Николаев Владимир
Розы для полюса
Владимир Николаевич НИКОЛАЕВ
РОЗЫ ДЛЯ ПОЛЮСА
Выйдя на летное поле, Антохин внезапно остановился и похлопал себя по карманам - не забыто ли что? Он почти никогда ничего не забывал, но привычке проверять себя по пути к трапу не изменял. В небе у летчика должна оставаться одна забота: вести машину. Это никогда не было и не может стать легким или тем более безответственным делом.
Как всякий приучивший себя к порядку человек, он знал, что и в каких карманах у него лежит. Летное свидетельство, партийный билет, служебное удостоверение - в правом кармане, бумажник с деньгами и фотографиями жены и детей - в левом.
Проведя ладонями по карманам, Антохин с удовлетворением отметил: все на месте. Но и после этого он постоял минуту, мысленно перебирая все, что непременно должно быть при нем в воздухе и что со спокойной душой можно оставить на земле. Вроде ничего такого, без чего нельзя обойтись в полете и что не могло бы подождать его возвращения, не припомнилось. Стало быть, можно лететь.
Антохин поднял голову, окидывая прощальным взглядом летное поле. Привычная картина открылась ему: на переднем плане несколько лайнеров, готовых к полету или только что закончивших рейс; чья-то машина неспешно выруливала на взлетную полосу; с озабоченным видом расхаживала аэродромная прислуга; из только что прилетевшего и подрулившего поближе к зданию аэровокзала самолета вытягивалась цепочка чуть утомленных полетом людей.
Все это настолько обычно, что и глядеть-то, в сущности, не на что. И Антохин направился вправо по летному полю, где стояли самолеты отряда полярной авиации и где была его машина - ничем не примечательный Ил-14, давным-давно снятый с пассажирских линий. Тут его взгляд ухватил яркое розовое пятно, внезапно вспыхнувшее в том месте, где появилась цепочка людей, покидавших только что прилетевший с юга лайнер. Пятно это привлекало к себе взгляд силой и нежностью тона. А в тонах Антохин разбирался, он даже в Арктику прихватывал этюдник с красками.
В первый момент Антохин не понял, что за пятно привлекло его внимание. И лишь приглядевшись, увидел букет цветов. И тут же мелькнула мысль: "А славно было бы притащить цветы к самому полюсу! Наверняка зимовщиков никто еще не баловал таким подарком". И он решительно повернул к аэровокзалу с твердым намерением, чего бы это ни стоило, доставить цветы на дрейфующую льдину.
Вблизи букет оказался еще лучше, чем виделся на расстоянии. Это были крупные розы, тугие и нежные, они еще сохраняли живую свежесть - видимо, срезаны были перед самым полетом. Но главное, что поразило Антохина, - их редкостная окраска. Розы были ярко-пунцового цвета, чуть смягченного легкой бледностью, что придавало им особую нежность. Нет, Антохин в жизни своей не видывал таких роз. Такие могли лишь присниться, и то не всякому!
Букет был большой и тщательно подобранный. Такой букет непременно надо доставить на дрейфующую льдину! Там, у полюса, где волшебно сверкают льды и много бьющего отовсюду, словно в хрустальном дворце, интенсивного света, букет "зазвучит" с особенной силой. Кают-компания полярников совершенно преобразится.
Розы несла молодая красивая женщина, на лице которой и в осанке не было никаких следов утомления полетом. Она улыбалась открытой счастливой улыбкой, отыскивая сияющим взором кого-то среди встречающих.
Женщина в первый момент не заметила подходившего к ней пилота в голубой аэрофлотской фуражке, в кожаной летной куртке, высокого, плотного, с открытым приметным лицом, которого не портил перечеркнувший левую щеку кривой шрам. Она заметила Антохина, лишь когда услышала восхищенный возглас:
- Какие розы!
Женщина еще счастливее улыбнулась и с готовностью предложила:
- Хотите, подарю одну?
Она начала выдергивать из букета пунцовую розу.
- Мне одной мало.
Женщина гордо вскинула голову и надменно улыбнулась - безумно рассчитывать на большее и даже нескромно, если не нагло. Антохина это не смутило, он твердо проговорил:
- Мне нужен весь букет.
Женщина восприняла это как шутку, удивленным взглядом смерила шутника. Она уже собиралась резко ответить, но, заметив на левой стороне куртки Звезду Героя, сдержалась.
- Вы, я вижу, летчик, так что вам ничего не стоит слетать за розами в Абхазию. И там не каждому дадут такой букет, но вам, пожалуй, не откажут. - Она говорила чуть-чуть язвительно.
- Я заплачу сколько хотите, - настаивал Антохин.
- Не нужно мне никаких денег! - возмущенно воскликнула женщина, вскинула голову и направилась к выходу. Антохин последовал за ней, на ходу объясняя, что он летит на дрейфующую у полюса научную станцию, где живут замечательные парни, тоскующие по родной земле и родному дому, постоянно подвергающиеся опасностям. Он был красноречив и убедителен так, как раньше ему не удавалось это. Женщина оставалась непоколебимой.
Антохин не отступал. Он прошел за барьер, где стояли встречающие. Женщину ожидал мужчина в сером плаще, сразу же заключивший ее в объятия. Антохин подождал и потом уже двоим объяснил свою просьбу. Он говорил с такой настойчивостью, что стало ясно: если не уступить, он, чего доброго, и силой отнимет.
Во встречавшем Антохин обрел благоразумного союзника. Сошлись в конце концов на том, что полярникам уступили половину букета. Антохин и этому был рад.
На пути в Арктику была ночевка в Архангельске. В средних широтах еще стояла ласковая пора бабьего лета, а на севере уже чувствовалось дыхание зимы. Антохин не рискнул оставить на ночь цветы в самолете. Пришлось взять в летную гостиницу, хотя он и понимал, что уберечь букет будет трудно.
В вестибюле его атаковала дежурная. Но Антохин строго сказал:
- Розы для полюса. Для тех, кто дрейфует на льду, - но все же с болью в сердце выдернул из букета одну розу.
Утром Антохину пришлось зайти к синоптикам получить погоду. На аэродроме погодой ведали милые женщины, добрые знакомые летавших здесь летчиков. Их было четыре. И они выманили у Антохина по цветку.
Кляня себя за слабость, Антохин решил: "Больше ни-ни, ни одной розы никому не дам". И тут же вспомнил, что до полюса могут быть еще две посадки... "Две еще куда ни шло, но не больше. Это уж точно".
На Диксоне, где надо было заправиться горючим, план полета внезапно изменился. Антохина вызвали к начальству и объявили, что надо взять врача и немедленно лететь на остров Безымянный к роженице.
Возвращаясь, Антохин увидел возле самолета нетерпеливо расхаживающую женщину. В руках у нее был кожаный саквояж. Вид у врача был строгий и даже злой. "Огрубела во льдах, - сочувственно подумал Антохин. - А если подарить ей розу? Да нет, эту и розы не тронут". Антохин даже улыбнулся нелепости самого намерения дарить цветы такой строгой женщине.
- Поспешим, командир. Надо успеть, - строго сказала она, протягивая руку и даже не представляясь.
- Постараемся, - пообещал Антохин и, нисколько не обидевшись на сухость тона, подумал: "Такая поможет".
Случай действительно оказался трудный. Пока роженица стонала и билась за перегородкой, в кают-компании зимовки сидел и кусал губы молоденький, похожий на мальчишку радист, которому впервые предстояло стать отцом и который, конечно же, и в мыслях не держал, что это будет связано с такими переживаниями. Впрочем, переживал не один он - волновалась вся зимовка.
Две женщины - весь наличный женский состав Безымянного - помогали врачу, то и дело выбегали от роженицы с раскрасневшимися и перепуганными лицами, и, не отвечая ни на какие вопросы, опрометью возвращались с тем, что требовал врач.
Собрались в кают-компании и мужчины. Те, кто был свободен от вахт, мерили шагами тесное помещение, нервно курили и, мучительно сознавая свое бессилие, сочувственно поглядывали на молоденького радиста, который, казалось, окаменел от напряжения.
Даже те, кто стоял на вахте, улучив момент, забегали сюда, но, так и не узнав ничего нового, лишь вздохнув заодно с другими, убегали к рабочим местам.
Волнение, естественно, передалось и экипажу Антохина. Люди на зимовке посторонние, авиаторы забыли обо всех своих делах и обо всем на свете, прониклись сочувствием к роженице и бледному радисту, а более всего желали, чтобы доставленный ими врач сделал все как надо, и для этого готовы были каждую минуту выполнить любое распоряжение.
Все кончилось спустя четыре часа, пролетевших неестественно быстро. Из комнаты внезапно стихшей роженицы - эта неожиданная тишина всех еще больше насторожила - вышла врач. Она устало опустилась на свободный стул, сдернула марлю с лица, оно оказалось мокрым, красным и растерянно-добрым. Антохин удивился этой перемене, от прежней строгости и злости и следа не осталось.
Переведя дух, врач спросила:
- Кто здесь муж?
Радист испуганно посмотрел на врача, отчаянно хрустнул побелевшими пальцами и робко поднялся.
- Должно быть, есть у вас там рука, - она ткнула пальцем в потолок и устало добавила: - Девочка и мать живы.
Все вокруг принялись благодарить доктора и обрадованно заулыбались, один лишь радист, как и до этого, оставался окаменевшим, только лицо его пошло красными пятнами, будто начало постепенно оттаивать.
Тут Антохин вспомнил про оставленные в самолете розы и сильно испугался: померзли. Он бросился к самолету, поняв, что больше тут не нужен. Тревога его оказалась напрасной: механик догадался прикрыть букет шерстяным свитером. Антохин обрадовался, схватил цветы и побежал обратно,
На крыльце он понял, что отдаст розы врачу и роженице. Иначе сейчас поступить нельзя. "А как же они?" - Антохин выхватил из букета несколько роз и, наколов ладонь, торопливо сунул за полу куртки.
Розы для роженицы приняла одна из зимовщиц, тут же скрывшаяся в комнате, куда никому, включая и счастливого теперь радиста, пока еще входить не разрешалось. Врачу же Антохин преподнес цветы торжественно и церемонно, поцеловав руку. Врач смутилась, растерянно бормотала какие-то слова. Лишь глаза ее счастливо и победно сияли. И это смущение, и растерянность, и счастливо сияющие глаза опять преобразили ее внешность настолько, что Антохин снова поразился и не пожалел, что отдал розы.
Врач осталась на Безымянном, Антохину же по радио приказали дозаправиться и продолжать полет на полюс. Уже в полете Антохин, оставив у штурвала второго пилота, вышел из кабины и вынул помятые розы. Их оказалось всего три.
К вечеру Антохин был на дрейфующей льдине. Помимо оборудования, он доставил письма, газеты и журналы, новые кинофильмы. И три не очень свежие и помятые розы.
Пока обрадованные полярники - самолет с Большой земли для них всегда огромная радость - читали письма и распаковывали посылки, Антохин, стараясь не привлекать внимания, поставил розы в кают-компании. В прозрачном стакане они смотрелись хорошо, хотя и заметно было, что привяли и помялись, но своего звучного цвета, составлявшего главную прелесть, не утратили.
Первым заметил цветы начальник станции Шаронов, большой и скуповатый на эмоции человек. Взглянув на стакан с розами, он вздрогнул, глаза его расширились - откуда такая невидаль! - потом обрадованно улыбнулся, подошел, наклонился и шумно вдохнул не сильный, но все еще ощутимый аромат.
- Ну, Миша, ну, друг, - обернулся он к Антохину, широко раскинул руки и, по-медвежьи облапив его, расцеловал, выдохнув благодарно: - Спасибо. Спасибо тебе. Спасибо, - в третий раз сказал Шаронов.
Тут и другие полярники заметили цветы. Послышались удивленные и восторженные восклицания. Один за другим подходили они к розам и благоговейно вдыхали их аромат. Потом начали шумно обсуждать, как подольше сохранить цветы. Кто-то вспомнил, что в этих случаях подмешивают в воду аспирин. Тут же вызвался доброволец бежать к доктору, взять у него таблетки. Доктор явился сам. Он не знал, помогает ли цветам аспирин, этому его не учили. Полярники все равно потребовали подсыпать в стакан аспирину, и доктор растер таблетки.
Кому-то показалось, что этого мало, и он упрекнул доктора в скупости. Тот ответил, что это, может быть, как раз такой случай, когда чем меньше, тем лучше.
Все делалось оживленно, весело, с той мерой удовольствия, которая радует людей.
Экипаж Антохина целую неделю доставлял все необходимое для долгой и тяжелой зимовки. Ежедневно приходилось летать в Певек за грузами и возвращаться обратно. И каждый раз, заходя в кают-компанию, Антохин видел, как бережно ухаживают полярники за розами.
А однажды он услышал разговор двух полярников, не заметивших его присутствия. Один сказал:
- Поскупился наш Миша целый букет привезти.
- Какая разница, - возразил другой, - букет или три розы. Главное, понимаешь, розы на полюсе! Живые и пахнут. А еще главнее - человек помнит, о чем тут душа тоскует. Ведь сколько месяцев перед глазами лед и лед. Я уж и забыл, как растет трава, как деревья на ветру качаются, как лес шумит. А увидел эти розы и вспомнил. И дом и родных будто ближе ощутил...
Полярники замолчали. Антохин хотел было шагнуть из тамбура на свет и объяснить, кому и при каких обстоятельствах он раздарил розы. Тут опять заговорил первый полярник:
- Ты думаешь, Антохин три розы захватил? Ручаюсь, у него букет был. Наверняка по дороге все раздарил. Сколько сердец в Арктике отогрел! Где только такие розы выкопал?
- Да уж выкопал, - отозвался другой полярник и признался: - Впервые этакие вижу.
Антохин понял, что ничего объяснять не нужно, и, смущенный, покрасневший, тихонько вышел.
1974 г.
РОЗЫ ДЛЯ ПОЛЮСА
Выйдя на летное поле, Антохин внезапно остановился и похлопал себя по карманам - не забыто ли что? Он почти никогда ничего не забывал, но привычке проверять себя по пути к трапу не изменял. В небе у летчика должна оставаться одна забота: вести машину. Это никогда не было и не может стать легким или тем более безответственным делом.
Как всякий приучивший себя к порядку человек, он знал, что и в каких карманах у него лежит. Летное свидетельство, партийный билет, служебное удостоверение - в правом кармане, бумажник с деньгами и фотографиями жены и детей - в левом.
Проведя ладонями по карманам, Антохин с удовлетворением отметил: все на месте. Но и после этого он постоял минуту, мысленно перебирая все, что непременно должно быть при нем в воздухе и что со спокойной душой можно оставить на земле. Вроде ничего такого, без чего нельзя обойтись в полете и что не могло бы подождать его возвращения, не припомнилось. Стало быть, можно лететь.
Антохин поднял голову, окидывая прощальным взглядом летное поле. Привычная картина открылась ему: на переднем плане несколько лайнеров, готовых к полету или только что закончивших рейс; чья-то машина неспешно выруливала на взлетную полосу; с озабоченным видом расхаживала аэродромная прислуга; из только что прилетевшего и подрулившего поближе к зданию аэровокзала самолета вытягивалась цепочка чуть утомленных полетом людей.
Все это настолько обычно, что и глядеть-то, в сущности, не на что. И Антохин направился вправо по летному полю, где стояли самолеты отряда полярной авиации и где была его машина - ничем не примечательный Ил-14, давным-давно снятый с пассажирских линий. Тут его взгляд ухватил яркое розовое пятно, внезапно вспыхнувшее в том месте, где появилась цепочка людей, покидавших только что прилетевший с юга лайнер. Пятно это привлекало к себе взгляд силой и нежностью тона. А в тонах Антохин разбирался, он даже в Арктику прихватывал этюдник с красками.
В первый момент Антохин не понял, что за пятно привлекло его внимание. И лишь приглядевшись, увидел букет цветов. И тут же мелькнула мысль: "А славно было бы притащить цветы к самому полюсу! Наверняка зимовщиков никто еще не баловал таким подарком". И он решительно повернул к аэровокзалу с твердым намерением, чего бы это ни стоило, доставить цветы на дрейфующую льдину.
Вблизи букет оказался еще лучше, чем виделся на расстоянии. Это были крупные розы, тугие и нежные, они еще сохраняли живую свежесть - видимо, срезаны были перед самым полетом. Но главное, что поразило Антохина, - их редкостная окраска. Розы были ярко-пунцового цвета, чуть смягченного легкой бледностью, что придавало им особую нежность. Нет, Антохин в жизни своей не видывал таких роз. Такие могли лишь присниться, и то не всякому!
Букет был большой и тщательно подобранный. Такой букет непременно надо доставить на дрейфующую льдину! Там, у полюса, где волшебно сверкают льды и много бьющего отовсюду, словно в хрустальном дворце, интенсивного света, букет "зазвучит" с особенной силой. Кают-компания полярников совершенно преобразится.
Розы несла молодая красивая женщина, на лице которой и в осанке не было никаких следов утомления полетом. Она улыбалась открытой счастливой улыбкой, отыскивая сияющим взором кого-то среди встречающих.
Женщина в первый момент не заметила подходившего к ней пилота в голубой аэрофлотской фуражке, в кожаной летной куртке, высокого, плотного, с открытым приметным лицом, которого не портил перечеркнувший левую щеку кривой шрам. Она заметила Антохина, лишь когда услышала восхищенный возглас:
- Какие розы!
Женщина еще счастливее улыбнулась и с готовностью предложила:
- Хотите, подарю одну?
Она начала выдергивать из букета пунцовую розу.
- Мне одной мало.
Женщина гордо вскинула голову и надменно улыбнулась - безумно рассчитывать на большее и даже нескромно, если не нагло. Антохина это не смутило, он твердо проговорил:
- Мне нужен весь букет.
Женщина восприняла это как шутку, удивленным взглядом смерила шутника. Она уже собиралась резко ответить, но, заметив на левой стороне куртки Звезду Героя, сдержалась.
- Вы, я вижу, летчик, так что вам ничего не стоит слетать за розами в Абхазию. И там не каждому дадут такой букет, но вам, пожалуй, не откажут. - Она говорила чуть-чуть язвительно.
- Я заплачу сколько хотите, - настаивал Антохин.
- Не нужно мне никаких денег! - возмущенно воскликнула женщина, вскинула голову и направилась к выходу. Антохин последовал за ней, на ходу объясняя, что он летит на дрейфующую у полюса научную станцию, где живут замечательные парни, тоскующие по родной земле и родному дому, постоянно подвергающиеся опасностям. Он был красноречив и убедителен так, как раньше ему не удавалось это. Женщина оставалась непоколебимой.
Антохин не отступал. Он прошел за барьер, где стояли встречающие. Женщину ожидал мужчина в сером плаще, сразу же заключивший ее в объятия. Антохин подождал и потом уже двоим объяснил свою просьбу. Он говорил с такой настойчивостью, что стало ясно: если не уступить, он, чего доброго, и силой отнимет.
Во встречавшем Антохин обрел благоразумного союзника. Сошлись в конце концов на том, что полярникам уступили половину букета. Антохин и этому был рад.
На пути в Арктику была ночевка в Архангельске. В средних широтах еще стояла ласковая пора бабьего лета, а на севере уже чувствовалось дыхание зимы. Антохин не рискнул оставить на ночь цветы в самолете. Пришлось взять в летную гостиницу, хотя он и понимал, что уберечь букет будет трудно.
В вестибюле его атаковала дежурная. Но Антохин строго сказал:
- Розы для полюса. Для тех, кто дрейфует на льду, - но все же с болью в сердце выдернул из букета одну розу.
Утром Антохину пришлось зайти к синоптикам получить погоду. На аэродроме погодой ведали милые женщины, добрые знакомые летавших здесь летчиков. Их было четыре. И они выманили у Антохина по цветку.
Кляня себя за слабость, Антохин решил: "Больше ни-ни, ни одной розы никому не дам". И тут же вспомнил, что до полюса могут быть еще две посадки... "Две еще куда ни шло, но не больше. Это уж точно".
На Диксоне, где надо было заправиться горючим, план полета внезапно изменился. Антохина вызвали к начальству и объявили, что надо взять врача и немедленно лететь на остров Безымянный к роженице.
Возвращаясь, Антохин увидел возле самолета нетерпеливо расхаживающую женщину. В руках у нее был кожаный саквояж. Вид у врача был строгий и даже злой. "Огрубела во льдах, - сочувственно подумал Антохин. - А если подарить ей розу? Да нет, эту и розы не тронут". Антохин даже улыбнулся нелепости самого намерения дарить цветы такой строгой женщине.
- Поспешим, командир. Надо успеть, - строго сказала она, протягивая руку и даже не представляясь.
- Постараемся, - пообещал Антохин и, нисколько не обидевшись на сухость тона, подумал: "Такая поможет".
Случай действительно оказался трудный. Пока роженица стонала и билась за перегородкой, в кают-компании зимовки сидел и кусал губы молоденький, похожий на мальчишку радист, которому впервые предстояло стать отцом и который, конечно же, и в мыслях не держал, что это будет связано с такими переживаниями. Впрочем, переживал не один он - волновалась вся зимовка.
Две женщины - весь наличный женский состав Безымянного - помогали врачу, то и дело выбегали от роженицы с раскрасневшимися и перепуганными лицами, и, не отвечая ни на какие вопросы, опрометью возвращались с тем, что требовал врач.
Собрались в кают-компании и мужчины. Те, кто был свободен от вахт, мерили шагами тесное помещение, нервно курили и, мучительно сознавая свое бессилие, сочувственно поглядывали на молоденького радиста, который, казалось, окаменел от напряжения.
Даже те, кто стоял на вахте, улучив момент, забегали сюда, но, так и не узнав ничего нового, лишь вздохнув заодно с другими, убегали к рабочим местам.
Волнение, естественно, передалось и экипажу Антохина. Люди на зимовке посторонние, авиаторы забыли обо всех своих делах и обо всем на свете, прониклись сочувствием к роженице и бледному радисту, а более всего желали, чтобы доставленный ими врач сделал все как надо, и для этого готовы были каждую минуту выполнить любое распоряжение.
Все кончилось спустя четыре часа, пролетевших неестественно быстро. Из комнаты внезапно стихшей роженицы - эта неожиданная тишина всех еще больше насторожила - вышла врач. Она устало опустилась на свободный стул, сдернула марлю с лица, оно оказалось мокрым, красным и растерянно-добрым. Антохин удивился этой перемене, от прежней строгости и злости и следа не осталось.
Переведя дух, врач спросила:
- Кто здесь муж?
Радист испуганно посмотрел на врача, отчаянно хрустнул побелевшими пальцами и робко поднялся.
- Должно быть, есть у вас там рука, - она ткнула пальцем в потолок и устало добавила: - Девочка и мать живы.
Все вокруг принялись благодарить доктора и обрадованно заулыбались, один лишь радист, как и до этого, оставался окаменевшим, только лицо его пошло красными пятнами, будто начало постепенно оттаивать.
Тут Антохин вспомнил про оставленные в самолете розы и сильно испугался: померзли. Он бросился к самолету, поняв, что больше тут не нужен. Тревога его оказалась напрасной: механик догадался прикрыть букет шерстяным свитером. Антохин обрадовался, схватил цветы и побежал обратно,
На крыльце он понял, что отдаст розы врачу и роженице. Иначе сейчас поступить нельзя. "А как же они?" - Антохин выхватил из букета несколько роз и, наколов ладонь, торопливо сунул за полу куртки.
Розы для роженицы приняла одна из зимовщиц, тут же скрывшаяся в комнате, куда никому, включая и счастливого теперь радиста, пока еще входить не разрешалось. Врачу же Антохин преподнес цветы торжественно и церемонно, поцеловав руку. Врач смутилась, растерянно бормотала какие-то слова. Лишь глаза ее счастливо и победно сияли. И это смущение, и растерянность, и счастливо сияющие глаза опять преобразили ее внешность настолько, что Антохин снова поразился и не пожалел, что отдал розы.
Врач осталась на Безымянном, Антохину же по радио приказали дозаправиться и продолжать полет на полюс. Уже в полете Антохин, оставив у штурвала второго пилота, вышел из кабины и вынул помятые розы. Их оказалось всего три.
К вечеру Антохин был на дрейфующей льдине. Помимо оборудования, он доставил письма, газеты и журналы, новые кинофильмы. И три не очень свежие и помятые розы.
Пока обрадованные полярники - самолет с Большой земли для них всегда огромная радость - читали письма и распаковывали посылки, Антохин, стараясь не привлекать внимания, поставил розы в кают-компании. В прозрачном стакане они смотрелись хорошо, хотя и заметно было, что привяли и помялись, но своего звучного цвета, составлявшего главную прелесть, не утратили.
Первым заметил цветы начальник станции Шаронов, большой и скуповатый на эмоции человек. Взглянув на стакан с розами, он вздрогнул, глаза его расширились - откуда такая невидаль! - потом обрадованно улыбнулся, подошел, наклонился и шумно вдохнул не сильный, но все еще ощутимый аромат.
- Ну, Миша, ну, друг, - обернулся он к Антохину, широко раскинул руки и, по-медвежьи облапив его, расцеловал, выдохнув благодарно: - Спасибо. Спасибо тебе. Спасибо, - в третий раз сказал Шаронов.
Тут и другие полярники заметили цветы. Послышались удивленные и восторженные восклицания. Один за другим подходили они к розам и благоговейно вдыхали их аромат. Потом начали шумно обсуждать, как подольше сохранить цветы. Кто-то вспомнил, что в этих случаях подмешивают в воду аспирин. Тут же вызвался доброволец бежать к доктору, взять у него таблетки. Доктор явился сам. Он не знал, помогает ли цветам аспирин, этому его не учили. Полярники все равно потребовали подсыпать в стакан аспирину, и доктор растер таблетки.
Кому-то показалось, что этого мало, и он упрекнул доктора в скупости. Тот ответил, что это, может быть, как раз такой случай, когда чем меньше, тем лучше.
Все делалось оживленно, весело, с той мерой удовольствия, которая радует людей.
Экипаж Антохина целую неделю доставлял все необходимое для долгой и тяжелой зимовки. Ежедневно приходилось летать в Певек за грузами и возвращаться обратно. И каждый раз, заходя в кают-компанию, Антохин видел, как бережно ухаживают полярники за розами.
А однажды он услышал разговор двух полярников, не заметивших его присутствия. Один сказал:
- Поскупился наш Миша целый букет привезти.
- Какая разница, - возразил другой, - букет или три розы. Главное, понимаешь, розы на полюсе! Живые и пахнут. А еще главнее - человек помнит, о чем тут душа тоскует. Ведь сколько месяцев перед глазами лед и лед. Я уж и забыл, как растет трава, как деревья на ветру качаются, как лес шумит. А увидел эти розы и вспомнил. И дом и родных будто ближе ощутил...
Полярники замолчали. Антохин хотел было шагнуть из тамбура на свет и объяснить, кому и при каких обстоятельствах он раздарил розы. Тут опять заговорил первый полярник:
- Ты думаешь, Антохин три розы захватил? Ручаюсь, у него букет был. Наверняка по дороге все раздарил. Сколько сердец в Арктике отогрел! Где только такие розы выкопал?
- Да уж выкопал, - отозвался другой полярник и признался: - Впервые этакие вижу.
Антохин понял, что ничего объяснять не нужно, и, смущенный, покрасневший, тихонько вышел.
1974 г.