Оля Сапфо. Сердечные шумы. Сборник стихов

Оля Сапфо
Сердечные шумы

   Всем женщинам, что вели меня в темноте

Зеркало Венеры

 

   «…Родная моя, я понимаю, откуда проистекают мотивы Ваших предубеждений, но – капризнице ль капризницы не понять – я почему-то явственно вспомнила сейчас, как выпытывала у Мамы значение слова «зеркало» – ибо именно маленькое зеркальце на ножке стало первым предметом, попавшимся мне на глаза в момент накатившего приступа любознательности, – Вы понимаете, конечно, что ни одной из многочисленных – данных Мамой по всем могущим иметь место быть параметрам – характеристик сего нехитрого и бесспорного в своей нужности предмета я не осталась удовлетворена: уже само слово разъято на слоги, разобрано по косточкам, уже – в качестве последнего и неопровержимого аргумента ~ милые, добрые руки готовы обнять, приласкать, утешить, а до тех пор я со слезами бешенства продолжаю взывать к разъяснению, дикое упрямство не позволяет намекнуть Маме про фиолетовый мармелад – кусок мармелада, дрожащего желе с золотыми прожилками, коим доверху наполнен остроконечный новогодний колпак – ультрамариновый с серебряными звездами, – что ЭТО и есть – зеркало, это и единственно это может именоваться «зеркало», и когда оно звучит – «зеркало», – под ногами готовы захрустеть цветные стеклышки, а еще текут слюнки…
   Душа и тело, сосуществуя – так получилось – рождают немыслимую квинтэссенцию желаний, эмоций, порывов ~ их разделили, обозначили, научно обозвали – задолго до нас, – осталось детское стремление убежать, повседневности и праздной констатации явного – яростный стук маленьких острых кулачков о стены реалий в их наискучнейшей необоримости.
   Хотелось убедиться – и этого никто не отменял, – что Вы не фантом, что дышите, что синева радужек есть непреложный факт; что есть также миниатюрная мочечка уха, травмировать которую серьгой воистину грех; изящная фигура, пребывающая в вечном движении – нетерпеливо ли переминающиеся у входа в людный вагон ножки молочного жеребенка ~ легкая ли, горделиво вскинутая голова, несомая над приосанившейся спинкой – куда-куда же? – все тельце, вмиг свернувшееся на моих коленях – и отпрянувшее; грациозным движением удерживающая на месте ножка, сущая будто бы сама по себе; раздосадованные, будто корящие за бездействие коготки, на тыльной стороне моей ладони исполнившие свой мгновенный хищный танец… А еще тонкие губы – с надменной презрительной складочкой в уголках – лингвистические губы, что можно целовать даже и без данного на то разрешения.
   Хотелось ловить в легкие золотые невода, в сетчатый, пронизанный светом неопасный сачок – этакий компромисс между волей/неволей – с легким шелестом порхающие над головой пугливой мотыльковой стайкой желанные антонимы пустоты».

* * *

 
О Афродита! Сжалься, пощади!
Иль вырви это сердце из груди
И брось его хохочущим гиенам!
Как лист сухой в огне – мой дух зачах,
В руке ж ни искры, чтоб разжечь очаг,
И вторит ветр пустопорожним венам.
 
 
Сапфо ли я? Сереющих ланит
Мне к солнцу не поднять. Изгрызла косы
Седая ржа, и точит сердце росы,
Дрекольями побиты ноги босы.
Когда Богиня в гневе мечет грозы —
Что ж за печаль, коль плебс меня клеймит?
 
 
О, зверь мой тих – ни овод, ни комар
В угодливой ночи не потревожат,
Но иглы раскаленные под кожей!
Нутро палит неутолимый жар!
 
 
Да, зверь мой тих, послушен и смирен,
У ног моих свернулся. Очи кротки.
Но тем верней отравы вкус солодкий,
Но тем больней коварных вервий плен!
 
 
Я гладила льняные кудри дев
Под сенью изумрудных виноградин,
Свирели плыл затейливый напев.
О, что ж теперь одна, средь мерзких гадин
Рыдаю, руки небесам воздев!
 
 
Зачем слетелось злое воронье
В тот райский дол, где рук не покладая,
Я взращивала тучное жнивье,
Где я молилась, о судьбе гадая,
Где счастливо – то млея, то страдая,
Ютилось сердце бедное мое.
 

Проклятье

 
Побывали мы обе на той Войне.
С той поры беспрестанно струится соль
Из очей. О заблудшая! Эту боль
Раздели с заблудшей вдвойне.
Ватерлоо истинных Бонапартов
Не страшит – впопыхах тороплю весну,
Но, царапая лед, вижу ту одну,
Что была без ума от моих фальстартов.
Что дразнила, звала – и цвела, цвела
Благозвучным, благоуханным летом,
Угощала от древа добра и зла,
А потом анафеме предала:
Всех грядущих заранее отняла
И сама не догадывалась об этом.
К черту ранги! Холопы или цари —
Трепещите, попавшие на прицел,
Ведь не жаль ей напитанных ядом стрел
Для сердечек, что в цвет зари.
Я плевала ей вслед, я пыталась жить,
Трехэтажным крыла, кидалась в дрожь,
Я пыталась забвение заслужить
На груди у другой – и что ж?
Всю-то ночь я стучалась в чужие сны,
Всю-то ночь прислушивалась к дыханью
Той, что отнята у меня заранее,
Что сама вернулась с Войны.
 

* * *

 
Той порой, как с добычею при луне
Я, оскалясь, кралась седыми тропами,
Вы ли выли в логове обо мне,
Одинокое ложе слезами штопая?
Вы ль, рассвета дождавшись едва-едва,
Прочь седыми тропами уходили,
Не кляня, но зная – о, Вы ли были, —
Точно зная, что я мертва.
 

* * *

 
Вы мне льстите…
О Ваша – не гнусная – лесть!
Пропаду без вести поутру.
Вы мне мстите —
О, Ваша искусная месть
По нутру… Лезвием по нутру.
 

* * *

 
В ожиданьи адажио теплых разливов
Замерла, содрогаясь, земная грудь.
О тотальное таянье! Неторопливый,
Только-только налаженный, робкий путь.
 

* * *

 
Нет харизмы в маразме, трагизма в оргазме,
Новизны – в Роттердамском Эразме.
Есть харизма, трагизм, эгоизм новизны
В тонкогубых лобзаньях Весны.
 

* * *

 
Насмешкою над гаснущим сознаньем Людвига
Орет из всех мобильников: та-та-та-та…
Я бешеный Пегас, я ласковая прелюдия,
В артериях изобилует не вода.
 

* * *

 
Тают льдины огромные, злые костры пляшут,
Золоченные сновиденьями, светятся невода.
Две сестры единоутробные – одна другой краше, —
Разлученные от рожденья, не встретятся никогда.
Ведь одна украшает неба свод – сталь и пламя —
Иль вершит золотой восход, коронуемая лучами,
А другая на дне морском стынуть обречена —
До скончанья веков – заложница Нептуна.
 

* * *

 
Ты мчишься, всей кожей обнажена,
В бесчинствующую роскошь утра.
Песчинка, обросшая перламутром, —
Уже жемчужина.
 

* * *

 
Не гнусно, но грустно…
Играю с дождем в буриме,
А время плетет безыскусное макраме.
Чем сладостней музыка, тем она больше реквием.
О, знали бы Вы, как к лицу Вам теперь Москва!