Олег Бондарев
Транслируйте меня
– Пять секунд до эфира, четыре, три…
Привет.
Вы меня слышите? Наверное, нет. Но я все же должен представиться – хотя бы из вежливости.
Я Марти. Марти Буга. Забавное имя, не правда ли?
Надо мной еще в школе подтрунивали. Это сейчас все прошлые издеватели поют мне диферамбы и смотрят меня каждый день, завалившись на диван или усевшись в кресло.
– Марти Буга – отличный тип, – говорит бывший капитан школьной команды по футболу. – Мы с ним еще в школе были неразлейвода и до сих пор дружим!
Враки. Этот парень вечно дразнил меня «вонючим опоссумом» и выколачивал из меня деньги на завтрак. Он был звездой школьной лиги, я был звездой на очередном дне рождения папы – и то лишь потому, что его никто не хотел обидеть. В те годы я с ужасом представлял, как дядя Фрэнк, напарник моего папы, заходит в комнату, указывает на меня пальцем и спрашивает: «А что это здесь делает сей вонючий опоссум?» И все начинают хохотать… Это был мой самый страшный кошмар.
Девочки, которые фыркали, едва услышав мое имя, ныне кусали локти и кляли себя за детскую недальновидность, хотя, конечно, ничего глупого в детских суждениях нет. Напротив, они-то и есть самые верные, а вот во взрослых намешано до черта всего – тут и общественное мнение, и финансовая сторона, и этническая… «Ты дурак» – уже не говорят. Говорят: «Вы не правы».
Моя школьная любовь, первая красавица на всех балах, теперь работает в одной из придорожных кафешек где-то между тридцатым и сороковым километром на пути из Сакраменто в Лос-Анджелес. Раньше ее звали Умница Лиз, сейчас – Дырка Лиз. Я хотел помочь ей, но, как выяснилось, в помощи она не нуждалась. Щуря правый глаз, под которым красовался свежий фиолетовый синяк, Лиз отхлебнула из фляжки дешевого виски, поморщилась и спросила:
– А ты что еще за хрен?
Она меня просто не узнала. Впрочем, я ее не виню: сколько уже воды утекло с тех пор, когда мы учились в средней школе. Кто осудит первую красавицу за то, что она не помнит в лицо последнего неудачника? Только не я.
Признаться, я никогда не думал, что стану транслятором. Впрочем, ничего удивительного: еще пару лет назад ученые даже не предполагали, что мыслеобразы могут попросту уничтожить телевидение и киноиндустрию. Тогда по городам только начали разъезжать коммивояжеры с полными чемоданами приборов, названных аббревиатурой «РеМО» – «Ретранслятор Мысленных Образов», и, надо сказать, дела у них шли не очень.
А потом один из них, Филипп Райс, наткнулся на меня…
С тех пор он – мой агент.
То был обычный вечер двадцатого декабря, вялый и скучный. После целого дня в очередях мы с отцом хотели только одного – добраться до дивана. Я собирался пойти в комнату, прилечь, но он уговорил меня остаться и посмотреть с ним повтор Суперкубка. Мой отец – большой фанат спорта, и в частности футбола, однако прямой эфир того финала он провел вдали от кабельного телевидения: два дня сидел у кровати своей матери, пытаясь упросить Господа дать ей еще немного…
Но Господь не дал, и она умерла. Я тогда был в Сакраменто и не мог прилететь раньше восемнадцатого декабря, поэтому отцу пришлось переживать утрату в одиночестве. Бедняга, он потерял за свою жизнь столько близких людей – сначала жену, потом отца, а теперь еще и мать… Мы общались каждый вечер, и я слышал по голосу, как он страдает. Признаться, я боялся за него, боялся, что на этот раз он не выдержит.
Но он выдержал. Перетерпел боль и встретил меня восемнадцатого в аэропорту.
– Один ты у меня остался… – сказал отец, заключив меня в свои объятия. – Если еще и с тобой, не дай Бог, что-то случится, я просто не знаю, что буду делать.
– Па, ну брось. Ничего со мной не случится. – Я похлопал его по плечу. – Я с тобой до конца, не думай.
Он улыбнулся и еще крепче прижал меня к себе.
И вот через четыре дня мы сидели у ящика, пили пиво и спорили о грядущем локауте, когда в дверь позвонили.
– Девять, – сказал отец, взглянув на часы. – Не поздновато ли для гостей?
Я пожал плечами.
– Не к тебе? – спросил папа, пристально глядя на меня.
– Нет, вряд ли. Кто ко мне может прийти?
– Ну, мало ли? Может, будущая миссис Буга?
Мы рассмеялись. Звонок раздался снова.
– Наверное, какой-нибудь торгаш, – предположил отец, встав с кресла. – Ну да ладно, скоро Рождество, и нам надо быть терпимей…
Он прошел к двери. Я, подумав, решил отправиться следом. Поставив бутылку на журнальный столик, я бросил последний взгляд на экран и пошел в прихожую.
Отец угадал: это действительно был коммивояжер, и он, похоже, умирал от холода. По крайней мере его зубы стучали в ритме драм-энд-баса, а колени тряслись, будто он фанател от твиста. Интересно, о чем он думал, когда в двадцатиградусный мороз выперся на улицу в синем клетчатом пиджаке, легких бежевых туфлях и дурацкой шляпе с полями?
– Вам кого? – угрюмо поинтересовался отец.
– Наверное, вас, – отозвался коммивояжер. – Вы ведь живете в этом доме?
– Да.
– Мистер…
– Буга.
– Рад знакомству, мистер Буга. Меня зовут Филипп Райс, – сказал торгаш, протягивая отцу руку.
– Через порог здороваться – плохая примета, – заметил мой папа.
– Это значит, я могу войти?
Папа вопросительно посмотрел на меня; я пожал плечами и сказал:
– Ты сам говорил, что надо быть милосердней.
– И правда. Что ж, входите.
Отец отступил в сторону, позволяя коммивояжеру зайти самому и затянуть внутрь огромный чемодан с кучей темных пятен на боках. Похоже, раньше там были наклейки, которые позже упорхнули в неизвестном направлении вместе с декабрьским ветром.
– Спасибо вам, джентльмены, – сказал торгаш с достоинством. – Если бы не вы, я бы там просто окоченел.
– Что выгнало вас на улицу в такой холод? – спросил я.
– Нужда, сэр, – ответил он. – После того как два месяца назад закрыли табачную фабрику «Карпафат», куча народа оказалась на улице, и в том числе я, отец двоих детей и верный муж. Как вы знаете, сейчас в стране кризис, так что найти работу в принципе тяжело, что уж говорить о хорошей. Только за этот месяц я поменял пять мест, это – шестое.
– Что ж, судя по всему, вы человек достойный, хоть и с нелегкой судьбой. Может, по пиву? – предложил отец. – Там сейчас как раз повтор Суперкубка, будет, что обсудить.
– Вы очень добры, сэр, – сказал продавец, – однако я вынужден отказаться. Мне ведь надо продавать то, чем набит мой громадный чемодан, иначе я так ничего и не получу.
– Что же вы продаете? – спросил я.
– Одну ученую разработку.
– И для чего она, эта разработка? – поинтересовался отец.
– Ну, раз уж вам так любопытно, мы можем пройти в комнату, и я вам все покажу.
– Давайте так и поступим, – кивнул папа. – Нам ведь любопытно, Марти?
Я кивнул.
– Тогда вперед. Помоги джентльмену с его чемоданом.
Продавец с отцом скрылись в комнате, а я взял в руки огромный багаж и, пыхтя, потащил его в комнату. Природа не наделила меня силой, а сам я был слишком ленив и потому предпочитал тренажерному залу компьютер.
– Ставь на стол, – сказал отец.
Он взял банки в охапку и отступил с ними в сторону. Я рывком закинул чемодан на стол. На миг мне показалось, что ножки не выдержат и подломятся, однако все обошлось.
– Итак, – сказал продавец, когда мы расселись по местам. – Сейчас я открою чемодан и продемонстрирую вам одно чудесное устройство под названием «Ретранслятор Мысленных Образов», или сокращенно «РеМО».
– Интересно, а этот «Ремо» часто надо будет носить в ремонт? – спросил отец, толкнув меня локтем в бок.
– Признаться, не знаю, сэр, – сказал Райс с улыбкой. – Сам я им не пользуюсь.
– Изумительная честность. Что же, он так плох?
– Нет, дело не в этом. Дело в том, что он мне просто не нужен.
– Вот как? Но если он не нужен вам, кому тогда нужен?
– Не знаю, – честно ответил коммивояжер. – Может быть, вам и вашему сыну?
– Что ж, может, и так. – Отец подмигнул мне. – Правда, Марти?
– Не знаю. А что это вообще такое – ретранслятор мысле…
– Мыслеобразов, – докончил Филипп. – Собственно, это образы, которые возникают в вашей голове, когда вы думаете о чем-то. Ассоциативный ряд к происходящему вокруг или то, что вы сами нафантазировали.
– Ну, с этим более-менее понятно, – кивнул отец. – А для чего же нужен сам ретранслятор?
– Чтобы другие могли видеть ваши мысли. Это как… как миниатюрная киностудия, для работы которой достаточно одного человека. Вы – сам себе режиссер, сам себе оператор, сам себе актер. Все, что вы представляете, можно с помощью прибора передать на экран компьютера через вай-фай. Можно даже записать ряд мыслеобразов в файл, будто это обычное онлайн-телевидение.
– Звучит действительно интересно.
– Да, потому что это слова из рекламной брошюры, – усмехнулся Райс. – На деле же все гораздо сложнее. У вас есть компьютер или ноутбук?
Отец кивнул и покосился на меня.
– Сходишь?
– Да, конечно.
Я сгонял в комнату и вернулся, держа свой лэптоп под мышкой.
– Вот, пожалуйста.
– Спасибо. Положите на стол, сэр.
Пока я включал ноутбук, он достал из чемодана небольшую картонную коробку. Открыв клапаны, коммивояжер вытряс на стол ее содержимое – пластиковый обруч с регулятором диаметра и небольшой антенкой.
– Вот смотрите. – Райс выставил нужный размер и надел обруч на голову антенкой назад. – Вай-фай включил?
– Тут автоматическое соединение.
– Отлично. – Райс нажал кнопку на обруче, и светодиод, вмонтированный в антенну, замигал синим.
– Угу… Соединились с вашим «Ремо».
– Отлично. А теперь смотрите.
Коммивояжер нажал вторую кнопку, и экран ноутбука стал черным, будто он самовольно нырнул в спящий режим.
– Эй! – воскликнул я.
– Все в порядке. Смотрите.
На экране стали мелькать разные образы. Ни один из них не задерживался на экране надолго. Период смены кадра – не более полсекунды.
– Видите? – спросил Райс.
Он снова нажал вторую кнопку, и на экран вернулся мой десктоп.
– Я вроде бы могу представлять что-то, но образы мелькают в моей голове так быстро, что ничего дельного не выходит. Ко всему, они ничем не связаны между собой – кроме того, что все их представил я. Та же проблема наблюдается и у многих других людей, у девяноста процентов среди всех, кто пробовал «Ремо» на себе.
– А что с оставшимися десятью процентами?
– У них либо слишком бедное воображение, либо депрессия, либо психическое расстройство. Один образ может полдня стоять на экране, и образ этот, надо сказать, будет некрасив и уныл. В общем, теперь вы, наверное, понимаете, почему мой чемодан забит под завязку?
– А не дадите попробовать? – неожиданно даже для себя самого спросил я.
Райс пожал плечами:
– Отчего бы и нет? Кто знает, может, именно вы станете моим первым покупателем. – Он хмыкнул. – И единственным.
– И сколько же стоит такая штуковина? – спросил отец, пока Райс настраивал диаметр обруча.
– Двести пятьдесят баксов, – с грустной улыбкой отозвался коммивояжер.
Отец присвистнул.
– Неслабо!
– Еще одна причина, чтобы ее не купить, – сказал продавец и вручил мне обруч.
Я надел «Ремо» себе на голову, посмотрел на экран.
– Позволь мне. – Райс потянулся и щелкнул ту самую вторую кнопку, отключающую монитор.
– И что теперь?
– Представь что-нибудь.
– Например?
– Не знаю… Ну представь, что ты режиссер и ты снимаешь фильм – такой, какой хочешь ты один. Никаких ограничений, предел – границы твоей фантазии. Понимаешь?
Я кивнул и сосредоточился.
– Гляди-ка, – сказал отец, указав на монитор. – Началось.
– То есть? – не понял Райс.
Он заглянул в монитор. Брови его поползли вверх.
– Черт побери, кто же засунул меня в эту коробку? – воскликнул забавный лупоглазый паук, появившись на экране.
Он почему-то стоял около потрепанной двери бара. Секунду спустя изнутри стали выходить огромные волосатые рокеры в банданах, жилетках и протертых на коленях джинсах.
– Ой-ой, – сказал паук и обхватил голову мохнатыми лапами.
– Это точно не записанный мультфильм? – спросил коммивояжер, ни к кому конкретно не обращаясь.
Один из байкеров повернул голову и, глядя прямо на Райса, заявил:
– Нет. Все мы – плод воображения Марти.
Отец и Филипп выпучили глаза.
– Ничего себе… – пробормотал мой папа и отхлебнул пива из бутылки.
– Вот это да! – вторил ему коммивояжер.
Тем временем на экране байкеры окружили паука. Восьмилапый монстрик затравленно огляделся по сторонам: выхода не было.
«В этот момент паук Билл понял – взбучки не избежать», – сообщил закадровый голос.
Байкеры прыгнули на паука одновременно. В этот же момент заиграла песня Red Hot Chili Peppers – Californication.
Отец с Райсом, раскрыв рты, смотрели, как паук борется с толпой рокеров, как пробирается между ног у одного патлатого верзилы и, прыгнув на мотоцикл, дает по газам. Рокеры вопят, бегут к своим байкам. Начинается погоня.
Из бара выбегает паучиха и кричит:
– А как же мой номер, Билл?
Отец усмехнулся и уважительно посмотрел на меня. Я старался не отвлекаться и потому никак не отреагировал на его взгляд.
– Это… это просто восхитительно! – воскликнул коммивояжер.
Он полез в карман, достал оттуда сложенный вчетверо платок и промокнул вспотевший лоб.
– Это просто… просто идеал! – не стесняясь в словах, продолжал он. – Ваш сын просто феномен!
– Я знаю, – сказал отец с улыбкой.
Поняв, что побег паука больше их не интересует, я вывел на экран титры. Это было невероятно легко: я просто представил их, и они появились на мониторе ноутбука.
– Нет, мистер Буга, это… да вы не представляете, что теперь начнется!
– И что же?
– Ваш сын станет мировой знаменитостью! Все кинокомпании, все центральные каналы будут биться за право подписать с ним контракт! Вы представляете, о каких деньгах идет речь?
К нашему общему удивлению, отец вовсе не обрадовался, когда услышал про деньги.
– Знаете, все это, конечно, звучит довольно здорово, – сказал он, хмуро глядя на продавца, – однако где большие деньги – там большие неприятности. А я не хочу, чтобы у моего сына были неприятности.
– Боже, но это ведь талант от Бога!
– Это всего лишь мысли, которые ваша машинка передает на экран.
– Пусть так. Но ведь, кроме вашего сына, этой машинкой никто не смог воспользоваться. Уже сейчас можно сказать, что он один на десять тысяч, а может, и на сто. Впоследствии, когда все узнают о чудесном даре вашего Марти, народ толпами повалит тестировать «Ремо». Таким образом, с помощью вашего сына мы найдем – или хотя бы попытаемся найти – новых трансляторов, что позволит в свою очередь…
– Послушайте, – перебил его отец. – Я ведь уже сказал: я не желаю сыну неприятностей. Поэтому пусть его дар останется нашим маленьким секретом, ладно?
– Постойте, – сказал коммивояжер. – Что значит «секретом»? Как можно утаивать такие вещи? Это ведь может перевернуть весь мир!
– Именно этого я и боюсь. Ладно, я понимаю вас, мистер Райс. Вы – человек дела. Сколько?
– Сколько чего? – нахмурился Филипп.
– Долларов, конечно.
– Вы хотите заплатить мне за молчание? – догадался коммивояжер.
– А вы разве не к этому вели?
– Ну, знаете ли… – Райс вскочил с дивана, отступил на шаг и смерил отца гневным взглядом. – Если вы думаете, что каждый коммивояжер готов продать все и вся за какую-то сумму денег, то вы глубоко заблуждаетесь, мистер Буга.
– Позвольте, мистер Райс, не о деньгах ли вы говорили? – покачал головой отец. – О контрактах, кинокомпаниях…
– Речь шла о деньгах, которые заработает ваш сын!
– А вы то есть будете сидеть в стороне и даже полпроцента себе не возьмете?
– Разумеется, возьму.
– Что и требовалось доказать.
Поняв, что отца ему не переубедить, Райс решил переключиться на меня.
– Но ты-то, Марти! Ты ведь хочешь получать солидные деньги?
Отец раскрыл было рот, чтобы пресечь эти вопросы, но я опередил его:
– Смотря о каких деньгах речь.
Отец хмуро посмотрел на меня. Райс же расплылся в улыбке и, поковырявшись в карманах, протянул мне небольшую пластиковую карточку:
– Вот, держи. Это моя визитка. Там мой номер, даже два. Звони в любое время и назначай встречу, где мы, – он покосился на отца, – сможем поговорить с глазу на глаз. О’кей?
Я кивнул.
– Тогда не смею больше вас отвлекать. Тем более третья четверть уже подходит к концу.
Подхватив со стола свою нелепую шляпу и огромный чемодан, он едва ли не бегом устремился к входной двери.
– Проводи своего нового друга, Марти, – сказал отец с издевкой. – А то он нам, не дай Бог, еще замок поломает.
– Несмотря ни на что, – прокричал Райс из прихожей, – я рад нашему знакомству, джентльмены. Уверен, оно послужит началом долгой… и взаимовыгодной дружбы.
– А тот «Ремо», что мы испытывали, вы с собой не заберете? – спросил я, выйдя из комнаты.
– О, конечно, нет. Это мой подарок, Марти. Чего ему зазря пылиться у меня в чемодане, если тебе он нужней?
– Ну… спасибо.
– Не за что, парень, – сказал Филипп с улыбкой. – Занимайся, практикуйся, а потом звони мне, и, поверь, мы заставим этот мир плясать под нашу дудку.
С этими словами он вышел в промозглый декабрьский вечер и захлопнул за собой дверь.
Я закрыл щеколду и, пройдя в гостиную, уставился в окно. Коммивояжер, пританцовывая, подошел к одинокому старому «Ситроену», смахнул с крыши снег и, швырнув чемодан в багажник, уселся за руль. Мне показалось, он меня заметил и даже махнул рукой на прощание, прежде чем его авто сорвалось с места и покатило по заснеженной дороге. Вскоре «Ситроен» скрылся из виду. Тогда я опустил взгляд и посмотрел на визитку.
– Хватит топтаться у окна, – сказал отец. – Весь футбол пропустишь.
– Иду, па, – сказал я и, убрав карточку в карман брюк, пошел к столу.
Той ночью я долго не мог уснуть. Все ворочался, размышляя о словах коммивояжера. Особенно мне запомнилась его последняя фраза – про мир, который будет плясать под нашу дудку.
Признаться, только об этом я и мечтал все школьные годы – отомстить дурацкому миру, который до того меня совершенно не уважал. Я жаждал мести, и «Ремо», похоже, мог мне с этим помочь. Я твердо решил позвонить Райсу и договориться о встрече.
Вот почему на следующее утро, когда ко мне в комнату заглянул отец, я сказался больным.
– Что болит? – спросил он, присев на край кровати.
– Да голова… и знобит чего-то… – пробормотал я, морщась.
– М-да… А мы ведь собирались прикупить тебе хороший финский спиннинг, чтобы ты больше не заглядывался на мой!
– Смеешься?
– Хе-хе, ну да. Ладно, не раскисай. Давай я выберу три на свой вкус, сфотографирую и пришлю тебе, а ты выберешь, какой тебе больше нравится. Идет?
Я кивнул.
Все, что угодно, папа, только не тащи меня в магазин.
– Ну, значит, так и поступим, – сказал отец. – Все, я уехал, поправляйся. Не дело на Рождество болеть!
– Угу, – отозвался я.
Едва за ним закрылась дверь, я выбрался из-под одеяла и отправился в душ. Я собирался позвонить Райсу в десять, чтобы ненароком его не разбудить – все-таки воскресенье, выходной день, люди либо спят, либо в церкви.
Когда я покончил с завтраком и посмотрел на часы, было всего двадцать минут девятого.
О-фи-геть.
И чем же заниматься в ближайшие пару часов?
Может, посмотреть что-нибудь по телику?
Пожалуй, лучшего занятия мне действительно не найти…
Однако так я думал, пока не вошел в гостиную и не увидел лежащий на столе «Ремо». Рядом был и мой ноутбук, который я так и не унес обратно.
А вот и занятие!
Я включил лэптоп и, пока загружалась система, нацепил чудесный обруч на голову. Признаться, я до сих пор не мог до конца поверить, что мне удалось перенести свои фантазии на экран. Случившееся вчерашним вечером больше походило на сон, чем на реальность. Именно поэтому я жаждал опробовать «Ремо» снова – чтобы убедиться или же, напротив, разочароваться в его чудесных возможностях.
Увидев рабочий стол, я тут же щелкнул первую кнопку на обруче.
Антенка замигала, а через пару секунд компьютер сообщил, что подключение установлено.
Так.
Теперь вторая кнопка.
После нажатия экран потух. Пока что все идет по той же схеме, что и вчера.
Я закрыл глаза, открыл снова.
Пора.
Я сосредоточился и начал представлять…
Нет, то был не сон, вчерашний вечер. Просто фантастическая, невероятная реальность, о которой я раньше не мог и мечтать.
Сначала у меня получилась довольно странная короткометражка про двух медведей, которые налакались вискаря и разнесли номер гостиницы, а потом забрались на припаркованный поблизости воздушный шар (?) и полетели на Гаити (???). Нелепица страшная, конечно, но мне было смешно.
Впрочем, долго страдать подобной ерундой я вовсе не собирался. Следующий мой «шедевр» вышел более логичным, пусть и не слишком интересным. Покончив с ним спустя восемь минут, я отключил обруч и, отложив его в сторону, крепко задумался.
В конце концов я пришел к выводу, что без готового сценария можно даже не пытаться нафантазировать что-то стоящее. Поэтому я не поленился сходить в свою комнату и вернуться вниз с шариковой ручкой и пачкой бумаги под мышкой. Меня переполнял энтузиазм, но этого, конечно же, оказалось мало: без таланта и мастерства рвение было абсолютно бесполезно. Исписав три листа, я один за другим отправил их в мусорную корзину и, подивившись своей баскетбольной меткости, стал размышлять о причинах провала.
Почему же у меня ничего не вышло, думал я, глядя на бегающую по экрану эмблемку?
Идей не было.
Чтобы отвлечься, я стал блуждать по комнате, пока мой взгляд не упал на часы.
Ого! А ведь уже почти одиннадцать.
Долго же я провозился с этим «Ремо»!
Эх, до чего же все-таки удивительная штуковина…
– Да? – неожиданно бодро отозвалась трубка, когда я уже думал опустить ее на рычаг.
– Мистер Райс? – уточнил я.
– Именно так. Позвольте узнать, с кем имею честь?..
– Это Марти Буга. Вы заходили к нам вчера, и ваш «Ремо»…
– Ну конечно, конечно, Марти, я помню вас с отцом! – перебил меня коммивояжер. – Признаться, я ждал, что ты позвонишь, но не думал, что так скоро. Впрочем, это все поэзия, поэзия… Что же ты надумал, Марти?
– Я хотел бы… хотел бы работать с этим прибором. У меня получается, я с утра занимался, фантазировал. Думаю, если у меня будет сценарий, я смогу заменить целую съемочную бригаду и весь актерский состав.
Привет.
Вы меня слышите? Наверное, нет. Но я все же должен представиться – хотя бы из вежливости.
Я Марти. Марти Буга. Забавное имя, не правда ли?
Надо мной еще в школе подтрунивали. Это сейчас все прошлые издеватели поют мне диферамбы и смотрят меня каждый день, завалившись на диван или усевшись в кресло.
– Марти Буга – отличный тип, – говорит бывший капитан школьной команды по футболу. – Мы с ним еще в школе были неразлейвода и до сих пор дружим!
Враки. Этот парень вечно дразнил меня «вонючим опоссумом» и выколачивал из меня деньги на завтрак. Он был звездой школьной лиги, я был звездой на очередном дне рождения папы – и то лишь потому, что его никто не хотел обидеть. В те годы я с ужасом представлял, как дядя Фрэнк, напарник моего папы, заходит в комнату, указывает на меня пальцем и спрашивает: «А что это здесь делает сей вонючий опоссум?» И все начинают хохотать… Это был мой самый страшный кошмар.
Девочки, которые фыркали, едва услышав мое имя, ныне кусали локти и кляли себя за детскую недальновидность, хотя, конечно, ничего глупого в детских суждениях нет. Напротив, они-то и есть самые верные, а вот во взрослых намешано до черта всего – тут и общественное мнение, и финансовая сторона, и этническая… «Ты дурак» – уже не говорят. Говорят: «Вы не правы».
Моя школьная любовь, первая красавица на всех балах, теперь работает в одной из придорожных кафешек где-то между тридцатым и сороковым километром на пути из Сакраменто в Лос-Анджелес. Раньше ее звали Умница Лиз, сейчас – Дырка Лиз. Я хотел помочь ей, но, как выяснилось, в помощи она не нуждалась. Щуря правый глаз, под которым красовался свежий фиолетовый синяк, Лиз отхлебнула из фляжки дешевого виски, поморщилась и спросила:
– А ты что еще за хрен?
Она меня просто не узнала. Впрочем, я ее не виню: сколько уже воды утекло с тех пор, когда мы учились в средней школе. Кто осудит первую красавицу за то, что она не помнит в лицо последнего неудачника? Только не я.
Признаться, я никогда не думал, что стану транслятором. Впрочем, ничего удивительного: еще пару лет назад ученые даже не предполагали, что мыслеобразы могут попросту уничтожить телевидение и киноиндустрию. Тогда по городам только начали разъезжать коммивояжеры с полными чемоданами приборов, названных аббревиатурой «РеМО» – «Ретранслятор Мысленных Образов», и, надо сказать, дела у них шли не очень.
А потом один из них, Филипп Райс, наткнулся на меня…
С тех пор он – мой агент.
То был обычный вечер двадцатого декабря, вялый и скучный. После целого дня в очередях мы с отцом хотели только одного – добраться до дивана. Я собирался пойти в комнату, прилечь, но он уговорил меня остаться и посмотреть с ним повтор Суперкубка. Мой отец – большой фанат спорта, и в частности футбола, однако прямой эфир того финала он провел вдали от кабельного телевидения: два дня сидел у кровати своей матери, пытаясь упросить Господа дать ей еще немного…
Но Господь не дал, и она умерла. Я тогда был в Сакраменто и не мог прилететь раньше восемнадцатого декабря, поэтому отцу пришлось переживать утрату в одиночестве. Бедняга, он потерял за свою жизнь столько близких людей – сначала жену, потом отца, а теперь еще и мать… Мы общались каждый вечер, и я слышал по голосу, как он страдает. Признаться, я боялся за него, боялся, что на этот раз он не выдержит.
Но он выдержал. Перетерпел боль и встретил меня восемнадцатого в аэропорту.
– Один ты у меня остался… – сказал отец, заключив меня в свои объятия. – Если еще и с тобой, не дай Бог, что-то случится, я просто не знаю, что буду делать.
– Па, ну брось. Ничего со мной не случится. – Я похлопал его по плечу. – Я с тобой до конца, не думай.
Он улыбнулся и еще крепче прижал меня к себе.
И вот через четыре дня мы сидели у ящика, пили пиво и спорили о грядущем локауте, когда в дверь позвонили.
– Девять, – сказал отец, взглянув на часы. – Не поздновато ли для гостей?
Я пожал плечами.
– Не к тебе? – спросил папа, пристально глядя на меня.
– Нет, вряд ли. Кто ко мне может прийти?
– Ну, мало ли? Может, будущая миссис Буга?
Мы рассмеялись. Звонок раздался снова.
– Наверное, какой-нибудь торгаш, – предположил отец, встав с кресла. – Ну да ладно, скоро Рождество, и нам надо быть терпимей…
Он прошел к двери. Я, подумав, решил отправиться следом. Поставив бутылку на журнальный столик, я бросил последний взгляд на экран и пошел в прихожую.
Отец угадал: это действительно был коммивояжер, и он, похоже, умирал от холода. По крайней мере его зубы стучали в ритме драм-энд-баса, а колени тряслись, будто он фанател от твиста. Интересно, о чем он думал, когда в двадцатиградусный мороз выперся на улицу в синем клетчатом пиджаке, легких бежевых туфлях и дурацкой шляпе с полями?
– Вам кого? – угрюмо поинтересовался отец.
– Наверное, вас, – отозвался коммивояжер. – Вы ведь живете в этом доме?
– Да.
– Мистер…
– Буга.
– Рад знакомству, мистер Буга. Меня зовут Филипп Райс, – сказал торгаш, протягивая отцу руку.
– Через порог здороваться – плохая примета, – заметил мой папа.
– Это значит, я могу войти?
Папа вопросительно посмотрел на меня; я пожал плечами и сказал:
– Ты сам говорил, что надо быть милосердней.
– И правда. Что ж, входите.
Отец отступил в сторону, позволяя коммивояжеру зайти самому и затянуть внутрь огромный чемодан с кучей темных пятен на боках. Похоже, раньше там были наклейки, которые позже упорхнули в неизвестном направлении вместе с декабрьским ветром.
– Спасибо вам, джентльмены, – сказал торгаш с достоинством. – Если бы не вы, я бы там просто окоченел.
– Что выгнало вас на улицу в такой холод? – спросил я.
– Нужда, сэр, – ответил он. – После того как два месяца назад закрыли табачную фабрику «Карпафат», куча народа оказалась на улице, и в том числе я, отец двоих детей и верный муж. Как вы знаете, сейчас в стране кризис, так что найти работу в принципе тяжело, что уж говорить о хорошей. Только за этот месяц я поменял пять мест, это – шестое.
– Что ж, судя по всему, вы человек достойный, хоть и с нелегкой судьбой. Может, по пиву? – предложил отец. – Там сейчас как раз повтор Суперкубка, будет, что обсудить.
– Вы очень добры, сэр, – сказал продавец, – однако я вынужден отказаться. Мне ведь надо продавать то, чем набит мой громадный чемодан, иначе я так ничего и не получу.
– Что же вы продаете? – спросил я.
– Одну ученую разработку.
– И для чего она, эта разработка? – поинтересовался отец.
– Ну, раз уж вам так любопытно, мы можем пройти в комнату, и я вам все покажу.
– Давайте так и поступим, – кивнул папа. – Нам ведь любопытно, Марти?
Я кивнул.
– Тогда вперед. Помоги джентльмену с его чемоданом.
Продавец с отцом скрылись в комнате, а я взял в руки огромный багаж и, пыхтя, потащил его в комнату. Природа не наделила меня силой, а сам я был слишком ленив и потому предпочитал тренажерному залу компьютер.
– Ставь на стол, – сказал отец.
Он взял банки в охапку и отступил с ними в сторону. Я рывком закинул чемодан на стол. На миг мне показалось, что ножки не выдержат и подломятся, однако все обошлось.
– Итак, – сказал продавец, когда мы расселись по местам. – Сейчас я открою чемодан и продемонстрирую вам одно чудесное устройство под названием «Ретранслятор Мысленных Образов», или сокращенно «РеМО».
– Интересно, а этот «Ремо» часто надо будет носить в ремонт? – спросил отец, толкнув меня локтем в бок.
– Признаться, не знаю, сэр, – сказал Райс с улыбкой. – Сам я им не пользуюсь.
– Изумительная честность. Что же, он так плох?
– Нет, дело не в этом. Дело в том, что он мне просто не нужен.
– Вот как? Но если он не нужен вам, кому тогда нужен?
– Не знаю, – честно ответил коммивояжер. – Может быть, вам и вашему сыну?
– Что ж, может, и так. – Отец подмигнул мне. – Правда, Марти?
– Не знаю. А что это вообще такое – ретранслятор мысле…
– Мыслеобразов, – докончил Филипп. – Собственно, это образы, которые возникают в вашей голове, когда вы думаете о чем-то. Ассоциативный ряд к происходящему вокруг или то, что вы сами нафантазировали.
– Ну, с этим более-менее понятно, – кивнул отец. – А для чего же нужен сам ретранслятор?
– Чтобы другие могли видеть ваши мысли. Это как… как миниатюрная киностудия, для работы которой достаточно одного человека. Вы – сам себе режиссер, сам себе оператор, сам себе актер. Все, что вы представляете, можно с помощью прибора передать на экран компьютера через вай-фай. Можно даже записать ряд мыслеобразов в файл, будто это обычное онлайн-телевидение.
– Звучит действительно интересно.
– Да, потому что это слова из рекламной брошюры, – усмехнулся Райс. – На деле же все гораздо сложнее. У вас есть компьютер или ноутбук?
Отец кивнул и покосился на меня.
– Сходишь?
– Да, конечно.
Я сгонял в комнату и вернулся, держа свой лэптоп под мышкой.
– Вот, пожалуйста.
– Спасибо. Положите на стол, сэр.
Пока я включал ноутбук, он достал из чемодана небольшую картонную коробку. Открыв клапаны, коммивояжер вытряс на стол ее содержимое – пластиковый обруч с регулятором диаметра и небольшой антенкой.
– Вот смотрите. – Райс выставил нужный размер и надел обруч на голову антенкой назад. – Вай-фай включил?
– Тут автоматическое соединение.
– Отлично. – Райс нажал кнопку на обруче, и светодиод, вмонтированный в антенну, замигал синим.
– Угу… Соединились с вашим «Ремо».
– Отлично. А теперь смотрите.
Коммивояжер нажал вторую кнопку, и экран ноутбука стал черным, будто он самовольно нырнул в спящий режим.
– Эй! – воскликнул я.
– Все в порядке. Смотрите.
На экране стали мелькать разные образы. Ни один из них не задерживался на экране надолго. Период смены кадра – не более полсекунды.
– Видите? – спросил Райс.
Он снова нажал вторую кнопку, и на экран вернулся мой десктоп.
– Я вроде бы могу представлять что-то, но образы мелькают в моей голове так быстро, что ничего дельного не выходит. Ко всему, они ничем не связаны между собой – кроме того, что все их представил я. Та же проблема наблюдается и у многих других людей, у девяноста процентов среди всех, кто пробовал «Ремо» на себе.
– А что с оставшимися десятью процентами?
– У них либо слишком бедное воображение, либо депрессия, либо психическое расстройство. Один образ может полдня стоять на экране, и образ этот, надо сказать, будет некрасив и уныл. В общем, теперь вы, наверное, понимаете, почему мой чемодан забит под завязку?
– А не дадите попробовать? – неожиданно даже для себя самого спросил я.
Райс пожал плечами:
– Отчего бы и нет? Кто знает, может, именно вы станете моим первым покупателем. – Он хмыкнул. – И единственным.
– И сколько же стоит такая штуковина? – спросил отец, пока Райс настраивал диаметр обруча.
– Двести пятьдесят баксов, – с грустной улыбкой отозвался коммивояжер.
Отец присвистнул.
– Неслабо!
– Еще одна причина, чтобы ее не купить, – сказал продавец и вручил мне обруч.
Я надел «Ремо» себе на голову, посмотрел на экран.
– Позволь мне. – Райс потянулся и щелкнул ту самую вторую кнопку, отключающую монитор.
– И что теперь?
– Представь что-нибудь.
– Например?
– Не знаю… Ну представь, что ты режиссер и ты снимаешь фильм – такой, какой хочешь ты один. Никаких ограничений, предел – границы твоей фантазии. Понимаешь?
Я кивнул и сосредоточился.
– Гляди-ка, – сказал отец, указав на монитор. – Началось.
– То есть? – не понял Райс.
Он заглянул в монитор. Брови его поползли вверх.
– Черт побери, кто же засунул меня в эту коробку? – воскликнул забавный лупоглазый паук, появившись на экране.
Он почему-то стоял около потрепанной двери бара. Секунду спустя изнутри стали выходить огромные волосатые рокеры в банданах, жилетках и протертых на коленях джинсах.
– Ой-ой, – сказал паук и обхватил голову мохнатыми лапами.
– Это точно не записанный мультфильм? – спросил коммивояжер, ни к кому конкретно не обращаясь.
Один из байкеров повернул голову и, глядя прямо на Райса, заявил:
– Нет. Все мы – плод воображения Марти.
Отец и Филипп выпучили глаза.
– Ничего себе… – пробормотал мой папа и отхлебнул пива из бутылки.
– Вот это да! – вторил ему коммивояжер.
Тем временем на экране байкеры окружили паука. Восьмилапый монстрик затравленно огляделся по сторонам: выхода не было.
«В этот момент паук Билл понял – взбучки не избежать», – сообщил закадровый голос.
Байкеры прыгнули на паука одновременно. В этот же момент заиграла песня Red Hot Chili Peppers – Californication.
Отец с Райсом, раскрыв рты, смотрели, как паук борется с толпой рокеров, как пробирается между ног у одного патлатого верзилы и, прыгнув на мотоцикл, дает по газам. Рокеры вопят, бегут к своим байкам. Начинается погоня.
Из бара выбегает паучиха и кричит:
– А как же мой номер, Билл?
Отец усмехнулся и уважительно посмотрел на меня. Я старался не отвлекаться и потому никак не отреагировал на его взгляд.
– Это… это просто восхитительно! – воскликнул коммивояжер.
Он полез в карман, достал оттуда сложенный вчетверо платок и промокнул вспотевший лоб.
– Это просто… просто идеал! – не стесняясь в словах, продолжал он. – Ваш сын просто феномен!
– Я знаю, – сказал отец с улыбкой.
Поняв, что побег паука больше их не интересует, я вывел на экран титры. Это было невероятно легко: я просто представил их, и они появились на мониторе ноутбука.
– Нет, мистер Буга, это… да вы не представляете, что теперь начнется!
– И что же?
– Ваш сын станет мировой знаменитостью! Все кинокомпании, все центральные каналы будут биться за право подписать с ним контракт! Вы представляете, о каких деньгах идет речь?
К нашему общему удивлению, отец вовсе не обрадовался, когда услышал про деньги.
– Знаете, все это, конечно, звучит довольно здорово, – сказал он, хмуро глядя на продавца, – однако где большие деньги – там большие неприятности. А я не хочу, чтобы у моего сына были неприятности.
– Боже, но это ведь талант от Бога!
– Это всего лишь мысли, которые ваша машинка передает на экран.
– Пусть так. Но ведь, кроме вашего сына, этой машинкой никто не смог воспользоваться. Уже сейчас можно сказать, что он один на десять тысяч, а может, и на сто. Впоследствии, когда все узнают о чудесном даре вашего Марти, народ толпами повалит тестировать «Ремо». Таким образом, с помощью вашего сына мы найдем – или хотя бы попытаемся найти – новых трансляторов, что позволит в свою очередь…
– Послушайте, – перебил его отец. – Я ведь уже сказал: я не желаю сыну неприятностей. Поэтому пусть его дар останется нашим маленьким секретом, ладно?
– Постойте, – сказал коммивояжер. – Что значит «секретом»? Как можно утаивать такие вещи? Это ведь может перевернуть весь мир!
– Именно этого я и боюсь. Ладно, я понимаю вас, мистер Райс. Вы – человек дела. Сколько?
– Сколько чего? – нахмурился Филипп.
– Долларов, конечно.
– Вы хотите заплатить мне за молчание? – догадался коммивояжер.
– А вы разве не к этому вели?
– Ну, знаете ли… – Райс вскочил с дивана, отступил на шаг и смерил отца гневным взглядом. – Если вы думаете, что каждый коммивояжер готов продать все и вся за какую-то сумму денег, то вы глубоко заблуждаетесь, мистер Буга.
– Позвольте, мистер Райс, не о деньгах ли вы говорили? – покачал головой отец. – О контрактах, кинокомпаниях…
– Речь шла о деньгах, которые заработает ваш сын!
– А вы то есть будете сидеть в стороне и даже полпроцента себе не возьмете?
– Разумеется, возьму.
– Что и требовалось доказать.
Поняв, что отца ему не переубедить, Райс решил переключиться на меня.
– Но ты-то, Марти! Ты ведь хочешь получать солидные деньги?
Отец раскрыл было рот, чтобы пресечь эти вопросы, но я опередил его:
– Смотря о каких деньгах речь.
Отец хмуро посмотрел на меня. Райс же расплылся в улыбке и, поковырявшись в карманах, протянул мне небольшую пластиковую карточку:
– Вот, держи. Это моя визитка. Там мой номер, даже два. Звони в любое время и назначай встречу, где мы, – он покосился на отца, – сможем поговорить с глазу на глаз. О’кей?
Я кивнул.
– Тогда не смею больше вас отвлекать. Тем более третья четверть уже подходит к концу.
Подхватив со стола свою нелепую шляпу и огромный чемодан, он едва ли не бегом устремился к входной двери.
– Проводи своего нового друга, Марти, – сказал отец с издевкой. – А то он нам, не дай Бог, еще замок поломает.
– Несмотря ни на что, – прокричал Райс из прихожей, – я рад нашему знакомству, джентльмены. Уверен, оно послужит началом долгой… и взаимовыгодной дружбы.
– А тот «Ремо», что мы испытывали, вы с собой не заберете? – спросил я, выйдя из комнаты.
– О, конечно, нет. Это мой подарок, Марти. Чего ему зазря пылиться у меня в чемодане, если тебе он нужней?
– Ну… спасибо.
– Не за что, парень, – сказал Филипп с улыбкой. – Занимайся, практикуйся, а потом звони мне, и, поверь, мы заставим этот мир плясать под нашу дудку.
С этими словами он вышел в промозглый декабрьский вечер и захлопнул за собой дверь.
Я закрыл щеколду и, пройдя в гостиную, уставился в окно. Коммивояжер, пританцовывая, подошел к одинокому старому «Ситроену», смахнул с крыши снег и, швырнув чемодан в багажник, уселся за руль. Мне показалось, он меня заметил и даже махнул рукой на прощание, прежде чем его авто сорвалось с места и покатило по заснеженной дороге. Вскоре «Ситроен» скрылся из виду. Тогда я опустил взгляд и посмотрел на визитку.
– Хватит топтаться у окна, – сказал отец. – Весь футбол пропустишь.
– Иду, па, – сказал я и, убрав карточку в карман брюк, пошел к столу.
Той ночью я долго не мог уснуть. Все ворочался, размышляя о словах коммивояжера. Особенно мне запомнилась его последняя фраза – про мир, который будет плясать под нашу дудку.
Признаться, только об этом я и мечтал все школьные годы – отомстить дурацкому миру, который до того меня совершенно не уважал. Я жаждал мести, и «Ремо», похоже, мог мне с этим помочь. Я твердо решил позвонить Райсу и договориться о встрече.
Вот почему на следующее утро, когда ко мне в комнату заглянул отец, я сказался больным.
– Что болит? – спросил он, присев на край кровати.
– Да голова… и знобит чего-то… – пробормотал я, морщась.
– М-да… А мы ведь собирались прикупить тебе хороший финский спиннинг, чтобы ты больше не заглядывался на мой!
– Смеешься?
– Хе-хе, ну да. Ладно, не раскисай. Давай я выберу три на свой вкус, сфотографирую и пришлю тебе, а ты выберешь, какой тебе больше нравится. Идет?
Я кивнул.
Все, что угодно, папа, только не тащи меня в магазин.
– Ну, значит, так и поступим, – сказал отец. – Все, я уехал, поправляйся. Не дело на Рождество болеть!
– Угу, – отозвался я.
Едва за ним закрылась дверь, я выбрался из-под одеяла и отправился в душ. Я собирался позвонить Райсу в десять, чтобы ненароком его не разбудить – все-таки воскресенье, выходной день, люди либо спят, либо в церкви.
Когда я покончил с завтраком и посмотрел на часы, было всего двадцать минут девятого.
О-фи-геть.
И чем же заниматься в ближайшие пару часов?
Может, посмотреть что-нибудь по телику?
Пожалуй, лучшего занятия мне действительно не найти…
Однако так я думал, пока не вошел в гостиную и не увидел лежащий на столе «Ремо». Рядом был и мой ноутбук, который я так и не унес обратно.
А вот и занятие!
Я включил лэптоп и, пока загружалась система, нацепил чудесный обруч на голову. Признаться, я до сих пор не мог до конца поверить, что мне удалось перенести свои фантазии на экран. Случившееся вчерашним вечером больше походило на сон, чем на реальность. Именно поэтому я жаждал опробовать «Ремо» снова – чтобы убедиться или же, напротив, разочароваться в его чудесных возможностях.
Увидев рабочий стол, я тут же щелкнул первую кнопку на обруче.
Антенка замигала, а через пару секунд компьютер сообщил, что подключение установлено.
Так.
Теперь вторая кнопка.
После нажатия экран потух. Пока что все идет по той же схеме, что и вчера.
Я закрыл глаза, открыл снова.
Пора.
Я сосредоточился и начал представлять…
Нет, то был не сон, вчерашний вечер. Просто фантастическая, невероятная реальность, о которой я раньше не мог и мечтать.
Сначала у меня получилась довольно странная короткометражка про двух медведей, которые налакались вискаря и разнесли номер гостиницы, а потом забрались на припаркованный поблизости воздушный шар (?) и полетели на Гаити (???). Нелепица страшная, конечно, но мне было смешно.
Впрочем, долго страдать подобной ерундой я вовсе не собирался. Следующий мой «шедевр» вышел более логичным, пусть и не слишком интересным. Покончив с ним спустя восемь минут, я отключил обруч и, отложив его в сторону, крепко задумался.
В конце концов я пришел к выводу, что без готового сценария можно даже не пытаться нафантазировать что-то стоящее. Поэтому я не поленился сходить в свою комнату и вернуться вниз с шариковой ручкой и пачкой бумаги под мышкой. Меня переполнял энтузиазм, но этого, конечно же, оказалось мало: без таланта и мастерства рвение было абсолютно бесполезно. Исписав три листа, я один за другим отправил их в мусорную корзину и, подивившись своей баскетбольной меткости, стал размышлять о причинах провала.
Почему же у меня ничего не вышло, думал я, глядя на бегающую по экрану эмблемку?
Идей не было.
Чтобы отвлечься, я стал блуждать по комнате, пока мой взгляд не упал на часы.
Ого! А ведь уже почти одиннадцать.
Долго же я провозился с этим «Ремо»!
Эх, до чего же все-таки удивительная штуковина…
– Да? – неожиданно бодро отозвалась трубка, когда я уже думал опустить ее на рычаг.
– Мистер Райс? – уточнил я.
– Именно так. Позвольте узнать, с кем имею честь?..
– Это Марти Буга. Вы заходили к нам вчера, и ваш «Ремо»…
– Ну конечно, конечно, Марти, я помню вас с отцом! – перебил меня коммивояжер. – Признаться, я ждал, что ты позвонишь, но не думал, что так скоро. Впрочем, это все поэзия, поэзия… Что же ты надумал, Марти?
– Я хотел бы… хотел бы работать с этим прибором. У меня получается, я с утра занимался, фантазировал. Думаю, если у меня будет сценарий, я смогу заменить целую съемочную бригаду и весь актерский состав.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента