Николай Чадович. Администрация леса

Юрий Брайдер, Николай Чадович
Администрация леса

   В первый из назначенных им кабинетов они вошли решительным шагом и, можно было бы даже сказать, плечом к плечу, если бы только плечо младшего не находилось на одном уровне с брючным ремнем старшего.
   Хозяин кабинета – самое крайнее, но весьма немаловажное звено в длинной чиновничьей цепи, намертво опутавшей то самое дело, ради которого эти двое явились сюда спозаранку, – молча водрузил на нос роскошные очки, больше всего похожие на прицельное устройство какого-нибудь суперсовременного оружия, и принялся изучать заявление с таким видом, словно намеревался обнаружить между строк некий другой, выполненный тайнописью текст. Оставив на бумаге добрую дюжину загадочных карандашных пометок, он, наконец, закончил чтение и заговорил, но почему-то не с отцом, а с сыном. Это была плохая примета.
   – Как тебя зовут, малыш?
   – Никак, – ответил малыш.
   – А почему ты такой сердитый? Хочешь конфетку?
   – Нет, – ответил сын, стараясь не смотреть в белые, как у вареной рыбы, жутко увеличенные мощной оптикой глаза. – Конфетки я не хочу. Я хочу резолюцию.
   Отец незаметно дернул его за рукав – не зарывайся!
   – Какие мы все серьезные! – Физиономия чиновника сразу сделалась брезгливо-кислой, как будто он случайно раскусил клопа. – Ваша просьба будет рассмотрена. О результатах вас известят письменно.
   – Прошу прощения. – То, каким тоном это было сказано, свидетельствовало о наличии у отца бесконечного запаса терпения. Перед визитом сюда он закончил курсы аутогенной тренировки и проштудировал всю литературу по самовнушению. – Вы, очевидно, прочитали заявление внимательно. Там сказано, что я уже стою на очереди. Без малого восемь лет. В позапрошлом году я был двадцатым, в прошлом третьим. В этом году двое, значившиеся в списке позади меня, уже получили положительный ответ. Судя по всему, здесь имеет место какое-то недоразумение.
   Лицо чиновника окаменело. По скулам загуляли желваки. Верхняя губа хищно оттопырилась, обнажив желтоватые, сточенные казенной пищей резцы. Дохлый карась в мгновенье ока обернулся беспощадной пираньей.
   – Не хотите ли вы сказать, что причиной этого являются служебные злоупотребления? – процедил он зловеще.
   – Нет, не хочу, – по-прежнему спокойно ответил отец. – Я выразился вполне определенно: недоразумение. Но если это недоразумение немедленно не разрешится, я буду вынужден принять определенные ответные меры. Полюбуйтесь! – Он расстегнул молнию пухлой дерматиновой папки. – Это заказные письма. Каждое из них является копией моего заявления. Адресаты самые разные: все ваши непосредственные начальники, некоторые другие ведомства, так или иначе связанные с Администрацией леса, генеральный прокурор, верховный суд, апелляционное жюри, с десяток наиболее влиятельных газет, комиссия ООН по правам человека, Интерпол, всемирный совет церквей, международная лига женщин-феминисток и так далее. Если вы мне откажете, я прямо отсюда иду на почту.
   Криво усмехнувшись – так, наверное, скалится все та же пиранья, челюсти которой вместо нежной филейки нарвались на жесткое копыто, – чиновник взял телефонную трубку и принялся небрежно крутить диск. Набранный номер был подозрительно коротким, скорее всего, он не собирался никуда звонить, а попросту ломал гнусную, годами отрепетированную комедию.
   – Здравствуйте, – строго сказал чиновник самому себе. – Поищите мне списки… Те самые… Кто меня интересует? Сейчас… – Безбожно коверкая, он назвал фамилию отца. – Есть такой?.. Номер третий? Почему? Номером третьим он был еще в прошлом году… Ах, вкралась ошибка! Понятно… Впредь прошу вас быть аккуратней!
   Из великого множества разнообразных карандашей, ручек, фломастеров и стеклографов, украшавших его письменный прибор, чиновник выбрал один, наиболее подходящий к такому случаю, и в левом верхнем углу заявления наискосок начертал – «Не возражаю». Затем, полюбовавшись своей работой, он выставил неразборчивую дату и еще более неразборчивую подпись.
   – Вот видите, как быстро все уладилось, – с подозрительной благожелательностью сказал чиновник. – Администрация леса старается работать без ошибок и проволочек… А теперь пройдите в одиннадцатый кабинет.
   – Спасибо, – сдержанно поблагодарил отец и снова дернул сына за рукав.
   – Спасибо, – буркнул тот, но уходя все же не выдержал и с порога показал чиновнику язык.
   Одиннадцатый кабинет служил узилищем для референта по общим вопросам, мужа необычайно подвижного и энергичного, обладавшего к тому же невнятной, захлебывающейся речью и чумовым выражением лица. Простейший вопрос он мог излагать часами, расцвечивая его совершенно не обязательными подробностями, ничего не поясняющими примерами и всякой пустопорожней болтовней. При этом подергивал левым плечом, обеими руками подтягивал штаны, гримасничал и панибратски подмигивал слушателям.
   Очередных посетителей он встретил чуть ли не с распростертыми объятиями, а на заявление накинулся с таким энтузиазмом, как будто целый день только его и дожидался. Читал референт быстро, с нескрываемым интересом, то морщась, как от зубной боли, то удовлетворенно кивая головой. Отец и сын терпеливо ждали, стоя на вытоптанном коврике в двух шагах от письменного стола.
   – Нет! – трагическим голосом вскрикнул вдруг референт. Можно было подумать, что он прочел, как минимум, свой смертный приговор. – Нет! Нет, нет и еще раз нет! Не могу! Даже и не просите!
   Швырнув заявление на стол, где оно сразу же затерялось среди вороха таких же бумаг-близнецов, он, как ошпаренный, забегал по кабинету.
   – А как же резолюция отдела регистрации? – спросил отец. – Вы же видели, там черным по белому написано – «Не возражаю».
   – Это какая-то ошибка! Или уловка! Что значит – не возражаю? Не возражаю, но и не настаиваю! Ведь можно было написать – «К исполнению!» или хотя бы так – «Изыскать возможности!» Не возражаю – это то же самое, что ничего! Он не возражает, а кто-то другой, представьте себе, возражает! Это не резолюция, а пустое место! Отписка! Мне она не указ! Я принципиально против! То, что вы затеваете, – опасно! Особенно в эту пору года! Особенно вам! Я прекрасно помню ваше личное дело! С таким личным делом вас на кладбище не возьмут! Сейчас вы в этом сами убедитесь! Достаточно заглянуть в медицинскую карту!..
   Он принялся лихорадочно рыться в кучах бумаг, загромождавших не только его стол, но также стулья и подоконники. Не обнаружив искомого, референт полез в сейф, где эти бумаги громоздились уже целыми монбланами. Причем никакой разницы в степени секретности документов, хранившихся навалом на столе и под замком в стальном несгораемом ящике, не существовало. Просто в сейф сваливалось первое, что попадало под руку во время очередного аврала, предшествовавшего визиту какого-нибудь высокого начальства. Возможно, где-то здесь пылились без исполнения заявки строителей Иерусалимского храма на ливанский кедр, жалоба шервудского шерифа на безобразия, творимые в королевских угодьях браконьером Робином Гудом, и челобитная небезызвестного Соловья-Разбойника с просьбой о помиловании и возвращении на вечное поселение в Муромский лес.
   – Здесь нет… И здесь… Куда же он, черт побери, подевался!.. В общем, я его потом обязательно найду! Но анализы у вас были очень плохие! Это я точно помню! С такими анализами не в лес идти, а в реанимации лежать. А если с вами там что-нибудь случится? Кто будет отвечать?
   – Медицинская карта, которую вы имеете в виду, заполнена восемь лет назад, еще до того, как я встал на очередь. С тех пор многое изменилось. Я бросил курить, прошел курс специальной подготовки, изменил образ жизни. Вот самые последние анализы. Как видите, все в полном порядке.
   – Почему я должен верить этим бумагам, а не тем! – взвился референт. – Знаю я, как они пишутся! Цена им…
   – Подождите! – отец не дал ему закончить. – Хочу предупредить, что в кармане у меня находится включенный диктофон. Все, сказанное вами, фиксируется на пленку. Если вы считаете, что эти анализы получены мной за взятку или по протекции, я, совместно с подписавшими их лицами, возбужу против вас судебное дело по обвинению в клевете.
   – Я ничего подобного не говорил! – заверещал референт. – Прошу не ловить меня на слове! Оговориться может каждый! Я один, а вас много! Уважение надо иметь… Попробовали бы вы сами оказаться в моей шкуре! Целый день от сумасшедших отбоя нет! Дома вам, видите ли, не сидится! Далась вам эта лицензия! Ну, вот, скажите честно, зачем все это вам нужно?
   – Этим делом занимался мой отец, мой дед и, наверное, даже дед деда. Причем занимались свободно, не испрашивая ничьего разрешения. Просто шли себе в ближайший лес, и все. С детства я слышал об этом массу рассказов. Это у меня, можно сказать, в крови. Вы не имеете права мне препятствовать. Я изучил все законы, консультировался с юристами. И если мне и моему сыну откажут в разрешении…
   – Что?! – Референт сделался зеленым, словно весь гемоглобин в его крови в единый миг заменился на хлорофилл. – И сыну?! Вы что – мальчика туда поволокете? Ну уж нет! Только через мой труп!
   Теперь пришло время взъяриться отцу.
   – Не исключено! – произнес он таким голосом, что референт из зеленого стал белым. – Совсем не исключено! – Его рука скользнула за пазуху, где под просторным плащом угадывался какой-то массивный продолговатый предмет.
   – Так нельзя… – залепетал референт, хватаясь за заявление, как за спасательный круг. – Что вы себе позволяете… Я же к вам со всей душой… А вы…
   – Пиши-и, – проникновенно сказал отец, слегка надавливая на худой, как заячье колено, загривок референта. – Пиши!..
   – Если вы настаиваете… Я подпишу, конечно… Но ваш сын… Подумайте о ребенке… Значит, так: не возражаю в случае положительного решения детского психиатра… Больше ничем помочь не могу… Вам придется пройти в кабинет номер двадцать пять.
   – У тебя в самом деле есть диктофон? – спросил мальчик, когда они вышли в коридор.
   – Нет.
   – А дядя поверил.
   – Дядя трус. К сожалению, не все здесь такие.
 
   – Можешь одеваться, – фальцетом пропищал детский психиатр, сам чем-то похожий на пухлое дебильное дитя. – Ребенок вполне нормальный. В эмоционально-волевой сфере нарушений нет. Рефлексы в порядке. Развитие для его возраста удовлетворительное… Так ты действительно хочешь пойти с папой в лес?
   – Да, – ответил мальчик, путаясь в рукавах рубашки.
   – А ты знаешь, что он там собирается делать?
   – Знаю.
   – Тебе не будет страшно?
   – Нисколечко.
   – Значит, ты ничего не боишься. Даже волка?
   – Все волки в том лесу давно с тоски подохли.
   – Кто тебе это сказал? Нда-да, – психиатр бросил на отца неодобрительный взгляд. – Знаешь что, пойди погуляй немножко. Мне нужно поговорить с твоим папой.
   Мальчик вопросительно глянул на отца, и тот молча ему кивнул.
   – Зачем вы калечите ребенку душу? – спросил психиатр, когда они остались вдвоем.
   Несмотря на свою заслуживающую жалости внешность, он не был ни дураком, ни мямлей.
   – Не пойму, о чем вы?
   – Он ходит в школу. Та его учит определенным правилам поведения, дисциплине, вежливости, уважению к законам. Норме, так бы я сказал. Минимальной норме, без которой в нашем обществе не проживешь. А то, что собираетесь сделать вы, к сожалению, от нормы весьма и весьма далеко. Слыхали поговорку: посеешь поступок – пожнешь привычку, и так далее. Уверен, что очень скоро у вашего сына выработается привычка нарушать все нормы. А это может завести очень далеко. Я думаю, вам известно, где мы держим ненормальных?
   – Давайте сейчас не будем обсуждать то, чему и так учат в школах. Вопрос о норме тоже весьма спорный. Мы говорим о мальчике. Он давно об этом мечтает. И прекрасно представляет, что нас ждет. Он хочет испытать себя. Ему скоро восемь лет. Он уже не ребенок.
   – Он ребенок! Я категорически на этом настаиваю! Мы обязаны заботиться не только о физическом, но и о нравственном здоровье будущих поколений! Ваша безответственная затея может окончиться весьма печально!
   – Мы живем сейчас вдали от природы, в душных каменных коробках, но в глубине души остаемся прежними людьми, потомками кроманьонцев. Всем нам в большей или меньшей мере присущи инстинкты охотников, добытчиков, кормильцев и защитников семьи. Если этим инстинктам вовремя не давать выход…
   – Не болтайте чепухи! – оборвал его психиатр. – Вы не в парке на скамейке, и я вам не гимназистка! Начитались популярных брошюрок! Сейчас начнете про фрустрацию, про комплексы! Не надо! Можете другим морочить голову!
   – Вы дадите свое согласие или нет? – отец понял, что метод убеждения здесь не поможет и пора брать быка за рога.
   – Не спешите. Давайте сделаем так: пусть мальчик сначала пройдет обследование в нашем стационаре…
   – В психбольнице? Благодарю покорно. Кроме того, через два дня открытие сезона. Мы не собираемся больше ждать. Если вы сейчас откажете, я полезу с ним через рвы, через заграждения! И если что-нибудь случится – отвечать будете вы! Уж я об этом позабочусь!
   – Ну, этим вы меня не напугаете! Все, разговор закончен!
   – Я не уйду до тех пор, пока не получу разрешение!
   – Я вызову охрану.
   – Не успеешь! – Отец выхватил из-под плаща ружейный обрез. – Подписывай, если хочешь жить!
   – Спокойнее! – Психиатр мизинцем осторожно отвел ствол ружья немного в сторону. – Если это шутка, то весьма неуместная.
   – Это не шутка! Ты же психолог! Специалист по копанию в человеческих душах! Загляни мне в глаза и сразу поймешь, что я способен на все! Подписывай, ну!
   – Ладно, – очень медленно, явно сдерживая дрожь в пальцах, психиатр каллиграфическим почерком вывел на заявлении: «Согласен». – Интересно, что вы собираетесь делать дальше? Предупреждаю, как только вы отсюда выйдете, я подниму тревогу.
   – Не поднимешь, могу поспорить, – с мстительным торжеством сказал отец. – Постесняешься!
   Обрез в его руках с хрустом развалился. Картонные трубки и обрывки тонированной под вороненую сталь фольги полетели в мусорную корзину, а искусно вылепленный из хлебного мякиша приклад – через форточку на соседнюю крышу, где, утробно воркуя, прогуливались жирные городские голуби.
   – Куда прикажете идти теперь? Все без исключения ваши коллеги были настолько любезны, что никогда не забывали подсказать мне номер следующего кабинета… Ах, вы не желаете со мной говорить! У вас временное нарушение речи! Ничего, спрошу у швейцара. Счастливо оставаться!
   Мальчик ожидал его, сидя на корточках напротив двери.
   – Ну как, папа? – спросил он. – Дядя разрешил нам идти в лес? Он больше на нас не сердится?
   – Что ты! Дядя просто в восторге!
 
   – Ну и желание у вас! – Старший советник отдела контроля лояльности даже присвистнул. – Лицензия! Суточная! В такую пору года! Да еще в самый лучший лес! Я бы от такого и сам не отказался бы!
   – Я восемь лет ожидал очереди.
   – Другие и побольше ожидают.
   – Может быть. Но сейчас подошла именно моя очередь, а не чья-то еще. Вот мои бумаги. С ними я побывал уже в трех кабинетах. Как видите, пока никто ничего не имеет против. Думаю, и вы не будете возражать.
   – Возражать – моя обязанность. Иначе зачем бы я здесь сидел Лес – наше богатство. Его нужно беречь. От всего на свете. Особенно от проникновения всяких злонамеренных элементов.
   – Смею вас заверить, я к ним не отношусь.
   – Это слова. Мне их мало. Я должен быть уверен в вашей полной и безусловной лояльности. А доказать ее – дело не простое. – Советник встал и, заложив руки за спину, подошел к окну. – Очень не простое! – повторил он, задумчиво глядя куда-то в мутную даль.