Николай Васильевич Успенский
Триумфальный въезд графских лошадей в мое село
Лишь только графская повозка очутилась на дворе, ее моментально окружила толпа народа, во главе которой находились все мои родственники и в полном составе сельский причт с включением церковного сторожа и хромой просвирни. Всех изумило не столько мое прибытие во время весенней распутицы, сколько телега, запряженная красивыми графскими лошадьми.
– Вот так кони! – удивлялся пономарь. – Вы заметьте, отец дьякон, какие лады!..
– Что говорить, породистые лошадки…
– Сиречь кровные… заводские, надо прямо говорить…
– Ну да! Не нашим одрам чета… Одер навсегда одром останется, – хоть ты корми его, хоть нет…
– А телега-то… Извольте посмотреть… Что – шины, что – спицы, что – ободи…
– Да все, на что ни посмотри, глаза разбегаются…
– Вот горе, – пожаловался я, – лошади-то у меня засеклись…
– Это ничего не значит, Николай Васильевич, – подхватил пономарь, – сейчас взять жженых квасцов…
– Нет, березовка будет пользительнее, – возразил седой, как лунь, дьячок…
– Ничего вы не понимаете! – решил отец дьякон. – От засечек первое средство медный купорос… он сейчас разъест рану-то… она и того…
– Нет, уж лучше глины с солью ничего не может быть, – заметил в свою очередь церковный сторож, победоносно оглядывая толпу, которая вдруг в испуге попятилась назад, увидав вытащенный из телеги фотографический аппарат Льва Николаевича.
– Это что ж за штука такая, Николай Васильевич? – спрашивали меня изумленные зрители.
– Машина для снимания портретов.
– Ай, ай, ай! Вот оказия-то… И что же, например, эта самая проскомидия может со всякого снять портрет?
– С кого угодно… хоть с лошади или собаки…
– А не опасно к ней близко подходить?
– Нисколько…
– Мы к тому спрашиваем, что у этой машины медная труба, словно бы похожа на пушку… как бы, мол, греха какого не было…
– А я слышала, – заметила сутулая дьяконица, – от добрых людей: кто ежели снимет с себя патрет, тот уж не жилец на этом свете…
– Городи больше! – возразил отец дьякон. – Ведь с нас с тобой, когда мы были молодыми, тоже художник списал портреты.
– Вот так кони! – удивлялся пономарь. – Вы заметьте, отец дьякон, какие лады!..
– Что говорить, породистые лошадки…
– Сиречь кровные… заводские, надо прямо говорить…
– Ну да! Не нашим одрам чета… Одер навсегда одром останется, – хоть ты корми его, хоть нет…
– А телега-то… Извольте посмотреть… Что – шины, что – спицы, что – ободи…
– Да все, на что ни посмотри, глаза разбегаются…
– Вот горе, – пожаловался я, – лошади-то у меня засеклись…
– Это ничего не значит, Николай Васильевич, – подхватил пономарь, – сейчас взять жженых квасцов…
– Нет, березовка будет пользительнее, – возразил седой, как лунь, дьячок…
– Ничего вы не понимаете! – решил отец дьякон. – От засечек первое средство медный купорос… он сейчас разъест рану-то… она и того…
– Нет, уж лучше глины с солью ничего не может быть, – заметил в свою очередь церковный сторож, победоносно оглядывая толпу, которая вдруг в испуге попятилась назад, увидав вытащенный из телеги фотографический аппарат Льва Николаевича.
– Это что ж за штука такая, Николай Васильевич? – спрашивали меня изумленные зрители.
– Машина для снимания портретов.
– Ай, ай, ай! Вот оказия-то… И что же, например, эта самая проскомидия может со всякого снять портрет?
– С кого угодно… хоть с лошади или собаки…
– А не опасно к ней близко подходить?
– Нисколько…
– Мы к тому спрашиваем, что у этой машины медная труба, словно бы похожа на пушку… как бы, мол, греха какого не было…
– А я слышала, – заметила сутулая дьяконица, – от добрых людей: кто ежели снимет с себя патрет, тот уж не жилец на этом свете…
– Городи больше! – возразил отец дьякон. – Ведь с нас с тобой, когда мы были молодыми, тоже художник списал портреты.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента