Николай Гарин-Михайловский
Дворец Дима
Посвящается тебе, другу детей, моей дорогой дочери Дюсе.
I
Лужайка, которая виднелась с балкона из-за деревьев, была усыпана, как бисером, полевыми цветами. Ближе к балкону росли большие деревья, все в листьях, сочных, светло-зелёных. Листья шумели и вершины деревьев гнулись от ветра.
На балконе под навесом ветра не было; грело солнышко и пахло цветами. В кресле около стола сидел маленький мальчик, лет семи, жёлтый и сгорбленный, как старик. Его большая голова, как бы от тяжести, свесилась к нему на грудь, и исподлобья смотрели большие, чёрные глаза мальчика. Взгляд их был жгучий, напряжённый.
Мальчик смотрел на лежавший перед ним красный, прозрачный от солнца тюльпан, на мушек, которые чёрными точками шевелились внутри него, и думал. Он думал о том, что, может быть, это вовсе не тюльпан, а заколдованный замок, а те чёрные мушки – рыцари и дамы: придёт ночь, загорятся огни в замке, оживут рыцари и дамы. Мальчик скосил немного свои уставившиеся в тюльпан глаза и подумал, снисходительно улыбаясь: «а если заглянуть в тюльпан, ничего там, кроме мушек, и нет».
Как шумят деревья, какой сильный ветер: деревья большие, а ветер сильнее, – он гнёт деревья, хоть и не хочется им гнуться. Разве деревьям может хотеться?
Мальчик стал смотреть в небо: в голубом, нежном небе бегут белые облака, – всё тот же ветер, который качает эти деревья, гонит и те облака.
Мальчик закрыл глаза, и ему показалось, что и он качается, что и деревья, и он, и облака несутся куда-то далеко, далеко.
Мальчику стало страшно, и он опять открыл глаза: каким жёлтым всё вдруг стало. Давно уже не приезжал дядя. Дядя так редко бывает. Он больше всех дядю любит. Мама говорит, что когда у дяди кончатся дела, то он не будет тогда уезжать; тогда он всегда, всегда будет с дядей. Ах, если б дядя приехал!
И вдруг дядя приехал. Он вошёл с мамой и сказал:
– Здравствуй, Дим.
– Дядя! – крикнул Дим и бросился к нему.
О, какое счастье! Такое счастье, как будто Диму подарили что-то такое хорошее, с чем никогда бы он не расстался, всегда держал в руках.
Большие глаза его горели, как чёрные алмазы, как горит солнце из-под нависшей уже чёрной, страшной тучи, а маленькое сердце так сильно билось, как будто торопилось поскорее отсчитать побольше ударов: сильных, ярких, больных.
– Пойдём в сад, дядя, – сказал Дим.
– А ты не устанешь?
Он устанет?!
Дим за руку с дядей спустился с лестницы и пошёл по дорожкам сада.
В саду немного сыро, но солнце горячо греет, ароматно пахнет тополем, пахнет распаренной травой, где-то в листьях звонко щёлкает какая-то птичка.
Как хорошо, только кружится голова, и Дим просительно говорит:
– Не так скоро, дядя.
– Прости, мой мальчик, – хочешь, сядем на скамейку?
– Хочу, – говорит Дим.
И они садятся на скамейку. Вот теперь хорошо. Дим смотрит на дядю, и лицо его опять выражает радость и ему хочется поскорее рассказать что-то дяде, но от радости он всё забыл и напряжённо старается вспомнить.
– Знаешь, дядя… – тихо начинает Дим. – Я люблю спать, когда в другой комнате горит свечка. А если свечка потухнет, я так боюсь…
Дим оборвался, потонув в тяжёлых ощущениях ночного страха.
– Чего же ты боишься? – ласково обнял его дядя.
– И сам не знаю.
Мальчик пожал плечами.
– Привидений, может быть, боишься?
– Ну, привидений?
И мальчик, оттопырив губки, скосив весело глаза, уставился перед собой: кто верит в привидения.
– Я, знаешь, – заговорил опять Дим, – сижу сегодня, дядя, смотрю на тюльпан и думаю: может это не тюльпан, а дворец, в нём живут рыцари, дамы… Отчего мне это показалось?
– Ты, вероятно, читал какую-нибудь сказку про рыцарей и дам?
– Нет… Ах, да, читал… Мама мне читала давно, давно мне мама читала про цветочную фею: я, верно, и вспомнил, и всё перемешалось в моей голове.
И Дим, облокотившись на колени, снисходительно кивал головой.
– А ты знаешь, Димочка, – сказал дядя, – ведь сегодня приедут к нам целых три доктора лечить тебя.
– Они узнали, что я заболел, и приедут? Они позволят мне бегать? они добрые?
Ах, как всё хорошо. И лучше всего то, что дядя с ним. Ах, какой секрет знает Дим. Но он его никогда не скажет дяде. Он, как скряга, прячет его в своей душе. Егор ему его сказал: он похож на дядю. Неужели похож и будет такой же, как дядя, с густыми волосами, маленькой бородкой, большими задумчивыми глазами? Какое счастье, что он похож как раз на того, кого больше всех любит. Только отчего дядя всегда такой грустный?
А отчего вдруг что-то как будто остановилось в груди у Дима, и дядя так испуганно смотрит на него?!
А Дим сидит бледный, неподвижный, без дыхания, с широко раскрытыми глазами.
В это время подошла мама, и испуганно замерли – и мама, и дядя.
И так стихло кругом, как будто на мгновение в этот зелёный уголок вдруг заглянуло страшное лицо смерти, и все увидели его.
Мальчик, наконец, тяжело вздохнул и тихо сказал:
– Я устал, дядя…
– Хочешь, Дим, милый… я тебя отнесу в кроватку?
Дим кивнул головой, и дядя, осторожно подняв, понёс его в спальню.
Там он положил Дима на кровать и сам сел возле него.
– Мне показалось, – сказал Дим, – что я куда-то вдруг провалился… А я никуда не проваливался.
Дим держал руку дяди, смотрел на него и думал, какое счастье, что дядя с ним. И мама с ним, но мама всегда с ним, а дядя так редко бывает, что кажется ему, что и теперь всё это только во сне: вот сейчас он проснётся и не будет больше дяди, – будет тёмная ночь, и свечка в другой комнате потухнет, и так страшно ему станет.
Приехали доктора, осмотрели Дима, выстукали и повторили то, что уже все знали, – что у Дима порок сердца. В детстве иногда это и проходит: не надо бегать, не надо волноваться, надо принимать лекарства.
На балконе под навесом ветра не было; грело солнышко и пахло цветами. В кресле около стола сидел маленький мальчик, лет семи, жёлтый и сгорбленный, как старик. Его большая голова, как бы от тяжести, свесилась к нему на грудь, и исподлобья смотрели большие, чёрные глаза мальчика. Взгляд их был жгучий, напряжённый.
Мальчик смотрел на лежавший перед ним красный, прозрачный от солнца тюльпан, на мушек, которые чёрными точками шевелились внутри него, и думал. Он думал о том, что, может быть, это вовсе не тюльпан, а заколдованный замок, а те чёрные мушки – рыцари и дамы: придёт ночь, загорятся огни в замке, оживут рыцари и дамы. Мальчик скосил немного свои уставившиеся в тюльпан глаза и подумал, снисходительно улыбаясь: «а если заглянуть в тюльпан, ничего там, кроме мушек, и нет».
Как шумят деревья, какой сильный ветер: деревья большие, а ветер сильнее, – он гнёт деревья, хоть и не хочется им гнуться. Разве деревьям может хотеться?
Мальчик стал смотреть в небо: в голубом, нежном небе бегут белые облака, – всё тот же ветер, который качает эти деревья, гонит и те облака.
Мальчик закрыл глаза, и ему показалось, что и он качается, что и деревья, и он, и облака несутся куда-то далеко, далеко.
Мальчику стало страшно, и он опять открыл глаза: каким жёлтым всё вдруг стало. Давно уже не приезжал дядя. Дядя так редко бывает. Он больше всех дядю любит. Мама говорит, что когда у дяди кончатся дела, то он не будет тогда уезжать; тогда он всегда, всегда будет с дядей. Ах, если б дядя приехал!
И вдруг дядя приехал. Он вошёл с мамой и сказал:
– Здравствуй, Дим.
– Дядя! – крикнул Дим и бросился к нему.
О, какое счастье! Такое счастье, как будто Диму подарили что-то такое хорошее, с чем никогда бы он не расстался, всегда держал в руках.
Большие глаза его горели, как чёрные алмазы, как горит солнце из-под нависшей уже чёрной, страшной тучи, а маленькое сердце так сильно билось, как будто торопилось поскорее отсчитать побольше ударов: сильных, ярких, больных.
– Пойдём в сад, дядя, – сказал Дим.
– А ты не устанешь?
Он устанет?!
Дим за руку с дядей спустился с лестницы и пошёл по дорожкам сада.
В саду немного сыро, но солнце горячо греет, ароматно пахнет тополем, пахнет распаренной травой, где-то в листьях звонко щёлкает какая-то птичка.
Как хорошо, только кружится голова, и Дим просительно говорит:
– Не так скоро, дядя.
– Прости, мой мальчик, – хочешь, сядем на скамейку?
– Хочу, – говорит Дим.
И они садятся на скамейку. Вот теперь хорошо. Дим смотрит на дядю, и лицо его опять выражает радость и ему хочется поскорее рассказать что-то дяде, но от радости он всё забыл и напряжённо старается вспомнить.
– Знаешь, дядя… – тихо начинает Дим. – Я люблю спать, когда в другой комнате горит свечка. А если свечка потухнет, я так боюсь…
Дим оборвался, потонув в тяжёлых ощущениях ночного страха.
– Чего же ты боишься? – ласково обнял его дядя.
– И сам не знаю.
Мальчик пожал плечами.
– Привидений, может быть, боишься?
– Ну, привидений?
И мальчик, оттопырив губки, скосив весело глаза, уставился перед собой: кто верит в привидения.
– Я, знаешь, – заговорил опять Дим, – сижу сегодня, дядя, смотрю на тюльпан и думаю: может это не тюльпан, а дворец, в нём живут рыцари, дамы… Отчего мне это показалось?
– Ты, вероятно, читал какую-нибудь сказку про рыцарей и дам?
– Нет… Ах, да, читал… Мама мне читала давно, давно мне мама читала про цветочную фею: я, верно, и вспомнил, и всё перемешалось в моей голове.
И Дим, облокотившись на колени, снисходительно кивал головой.
– А ты знаешь, Димочка, – сказал дядя, – ведь сегодня приедут к нам целых три доктора лечить тебя.
– Они узнали, что я заболел, и приедут? Они позволят мне бегать? они добрые?
Ах, как всё хорошо. И лучше всего то, что дядя с ним. Ах, какой секрет знает Дим. Но он его никогда не скажет дяде. Он, как скряга, прячет его в своей душе. Егор ему его сказал: он похож на дядю. Неужели похож и будет такой же, как дядя, с густыми волосами, маленькой бородкой, большими задумчивыми глазами? Какое счастье, что он похож как раз на того, кого больше всех любит. Только отчего дядя всегда такой грустный?
А отчего вдруг что-то как будто остановилось в груди у Дима, и дядя так испуганно смотрит на него?!
А Дим сидит бледный, неподвижный, без дыхания, с широко раскрытыми глазами.
В это время подошла мама, и испуганно замерли – и мама, и дядя.
И так стихло кругом, как будто на мгновение в этот зелёный уголок вдруг заглянуло страшное лицо смерти, и все увидели его.
Мальчик, наконец, тяжело вздохнул и тихо сказал:
– Я устал, дядя…
– Хочешь, Дим, милый… я тебя отнесу в кроватку?
Дим кивнул головой, и дядя, осторожно подняв, понёс его в спальню.
Там он положил Дима на кровать и сам сел возле него.
– Мне показалось, – сказал Дим, – что я куда-то вдруг провалился… А я никуда не проваливался.
Дим держал руку дяди, смотрел на него и думал, какое счастье, что дядя с ним. И мама с ним, но мама всегда с ним, а дядя так редко бывает, что кажется ему, что и теперь всё это только во сне: вот сейчас он проснётся и не будет больше дяди, – будет тёмная ночь, и свечка в другой комнате потухнет, и так страшно ему станет.
Приехали доктора, осмотрели Дима, выстукали и повторили то, что уже все знали, – что у Дима порок сердца. В детстве иногда это и проходит: не надо бегать, не надо волноваться, надо принимать лекарства.
II
Уехали доктора, уехал дядя, и опять Дим сидел на балконе и думал о дяде.
«Ах, – думал Дим, – если бы у меня были братья или сёстры. Как бы я любил их!»
А вдруг и у него будут когда-нибудь они? Вдруг выйдут из-за деревьев, подойдут к нему и скажут:
– Мы твои братья и сёстры.
И они обнимут Дима, и так хорошо ему будет, и никогда больше он не разлучится с ними.
И вот раз, когда так думал Дим, вдруг в саду из-за деревьев показалась маленькая девочка в светлом платьице, с светлыми, как лён, волосами.
Она тоже увидела Дима и остановилась удивлённая.
Потом она подошла ближе и спросила Дима:
– Ты леший?
Дим сам испугался было и не знал, что подумать, – он уже подумал даже, не дочь ли уж она какой-нибудь волшебницы, но когда девочка заговорила, он улыбнулся и спокойно сказал:
– Нет, я Дим. А ты кто?
– Я Наташа… Нет, а ты леший: в чужом саду всегда сидит леший.
– Это в том саду, – серьёзно сказал Дим и показал рукой на соседний сад.
– А у тебя есть папа и мама? – спросила Наташа.
– У меня только мама.
– А у меня и мама, и папа, и дяди, и тёти… А братики и сестрички у тебя есть?
– Нет.
Наташа ближе подошла и сказала:
– И у меня нет… У меня есть двоюродные… А у тебя есть?
– Нет.
Наташа ещё ближе подошла и грустно спросила:
– Ты совсем бедный?
– Отчего? – спросил Дим.
Наташа подумала и сказала:
– Ты сиди здесь, а я пойду к маме.
И Наташа важно ушла назад.
А Дим долго не мог придти в себя от удивления и радости. Наташа была совсем похожа на ангелов, каких Дим видал на картинах: голубые, как кусочек неба, глаза, вьющиеся светлые волосы. А может быть, у неё и крылья есть? Маленькие крылья сзади? На ней был надет беленький с кружевами фартучек и сзади на плечах, в том месте, где всегда растут крылья, этот фартучек, кажется, немного даже отдувался так, как будто под ним и были крылья. В следующий раз, как придёт Наташа, Дим непременно так, совсем незаметно, заглянет и увидит, есть ли у Наташи крылья.
Наташа пришла на другой день; на этот раз поднялась по лестнице на балкон, села на верхнюю ступеньку и сказала:
– Вот я и пришла.
Потом Наташа спросила:
– Зачем ты всё сидишь? Будем бегать…
– Я не могу бегать, – мне можно только ходить, – я хожу с Егором каждый день, знаешь, где большая аллея?
– А я могу бегать… Я могу бегать, качаться на качели и я не хочу больше с тобой сидеть.
Наташа встала и быстро пошла к себе домой. Пройдя несколько шагов, она крикнула:
– Я не люблю мальчиков, которые не могут бегать!
Но скоро она опять пришла, подошла вплоть к Диму, долго смотрела в его обрадованные глаза и строго сказала:
– Может, ты хочешь, чтобы я ушла?
– Нет, я очень рад, что ты пришла.
– У тебя какая кроватка, с решётками? У меня с решётками. А когда я выросту большая, я буду писать стихи и книги, как дядя Коля… Зачем ты так сидишь, как горбатый? Если ты будешь так сидеть, я от тебя уйду.
Наташа строго и медленно погрозила Диму пальчиком и опять заговорила:
– А сегодня один дядя пальчик в нос засунул; я говорю ему: «а мама сказала, что не надо пальчика в нос класть», а мама меня в угол поставила, и я плакала, потому что я гадкая девочка… Ты опять горбишься, Дим, я тебе всё говорю, а ты меня всё не слушаешься? Ну, я уйду.
Дим рассмеялся и сказал:
– Ну, я больше не буду.
– Ну, смотри… И ты тоже не играйся с мальчиками, которые грязные. Их папа и мама мужики, они всегда пьяные и так кричат: а-а! и растрёпывают свои волосы. У них нет духов и кареты нет: они на козлах ездят. А теперь я пойду, а ты сиди здесь… Сиди!
Наташа строго погрозила пальчиком Диму.
«Ах, – думал Дим, – если бы у меня были братья или сёстры. Как бы я любил их!»
А вдруг и у него будут когда-нибудь они? Вдруг выйдут из-за деревьев, подойдут к нему и скажут:
– Мы твои братья и сёстры.
И они обнимут Дима, и так хорошо ему будет, и никогда больше он не разлучится с ними.
И вот раз, когда так думал Дим, вдруг в саду из-за деревьев показалась маленькая девочка в светлом платьице, с светлыми, как лён, волосами.
Она тоже увидела Дима и остановилась удивлённая.
Потом она подошла ближе и спросила Дима:
– Ты леший?
Дим сам испугался было и не знал, что подумать, – он уже подумал даже, не дочь ли уж она какой-нибудь волшебницы, но когда девочка заговорила, он улыбнулся и спокойно сказал:
– Нет, я Дим. А ты кто?
– Я Наташа… Нет, а ты леший: в чужом саду всегда сидит леший.
– Это в том саду, – серьёзно сказал Дим и показал рукой на соседний сад.
– А у тебя есть папа и мама? – спросила Наташа.
– У меня только мама.
– А у меня и мама, и папа, и дяди, и тёти… А братики и сестрички у тебя есть?
– Нет.
Наташа ближе подошла и сказала:
– И у меня нет… У меня есть двоюродные… А у тебя есть?
– Нет.
Наташа ещё ближе подошла и грустно спросила:
– Ты совсем бедный?
– Отчего? – спросил Дим.
Наташа подумала и сказала:
– Ты сиди здесь, а я пойду к маме.
И Наташа важно ушла назад.
А Дим долго не мог придти в себя от удивления и радости. Наташа была совсем похожа на ангелов, каких Дим видал на картинах: голубые, как кусочек неба, глаза, вьющиеся светлые волосы. А может быть, у неё и крылья есть? Маленькие крылья сзади? На ней был надет беленький с кружевами фартучек и сзади на плечах, в том месте, где всегда растут крылья, этот фартучек, кажется, немного даже отдувался так, как будто под ним и были крылья. В следующий раз, как придёт Наташа, Дим непременно так, совсем незаметно, заглянет и увидит, есть ли у Наташи крылья.
Наташа пришла на другой день; на этот раз поднялась по лестнице на балкон, села на верхнюю ступеньку и сказала:
– Вот я и пришла.
Потом Наташа спросила:
– Зачем ты всё сидишь? Будем бегать…
– Я не могу бегать, – мне можно только ходить, – я хожу с Егором каждый день, знаешь, где большая аллея?
– А я могу бегать… Я могу бегать, качаться на качели и я не хочу больше с тобой сидеть.
Наташа встала и быстро пошла к себе домой. Пройдя несколько шагов, она крикнула:
– Я не люблю мальчиков, которые не могут бегать!
Но скоро она опять пришла, подошла вплоть к Диму, долго смотрела в его обрадованные глаза и строго сказала:
– Может, ты хочешь, чтобы я ушла?
– Нет, я очень рад, что ты пришла.
– У тебя какая кроватка, с решётками? У меня с решётками. А когда я выросту большая, я буду писать стихи и книги, как дядя Коля… Зачем ты так сидишь, как горбатый? Если ты будешь так сидеть, я от тебя уйду.
Наташа строго и медленно погрозила Диму пальчиком и опять заговорила:
– А сегодня один дядя пальчик в нос засунул; я говорю ему: «а мама сказала, что не надо пальчика в нос класть», а мама меня в угол поставила, и я плакала, потому что я гадкая девочка… Ты опять горбишься, Дим, я тебе всё говорю, а ты меня всё не слушаешься? Ну, я уйду.
Дим рассмеялся и сказал:
– Ну, я больше не буду.
– Ну, смотри… И ты тоже не играйся с мальчиками, которые грязные. Их папа и мама мужики, они всегда пьяные и так кричат: а-а! и растрёпывают свои волосы. У них нет духов и кареты нет: они на козлах ездят. А теперь я пойду, а ты сиди здесь… Сиди!
Наташа строго погрозила пальчиком Диму.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента