Носсак Ганс Эрих
Орфей и
Ганс Эрих Носсак
Орфей и...
Пер. с нем. - А.Карельский.
...Эвридика - сразу готовы мы продолжить, потому что мы так привыкли. Но недавно мне довелось узнать, что историю эту до сих пор пересказывали неточно.
А было все так. Когда Орфей закончил свою мольбу, обращенную к царице мертвых, богине Персефоне, которую люди называют жестокосердой, ибо она, бледная и безучастная, делит с Аидом владычество над преисподней... Впрочем, что мы, люди, знаем о царицах? Вот эту, например, однажды звали Ясноликой и боготворили, как весну. Мы просто это забыли, как забыли и слова, сказанные ее матери Деметре родичами, всевышними богами, когда она пожаловалась им, что Аид похитил у нее дочь. Оно так и лучше, сказали они, а то во гневе брат наш может привести на землю своих мертвых, и они опустошат ее... Так вот, когда певец смолк, Персефона некоторое время выжидала, не заговорит ли царь. Но царь молчал.
Тогда она повернулась к нему и попросила:
- Верни ему Эвридику, Аид. Ее отняли у него слишком рано. Они были счастливы всего три недели.
Но царь молчал.
- Ты хочешь сказать, - продолжала Персефона, - что мертвой нельзя вернуться к живым, ибо то будет против закона. Но разве не против закона то, что наши стражи расступились перед этим пришельцем, что грешники перестали ощущать несомую ими кару, заслушавшись его, что влага забвенья, похоже, уже не властна над нашими подданными? Разве могучая сила его слова не против закона? Я бы не хотела, чтоб он, вернувшись наверх, к своим, назвал нас жестокими и неумолимыми.
Две слезы скатились по бледным щекам царицы, и это тоже было против закона. Но царь все молчал.
- Или ты хочешь сказать, что возвращение не принесет Эвридике счастья? Что она, возможно, слишком скоро воскликнет: "Ах, зачем я не осталась там, под землей?" О Аид, я сама жила однажды меж цветов и плодов, и я скажу тебе: не слишком-то стоит верить подобным жалобам женщин. Сделай это ради меня.
И тогда царь отпустил Эвридику. Но он поставил условие: на обратном пути домой не должен оглядываться Орфей, даже на нее, ту, что пойдет за ним следом. И вот теперь все время рассказывают: мол, потому оглянулся Орфей, что не услыхал шагов за собой и усомнился вдруг, идет ли за ним Эвридика. Но причина не в том. Что мы знаем о поэтах? "Я победил преисподнюю", - сказал он себе и радостно зашагал вперед, окрыленный песней, звучавшей в его душе. Лишь на второй половине пути, уже близко к выходу и свету, шаги его вдруг замедлились - будто что-то оставил он за собой, что держало его и принудило наконец остановиться. Трижды пытался он побороть эту невыразимую муку, трижды силился переступить порог - и тщетно. Тогда он простонал: "О, никогда больше я не смогу петь, как сегодня" - и оглянулся. Но увидеть надеялся он не Эвридику, за которой спускался в Аид, а Персефону, перед которой пел, ее ясный лик, озаренный розовым светом забрезжившего дня. И тогда вкруг него сомкнулась вечная ночь.
О нет, мы не осмелимся предположить, что царица и в самом деле последовала за ним. Но все-таки с определенного момента историю эту следовало бы называть историей Орфея и Персефоны. Тогда стало бы и понятней, почему впоследствии фракийские женщины растерзали слепого певца. Они наверняка заметили, что пел он уже не для земной женщины, а для богини смерти.
Орфей и...
Пер. с нем. - А.Карельский.
...Эвридика - сразу готовы мы продолжить, потому что мы так привыкли. Но недавно мне довелось узнать, что историю эту до сих пор пересказывали неточно.
А было все так. Когда Орфей закончил свою мольбу, обращенную к царице мертвых, богине Персефоне, которую люди называют жестокосердой, ибо она, бледная и безучастная, делит с Аидом владычество над преисподней... Впрочем, что мы, люди, знаем о царицах? Вот эту, например, однажды звали Ясноликой и боготворили, как весну. Мы просто это забыли, как забыли и слова, сказанные ее матери Деметре родичами, всевышними богами, когда она пожаловалась им, что Аид похитил у нее дочь. Оно так и лучше, сказали они, а то во гневе брат наш может привести на землю своих мертвых, и они опустошат ее... Так вот, когда певец смолк, Персефона некоторое время выжидала, не заговорит ли царь. Но царь молчал.
Тогда она повернулась к нему и попросила:
- Верни ему Эвридику, Аид. Ее отняли у него слишком рано. Они были счастливы всего три недели.
Но царь молчал.
- Ты хочешь сказать, - продолжала Персефона, - что мертвой нельзя вернуться к живым, ибо то будет против закона. Но разве не против закона то, что наши стражи расступились перед этим пришельцем, что грешники перестали ощущать несомую ими кару, заслушавшись его, что влага забвенья, похоже, уже не властна над нашими подданными? Разве могучая сила его слова не против закона? Я бы не хотела, чтоб он, вернувшись наверх, к своим, назвал нас жестокими и неумолимыми.
Две слезы скатились по бледным щекам царицы, и это тоже было против закона. Но царь все молчал.
- Или ты хочешь сказать, что возвращение не принесет Эвридике счастья? Что она, возможно, слишком скоро воскликнет: "Ах, зачем я не осталась там, под землей?" О Аид, я сама жила однажды меж цветов и плодов, и я скажу тебе: не слишком-то стоит верить подобным жалобам женщин. Сделай это ради меня.
И тогда царь отпустил Эвридику. Но он поставил условие: на обратном пути домой не должен оглядываться Орфей, даже на нее, ту, что пойдет за ним следом. И вот теперь все время рассказывают: мол, потому оглянулся Орфей, что не услыхал шагов за собой и усомнился вдруг, идет ли за ним Эвридика. Но причина не в том. Что мы знаем о поэтах? "Я победил преисподнюю", - сказал он себе и радостно зашагал вперед, окрыленный песней, звучавшей в его душе. Лишь на второй половине пути, уже близко к выходу и свету, шаги его вдруг замедлились - будто что-то оставил он за собой, что держало его и принудило наконец остановиться. Трижды пытался он побороть эту невыразимую муку, трижды силился переступить порог - и тщетно. Тогда он простонал: "О, никогда больше я не смогу петь, как сегодня" - и оглянулся. Но увидеть надеялся он не Эвридику, за которой спускался в Аид, а Персефону, перед которой пел, ее ясный лик, озаренный розовым светом забрезжившего дня. И тогда вкруг него сомкнулась вечная ночь.
О нет, мы не осмелимся предположить, что царица и в самом деле последовала за ним. Но все-таки с определенного момента историю эту следовало бы называть историей Орфея и Персефоны. Тогда стало бы и понятней, почему впоследствии фракийские женщины растерзали слепого певца. Они наверняка заметили, что пел он уже не для земной женщины, а для богини смерти.