Оксана Бердочкина. Боль

Оксана Бердочкина
Боль

1

   Больно? С утраченной резкостью шепчут мне в ухо о том, что будут сужать расстоянья, что ветра не видно до поры, как впрочем, и его источника, ибо прозрачностью свалят, а я все равно выползаю ее же отдачей без ничего и ни в чем и не во имя. Окостенение тел – опиум долгу. Удивляющая своим качеством, широтой и многообразием, обладающая двуликостью, к ней невозможно привыкнуть. Как же сильно ты забиваешь, ведь ты не похожа ни на что другое, ты единственная средь миллионов способов, ведущих к твоему же извлечению. И все это началось с «Бог знает кого», с тех пор начало всегда прекрасно, даже если вдребезг – это начало.

2

   Деревянные муки накрыты персидским ковром, шепот мнимых персон, топот мнимых прохожих. Куб застывает на середине, вылетает слюною патрон, констатируя следом: «Да, смертельность похожа!». Испорченным ртом, неуверенно. Через двенадцать секунд, шаги унесут «Бог знает кого», а дверная щелочка продолжит бороться с охлаждающим ее дрожанием сквозняка.

3

   Морозная крепость старых московских улиц, забитый трамвай тронулся, я вижу в своих собственных глазах обещание, глядя в отражение заледенелого стекла. Кончается просьба «разрешите?», но признаться, это вовсе не вопрос, просто некто еще протиснулся, в то время как на руках у матери растет – «Выручай», играя с прочитанной сказкой. Бледная девочка со вкусом сливы во рту подвергается смыслу взросления. Огни в мутные окна трамвая смотрятся в ту минуту, когда «Бог знает кто» уже смешался с толпой, залив в биографию нелегкого преломления.
   Ошибайся в значениях своих, ибо в них нет места для меня и еще паре сотен таких же. Боль – это когда перерезано горло, но не в присутствии ножа, а так, сволочным словом, поступком, это четкая пульсация, сдавленный затылок, напряжение мышц, пресная нить, что сшивает горечь внутри тебя. Боль – рукодельница. Есть люди, которые к ней чрезмерно взаимны, на смену ей приходит все та же, но только слабее, безвкусней, а боль лишь в углах стервенеет. Сегодня мне уж достаточно слов. Так что, «паралич окружения», заполнит мои представления, уже заготовлено нечто, взаимное следующее, топчется неустрашимо, мерзнет, снаружи ожидая своего входа. Слишком противно оттого, что еще несколько стадий, и статистика скажет, что боль превращается в ноль лишь у «процентов – могильщиков».

4

   Не помня точного времени и покоящийся на полках пыли, я встретила «вещь» с тяжелым укладом жизни, однажды о ней все забыли. Она нарекла меня украшеньем, а «миниатюрность не сносимого» тоже рассыпала несколько слов в мой неизвестный адрес. И задуманное колебанье температур во мне девочкой в красном стояло, сухо молчало, редко вздыхало, скорее, терпело, не признавало явления сего, и вот – я не поверила им. Ушла глотать скользкие тротуары, пытать глаза на улицах безразличных мне витрин, чтобы сменить пустоту – раскольницу нужд. Прошло полчаса, я стою на бульваре, все более темнеет вокруг, усталость упреком меня поджимает, рыщет среду. Домой? Или кинуться дальше в чужой переулок? Боль умеет заполнить собой. Боль травит своим притязанием.

5

   В моем трамвае, мутные окна, а в них «Бог знает кто» вдумчиво смотрит в меня. Странно, что все повторилось – я узнала его образ. Лица стоящих подле, огни заплывшего города все так далеко. Я знаю, мне скоро на выход. Готовлюсь пройти через двери. Кончается просьба успокоительного – «разрешите?». «Бог знает кто» изучает каждый изгиб моего живого портрета, красной нитью уставших глаз напрягаясь, и еще в центре между бровями чувствуется особенная напряженность. Зажегся вопрос. Бросаюсь, чтобы подняться, и к выходу тороплюсь. Зря он прячет от меня фас, опуская лицо, нежно гладя по головке «Выручай», что у сводной сестры на руках. Я утону в промежутке времени, и он утонет, возможно, больше, чем дважды. Я хорошо запомню его – невзначай. Выйду поспешно, чтобы вздохнуть облегченно. Отчего меня заберет сомнение того, что я могу простудиться, и преднамеренно отвернувшись, словно с обидой в сердце с дерзостью проникнусь своим сиюминутным влиянием на изучавшего меня человека. «Не постоянная планка», – подумаю я, и за мной останется зимняя пробка.

6

   На следующие сутки бежевый цвет обмотает свежее утро, я буду стоять в уютном сквере, наслаждаясь поставленной визой. Мне станет вдруг скучно возвращаться к делам, и я пройдусь в переулки Арбата. В одном из дворов я присяду на черную скамью, в морозы здесь всегда пустует игра. Мне станет интересно, о чем спорит дворник? И тут от излишнего ветра вспомнив домашний молотый, совращусь на кафе, но все же брошу все и уеду домой. И уже греясь в шерстяном пледе, отрою на полках отроческую записную, и в предвкушенье «так бывает», я наберу ностальгический номер в ожидании чего-то нового, скорее того, что перевернет мое представление на сегодня. Неплохо перевернет. Однако, не перевернет. Это все лишь игра, я вначале удивлюсь, затем заною, объяснюсь, что вспоминала, а мне ответят мнимыми делами, мы обменяемся преуспеваниями для общего контроля и забудемся еще на три года. Но в ожидание растянутых гудков никто не будет хвататься за трубку, и я не услышу того самого пророчества, в ответ пробьется чужая телефонная линия, с тяжелым хрипом комментатора. На фоне гудков я стану прислушиваться к звуку, и для меня он успеет, верно, сказать: «Веришь, «Юрист» убит, жестоким патроном. И тот, кто стрелял в него, довольно непрост». Меня будет ждать оцепенение и разочарование, когда голос моего отрочества поднимет трубку, чтобы отметиться, и внезапная линия тайны исчезнет. Здесь во мне что-то пошатнется, я плюну на все и не стану отвечать.

7

   «Ваша мечта станет реальностью, ведь «Сиреневые округа» – это не только великолепный вид сверху, безопасный вход снизу, передовой фасад, серьезные, престижные соседи, но и полный комплекс персональных услуг в ваших домах. И ничего что в проектах жилищного строительства, как правило, констатируется один материал, а используется недалекий и ломаный. Экспертиза сдохла от насмешливого пособия еще в вербное воскресенье. И теперь кирпич кладется без особого понимания, так что попрошу без брани», – слушатель едва положил трубку, а тот все продолжал басовым хриплым голосом, что звучал случайно и в моем телефоне, о том, что это чья-то неугодность, что перекошенная подсевшая стена кому-то явно не понравилась. Но встречному уху подобная версия не станет интересной в силу того, что заказчиком выступил он самый, хотя и не отступал, внушая себе на случай всякий, что и в правду так все и было. Вся брезговитая документация уже прогорела в корзине прошедшей ночью, он выдвинул ящик стола, и в последний раз всмотрелся в подпись заказанного им «Юриста».

8

   Боль – это когда сердитая крайность, извлекает смертоносный фактор.
   Верное утро снова выгоняет меня к трамвайным путям, трамвайные окна полны инея. Усталый взгляд насыщается осколками памяти. Мой белый город, что в осколках неконцептуальной архитектуры празднует очередную зиму, чтобы еще пуще состариться.
   Завтра мать узнает про «Выручай», она больна менингитом, и уж нечего ждать. Девочка сляжет в постель, ей принесут ядовитое молоко, утонут страдания в оголенность штыков, и снова по горлу – ничего не дано, здесь нам ничего не дано. Идет месяц, она лепит из пластилина принцесс. Откинется, спросит: «Как успокоить боль, что рассказать ей?». Ну же ответь ей, ребенок усиленно ждет. Ей ждать нельзя! Я буду петь, и боль забудет себя, закружит в гармонии вальса, и тебе станет легче. Качели, великое солнце! Качели, по счету пятое лето, во рту «мирабель» – невозможная слива. Качели и запахи взрослых. Маняще пахнет костром, именно так я ощущаю диво.