----------------------------------------------------------------------------
John Donne. Devotions upon Emergent Occasions, and Severall Steps
in my Sickness
Deaths Duel, or, a Consolation to the Soule, against the Dying Life,
and Living Death of the Body
Джон Донн. По ком звонит колокол.
Обращения к Господу в час нужды и бедствий.
Схватка Смерти, или Утешение душе, ввиду смертельной жизни и живой
смерти нашего тела
М., Enigma, 2004
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Выражаю мою признательность Британской академии, чья поддержка помогла
в подготовке материалов, часть которых представлена в этом издании.
Кроме того, выражаю глубокую благодарность все." тем, чья разнообразная
помощь способствовала осуществлению этого проекта: И.И. Ковалевой, У.Дж.
Томпсону, Я.Л. Лутиковой и А.В. Долгопачову. К.Т. Мелик-Ахназаровой. С.
Клюкасу, М.П. Одесскому, Д.М. Фельдману и Л.И. Тананаевой.
В книгу вошли прозаические тексты, написанные знаменитым английским
поэтом-метафизиком Джоном Лонном (1572-1631) уже после того, как он стал
настоятелем собора Св. Павла в Лондоне. "Обращения к Господу в час нужды и
бедствий" (1623) - один из ярчайших литературных памятников эпохи,
объединяющий в себе дневник, медицинский бюллетень, философский труд,
богословский трактат и молитвенник. Это самое метафизическое сочинение
Донна, затрагивающее проблемы богословия, алхимии, антропологии. "Схватка
смерти" (1631) - последняя проповедь Донна - была прочитана им в преддверии
смерти как надгробное слово самому себе. Книга снабжена обширными
комментариями и сопроводительными статьями, адресована как широкому кругу
читателей, так и специалистам по культуре и литературе Возрождения и
богословам:
Перевод "Обращений к Господу в час нужды и бедствий", выполненный А.В.
Нестеровым, специально отмечен жюри Малого Букера (2001 г.) как "являющийся
значительным вкладом в практику русского исторического перевода". "Схватка
смерти" переведена О.А. Седаковой, лауреатом многих литературных премии, в
том числе Премии Андрея Белого (1980), Ватиканской премия имени Вл.
Соловьева "Христианские корни Европы" (1998), Премии А.И. Солженицына
(2003).
У каждого великого поэта есть текст, который для потомков становится
квинтэссенцией всего, им написанного. Так, у Шекспира это знаменитый монолог
Гамлета "Быть или не быть", у Китса - "Ода соловью". У Пушкина средний
читатель помнит "Я вас любил..." Для Донна таким текстом стали его слова,
вынесенные эпиграфом к роману Э. Хемингуэя "По ком звонит колокол" - и,
собственно, давшие этому роману название. Мы говорим об отрывке из
"Обращений к Господу в час нужды и бедствий" - не совсем обычной
прозаической книге, соединяющей в себе дневник, медицинский бюллетень,
богословский трактат и молитвенник (английское название ее, "Devotions upon
Emergent Occasions", напоминает о том, что "требник" по-английски - "The
Book of Devotions")...
"Обращения к Господу в час нужды и бедствий" были написаны зимой 1623
г., когда Донн, в ту пору настоятель лондонского собора Св. Павла и
придворный капеллан короля Иакова I, слег с приступом тяжелейшей
"лихорадки". Современные медики утверждают, что то был возвратный тиф, среди
симптомов которого - бессонница, бред, полный упадок сил и сильные боли во
всем теле. На пятый или седьмой день наступает кризис, но даже если он
миновал, сохраняется опасность последующего рецидива заболевания,
приводящего, как правило, к смертельному исходу. Донн, таким образом,
подошел к самому краю могилы и лишь чудом остался в живых. В посвящении к
книге Донн скажет, что он считает себя трижды рожденным: "Первый раз то было
естественное рождение, когда я пришел в этот мир, и второй раз - рождение в
сверхъестественный порядок вещей, когда я был рукоположен в сан, нынешнее же
мое рождение - не сверхъестественное, но превышающее порядок природы, когда
я вернулся к жизни после моей болезни". Опыт приближения к смерти,
вынесенный Донном из болезни, стал основой "Обращений к Господу...".
Однако это не просто размышления о смертности, это - непосредственный
опыт физического умирания, зафиксированный шаг за шагом. Так
медики-экспериментаторы нашего века надиктовывали ученикам клиническую
картину своей агонии...
Рукою Донна, когда он писал "Обращения...", в прямом смысле водила
лихорадка. "Плотность", сложность текста объясняется той необычайной
обостренностью, ускоренностью работы сознания, которые порой присущи
болезни. Раскачивающийся, подобный прибою ритм этой прозы, переходы от
отчаянья к надежде и обратно напоминают о море, штурмующем твердыню берега.
Возможно, когда Донн писал свой текст, ему вспоминалось: "Объяли меня воды
до души моей, бездна заключила меня; морскою травою обвита была голова моя.
До основания гор я нисшел, земля своими запорами навек заградила меня; но
Ты, Господи Боже мой, изведешь душу мою из ада" {Иона 2, 6-7.}.
Книга была закончена Донном в течение месяца. И тут же, по настоянию
друзей, ушла под типографский пресс. Донн еще не настолько оправился от
болезни, чтобы выходить из дома, а отпечатанный экземпляр уже лежал у него
на столе. (Интересно, что сказали бы про такие темпы публикации современные
издатели, для которых даже при компьютерном наборе месяц - срок непомерно
сжатый? А ведь титульный лист книг XVII в. гравировался вручную...)
"Обращения..." состоят из 23 разделов, соответствующих определенной
стадии болезни. Каждый раздел включает в себя три части: "Медитацию",
"Увещевание" и "Молитву". Разделам предпосланы латинские стихотворные
эпиграфы: если прочесть их "сплошняком", они образуют аллегорическую поэму
из 22 строк (и 359 слогов), написанную не всегда ровным гекзаметром. Век
Донна был особо внимателен к символическому значению чисел, и структура,
использованная автором в "Обращениях...", отнюдь не случайна. 22 -число
строк поэмы, предпосланной основному тексту - несло в себе богатый спектр
нумерологических ассоциаций: так, современник Донна Стивен Батмен писал о
двадцатирице, к которой прибавили двойку:
"Бог совершил 22 работы за 6 дней творения... И 22 поколения разделяют
Адама и Иакова, от семени же последнего берет начало весь народ Израиля.
Точно так же Ветхий Завет насчитывает в своем составе 22 книги, и 22 буквы
образуют тот алфавит, которым записан был Закон, данный нам Богом..."
{Bateman Steven. Batman uppon Bartholme. London, 1582. sig. 417v-418r.}
359 слогов поэмы, очевидно, в сознании читателя должны были
ассоциироваться с незавершенной окружностью, насчитывающей 360 градусов -
напомним, что круг мыслился совершеннейшей из фигур и был одним из символов
Божественности {Frost Kate Gartner. Holy delight. Typology, Numerology, and
Authobiography in Donne's "Devotion Upon Emergent Occasions". Princeton, New
Jersey, 1990. P. 110.}.
Деление основного текста на 23 триады соотносилось с "числом
Справедливости и Правосудия". Эта нумерологическая символика, по всей
видимости, восходит к числу судей, заседавших в Израиле в суде, разбиравшем
уголовные дела - так называемом Малом Синедрионе. (Исторически такая
структура была связана с тем, что часть судей должна была выступать
защитниками, часть - обвинителями, при этом обе стороны должны были
насчитывать, согласно законам Торы, не менее 10 человек (так называемый
миньян), однако приговор "виновен" мог быть вынесен только с перевесом в два
голоса; таким образом, получалась последовательность: 10 + 12 + 1, так как
еще один голос был необходим, чтобы общее количество судей оказывалось
нечетным. Характерно, что и сегодня Большое Жюри присяжных в американском
суде насчитывает 23 человека.) Вопрос о том, насколько истоки этой символики
осознавались Донном, неоднозначен. Заметим, однако, что само движение
протестантизма зародилось как критика католической церкви с позиций не
только Нового, но и Ветхого Заветов, - и к ветхозаветным текстам протестанты
были намного внимательнее католиков. Не случайно в "Обращениях...",
комментируя некоторые ветхозаветные пассажи, Донн ссылается даже на
грамматики иврита (см. "Увещевание VII"). С другой стороны, сам
нумерологический символизм числа "двадцать три" был широко известен и внутри
католической традиции. Укажем на пассаж из сочинения итальянца Пьетро Бонго
"О мистических числах":
"В основании числа "двадцать три" не лежат числа совершенные, из сумм
которых образуются, например "пять", "одиннадцать" или "семнадцать". И
потому, согласно Моисею, число это олицетворяет воздаяние, что постигает
грешников от Господа. Двадцать три тысячи из тех, кто вышел из Египта,
соблазнились и соорудили Золотого тельца - за что были убиты по приказу
Моисея {В "Книге Исхода" дано иное число убитых в тот день: "Когда же он
приблизился к стану и увидел тельца и пляски, тогда он воспламенился гневом
и бросил из рук своих скрижали и разбил их под горою, и взял тельца,
которого они сделали, и сжег его в огне, и стер в прах, и рассыпал по воде,
и дал ее пить сынам Израилевым... И стал Моисей в воротах стана и сказал:
<...> убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего
своего. И сделали сыны Левиины по слову Моисея: и пало в тот день из народа
около трех тысяч человек" (Иск 32, 19, 28).}. Апостол Павел в "Послании к
коринфянам" говорит о двадцати трех тысячах, что погибли в один день, ибо
предавались блуду с мадианитянками {"Не станем блудодействоватъ, как
некоторые из них блудодействовали, и в один день погибло их двадцать три
тысячи" (1 Кор 10, 8).}. Также число сие может олицетворять и тех
праведников, чья вера поддержана добрыми деяниями. Крепкость в вере
олицетворяется тройкой, в которой мистически заключена вера в Пресвятую
Троицу. Безупречность деяний обретает свое выражение в соблюдении Заповедей
Господних, которые олицетворяет число двадцать, ибо то есть дважды десять:
десять Заповедей, данные нам в Ветхом Завете, все до единой возродились в
Завете Новом. И так путем прибавления тройки к двадцатке получаем наше
число" {Bongo Pietro. Mysticae Numcnorum Significationes Liber. Bergamo,
1484. sig. E3r.}.
Что до трехчастного деления разделов внутри "Обращений...", то оно
соответствует учению бл. Августина о трех уровнях реальности, постигаемых
благодаря способностям памяти (донновские "медитации"), разумного интеллекта
("увещевания") и воли ("молитвы"), которое излагается в трактате "О Троице"
(X, XI 17-18) {Partrige A.C. John Donne: Language and Style. London, 1978.
P. 201.}.
С другой стороны, Донн явно отталкивается от популярных в конце XVI -
начале XVII вв. трактатов, посвященных ars moriendi - искусству умирания.
Этот род сочинений, повествующих, как правильно и достойно христианину
уходить из жизни, как прощаться с близкими и отрешаться от земных
привязанностей и забот, как приуготовлять себя к встрече с Создателем, не
мог быть незнаком Донну. В Англии особой популярностью пользовались два
сочинения такого рода: анонимное "The Art and Craft to know well to Dy"
("Искусство и умение умирать достойно"), созданное около 1500 г.,
существовавшее в многочисленных списках и оттисках с резных деревянных
досок, самые поздние из которых датируются началом XVII в., и изданный в
1620 г. в Антверпене трактат иезуита Роберта Беллармина (Bellarmine) "De
arte bene moriendi" ("Об искусстве достойной смерти") - он-то, видимо, и был
известен Донну, если учесть, что в проповедях настоятеля собора Святого
Павла встречаются многочисленные аллюзии на иные работы этого автора
{Подробнее см.: Donne John. Devotions upon emergency ocassions... V.I.
Salzburg, 1975. S. XXXII-XXXIV.}.
Для жанра ars moriendi характерен акцент на переменчивости
человеческого жребия и неожиданности горечей и испытаний, венцом которых
является смерть. Так, один из трактатов утверждает:
"Сегодня мы здоровы и крепки, а завтра - больны; сегодня счастливы, а
завтра - поражены скорбью; сегодня богаты, а завтра - ввергнуты в нищету;
сегодня прославлены, завтра - опозорены и отринуты; сегодня живы, а завтра -
мертвы... О, что за перемена участи в течение двух лишь дней! От счастья - к
горечи, от здоровья - к болести, от наслаждения - к скорби, от спокойствия -
к тревогам, от силы - к слабости, - и точно так же от жизни перехожу я
внезапно к смерти! Что за жалкое я создание!" {Ibid. S. XXXIV-XXXV.}
Достаточно сравнить этот пассаж с началом "Обращений к Господу...",
чтобы сходство бросилось в глаза.
Заметим и еще одну параллель. Все трактаты, посвященные "искусству
умирания", настаивают на том, чтобы лежащий на смертном одре публично
произнес символ веры: "Прежде, нежели покинут меня жена, дети и слуги мои,
желаю я в их присутствии исповедовать мою веру, дабы и вы, друзья, что
собрались здесь у одра моего, могли бы засвидетельствовать перед Богом и
миром, что умираю я христианином," - пишет безымянный автор "Спасения
человека недужного" - еще одного популярного в XVII в. сочинения этого жанра
{Ibid. S. XL}.
Каждый раздел "Обращений..." Донн заключает молитвой. Однако сочинение
Донна далеко выходит за рамки трактатов ars moriendi. Те были лишь
практическим наставлением для умирающего. Донн претендует на нечто гораздо
большее. Едва ли не на тяжбу с Господом Богом. "Увещевания" - своего рода
юридический разбор реального положения подзащитного, коим является сам Донн.
Здесь он, с одной стороны, опирается на традицию права, с которой он
познакомился во время обучения в Линкольнз-Инн, а с другой - на книгу Иова.
Иова, вызывающего Бога на разбирательство: "Выслушай, взывал я, и я буду
говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне" {Иов 42, 4.}. И каждый
раз, взвесив все доводы, Донн смиренно склоняет голову.
Если увещевания - наиболее богословски насыщенные части "Обращений к
Господу..", то "Медитации", которым Донн обязан славой прекрасного прозаика,
полны "мудрости мира сего". Здесь мы встречаемся с космографией и алхимией,
платонизмом и герметикой. При этом Донн оперирует с набором "общих топосов"
своей эпохи - но делает это поистине виртуозно. Магнетизм его текста
объясняется не оригинальностью образов, а их неожиданным сопряжением
{Отметим, что именно это качество ряд исследователей считает отличительной
чертой школы поэтов-метафизиков. Так, Джозеф Энтони Маццео пишет "Для
поэтов-метафизиков поэтический образ был ценен не в силу того, можно или нет
представить его зримо, - он не имел ничего общего со своим "физическим
наполнением". В нем ценилась сам характер связи, устанавливаемой между
явлениями". - Mazzeo Jozeph Antony. A Critique of Some Modern Theories of
Metaphisical poetry / Clements Arthur L (ed.). John Donne's Poetry. N.Y.,
London. 1991. P. 175.}. Чужие голоса бл. Августин, Тертуллиан, Данте -
причудливо преломляются в акустике донновского текста, порождая порой
странное эхо.
Несколько ключевых метафор насквозь "прошивают" текст "Обращений к
Господу". Одна из них - представление о человеке как микрокосме - малом
подобии большого Универсума Зародившись в античности, это представление было
воспринято Отцами Церкви, развито средневековыми философами, а потом, пройдя
через призму герметических учений членов Флорентийской академии и школы
Пара-цельса, трансформировалось, чтобы стать для литературы, искусства,
философии и медицины той эпохи активной "порождающей метафорой",
развертывающейся на всех уровнях бытия и связующей их воедино. "Человек, как
был он сотворен и создан Господом, есть набросок или образ - или краткая
повесть всей Истории Мироздания: в нем Господь заключил все творение, все,
созданное Им в этом мире... И поскольку тело человеческое заключает в себе
отражение всей Вселенной, и в нем соучаствует все, что есть в этом мире, то
потому человек называется Микрокосмом или малым миром... Из глины и праха
сотворена плоть человека, а потому тяжела и массивна; кости в его теле
сравнимы со скалами и камнями, а потому крепки и долговечны... Кровь, что
течет в теле его по венам, повторяющим своими очертаниями древесную крону,
можно сравнить с водами, что разносятся по поверхности земли ручьями и
реками, дыхание его подобно ветру..." {Raleigh Walter, Sir. The History of
the World. Ed by CA Patrides. London, 1971. P. 126.} - эти слова старшего
современника Донна, сэра Уолтера Рэли, созвучны "Медитации IV" - как и
множеству других текстов той эпохи: философских, астрологических,
медицинских. Дело в том, что тогда еще не произошло современное разделение
дисциплин и все науки существовали не сами по себе, а в их приложении к
человеку: математика и астрономия служили мореплавателям, философия была не
отвлеченным умозрением, а научением жизни, алхимия искала, как исцелить
телесный состав человека от смертности... Философское представление о
единстве и взаимосвязи всего и вся в мире давало операционный базис для
развернутого сравнения, ставшего основой поэтики, у истока которой стоял
Донн {Mazzco Jozeph Antony. A Critique of Some Modem Theories of
Metaphisical poetry // John Donne's Poetry / Clements Arthur L (ed). New
York, London. 1991. P. 168-177.}. И для него сравнение стало инструментом
мысли, лесенкой восхождения к умопостигаемым сущностям. Из парадоксов, из
"соположений разнородных смыслов" выстраивалась стройная цепь доказательств,
доводящих мысль до предела, до края, открывая выход за пределы "физики", к
"чисто умопостигаемому", когда за каждой индивидуальной ситуацией Донн
стремился увидеть соотнесенность ее с самими первоначалами мира {См.:
Нестеров А. К последнему пределу. Джон Донн: портрет на фоне эпохи //
Литературное обозрение. Э 5, 1997. С. 12-26: Нестеров A. Hermetica versus
poetica: изменение парадигм английской культуры от царствия Елизаветы Тюдор
к правлению Якова Стюарта / Культура в эпоху цивилизационного слома. М,
2001. С. 442-457.}. Лирическая энергия направлена на то, чтобы обеспечить
бытийное оправдание индивидуального опыта. Другая "сквозная метафора"
донновских "Обращений к Господу..." - уподобление борьбы с болезнью обороне
крепости от осаждающей вражеской армии. Мотив этот варьируется Донном на
протяжении всей книги, обрастает новыми и новыми подробностями: то первый
приступ болезни сравнивается с пушечным залпом неприятельской артиллерии
("Медитация I"), то душа и тело человека сравниваются с авангардом и
арьегардом армии на марше ("Увещевание XVI"), то принятие пищи больным
приравнено к снабжению армии продовольствием ("Медитация XV"). Сравнения
Донна ярки и точны - и современному читателю невдомек, что корнями своими
они уходят в довольно расхожие представления той эпохи: Враг рода
человеческого во главе армии Болезней, Недугов и Напастей осаждает Крепость
Телесного и Духовного здоровья. Образ этот имеет собственную, вполне
разработанную иконографию - достаточно указать на гравюру Яна Теодора де
Бри, одного из самых известных книжных графиков той эпохи, которая
использована в этой книге в качестве заставки к Первой триаде {Мы осознано
взяли для заставок к соответствующим частям "Обращений к Господу..."
алхимические гравюры той эпохи. С одной стороны, алхимия тогда была тесно
связана с медициной, и многие из алхимических практик, представленные на
этих гравюрах, имели прямое касательство к тем способом лечения, которые
испытал на себе Донн. С другой стороны, эти гравюры рассчитаны на "чтение" -
и представленная таким образом информация является своеобразным комментарием
к тексту Донна. Укажем здесь некий "вектор истолкования" этих изображений,
прокомментировав первую из гравюр, предпосланную "Обращениям к Господу" как
целому. Данная гравюра взята из трактата Генриха Кунрата "Amphitheatrum
Sapientiae Aeternae" ("Театр вечной мудрости", Ганновер, 1609) и изображает
кабинет алхимика. Четыре музыкальных инструмента на переднем плане - виола,
лютня, скрипка и лира - олицетворяют четыре первостихии: землю, воду, воздух
и огонь. Только при равновесии этих элементов, когда они звучат единым
ансамблем, может быть достигнут правильный результат в работе алхимика. Весы
на столе символизируют равновесие "композиции делания", линейка - меру и
т.д. Фигура алхимика, преклоненного в молитве перед алтарем, указывает, что
следует постоянно помышлять о Боге и только волею Господа может быть
достигнут успех. Книги в шкафу символизируют "мудрость, вечное знание, чей
источник - Бог". Лабораторные же инструменты справа указывают на
практический характер Алхимического Делания.}.
Следует напомнить, что в английской традиции Смерть традиционно -
мужского рода, с ней, как правило, согласуется притяжательное местоимение
his {См.: Нестеров А. Два образа Смерти: Владыка-Рыцарь и Дева-Возлюбленная,
или о зависимости культуры от языка (русский символизм на фоне английской
традиции) / Вячеслав Иванов - творчество и судьба. М., 2002. С. 156-166.}.
Это порождает особого рода образность, обильно разработанную в английской
литературе: начиная от поэмы "Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь" {В поэме ко двору
короля Артура является могучий рыцарь в зеленых одеждах - "почти великан"
("half a gianl on earth I hold him to be" - line 140) и бросает глумливый
вызов - один из рыцарей Круглого стола наносит ему, безоружному, удар
секирой - и обязуется ровно через год явиться в его замок, чтобы принять
удар ответный. Вызов принимает сэр Гавейн - и отрубает наглецу голову,
однако незнакомец не несет от того никакого урона: он подхватывает слетевшую
с плеч голову, объявляет, что зовут его Рыцарем Зеленой часовни - и уезжает
в неизвестность. Гавейну с чудесной помощью Пресвятой Девы удается разыскать
обидчика и выстоять в поединке, который есть не что иное, как поединок со
Смертью.} (конец XIV в.) до предсмертной проповеди Донна, названной в
первоиздании "The Death Duel" - "Схватка смерти". Смерть - могущественный
рыцарь, Владыка, захвативший власть над Вселенной, - но в Судный день он
будет низвержен и власти его наступит предел. Подробно Донн разворачивает
этот образ в проповеди, прочитанной в Уайт-Холле 8 марта 1622 г., темой
которой избран стих из "Первого послания Коринфянам": "Последний же враг
истребится - смерть" (1 Кор 15, 26). "Нас подстерегают и иные враги: Сатана
осаждает нас в мире, грех плетет козни свои в душе нашей - однако и власть
греха, и власть Сатаны падет под натиском врага более могущественного: ему
суждено одержать над нами победу - победу, что противна существу нашему, - и
все же мы отдадимся на милость победителя... Usque quo Domine? Доколе однако
ж, Господи? - навсегда? о нет, ибо в Писании сказано о смерти: Abolebitur -
истребится смерть, - сей враг явлен нам и нам предстоит все дни жизни нашей;
будет нам явлено и его поражение; итак - Abolebitur. Но - как? И когда? В
воскресении - и воскрешением телесном попран будет этот враг..." {The
Sermons of John Donne. Ed By G.R. Potter and E.M. Simpson. Berkley - Los
Angeles. Vol. IV, 1. См. также: Donne John. Selected prose. London, 1987. P.
177.} "Смерть - последний и злейший из врагов наших... Враг, что до
последнего уклоняется от схватки - и обрушивается на нас, лишь когда
ослаблены мы боем, - именно он - величайшая опасность для нас... И когда
враг сей увидит тело мое, коему нет излечения, и душу мою, кою уже нечем
уврачевать, - ни врач, ни священник уже не могут оказать мне помощь, - когда
возвеселится сей враг и возрадуется, видя всю тщету усилий моих достойно
удержаться на этом ристалище, на подмостках мира сего - на смертном ложе, -
он вышнырнет меня с одра смертного в могилу - и восторжествует надо мной.
Одному Богу ведомо, сколь долго продлится сие торжество: покуда Избавитель,
Избавитель мой, Избавитель, Который освободит и тело мое, и душу мою, вновь
не придет в мир; Смерть есть - Novissimus hostis, последний враг, враг,
который застанет меня в момент слабости, и возьмет в полон... - покуда не
явится Ангел, и не возгласит, что времени больше не будет {Откр. 10, 5-6: "И
Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу
и клялся Живущим во веки веков, Который сотворил небо и все, что на нем,
землю и все, что на ней, и море и все, что в нем, что времени уже не
будет".}. Но покуда не свершилось сие, наши чувства и разум не перестают
твердить нам, что Смерть - могущественнейший и ужаснейший из врагов наших; и
все же, даже об этом враге сказано Господом: Abolebitur - будет он
низвержен" {The Sermons of John Donne. Ed. By G.R. Potter and EM. Simpson.
Berkley - Los Angeles. Vol. IV, 1. См. также: Donne John. Selected Prose.
London, 1987. P. 180.} (Перевод наш).
Чтобы прояснить (и одновременно усложнить) читателю "навигацию" по
сложным смысловым лабиринтам "Обращений к Господу...", Донн везде выделяет
курсивом ключевые понятия - тем самым получается некий "второй слой" книги,
текст в тексте, комментирующий (и концентрирующий в себе) ее основные
положения. В этом отношении "Обращения к Господу..." - типично барочное
произведение, обладающее всеми свойствами той поэтики, о которой А.В.
Михайлов, один из лучших русских специалистов по литературе Возрождения и
барокко, писал: "Репрезентируя мир в его тайне, произведение эпохи барокко
тяготеет к тому, чтобы создавать второе дно - такой свой слой, который
принадлежит, как непременный элемент, его бытию; так, в основу произведения
может быть положен либо известный числовой расчет, либо некоторый
содержательный принцип... Поэтика барокко обращена не к читателю, а к
онтологии самого произведения, которое может и должно создавать... слой, к
которому отсылает произведение само себя - как некий репрезентирующий мир
облик-свод" {Михайлов А.В. Поэтика барокко: завершение риторической эпохи /
Михайлов А.В. Языки культур. М., 1997. С 121-122.}.
Собственно, эти слова можно отнести не только к "способу организации"
книг той эпохи, но и к жизни их авторов. Суть в том, что они вовсе не
усложняли намеренно свои произведения - сложным было само их восприятие
жизни: они реально ощущали себя малым миром, предстоящим миру большому, и
соответственно этому строилось все их поведение. Каждый момент их жизни был
репрезентацией самобытия, знаком, адресованным и социуму, и универсуму в
целом. Жизнь разыгрывалась, как сложнейшая партитура - что-то подобное
пытались делать в России символисты с их жизнестроительством, но в совсем
иную эпоху. И только понимая это, мы поймем последние дни жизни Донна.
Страдая раком желудка, он провидел свою кончину - и сам направлял события
этих последних дней. Так, он призывает к себе придворного художника и просит
того сделать предсмертный портрет, для которого позирует, завернувшись в
саван, - как бы подчеркивая, что уже внутренне умер для мира. В этом жесте -
не нарочитость, а скорее то же самое "экспериментальное исследование" самого
процесса умирания, с одной из сторон которого мы сталкиваемся в "Обращениях
к Господу..." В этих действиях Донна проявляется не тщеславие, а стремление
зафиксировать некий внутренний опыт. Об одном из аспектов этого опыта он
говорил не раз, как не раз размышлял о смерти; подобно царю Митридату,
который ежедневным принятием малых доз яда сделал себя для него неуязвимым,
Донн приучался смотреть без трепета в лицо "Владычице ужасов": "Если апостол
Павел мог произнести: "Я каждый день умираю: свидетельствуюсь в том похвалою
вашею, братия, которую я имею во Христе Иисусе, Господе нашем" {1 Кор 15,
31.} и вторя тому, сказать: "Я гораздо более был в темницах и многократно
при смерти" {2 Кор 11, 23.}, то нет палача, который способен был бы вызвать
трепет в святом, сказав: "Завтра ты умрешь", ибо ответом ему было бы: "Увы,
я умер вчера, и вчера же исполнилось тому уже двенадцать месяцев, и семь
лет, и было так каждый год, месяц, неделю и час, прежде чем ты сказал мне о
том". Нет ничего ближе к бессмертию, как ежедневное умирание, ибо
нечувствительность к смерти есть бессмертие; и тот лишь никогда не вкусит
смерти, кто подготовлен к ней непрестанным размышлением: непрестанное
переживание смертности есть бессмертие" {Donne John. The Sermons of John
Donne. Ed. by G.R. Potter and E.M. Simpson. V. II. Berkley - Los Angeles,
1955. P. 9.}, - говорил он в проповеди, прочитанной на Пасху 1619 г.
Но стоя на пороге смерти, несомненно зная, что дни его сочтены, он еще
раз возвращается к этой теме и сочиняет проповедь, которая мыслится им как
свое собственное надгробное слово. Издатель этой проповеди, прочитанной во
дворце перед королевским семейством, сказал просто и точно: "Слова человека
Умирающего, если они касаются нас, обыкновенно производят сильнейшее
впечатление, поскольку говорятся они с самым глубоким чувством и менее всего
напоказ".
"Схватка смерти" - последние слова Донна, сказанные миру.
* * *
При подготовке перевода "Обращенний к Господу в час нужды и бедствий,
подразделенных на медитации о жребии человеческом, увещевания и тяжбы с
Богом и молитвы, взывающие к Нему из пучины бедствий моих" за основу нами
был взят текст: John Donne. Devotions upon emergent occasions; edited, with
commentary, by Anthony Raspa. Montreal, 1975.
Для удобства читателя Комментарии разделены на указание параллельных
мест в Священном Писании и собственно комментарий.
Первоиздание "Devotions..." 1624 г. было снабжено маргиналиями,
отсылающими к библейским цитатам в тексте Донна. Поскольку наши
современники, в отличие от читателей той эпохи, редко знают Писание
наизусть, мы сочли нужным не ограничиваться указанием соответствующих
стихов, но привести их текст полностью, чтобы показать, как и на чем
строятся донновская мысль и слово. Там, где какая-либо цитата не была
отмечена в маргиналиях первоиздания, мы везде ставим пометку "Ср.". При
подготовке собственно комментария было учтено издание: John Donne's
Devotions upon emergent occasions: a critical edition with introduction &
commentary by Elizabeth Savage. V. 1-2. Salzburg, 1975-
Перевод проповеди "Схватка смерти. Проповедь, произнесенная в
Уайт-Холле, пред лицом Его Королевского Величества, в начале Поста (25
февраля) 1631 года" выполнен О.А. Седаковой по изданию: The Sermons of John
Donne, ed. George R. Potter and Evelyn M. Sympson. Vol. X. Berkley and Los
Angeles, 1962.
При публикации проповеди мы сочли возможным ограничиться лишь указанием
параллельных мест в Писании, учитывая, что текст изначально был рассчитан на
устное восприятие аудитории.
Помимо аллюзий на библейские тексты, мы посчитали необходимым
прокомментировать еще один пласт ассоциаций, понятный современникам Донна,
но мало знакомый нынешнему читателю: речь идет об алхимической образности. В
настоящее издание включена наша работа, посвященная этой проблеме, а также
статья об образе циркуля - еще одной "эмблеме" творчества Донна,
используемом в "Обращениях...", но более известном по стихотворению
"Прощание, запрещающее грусть". Мы предлагаем уточненную датировку этого
стихотворения.
John Donne. Devotions upon Emergent Occasions, and Severall Steps
in my Sickness
Deaths Duel, or, a Consolation to the Soule, against the Dying Life,
and Living Death of the Body
Джон Донн. По ком звонит колокол.
Обращения к Господу в час нужды и бедствий.
Схватка Смерти, или Утешение душе, ввиду смертельной жизни и живой
смерти нашего тела
М., Enigma, 2004
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Выражаю мою признательность Британской академии, чья поддержка помогла
в подготовке материалов, часть которых представлена в этом издании.
Кроме того, выражаю глубокую благодарность все." тем, чья разнообразная
помощь способствовала осуществлению этого проекта: И.И. Ковалевой, У.Дж.
Томпсону, Я.Л. Лутиковой и А.В. Долгопачову. К.Т. Мелик-Ахназаровой. С.
Клюкасу, М.П. Одесскому, Д.М. Фельдману и Л.И. Тананаевой.
В книгу вошли прозаические тексты, написанные знаменитым английским
поэтом-метафизиком Джоном Лонном (1572-1631) уже после того, как он стал
настоятелем собора Св. Павла в Лондоне. "Обращения к Господу в час нужды и
бедствий" (1623) - один из ярчайших литературных памятников эпохи,
объединяющий в себе дневник, медицинский бюллетень, философский труд,
богословский трактат и молитвенник. Это самое метафизическое сочинение
Донна, затрагивающее проблемы богословия, алхимии, антропологии. "Схватка
смерти" (1631) - последняя проповедь Донна - была прочитана им в преддверии
смерти как надгробное слово самому себе. Книга снабжена обширными
комментариями и сопроводительными статьями, адресована как широкому кругу
читателей, так и специалистам по культуре и литературе Возрождения и
богословам:
Перевод "Обращений к Господу в час нужды и бедствий", выполненный А.В.
Нестеровым, специально отмечен жюри Малого Букера (2001 г.) как "являющийся
значительным вкладом в практику русского исторического перевода". "Схватка
смерти" переведена О.А. Седаковой, лауреатом многих литературных премии, в
том числе Премии Андрея Белого (1980), Ватиканской премия имени Вл.
Соловьева "Христианские корни Европы" (1998), Премии А.И. Солженицына
(2003).
У каждого великого поэта есть текст, который для потомков становится
квинтэссенцией всего, им написанного. Так, у Шекспира это знаменитый монолог
Гамлета "Быть или не быть", у Китса - "Ода соловью". У Пушкина средний
читатель помнит "Я вас любил..." Для Донна таким текстом стали его слова,
вынесенные эпиграфом к роману Э. Хемингуэя "По ком звонит колокол" - и,
собственно, давшие этому роману название. Мы говорим об отрывке из
"Обращений к Господу в час нужды и бедствий" - не совсем обычной
прозаической книге, соединяющей в себе дневник, медицинский бюллетень,
богословский трактат и молитвенник (английское название ее, "Devotions upon
Emergent Occasions", напоминает о том, что "требник" по-английски - "The
Book of Devotions")...
"Обращения к Господу в час нужды и бедствий" были написаны зимой 1623
г., когда Донн, в ту пору настоятель лондонского собора Св. Павла и
придворный капеллан короля Иакова I, слег с приступом тяжелейшей
"лихорадки". Современные медики утверждают, что то был возвратный тиф, среди
симптомов которого - бессонница, бред, полный упадок сил и сильные боли во
всем теле. На пятый или седьмой день наступает кризис, но даже если он
миновал, сохраняется опасность последующего рецидива заболевания,
приводящего, как правило, к смертельному исходу. Донн, таким образом,
подошел к самому краю могилы и лишь чудом остался в живых. В посвящении к
книге Донн скажет, что он считает себя трижды рожденным: "Первый раз то было
естественное рождение, когда я пришел в этот мир, и второй раз - рождение в
сверхъестественный порядок вещей, когда я был рукоположен в сан, нынешнее же
мое рождение - не сверхъестественное, но превышающее порядок природы, когда
я вернулся к жизни после моей болезни". Опыт приближения к смерти,
вынесенный Донном из болезни, стал основой "Обращений к Господу...".
Однако это не просто размышления о смертности, это - непосредственный
опыт физического умирания, зафиксированный шаг за шагом. Так
медики-экспериментаторы нашего века надиктовывали ученикам клиническую
картину своей агонии...
Рукою Донна, когда он писал "Обращения...", в прямом смысле водила
лихорадка. "Плотность", сложность текста объясняется той необычайной
обостренностью, ускоренностью работы сознания, которые порой присущи
болезни. Раскачивающийся, подобный прибою ритм этой прозы, переходы от
отчаянья к надежде и обратно напоминают о море, штурмующем твердыню берега.
Возможно, когда Донн писал свой текст, ему вспоминалось: "Объяли меня воды
до души моей, бездна заключила меня; морскою травою обвита была голова моя.
До основания гор я нисшел, земля своими запорами навек заградила меня; но
Ты, Господи Боже мой, изведешь душу мою из ада" {Иона 2, 6-7.}.
Книга была закончена Донном в течение месяца. И тут же, по настоянию
друзей, ушла под типографский пресс. Донн еще не настолько оправился от
болезни, чтобы выходить из дома, а отпечатанный экземпляр уже лежал у него
на столе. (Интересно, что сказали бы про такие темпы публикации современные
издатели, для которых даже при компьютерном наборе месяц - срок непомерно
сжатый? А ведь титульный лист книг XVII в. гравировался вручную...)
"Обращения..." состоят из 23 разделов, соответствующих определенной
стадии болезни. Каждый раздел включает в себя три части: "Медитацию",
"Увещевание" и "Молитву". Разделам предпосланы латинские стихотворные
эпиграфы: если прочесть их "сплошняком", они образуют аллегорическую поэму
из 22 строк (и 359 слогов), написанную не всегда ровным гекзаметром. Век
Донна был особо внимателен к символическому значению чисел, и структура,
использованная автором в "Обращениях...", отнюдь не случайна. 22 -число
строк поэмы, предпосланной основному тексту - несло в себе богатый спектр
нумерологических ассоциаций: так, современник Донна Стивен Батмен писал о
двадцатирице, к которой прибавили двойку:
"Бог совершил 22 работы за 6 дней творения... И 22 поколения разделяют
Адама и Иакова, от семени же последнего берет начало весь народ Израиля.
Точно так же Ветхий Завет насчитывает в своем составе 22 книги, и 22 буквы
образуют тот алфавит, которым записан был Закон, данный нам Богом..."
{Bateman Steven. Batman uppon Bartholme. London, 1582. sig. 417v-418r.}
359 слогов поэмы, очевидно, в сознании читателя должны были
ассоциироваться с незавершенной окружностью, насчитывающей 360 градусов -
напомним, что круг мыслился совершеннейшей из фигур и был одним из символов
Божественности {Frost Kate Gartner. Holy delight. Typology, Numerology, and
Authobiography in Donne's "Devotion Upon Emergent Occasions". Princeton, New
Jersey, 1990. P. 110.}.
Деление основного текста на 23 триады соотносилось с "числом
Справедливости и Правосудия". Эта нумерологическая символика, по всей
видимости, восходит к числу судей, заседавших в Израиле в суде, разбиравшем
уголовные дела - так называемом Малом Синедрионе. (Исторически такая
структура была связана с тем, что часть судей должна была выступать
защитниками, часть - обвинителями, при этом обе стороны должны были
насчитывать, согласно законам Торы, не менее 10 человек (так называемый
миньян), однако приговор "виновен" мог быть вынесен только с перевесом в два
голоса; таким образом, получалась последовательность: 10 + 12 + 1, так как
еще один голос был необходим, чтобы общее количество судей оказывалось
нечетным. Характерно, что и сегодня Большое Жюри присяжных в американском
суде насчитывает 23 человека.) Вопрос о том, насколько истоки этой символики
осознавались Донном, неоднозначен. Заметим, однако, что само движение
протестантизма зародилось как критика католической церкви с позиций не
только Нового, но и Ветхого Заветов, - и к ветхозаветным текстам протестанты
были намного внимательнее католиков. Не случайно в "Обращениях...",
комментируя некоторые ветхозаветные пассажи, Донн ссылается даже на
грамматики иврита (см. "Увещевание VII"). С другой стороны, сам
нумерологический символизм числа "двадцать три" был широко известен и внутри
католической традиции. Укажем на пассаж из сочинения итальянца Пьетро Бонго
"О мистических числах":
"В основании числа "двадцать три" не лежат числа совершенные, из сумм
которых образуются, например "пять", "одиннадцать" или "семнадцать". И
потому, согласно Моисею, число это олицетворяет воздаяние, что постигает
грешников от Господа. Двадцать три тысячи из тех, кто вышел из Египта,
соблазнились и соорудили Золотого тельца - за что были убиты по приказу
Моисея {В "Книге Исхода" дано иное число убитых в тот день: "Когда же он
приблизился к стану и увидел тельца и пляски, тогда он воспламенился гневом
и бросил из рук своих скрижали и разбил их под горою, и взял тельца,
которого они сделали, и сжег его в огне, и стер в прах, и рассыпал по воде,
и дал ее пить сынам Израилевым... И стал Моисей в воротах стана и сказал:
<...> убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего
своего. И сделали сыны Левиины по слову Моисея: и пало в тот день из народа
около трех тысяч человек" (Иск 32, 19, 28).}. Апостол Павел в "Послании к
коринфянам" говорит о двадцати трех тысячах, что погибли в один день, ибо
предавались блуду с мадианитянками {"Не станем блудодействоватъ, как
некоторые из них блудодействовали, и в один день погибло их двадцать три
тысячи" (1 Кор 10, 8).}. Также число сие может олицетворять и тех
праведников, чья вера поддержана добрыми деяниями. Крепкость в вере
олицетворяется тройкой, в которой мистически заключена вера в Пресвятую
Троицу. Безупречность деяний обретает свое выражение в соблюдении Заповедей
Господних, которые олицетворяет число двадцать, ибо то есть дважды десять:
десять Заповедей, данные нам в Ветхом Завете, все до единой возродились в
Завете Новом. И так путем прибавления тройки к двадцатке получаем наше
число" {Bongo Pietro. Mysticae Numcnorum Significationes Liber. Bergamo,
1484. sig. E3r.}.
Что до трехчастного деления разделов внутри "Обращений...", то оно
соответствует учению бл. Августина о трех уровнях реальности, постигаемых
благодаря способностям памяти (донновские "медитации"), разумного интеллекта
("увещевания") и воли ("молитвы"), которое излагается в трактате "О Троице"
(X, XI 17-18) {Partrige A.C. John Donne: Language and Style. London, 1978.
P. 201.}.
С другой стороны, Донн явно отталкивается от популярных в конце XVI -
начале XVII вв. трактатов, посвященных ars moriendi - искусству умирания.
Этот род сочинений, повествующих, как правильно и достойно христианину
уходить из жизни, как прощаться с близкими и отрешаться от земных
привязанностей и забот, как приуготовлять себя к встрече с Создателем, не
мог быть незнаком Донну. В Англии особой популярностью пользовались два
сочинения такого рода: анонимное "The Art and Craft to know well to Dy"
("Искусство и умение умирать достойно"), созданное около 1500 г.,
существовавшее в многочисленных списках и оттисках с резных деревянных
досок, самые поздние из которых датируются началом XVII в., и изданный в
1620 г. в Антверпене трактат иезуита Роберта Беллармина (Bellarmine) "De
arte bene moriendi" ("Об искусстве достойной смерти") - он-то, видимо, и был
известен Донну, если учесть, что в проповедях настоятеля собора Святого
Павла встречаются многочисленные аллюзии на иные работы этого автора
{Подробнее см.: Donne John. Devotions upon emergency ocassions... V.I.
Salzburg, 1975. S. XXXII-XXXIV.}.
Для жанра ars moriendi характерен акцент на переменчивости
человеческого жребия и неожиданности горечей и испытаний, венцом которых
является смерть. Так, один из трактатов утверждает:
"Сегодня мы здоровы и крепки, а завтра - больны; сегодня счастливы, а
завтра - поражены скорбью; сегодня богаты, а завтра - ввергнуты в нищету;
сегодня прославлены, завтра - опозорены и отринуты; сегодня живы, а завтра -
мертвы... О, что за перемена участи в течение двух лишь дней! От счастья - к
горечи, от здоровья - к болести, от наслаждения - к скорби, от спокойствия -
к тревогам, от силы - к слабости, - и точно так же от жизни перехожу я
внезапно к смерти! Что за жалкое я создание!" {Ibid. S. XXXIV-XXXV.}
Достаточно сравнить этот пассаж с началом "Обращений к Господу...",
чтобы сходство бросилось в глаза.
Заметим и еще одну параллель. Все трактаты, посвященные "искусству
умирания", настаивают на том, чтобы лежащий на смертном одре публично
произнес символ веры: "Прежде, нежели покинут меня жена, дети и слуги мои,
желаю я в их присутствии исповедовать мою веру, дабы и вы, друзья, что
собрались здесь у одра моего, могли бы засвидетельствовать перед Богом и
миром, что умираю я христианином," - пишет безымянный автор "Спасения
человека недужного" - еще одного популярного в XVII в. сочинения этого жанра
{Ibid. S. XL}.
Каждый раздел "Обращений..." Донн заключает молитвой. Однако сочинение
Донна далеко выходит за рамки трактатов ars moriendi. Те были лишь
практическим наставлением для умирающего. Донн претендует на нечто гораздо
большее. Едва ли не на тяжбу с Господом Богом. "Увещевания" - своего рода
юридический разбор реального положения подзащитного, коим является сам Донн.
Здесь он, с одной стороны, опирается на традицию права, с которой он
познакомился во время обучения в Линкольнз-Инн, а с другой - на книгу Иова.
Иова, вызывающего Бога на разбирательство: "Выслушай, взывал я, и я буду
говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне" {Иов 42, 4.}. И каждый
раз, взвесив все доводы, Донн смиренно склоняет голову.
Если увещевания - наиболее богословски насыщенные части "Обращений к
Господу..", то "Медитации", которым Донн обязан славой прекрасного прозаика,
полны "мудрости мира сего". Здесь мы встречаемся с космографией и алхимией,
платонизмом и герметикой. При этом Донн оперирует с набором "общих топосов"
своей эпохи - но делает это поистине виртуозно. Магнетизм его текста
объясняется не оригинальностью образов, а их неожиданным сопряжением
{Отметим, что именно это качество ряд исследователей считает отличительной
чертой школы поэтов-метафизиков. Так, Джозеф Энтони Маццео пишет "Для
поэтов-метафизиков поэтический образ был ценен не в силу того, можно или нет
представить его зримо, - он не имел ничего общего со своим "физическим
наполнением". В нем ценилась сам характер связи, устанавливаемой между
явлениями". - Mazzeo Jozeph Antony. A Critique of Some Modern Theories of
Metaphisical poetry / Clements Arthur L (ed.). John Donne's Poetry. N.Y.,
London. 1991. P. 175.}. Чужие голоса бл. Августин, Тертуллиан, Данте -
причудливо преломляются в акустике донновского текста, порождая порой
странное эхо.
Несколько ключевых метафор насквозь "прошивают" текст "Обращений к
Господу". Одна из них - представление о человеке как микрокосме - малом
подобии большого Универсума Зародившись в античности, это представление было
воспринято Отцами Церкви, развито средневековыми философами, а потом, пройдя
через призму герметических учений членов Флорентийской академии и школы
Пара-цельса, трансформировалось, чтобы стать для литературы, искусства,
философии и медицины той эпохи активной "порождающей метафорой",
развертывающейся на всех уровнях бытия и связующей их воедино. "Человек, как
был он сотворен и создан Господом, есть набросок или образ - или краткая
повесть всей Истории Мироздания: в нем Господь заключил все творение, все,
созданное Им в этом мире... И поскольку тело человеческое заключает в себе
отражение всей Вселенной, и в нем соучаствует все, что есть в этом мире, то
потому человек называется Микрокосмом или малым миром... Из глины и праха
сотворена плоть человека, а потому тяжела и массивна; кости в его теле
сравнимы со скалами и камнями, а потому крепки и долговечны... Кровь, что
течет в теле его по венам, повторяющим своими очертаниями древесную крону,
можно сравнить с водами, что разносятся по поверхности земли ручьями и
реками, дыхание его подобно ветру..." {Raleigh Walter, Sir. The History of
the World. Ed by CA Patrides. London, 1971. P. 126.} - эти слова старшего
современника Донна, сэра Уолтера Рэли, созвучны "Медитации IV" - как и
множеству других текстов той эпохи: философских, астрологических,
медицинских. Дело в том, что тогда еще не произошло современное разделение
дисциплин и все науки существовали не сами по себе, а в их приложении к
человеку: математика и астрономия служили мореплавателям, философия была не
отвлеченным умозрением, а научением жизни, алхимия искала, как исцелить
телесный состав человека от смертности... Философское представление о
единстве и взаимосвязи всего и вся в мире давало операционный базис для
развернутого сравнения, ставшего основой поэтики, у истока которой стоял
Донн {Mazzco Jozeph Antony. A Critique of Some Modem Theories of
Metaphisical poetry // John Donne's Poetry / Clements Arthur L (ed). New
York, London. 1991. P. 168-177.}. И для него сравнение стало инструментом
мысли, лесенкой восхождения к умопостигаемым сущностям. Из парадоксов, из
"соположений разнородных смыслов" выстраивалась стройная цепь доказательств,
доводящих мысль до предела, до края, открывая выход за пределы "физики", к
"чисто умопостигаемому", когда за каждой индивидуальной ситуацией Донн
стремился увидеть соотнесенность ее с самими первоначалами мира {См.:
Нестеров А. К последнему пределу. Джон Донн: портрет на фоне эпохи //
Литературное обозрение. Э 5, 1997. С. 12-26: Нестеров A. Hermetica versus
poetica: изменение парадигм английской культуры от царствия Елизаветы Тюдор
к правлению Якова Стюарта / Культура в эпоху цивилизационного слома. М,
2001. С. 442-457.}. Лирическая энергия направлена на то, чтобы обеспечить
бытийное оправдание индивидуального опыта. Другая "сквозная метафора"
донновских "Обращений к Господу..." - уподобление борьбы с болезнью обороне
крепости от осаждающей вражеской армии. Мотив этот варьируется Донном на
протяжении всей книги, обрастает новыми и новыми подробностями: то первый
приступ болезни сравнивается с пушечным залпом неприятельской артиллерии
("Медитация I"), то душа и тело человека сравниваются с авангардом и
арьегардом армии на марше ("Увещевание XVI"), то принятие пищи больным
приравнено к снабжению армии продовольствием ("Медитация XV"). Сравнения
Донна ярки и точны - и современному читателю невдомек, что корнями своими
они уходят в довольно расхожие представления той эпохи: Враг рода
человеческого во главе армии Болезней, Недугов и Напастей осаждает Крепость
Телесного и Духовного здоровья. Образ этот имеет собственную, вполне
разработанную иконографию - достаточно указать на гравюру Яна Теодора де
Бри, одного из самых известных книжных графиков той эпохи, которая
использована в этой книге в качестве заставки к Первой триаде {Мы осознано
взяли для заставок к соответствующим частям "Обращений к Господу..."
алхимические гравюры той эпохи. С одной стороны, алхимия тогда была тесно
связана с медициной, и многие из алхимических практик, представленные на
этих гравюрах, имели прямое касательство к тем способом лечения, которые
испытал на себе Донн. С другой стороны, эти гравюры рассчитаны на "чтение" -
и представленная таким образом информация является своеобразным комментарием
к тексту Донна. Укажем здесь некий "вектор истолкования" этих изображений,
прокомментировав первую из гравюр, предпосланную "Обращениям к Господу" как
целому. Данная гравюра взята из трактата Генриха Кунрата "Amphitheatrum
Sapientiae Aeternae" ("Театр вечной мудрости", Ганновер, 1609) и изображает
кабинет алхимика. Четыре музыкальных инструмента на переднем плане - виола,
лютня, скрипка и лира - олицетворяют четыре первостихии: землю, воду, воздух
и огонь. Только при равновесии этих элементов, когда они звучат единым
ансамблем, может быть достигнут правильный результат в работе алхимика. Весы
на столе символизируют равновесие "композиции делания", линейка - меру и
т.д. Фигура алхимика, преклоненного в молитве перед алтарем, указывает, что
следует постоянно помышлять о Боге и только волею Господа может быть
достигнут успех. Книги в шкафу символизируют "мудрость, вечное знание, чей
источник - Бог". Лабораторные же инструменты справа указывают на
практический характер Алхимического Делания.}.
Следует напомнить, что в английской традиции Смерть традиционно -
мужского рода, с ней, как правило, согласуется притяжательное местоимение
his {См.: Нестеров А. Два образа Смерти: Владыка-Рыцарь и Дева-Возлюбленная,
или о зависимости культуры от языка (русский символизм на фоне английской
традиции) / Вячеслав Иванов - творчество и судьба. М., 2002. С. 156-166.}.
Это порождает особого рода образность, обильно разработанную в английской
литературе: начиная от поэмы "Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь" {В поэме ко двору
короля Артура является могучий рыцарь в зеленых одеждах - "почти великан"
("half a gianl on earth I hold him to be" - line 140) и бросает глумливый
вызов - один из рыцарей Круглого стола наносит ему, безоружному, удар
секирой - и обязуется ровно через год явиться в его замок, чтобы принять
удар ответный. Вызов принимает сэр Гавейн - и отрубает наглецу голову,
однако незнакомец не несет от того никакого урона: он подхватывает слетевшую
с плеч голову, объявляет, что зовут его Рыцарем Зеленой часовни - и уезжает
в неизвестность. Гавейну с чудесной помощью Пресвятой Девы удается разыскать
обидчика и выстоять в поединке, который есть не что иное, как поединок со
Смертью.} (конец XIV в.) до предсмертной проповеди Донна, названной в
первоиздании "The Death Duel" - "Схватка смерти". Смерть - могущественный
рыцарь, Владыка, захвативший власть над Вселенной, - но в Судный день он
будет низвержен и власти его наступит предел. Подробно Донн разворачивает
этот образ в проповеди, прочитанной в Уайт-Холле 8 марта 1622 г., темой
которой избран стих из "Первого послания Коринфянам": "Последний же враг
истребится - смерть" (1 Кор 15, 26). "Нас подстерегают и иные враги: Сатана
осаждает нас в мире, грех плетет козни свои в душе нашей - однако и власть
греха, и власть Сатаны падет под натиском врага более могущественного: ему
суждено одержать над нами победу - победу, что противна существу нашему, - и
все же мы отдадимся на милость победителя... Usque quo Domine? Доколе однако
ж, Господи? - навсегда? о нет, ибо в Писании сказано о смерти: Abolebitur -
истребится смерть, - сей враг явлен нам и нам предстоит все дни жизни нашей;
будет нам явлено и его поражение; итак - Abolebitur. Но - как? И когда? В
воскресении - и воскрешением телесном попран будет этот враг..." {The
Sermons of John Donne. Ed By G.R. Potter and E.M. Simpson. Berkley - Los
Angeles. Vol. IV, 1. См. также: Donne John. Selected prose. London, 1987. P.
177.} "Смерть - последний и злейший из врагов наших... Враг, что до
последнего уклоняется от схватки - и обрушивается на нас, лишь когда
ослаблены мы боем, - именно он - величайшая опасность для нас... И когда
враг сей увидит тело мое, коему нет излечения, и душу мою, кою уже нечем
уврачевать, - ни врач, ни священник уже не могут оказать мне помощь, - когда
возвеселится сей враг и возрадуется, видя всю тщету усилий моих достойно
удержаться на этом ристалище, на подмостках мира сего - на смертном ложе, -
он вышнырнет меня с одра смертного в могилу - и восторжествует надо мной.
Одному Богу ведомо, сколь долго продлится сие торжество: покуда Избавитель,
Избавитель мой, Избавитель, Который освободит и тело мое, и душу мою, вновь
не придет в мир; Смерть есть - Novissimus hostis, последний враг, враг,
который застанет меня в момент слабости, и возьмет в полон... - покуда не
явится Ангел, и не возгласит, что времени больше не будет {Откр. 10, 5-6: "И
Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу
и клялся Живущим во веки веков, Который сотворил небо и все, что на нем,
землю и все, что на ней, и море и все, что в нем, что времени уже не
будет".}. Но покуда не свершилось сие, наши чувства и разум не перестают
твердить нам, что Смерть - могущественнейший и ужаснейший из врагов наших; и
все же, даже об этом враге сказано Господом: Abolebitur - будет он
низвержен" {The Sermons of John Donne. Ed. By G.R. Potter and EM. Simpson.
Berkley - Los Angeles. Vol. IV, 1. См. также: Donne John. Selected Prose.
London, 1987. P. 180.} (Перевод наш).
Чтобы прояснить (и одновременно усложнить) читателю "навигацию" по
сложным смысловым лабиринтам "Обращений к Господу...", Донн везде выделяет
курсивом ключевые понятия - тем самым получается некий "второй слой" книги,
текст в тексте, комментирующий (и концентрирующий в себе) ее основные
положения. В этом отношении "Обращения к Господу..." - типично барочное
произведение, обладающее всеми свойствами той поэтики, о которой А.В.
Михайлов, один из лучших русских специалистов по литературе Возрождения и
барокко, писал: "Репрезентируя мир в его тайне, произведение эпохи барокко
тяготеет к тому, чтобы создавать второе дно - такой свой слой, который
принадлежит, как непременный элемент, его бытию; так, в основу произведения
может быть положен либо известный числовой расчет, либо некоторый
содержательный принцип... Поэтика барокко обращена не к читателю, а к
онтологии самого произведения, которое может и должно создавать... слой, к
которому отсылает произведение само себя - как некий репрезентирующий мир
облик-свод" {Михайлов А.В. Поэтика барокко: завершение риторической эпохи /
Михайлов А.В. Языки культур. М., 1997. С 121-122.}.
Собственно, эти слова можно отнести не только к "способу организации"
книг той эпохи, но и к жизни их авторов. Суть в том, что они вовсе не
усложняли намеренно свои произведения - сложным было само их восприятие
жизни: они реально ощущали себя малым миром, предстоящим миру большому, и
соответственно этому строилось все их поведение. Каждый момент их жизни был
репрезентацией самобытия, знаком, адресованным и социуму, и универсуму в
целом. Жизнь разыгрывалась, как сложнейшая партитура - что-то подобное
пытались делать в России символисты с их жизнестроительством, но в совсем
иную эпоху. И только понимая это, мы поймем последние дни жизни Донна.
Страдая раком желудка, он провидел свою кончину - и сам направлял события
этих последних дней. Так, он призывает к себе придворного художника и просит
того сделать предсмертный портрет, для которого позирует, завернувшись в
саван, - как бы подчеркивая, что уже внутренне умер для мира. В этом жесте -
не нарочитость, а скорее то же самое "экспериментальное исследование" самого
процесса умирания, с одной из сторон которого мы сталкиваемся в "Обращениях
к Господу..." В этих действиях Донна проявляется не тщеславие, а стремление
зафиксировать некий внутренний опыт. Об одном из аспектов этого опыта он
говорил не раз, как не раз размышлял о смерти; подобно царю Митридату,
который ежедневным принятием малых доз яда сделал себя для него неуязвимым,
Донн приучался смотреть без трепета в лицо "Владычице ужасов": "Если апостол
Павел мог произнести: "Я каждый день умираю: свидетельствуюсь в том похвалою
вашею, братия, которую я имею во Христе Иисусе, Господе нашем" {1 Кор 15,
31.} и вторя тому, сказать: "Я гораздо более был в темницах и многократно
при смерти" {2 Кор 11, 23.}, то нет палача, который способен был бы вызвать
трепет в святом, сказав: "Завтра ты умрешь", ибо ответом ему было бы: "Увы,
я умер вчера, и вчера же исполнилось тому уже двенадцать месяцев, и семь
лет, и было так каждый год, месяц, неделю и час, прежде чем ты сказал мне о
том". Нет ничего ближе к бессмертию, как ежедневное умирание, ибо
нечувствительность к смерти есть бессмертие; и тот лишь никогда не вкусит
смерти, кто подготовлен к ней непрестанным размышлением: непрестанное
переживание смертности есть бессмертие" {Donne John. The Sermons of John
Donne. Ed. by G.R. Potter and E.M. Simpson. V. II. Berkley - Los Angeles,
1955. P. 9.}, - говорил он в проповеди, прочитанной на Пасху 1619 г.
Но стоя на пороге смерти, несомненно зная, что дни его сочтены, он еще
раз возвращается к этой теме и сочиняет проповедь, которая мыслится им как
свое собственное надгробное слово. Издатель этой проповеди, прочитанной во
дворце перед королевским семейством, сказал просто и точно: "Слова человека
Умирающего, если они касаются нас, обыкновенно производят сильнейшее
впечатление, поскольку говорятся они с самым глубоким чувством и менее всего
напоказ".
"Схватка смерти" - последние слова Донна, сказанные миру.
* * *
При подготовке перевода "Обращенний к Господу в час нужды и бедствий,
подразделенных на медитации о жребии человеческом, увещевания и тяжбы с
Богом и молитвы, взывающие к Нему из пучины бедствий моих" за основу нами
был взят текст: John Donne. Devotions upon emergent occasions; edited, with
commentary, by Anthony Raspa. Montreal, 1975.
Для удобства читателя Комментарии разделены на указание параллельных
мест в Священном Писании и собственно комментарий.
Первоиздание "Devotions..." 1624 г. было снабжено маргиналиями,
отсылающими к библейским цитатам в тексте Донна. Поскольку наши
современники, в отличие от читателей той эпохи, редко знают Писание
наизусть, мы сочли нужным не ограничиваться указанием соответствующих
стихов, но привести их текст полностью, чтобы показать, как и на чем
строятся донновская мысль и слово. Там, где какая-либо цитата не была
отмечена в маргиналиях первоиздания, мы везде ставим пометку "Ср.". При
подготовке собственно комментария было учтено издание: John Donne's
Devotions upon emergent occasions: a critical edition with introduction &
commentary by Elizabeth Savage. V. 1-2. Salzburg, 1975-
Перевод проповеди "Схватка смерти. Проповедь, произнесенная в
Уайт-Холле, пред лицом Его Королевского Величества, в начале Поста (25
февраля) 1631 года" выполнен О.А. Седаковой по изданию: The Sermons of John
Donne, ed. George R. Potter and Evelyn M. Sympson. Vol. X. Berkley and Los
Angeles, 1962.
При публикации проповеди мы сочли возможным ограничиться лишь указанием
параллельных мест в Писании, учитывая, что текст изначально был рассчитан на
устное восприятие аудитории.
Помимо аллюзий на библейские тексты, мы посчитали необходимым
прокомментировать еще один пласт ассоциаций, понятный современникам Донна,
но мало знакомый нынешнему читателю: речь идет об алхимической образности. В
настоящее издание включена наша работа, посвященная этой проблеме, а также
статья об образе циркуля - еще одной "эмблеме" творчества Донна,
используемом в "Обращениях...", но более известном по стихотворению
"Прощание, запрещающее грусть". Мы предлагаем уточненную датировку этого
стихотворения.