Жакобу не хватало женской ласки, о чем он, не таясь, жаловался. А по причине секретности иностранцев на волю отпускали редко, неохотно и под приглядом.
Тут случилась зачетная выброска, Задание было простым — приземлиться, собраться, совершить короткий маршбросок, условно взорвать объект, прибыть к месту, где будут ожидать машины, и к ужину вернуться в расположение части. Поначалу все шло отлично— вьетнамец, кореец и кубинец один за другим вывалились из люка в плотный, свистящий воздух. А вот шедший за ними египетский подполковник застрял. У него на счету было больше сотни прыжков, но тут одолел его столбнячный страх. Такое время от времени случается с каждым парашютистом.
— Прыгай! — заорал Влас. — Время идет!
Но подполковник не прыгал, мало того, он расклинился в проеме люка. За его спиной топтался готовый к десантированию Жакоб. И тут Влас поступил единственно возможным образом — дал старшему по званию такого пинка, что тот еще долго летел горизонтально, прежде чем начать снижение. Следом, помянув египетскую матушку, вывалился Жакоб. Задержка привела к разбросу — основная группа благополучно приземлилась на ржаном поле, египтянин повис на дереве в небольшой роще, а Жакоба и вовсе унесло далеко в сторону. Его какое-то время искали, а потом принялись выполнять задание, пошутив, что озабоченный африканец пустился по бабам. Однако, к вечеру, когда работа была выполнена, начали волноваться, доложили в училище и стали прочесывать окрестности. Вскоре к ним присоединилась срочно доставленная рота курсантов. Нашли парашют, но Жакоб так и не объявился. Стемнело и пришлось возвращаться в училище, чтобы с утра продолжить поиски.
Этой ночью Влас не ложился.
— Из комендатуры звонят! — крикнул вбежавший дежурный. — Говорят, милиция им какого-то негра доставила!
— В машину! — скомандовал Корнейчук.
Увидев своего ученика, Влас обомлел — лицо десантника, способного одолеть как минимум трех человек, было покрыто ссадинами и синяками. Можете себе представить синяки на абсолютно черной поверхности? Никто не может, но Влас клялся, что это были именно синяки, правда какого-то особенного, не русского цвета Милиционеры, сидевшие тут же, клялись, что к ним он попал уже разукрашенный. Влас вопросительно поглядел на Жакоба, и тот, смущенно пожимая могучими плечами, поведал невероятную историю.
Приземляясь, он угодил в сильный воздушный поток, и парашют стало сносить к проселочной дороге, живописно извивавшейся среди золотящихся нив. А по дороге, подпрыгивая на ухабах, тащился крытый грузовичок, и купол тянуло прямо под его колеса. Десантник попытался работать стропами, но судьба, видно решила погубить его именно здесь, на Рязанской грунтовке. Не желая стать посмешищем, Жакоб за несколько секунд до падения сумел освободиться от парашютной упряжи.
Внутри грузовичка сидело десятка полтора местных колхозниц, они везли на базар яйца, молоко, куриц, уток и прочий крестьянский товар. Внезапно раздался треск и, проломив тонкую фанерную крышу, на них свалился здоровенный, пятнисто наряженный негр с полной боевой выкладкой. Неизвестно, как бы повели себя в такой ситуации женщины других стран, не прошедшие суровой школы жизни. Наши же селянки растерялись всего на мгновенье, а затем с криком «Вяжи его, бабы! Это мериканский шпиен!» накинулись на бедного Жакоба, разоружили, скрутили, да еще надавали тумаков за подавленных уток.
— Сопротивляться не пробовал? — полюбопытствовал Влас.
— Это было бесполезно, — Жакоб потрогал ссадины и добавил с некоторой укоризной:
— Должен заметить, господин майор, что ваши дамы применяли приемы, о которых вы нам ничего не рассказывали.
После этого происшествия Жакоб стал тренироваться еще прилежнее и попросил у отца разрешения жениться на русской девушке. Отец разрешил. Закончив училище, Жакоб убыл на африканскую родину уже человеком семейным.
Тут след его на какое-то время потерялся. Влас уже служил в Ленинграде, и вот к нему в гости заехал старый товарищ, с которым он в молодости прорубал тропинки в сельве. Товарищ теперь подвизался на дипломатической работе и как раз вернулся из той страны, откуда родом был Жакоб. Он-то и рассказал, что произошло с учеником Власа.
Поначалу у Жакоба все шло как нельзя лучше. Помня заслуги отца, президент распределил братьев на важные посты, а рязанца даже назначил охранять свою персону. Учеба в России не прошла даром, и вскоре батальон Жакоба стал самой боеспособной частью вооруженных сил страны.
Семейная жизнь также складывалась вполне благополучно. Отец не мог нарадоваться на сыновей, но вскоре помер и, как ни странно, своей смертью. Тотчас же, как и положено, разразилась борьба за влияние. Нехорошие люди стали подбрасывать главе государства информацию о том, что братья затевают переворот. Президент долгое время не верил этим наветам, но в конце концов решил, что будет спокойнее братьев арестовать. С младшими проблем не возникло, их взяли спящими. Одновременно ко дворцу, который президент тайно покинул, стали стягиваться войска. Узнав о неблагородном поведении своего начальника, Жакоб обозлился, посадил батальон на бронетранспортеры и, прорвав три кольца окружения, без потерь ушел из столицы. По дороге он навестил склад вооружений и запасся всем, что необходимо для серьезного разговора с властью. Недалеко от города был форт, где Жакоб и укрепился, да так, что ни с суши, ни с воздуха взять его было невозможно. Потеряв десяток танков и несколько самолетов, командующий вооруженными силами доложил президенту, что разгромить Жакоба можно, лишь подтянув тяжелую артиллерию. К этому командующий добавил, что абсолютно уверен в преданности Жакоба, и посоветовал казнить клеветников. Что и было произведено быстро и четко. Головы негодяев были доставлены к воротам форта. Жакоб смягчился и вернулся в столицу.
Естественно, со временем рязанский курсант сам стал президентом. И теперь каждый год в День ВДВ присылает Власу поздравительные открытки.