Анатолий Олегов
Весна на озере
Весна на озеро приходит всегда в самую последнюю очередь. Сначала она шагает по полям, потом заглядывает в редкие осинники и березняки. Побыв немного среди осиновых и березовых стволов, весна пробирается в сосняки, а там, в конце второй, редко третьей недели глядишь и добредет до глухого елового лога.
В еловой чаще весна разбудит тяжелые сугробы, опустит их к земле и, дождавшись, когда они подтают, набухнут от тепла и воды, отправится из леса в обратный путь через луга и пашни вместе с весенними ручьями и речками будить большие реки и озера.
Другой раз и пашня за деревней уже отдымится, отдышится после тяжелой зимы, и березы вот-вот соберутся выбить на свет первые стрелочки клейкого майского листа, и снега не останется даже под еловыми космами, а озеро все еще лежит от берега до берега седым насупившимся льдом. И кажется, что нет и не будет никогда весны. Но вот лед все-таки шевельнулся, задышал, и из-под него, пока еще осторожно, выбрались на луга и болотца первые язычки разводья.
К вечеру разводье стихает, сжимается под ночным морозцем, а с утра вслед за солнцем поднимается все выше и выше по берегу, шире и глубже окружает, топит куст за кустом иву, черемуху – и вот, наконец, около ивы, оступившейся в воду, раздался первый удар щучьего хвоста.
Этот чуть глуховатый плеск воды на весеннем разводье и принято считать первым весенним голосом озера – с первым плеском щучьего хвоста и начинается на озере весна.
Солнце уже поднялось над лугом и дотянулось до вершинок затопленного кустарника. Еще чуть-чуть, и большое, теплое солнце мягкого желтого цвета коснется воды и кромки тяжелого льда, который еще прочно закрывает собой озеро, расцветит, зажжет лед весенними утренними красками… Еще совсем немного, и полоска раннего разводья оживет теплым светом… Но до света и красок разводье разбудил удар щучьего хвоста.
Мне он напомнил плеск воды у обрывистого берега, когда в реку медленно и тяжело сползала после дождя мокрая глыба земли. Эта глыба тут же утонула, оставив после себя широкие круги. И вот точно такой же круг медленно и широко поплыл по разводью. Он начался слева от меня, у самой ледяной кромки, добрался до берега и стих в кустах. Но тут же снова, на этот раз в правом углу разводья, появился еще один точно такой же круг-волна.
Прошло совсем немного времени, и опять странный звук раздался в левом углу. Следом за ним опять появились круги, но теперь, обгоняя их, кто-то большой и тяжелый двинулся вдоль самой кромки льда, медленно достиг правого угла разводья, глубоко и глухо перевернулся и, показав мне широченный зеленый бок, оставил на воде новую высокую волну.
Еще один проплыв, еще один шумный поворот, и теперь я хорошо вижу в утренних лучах солнца широченный хвост и сильное зеленовато-оранжевое тело щуки-самки, щуки-икрянки. И почти тут же по всему заливу начинают вздрагивать ветки затонувших кустов и приподнявшиеся над водой вершинки прошлогодней травы – это выбираются из своих укрытий и спешат к щуке, хозяйке весеннего бала, щуки-самцы, щуки-кавалеры…
Щуки-самцы появились на разводье еще до рассвета. Малорослые, совсем позеленевшие от долгой зимней ночи подо льдом, они незаметно выбрались из глубины и один за другим направились к затонувшим болотным кочкам. Короткими перебежками, будто опасаясь всего на свете, они быстро достигали края затопленного болота и сразу же исчезали, прижавшись к клочкам прошлогодней травы.
Все утро я ходил вдоль берега, поджидая, когда же наконец появится главный участник весеннего бала щука-самка, когда же она первый раз громко вывернется у самого льда, и все это время старался рассмотреть в воде затаившихся щук-самцов, но так ничего и не увидел, пока неловко не оступился в воду с болотной кочки. И тут же из-под моей ноги метнулась щука. Метнулась куда-то в сторону и исчезла.
Но сейчас затаившиеся рыбины зашевелились, задвигались и одна за другой покидают свои укрытия. От короткого подводного толчка ожила болотная кочка, рядом с ней вздрогнула задетая щучьим хвостом ветка ольхи, потом качнулся в сторону стебель прошлогодней травы, и вот около щуки-самки уже появилось три кавалера. И она прекращает свои шумные прогулки вдоль ледяной стены и вместе с откликнувшимися кавалерами отправляется к самому берегу метать икру.
Медленно, почти незаметно движется по разводью первый в этом году щучий свадебный поезд. Вот шевельнулся без ветра худосочный стебелек, что высунулся из воды одной лишь макушечкой, вот чуть-чуть отошла в сторону и тихо вернулась на прежнее место старая березовая ветка, вот еще одна травинка-соломинка качнулась и утонула, будто кем-то переломленная там внизу, в воде. Я внимательно слежу за этими тайными движениями травы и веток и только так угадываю, где разгуливают сейчас щуки, где совершается первое великое таинство весеннего озера, где останется вызревать крупная щучья икра, чтобы из нее совсем скоро появились на свет чуть заметные глазу мальки-стрелочки, мальки-щурята…
На следующее утро все повторяется. Снова первыми выбираются из глубины небольшие щуки-самцы, снова, прижавшись к прошлогодним кочкам, ждут они появления щуки-самки – все как и вчера, только сигнал к пробуждению залива сегодня подаю я. Я чуть отвожу ногу назад и носком сапога провожу по воде влево и вправо. От такого движения возникает звук, похожий на то самое подводное буль-буль, которым хозяйка бала щука-самка приглашает своих кавалеров следовать за собой. И тут же слева от меня резко кивает вершинка травы, и почти рядом с носком моего сапога, как в сказке, как по щучьему велению, появляется незадачливая рыбина…
Еще раз глуховатое буль-буль коротко разносится по разводью, и еще один обманутый кавалер торчит у моих ног. Он стоит открыто и доверчиво, лишний раз напоминая, что в каждой хорошей сказке есть правда и что автор знаменитой сказки «По щучьему велению», наверное, знал, что иной раз щук можно вызвать к себе «для объяснения»…
Солнце уже показалось среди кустов ольхи. Вот-вот оно коснется поверхности разлива, вот-вот у края льда появится щука-самка… Я прекращаю игру-обман, прячусь в кустах и, как вчера, снова жду, когда в углу разводья широко и медленно поплывет первая тяжелая волна от сильного удара щучьего хвоста.
Нерест щук обычно продолжается с неделю, иногда чуть дольше. Первыми выходят на разводье рыбины поменьше. По утрам и вечерам они неслышно разгуливают среди болотных кочек, затопленных весенней водой, на ночь скрываются где-то на глубине, а с рассвета все начинается сначала.
Следом за мелкими появляются щуки посолидней, а к концу нереста порой показываются и щуки-громадины. Этих рыбин уже не устраивают затопленные болотники, чаще они отправляются на нерест к дальним островам, куда весной дорога людям обычно закрыта.
Но иногда попасть на острова мне все-таки удавалось. Бывало, сильным и резким ветром вдруг разбивало, раскалывало пополам льдину, прикрывавшую озеро, и между двумя огромными ледяными полями неожиданно показывалась широкая полоса чистой воды. Тогда я быстро сталкивал на воду лодку и торопился к островам, чтобы увидеть щук-громадин.
Когда мое путешествие успешно завершалось и я добирался до какого-нибудь острова, то еще издали слышал в кустах такуьо щучью возню, что порой становилось просто не по себе от мысли: «А что, если такая рыбина шутя ухватит зубами мою ногу?» И поэтому здесь, на островах, я почти никогда не рисковал далеко заходить в воду и булькать резиновым сапогом.
Иногда щук-громадин мне удавалось увидеть совсем близко. Вернее, я видел только то место, где упрямо баламутил воду, сгибал ветки и сдвигал с места затопленные кочки огромный хвост чудовищной щуки. Часть этого страшного хвоста то и дело показывалась над водой и больше походила на крыло какой-то странной доисторической птицы, чем на плавник обыкновенной рыбы.
Щуки-громадины выходили к островам совсем ненадолго, а в плохую погоду они вообще не показывались на отмелях.
Щуки, отметав икру, уходили на глубину на отдых, исчезали. Озеро на время стихало. Но я хорошо знал, что вот-вот в заливе, который успел совсем очиститься ото льда, появятся широкие и плотные стаи увесистой плотвы.
В нашем озере плотва была второй весенней гостьей. Всю зиму она отсиживалась подо льдом, разбившись на небольшие стайки. Эти стайки можно было отыскать, если запастись зимней удочкой, пешней и навозными червями, приготовленными еще с осени. Иногда подобным способом удавалось обнаружить изрядное количество плотвы, но, наверное, зимой таких плотных и широких отрядов, как весной, у этих рыб все-таки не существовало.
Весной плотва собиралась в нашем озере в громадные стаи, и тогда-то я и становился свидетелем знаменитого хода рыбы, который хорошо известен рыбакам больших рек и морей.
Весной, задолго до начала нереста, в болыцих реках и морях рыбы отправляются в путь к таким местам, где можно отложить икру. В больших реках и морях есть куда идти. Но куда и зачем идти плотве в нашем озере?
Здесь, в озере, плотва преспокойно зимовала, и здесь же, рядом с местом зимовки, находились места, где из года в год рыбы метали икру. Казалось бы, дождись положенного срока, дождись, когда вода прогреется до нужной температуры, подойди к прибрежным камням, оставь там свою икру и уходи обратно на свои глубины, в заросли… Нет, наша плотва не желала мириться с такой скучной жизнью, и она, как ее дальние и близкие морские родственники, каждую весну отправлялась в дальнюю дорогу.
Еще за десять-пятнадцать дней до нереста рыбаки обнаруживали огромные стаи плотвы. Эти стаи то совсем близко подходили к берегу, то показывались на самой середине озера – плотва ходила, и, что самое интересное, во время этого странного хода стаи никогда не заглядывали туда, где должен был состояться сам нерест, ради которого неугомонные рыбы и проделывали свое весеннее путешествие.
Первые стаи плотвы появлялись на озере в то время, когда по берегам еще можно было отыскать седые обломки недавних льдин. Но вот вода постепенно прогревалась, все ближе и ближе был тот самый срок, за которым и начиналось главное событие в жизни рыб – нерест, и тут стаи плотвы вдруг исчезали. Появлялись они теперь только тогда, когда наступал первый день икрометания.
Каждый год наша плотва начинала свой нерест почти в один и тот же день. Если щуки никогда не считались с числами, то плотва почему-то очень хорошо помнила 23 мая. И чтобы ни случилось, как бы ни бушевала непогода, но в этот день я мог смело ехать с вечера к небольшому заливчику напротив деревни, останавливать лодку около гряды подводных камней и, осветив их фонарем, наблюдать в прозрачной, успевшей отстояться весенней воде немыслимую толчею плотвы.
Наблюдая сверху, из лодки, огромный косяк, состоящий из больших и маленьких рыб, суетящихся около камней, я часто задумывался, с чем бы сравнить это, казалось бы, совершенно бестолковое, беспорядочное сборище. Разве только с внешне бесцельной суетой муравьев в теплый день на вершине муравейника или с толчеей пчел на рамке улья?.. Столпотворение плотвы с небольшими перерывами для дневного отдыха продолжалось подряд четверо-пятеро суток. Плотва не таилась ни от хищников, ни от многочисленных любителей икры. В луче электрического фонарика, которого плотва тоже как будто бы не боялась, я хорошо видел, как под слоем нерестящихся рыб копошились по дну и подбирали икру многочисленные ерши и налимы, как то и дело заглядывали к камням проворные быстрые сиги и как тут же таились среди камней пятнистые тощие щуки.
Следом за плотвой начинать нерест полагалось окуням. Но окуни метали икру на более глубоких местах, чем щуки и плотва, и потому я мало был знаком с этим моментом в жизни полосатых рыб.
Однако мне было хорошо известно, что во время нереста окуни, в противоположность плотве и даже щукам, которые метали икру самозабвенно, самоотрешенно, почти никогда не отказывались закусить земляными или навозными червями.
Когда окуни оканчивали икрометание – этого я почти никогда точно не знал, да, честно говоря, и не очень следил за окунями – в это время я все нетерпеливей ждал самого главного события на весеннем озере, когда вслед за первыми белыми цветами рябины в нашем заливе появится лещ. Цветение рябины и нерест леща на нашем озере из года в год совпадали, и потому как только я замечал на рябиновых кустах первые махровые букетики, так начинал внимательно присматриваться к вечернему заливу, чтобы встретить замечательных рыб.
Кажется, в ожидании первых лещей стихает, замирает озеро, кажется, ничто до лещей не потревожит этой почти летней тишины. Но как раз тут, перед самым лещом, и появляются бойкие, резвые стайки салаки…
Салакой на нашем озере зовут уклейку. И о первой стае салаки ты всегда узнаешь еще издали – по крику чаек и крачек.
Чайки и крачки вдруг сходят с ума, срываются с места и с криком несутся куда-то в самый конец озера. Там крик птиц не прекращается, чайки и крачки вьются на одном месте, но вскоре ты замечаешь, что это привлекающее птиц место на озере как бы движется… Да, оно движется в сторону берега.
Следом за первой стаей кричащих и бросающихся в воду птиц неподалеку появляется еще один пернатый отряд, потом третий, четвертый, и вот уже чуть ли не над всем озером беснуются, будто толкаются, боясь остаться без добычи, крылатые рыболовы. Ты считаешь эти шумные стаи чабк и крачек и хорошо знаешь, что наконец пошла салака.
Салака всегда идет шумно и ярко. Шумно от крика птиц и ярко от бесчисленных хвостов, спинок, головок небольших рыбешек, то и дело мелькающих над водой. Серебряные живые огоньки, брызги, искры вспыхивают на солнце по всему озеру, вспыхивают и ходят от берега к берегу, от луды к луде до тех пор, пока салаке не надоест потешать чаек и крачек. Потом салака стихает, исчезает, незаметно заходит в мелкие заливы и трется около камней, и здесь реже увидишь взметнувшиеся хвостики, спинки рыбешек, реже услышишь птиц-рыболовов.
Отметавшие икру стайки совсем незаметно уходят на отдых, на глубину, а на их место уже торопятся новые, торопятся так же шумно и открыто, не обращая внимания на крикливых птиц и на лодки, в которых местные мальчишки гоняются за идущей салакой с удочками в руках.
Весенний праздник салаки длится всего пять-шесть дней. После праздника салака сразу исчезает, Где она? Куда делась после нереста? Где целый год ждет своего единственного часа – своих пяти-шести дней, чтобы показаться всем-всем, чтобы хоть и коротко, но все-таки расцветить собой озеро, убрать его живыми, яркими огоньками?
Пожалуй, не было в нашем озере других таких рыб, о которых рассказывали бы столько невероятных историй, как о лещах. И почти все эти рассказы так или иначе были связаны с таким важным периодом в жизни лещей, как нерест.
Нерест лещей начинался с разведки. Не с хода, как у плотвы, не с бестолкового открытого стадного хода, а с тайной разведки-поиска, которую проводили, как правило, одиночные рыбы.
Нерестились лещи в мелких заросших заливах. Таких заливов на озере было много, и вот в них-то в начале июня и направлялись лещи-разведчики.
Они по одному заглядывали в залив и незаметно обходили его вдоль берега. Потом разведчики куда-то исчезали, и мне всегда казалось, что после разведки у лещей где-то там, на дне озера, проходило важное совещание, на котором и обсуждался вопрос: куда в этот раз пойти на нерест.
Каждую весну я был свидетелем довольно-таки точных и вполне разумных, с точки зрения человека, действий рыб. Если во время поиска разведчик обнаруживал рыбацкие сети, то такой залив в эту весну лещи могли либо совсем оставить, либо заглядывали в него лишь малочисленной стайкой. И только в те заливы, где разведка не встречала сетей, лещи направлялись огромными отрядами.
О том, куда на нерест могли пойти лещи, рыбаки, конечно, знали и, вопреки рыбацким законам, нет-нет да и перегораживали заливы высокими сетями. Причем делали это частенько уже после того, когда из залива благополучно удалялась разведка.
Казалось, непорядочные рыбаки обманули лещей – разведка, наверное, уже успела доложить, что путь свободен, и теперь стая рыб явится сюда и попадется в сети… И стая действительно являлась.
Убедившись по данным разведки, что желанный залив безопасен, лещи выстраивались в походную колонну и трогались в путь.
Но вот на их пути сплошной стеной вставали сети. Тогда вся стая, немного постояв перед опасной снастью, разворачивалась и в полном составе следом за вожаком отправлялась в другое место.
Но лещи не всегда оставляли удобные для нереста места. Встретив на своем пути сети, эти рыбы порой поступали и так: они приподнимали нижний край сети, проскальзывали в залив и открыто устраивали там свои лещовые игры.
Свои игры лещи всегда начинали тихим парным вечером, который больше походил на первый вечер настоящего лета, чем на последний день поздней весны.
Широко и устало клонится к шумному от дроздов мелколесью солнце, мягко и ласково проведя своей малиновой кистью по теплым и ясным вечерним облакам. Цвет заката расходится по небу, плывет над лесом, опускается с берез на осины, потом по круглым вершинам ольхи сползает на луг, медленно переливается через молоденькие стрелочки осоки и осторожно ложится на воду… И вот тут-то у самого края осоки кто-то широко и сильно возьмет да и качнет вечернюю воду. Потом еще и еще раз, уже в другом месте. Дальше и дальше пойдут по всему заливу крутые круги, поднятые с самого дна, и вдруг большой живой лист серебра подастся к поверхности, всплывет, займется таким же теплым, как закат, малиновым светом и, перевернувшись, снова утонет в озере.
Еще минута, другая – и вот уже по всей кромке залива заходила, задышала вода, поддаваясь упругим хвостам, и вот уже по всему заливу, то там, то здесь, показались чуть тронутые малиновым закатом живые серебряные листы-рыбы.
Лещ пришел! Лещ играет! Играет полчаса, час… Вместе с лещом играет, светится все озеро, глубоко раскрашивается широченными цветными кругами. Они расходятся, сливаются друг с другом, и уже нет тихой парной глади вечернего залива – есть только много больших и живых закатных солнц. Лещ играет! Лещ пришел!
Лещ играет весь вечер. А когда устает, отправляется обратно, на глубину, оставив на траве, на стеблях и листьях водяной травы свою икру.
На обратном пути уставшие, потерявшие и силу и бдительность лещи валят в сети, которые так искусно недавно прошли, так удачно недавно миновали…
И непорядочные рыбаки знают это и ждут, когда отнерестившиеся рыбы наткнутся на их сети. Год, второй, третий подобного разбоя – и в озере может совсем не стать лещей. Вот для того, чтобы лещ мог каждый год играть свои яркие лещовые игры и на нашем озере, мне и приходится внимательно ждать первые цветы на рябине и вслед за ними отправляться в путь по заливам и напоминать не слишком заботливым людям, что сети во время нереста леща ставить нельзя. Однажды в такой поездке я и стал свидетелем того, как искусно расправляется лещовый отряд с сетями, загородившими ему дорогу на нерест.
Еще издали я заметил лодку. В ней сидел рыбак и пристально смотрел на воду. Лодка стояла около самых сетей. Я выключил мотор и неслышно подъехал к рыбаку.
Человек, перегородивший сетями весь залив, конечно, должен был испугаться – ведь как-никак, а он застигнут врасплох на месте преступления, но странный рыбак только отчаянно замахал в мою сторону рукой: «Тише ты, тише…»
Я остановил лодку, свесился за борт и увидел широченный косяк лещового отряда. Отряд стоял перед сетями. Нижний край сети плотно лежал на дне, и дорога в залив рыбам была закрыта. Лещи, огромные, закованные в латы из черненого серебра, стояли неподвижно. Во главе их был лещ-гигант, лещ-вожак…
Время шло. Наши лодки не двигались. Не двигались и мы. Не двигались и лещи. Но вдруг лещ-вожак стронулся с места, медленно подошел к сети, лег на бок и осторожно пробрался под нижний край снасти. А потом встал и приподнял спиной сеть. И тут вся стая, хотя и быстро, но спокойно перестроившись в узкую колонну, проворно двинулась в образовавшийся проход.
Колонна оказалась длинной – лещ шел долго. Но вот последние рыбины поспешно нырнули под сеть, сеть опустилась на место, а мы от удивления не могли сказать друг другу ни слова.
Наверное, мы долго бы еще молчали, но в заливе ударила первая рыбина. Потом вторая, третья, пятая, и лещ, перехитривший сети, заиграл…
Я опомнился. Опомнился и рыбак-браконьер и принялся по моему требованию поднимать сети.
А потом мы еще долго сидели каждый в своей лодке, почти борт о борт, и смотрели на игру лещей, которые пришли на свой праздник и которые после него спокойно уйдут в тайную глубину вслед за последним листком весеннего календаря, на котором было написано: «Нерест леща». Ведь следом за лещом на озеро всегда приходит лето.
В еловой чаще весна разбудит тяжелые сугробы, опустит их к земле и, дождавшись, когда они подтают, набухнут от тепла и воды, отправится из леса в обратный путь через луга и пашни вместе с весенними ручьями и речками будить большие реки и озера.
Другой раз и пашня за деревней уже отдымится, отдышится после тяжелой зимы, и березы вот-вот соберутся выбить на свет первые стрелочки клейкого майского листа, и снега не останется даже под еловыми космами, а озеро все еще лежит от берега до берега седым насупившимся льдом. И кажется, что нет и не будет никогда весны. Но вот лед все-таки шевельнулся, задышал, и из-под него, пока еще осторожно, выбрались на луга и болотца первые язычки разводья.
К вечеру разводье стихает, сжимается под ночным морозцем, а с утра вслед за солнцем поднимается все выше и выше по берегу, шире и глубже окружает, топит куст за кустом иву, черемуху – и вот, наконец, около ивы, оступившейся в воду, раздался первый удар щучьего хвоста.
Этот чуть глуховатый плеск воды на весеннем разводье и принято считать первым весенним голосом озера – с первым плеском щучьего хвоста и начинается на озере весна.
Солнце уже поднялось над лугом и дотянулось до вершинок затопленного кустарника. Еще чуть-чуть, и большое, теплое солнце мягкого желтого цвета коснется воды и кромки тяжелого льда, который еще прочно закрывает собой озеро, расцветит, зажжет лед весенними утренними красками… Еще совсем немного, и полоска раннего разводья оживет теплым светом… Но до света и красок разводье разбудил удар щучьего хвоста.
Мне он напомнил плеск воды у обрывистого берега, когда в реку медленно и тяжело сползала после дождя мокрая глыба земли. Эта глыба тут же утонула, оставив после себя широкие круги. И вот точно такой же круг медленно и широко поплыл по разводью. Он начался слева от меня, у самой ледяной кромки, добрался до берега и стих в кустах. Но тут же снова, на этот раз в правом углу разводья, появился еще один точно такой же круг-волна.
Прошло совсем немного времени, и опять странный звук раздался в левом углу. Следом за ним опять появились круги, но теперь, обгоняя их, кто-то большой и тяжелый двинулся вдоль самой кромки льда, медленно достиг правого угла разводья, глубоко и глухо перевернулся и, показав мне широченный зеленый бок, оставил на воде новую высокую волну.
Еще один проплыв, еще один шумный поворот, и теперь я хорошо вижу в утренних лучах солнца широченный хвост и сильное зеленовато-оранжевое тело щуки-самки, щуки-икрянки. И почти тут же по всему заливу начинают вздрагивать ветки затонувших кустов и приподнявшиеся над водой вершинки прошлогодней травы – это выбираются из своих укрытий и спешат к щуке, хозяйке весеннего бала, щуки-самцы, щуки-кавалеры…
Щуки-самцы появились на разводье еще до рассвета. Малорослые, совсем позеленевшие от долгой зимней ночи подо льдом, они незаметно выбрались из глубины и один за другим направились к затонувшим болотным кочкам. Короткими перебежками, будто опасаясь всего на свете, они быстро достигали края затопленного болота и сразу же исчезали, прижавшись к клочкам прошлогодней травы.
Все утро я ходил вдоль берега, поджидая, когда же наконец появится главный участник весеннего бала щука-самка, когда же она первый раз громко вывернется у самого льда, и все это время старался рассмотреть в воде затаившихся щук-самцов, но так ничего и не увидел, пока неловко не оступился в воду с болотной кочки. И тут же из-под моей ноги метнулась щука. Метнулась куда-то в сторону и исчезла.
Но сейчас затаившиеся рыбины зашевелились, задвигались и одна за другой покидают свои укрытия. От короткого подводного толчка ожила болотная кочка, рядом с ней вздрогнула задетая щучьим хвостом ветка ольхи, потом качнулся в сторону стебель прошлогодней травы, и вот около щуки-самки уже появилось три кавалера. И она прекращает свои шумные прогулки вдоль ледяной стены и вместе с откликнувшимися кавалерами отправляется к самому берегу метать икру.
Медленно, почти незаметно движется по разводью первый в этом году щучий свадебный поезд. Вот шевельнулся без ветра худосочный стебелек, что высунулся из воды одной лишь макушечкой, вот чуть-чуть отошла в сторону и тихо вернулась на прежнее место старая березовая ветка, вот еще одна травинка-соломинка качнулась и утонула, будто кем-то переломленная там внизу, в воде. Я внимательно слежу за этими тайными движениями травы и веток и только так угадываю, где разгуливают сейчас щуки, где совершается первое великое таинство весеннего озера, где останется вызревать крупная щучья икра, чтобы из нее совсем скоро появились на свет чуть заметные глазу мальки-стрелочки, мальки-щурята…
На следующее утро все повторяется. Снова первыми выбираются из глубины небольшие щуки-самцы, снова, прижавшись к прошлогодним кочкам, ждут они появления щуки-самки – все как и вчера, только сигнал к пробуждению залива сегодня подаю я. Я чуть отвожу ногу назад и носком сапога провожу по воде влево и вправо. От такого движения возникает звук, похожий на то самое подводное буль-буль, которым хозяйка бала щука-самка приглашает своих кавалеров следовать за собой. И тут же слева от меня резко кивает вершинка травы, и почти рядом с носком моего сапога, как в сказке, как по щучьему велению, появляется незадачливая рыбина…
Еще раз глуховатое буль-буль коротко разносится по разводью, и еще один обманутый кавалер торчит у моих ног. Он стоит открыто и доверчиво, лишний раз напоминая, что в каждой хорошей сказке есть правда и что автор знаменитой сказки «По щучьему велению», наверное, знал, что иной раз щук можно вызвать к себе «для объяснения»…
Солнце уже показалось среди кустов ольхи. Вот-вот оно коснется поверхности разлива, вот-вот у края льда появится щука-самка… Я прекращаю игру-обман, прячусь в кустах и, как вчера, снова жду, когда в углу разводья широко и медленно поплывет первая тяжелая волна от сильного удара щучьего хвоста.
Нерест щук обычно продолжается с неделю, иногда чуть дольше. Первыми выходят на разводье рыбины поменьше. По утрам и вечерам они неслышно разгуливают среди болотных кочек, затопленных весенней водой, на ночь скрываются где-то на глубине, а с рассвета все начинается сначала.
Следом за мелкими появляются щуки посолидней, а к концу нереста порой показываются и щуки-громадины. Этих рыбин уже не устраивают затопленные болотники, чаще они отправляются на нерест к дальним островам, куда весной дорога людям обычно закрыта.
Но иногда попасть на острова мне все-таки удавалось. Бывало, сильным и резким ветром вдруг разбивало, раскалывало пополам льдину, прикрывавшую озеро, и между двумя огромными ледяными полями неожиданно показывалась широкая полоса чистой воды. Тогда я быстро сталкивал на воду лодку и торопился к островам, чтобы увидеть щук-громадин.
Когда мое путешествие успешно завершалось и я добирался до какого-нибудь острова, то еще издали слышал в кустах такуьо щучью возню, что порой становилось просто не по себе от мысли: «А что, если такая рыбина шутя ухватит зубами мою ногу?» И поэтому здесь, на островах, я почти никогда не рисковал далеко заходить в воду и булькать резиновым сапогом.
Иногда щук-громадин мне удавалось увидеть совсем близко. Вернее, я видел только то место, где упрямо баламутил воду, сгибал ветки и сдвигал с места затопленные кочки огромный хвост чудовищной щуки. Часть этого страшного хвоста то и дело показывалась над водой и больше походила на крыло какой-то странной доисторической птицы, чем на плавник обыкновенной рыбы.
Щуки-громадины выходили к островам совсем ненадолго, а в плохую погоду они вообще не показывались на отмелях.
Щуки, отметав икру, уходили на глубину на отдых, исчезали. Озеро на время стихало. Но я хорошо знал, что вот-вот в заливе, который успел совсем очиститься ото льда, появятся широкие и плотные стаи увесистой плотвы.
В нашем озере плотва была второй весенней гостьей. Всю зиму она отсиживалась подо льдом, разбившись на небольшие стайки. Эти стайки можно было отыскать, если запастись зимней удочкой, пешней и навозными червями, приготовленными еще с осени. Иногда подобным способом удавалось обнаружить изрядное количество плотвы, но, наверное, зимой таких плотных и широких отрядов, как весной, у этих рыб все-таки не существовало.
Весной плотва собиралась в нашем озере в громадные стаи, и тогда-то я и становился свидетелем знаменитого хода рыбы, который хорошо известен рыбакам больших рек и морей.
Весной, задолго до начала нереста, в болыцих реках и морях рыбы отправляются в путь к таким местам, где можно отложить икру. В больших реках и морях есть куда идти. Но куда и зачем идти плотве в нашем озере?
Здесь, в озере, плотва преспокойно зимовала, и здесь же, рядом с местом зимовки, находились места, где из года в год рыбы метали икру. Казалось бы, дождись положенного срока, дождись, когда вода прогреется до нужной температуры, подойди к прибрежным камням, оставь там свою икру и уходи обратно на свои глубины, в заросли… Нет, наша плотва не желала мириться с такой скучной жизнью, и она, как ее дальние и близкие морские родственники, каждую весну отправлялась в дальнюю дорогу.
Еще за десять-пятнадцать дней до нереста рыбаки обнаруживали огромные стаи плотвы. Эти стаи то совсем близко подходили к берегу, то показывались на самой середине озера – плотва ходила, и, что самое интересное, во время этого странного хода стаи никогда не заглядывали туда, где должен был состояться сам нерест, ради которого неугомонные рыбы и проделывали свое весеннее путешествие.
Первые стаи плотвы появлялись на озере в то время, когда по берегам еще можно было отыскать седые обломки недавних льдин. Но вот вода постепенно прогревалась, все ближе и ближе был тот самый срок, за которым и начиналось главное событие в жизни рыб – нерест, и тут стаи плотвы вдруг исчезали. Появлялись они теперь только тогда, когда наступал первый день икрометания.
Каждый год наша плотва начинала свой нерест почти в один и тот же день. Если щуки никогда не считались с числами, то плотва почему-то очень хорошо помнила 23 мая. И чтобы ни случилось, как бы ни бушевала непогода, но в этот день я мог смело ехать с вечера к небольшому заливчику напротив деревни, останавливать лодку около гряды подводных камней и, осветив их фонарем, наблюдать в прозрачной, успевшей отстояться весенней воде немыслимую толчею плотвы.
Наблюдая сверху, из лодки, огромный косяк, состоящий из больших и маленьких рыб, суетящихся около камней, я часто задумывался, с чем бы сравнить это, казалось бы, совершенно бестолковое, беспорядочное сборище. Разве только с внешне бесцельной суетой муравьев в теплый день на вершине муравейника или с толчеей пчел на рамке улья?.. Столпотворение плотвы с небольшими перерывами для дневного отдыха продолжалось подряд четверо-пятеро суток. Плотва не таилась ни от хищников, ни от многочисленных любителей икры. В луче электрического фонарика, которого плотва тоже как будто бы не боялась, я хорошо видел, как под слоем нерестящихся рыб копошились по дну и подбирали икру многочисленные ерши и налимы, как то и дело заглядывали к камням проворные быстрые сиги и как тут же таились среди камней пятнистые тощие щуки.
Следом за плотвой начинать нерест полагалось окуням. Но окуни метали икру на более глубоких местах, чем щуки и плотва, и потому я мало был знаком с этим моментом в жизни полосатых рыб.
Однако мне было хорошо известно, что во время нереста окуни, в противоположность плотве и даже щукам, которые метали икру самозабвенно, самоотрешенно, почти никогда не отказывались закусить земляными или навозными червями.
Когда окуни оканчивали икрометание – этого я почти никогда точно не знал, да, честно говоря, и не очень следил за окунями – в это время я все нетерпеливей ждал самого главного события на весеннем озере, когда вслед за первыми белыми цветами рябины в нашем заливе появится лещ. Цветение рябины и нерест леща на нашем озере из года в год совпадали, и потому как только я замечал на рябиновых кустах первые махровые букетики, так начинал внимательно присматриваться к вечернему заливу, чтобы встретить замечательных рыб.
Кажется, в ожидании первых лещей стихает, замирает озеро, кажется, ничто до лещей не потревожит этой почти летней тишины. Но как раз тут, перед самым лещом, и появляются бойкие, резвые стайки салаки…
Салакой на нашем озере зовут уклейку. И о первой стае салаки ты всегда узнаешь еще издали – по крику чаек и крачек.
Чайки и крачки вдруг сходят с ума, срываются с места и с криком несутся куда-то в самый конец озера. Там крик птиц не прекращается, чайки и крачки вьются на одном месте, но вскоре ты замечаешь, что это привлекающее птиц место на озере как бы движется… Да, оно движется в сторону берега.
Следом за первой стаей кричащих и бросающихся в воду птиц неподалеку появляется еще один пернатый отряд, потом третий, четвертый, и вот уже чуть ли не над всем озером беснуются, будто толкаются, боясь остаться без добычи, крылатые рыболовы. Ты считаешь эти шумные стаи чабк и крачек и хорошо знаешь, что наконец пошла салака.
Салака всегда идет шумно и ярко. Шумно от крика птиц и ярко от бесчисленных хвостов, спинок, головок небольших рыбешек, то и дело мелькающих над водой. Серебряные живые огоньки, брызги, искры вспыхивают на солнце по всему озеру, вспыхивают и ходят от берега к берегу, от луды к луде до тех пор, пока салаке не надоест потешать чаек и крачек. Потом салака стихает, исчезает, незаметно заходит в мелкие заливы и трется около камней, и здесь реже увидишь взметнувшиеся хвостики, спинки рыбешек, реже услышишь птиц-рыболовов.
Отметавшие икру стайки совсем незаметно уходят на отдых, на глубину, а на их место уже торопятся новые, торопятся так же шумно и открыто, не обращая внимания на крикливых птиц и на лодки, в которых местные мальчишки гоняются за идущей салакой с удочками в руках.
Весенний праздник салаки длится всего пять-шесть дней. После праздника салака сразу исчезает, Где она? Куда делась после нереста? Где целый год ждет своего единственного часа – своих пяти-шести дней, чтобы показаться всем-всем, чтобы хоть и коротко, но все-таки расцветить собой озеро, убрать его живыми, яркими огоньками?
Пожалуй, не было в нашем озере других таких рыб, о которых рассказывали бы столько невероятных историй, как о лещах. И почти все эти рассказы так или иначе были связаны с таким важным периодом в жизни лещей, как нерест.
Нерест лещей начинался с разведки. Не с хода, как у плотвы, не с бестолкового открытого стадного хода, а с тайной разведки-поиска, которую проводили, как правило, одиночные рыбы.
Нерестились лещи в мелких заросших заливах. Таких заливов на озере было много, и вот в них-то в начале июня и направлялись лещи-разведчики.
Они по одному заглядывали в залив и незаметно обходили его вдоль берега. Потом разведчики куда-то исчезали, и мне всегда казалось, что после разведки у лещей где-то там, на дне озера, проходило важное совещание, на котором и обсуждался вопрос: куда в этот раз пойти на нерест.
Каждую весну я был свидетелем довольно-таки точных и вполне разумных, с точки зрения человека, действий рыб. Если во время поиска разведчик обнаруживал рыбацкие сети, то такой залив в эту весну лещи могли либо совсем оставить, либо заглядывали в него лишь малочисленной стайкой. И только в те заливы, где разведка не встречала сетей, лещи направлялись огромными отрядами.
О том, куда на нерест могли пойти лещи, рыбаки, конечно, знали и, вопреки рыбацким законам, нет-нет да и перегораживали заливы высокими сетями. Причем делали это частенько уже после того, когда из залива благополучно удалялась разведка.
Казалось, непорядочные рыбаки обманули лещей – разведка, наверное, уже успела доложить, что путь свободен, и теперь стая рыб явится сюда и попадется в сети… И стая действительно являлась.
Убедившись по данным разведки, что желанный залив безопасен, лещи выстраивались в походную колонну и трогались в путь.
Но вот на их пути сплошной стеной вставали сети. Тогда вся стая, немного постояв перед опасной снастью, разворачивалась и в полном составе следом за вожаком отправлялась в другое место.
Но лещи не всегда оставляли удобные для нереста места. Встретив на своем пути сети, эти рыбы порой поступали и так: они приподнимали нижний край сети, проскальзывали в залив и открыто устраивали там свои лещовые игры.
Свои игры лещи всегда начинали тихим парным вечером, который больше походил на первый вечер настоящего лета, чем на последний день поздней весны.
Широко и устало клонится к шумному от дроздов мелколесью солнце, мягко и ласково проведя своей малиновой кистью по теплым и ясным вечерним облакам. Цвет заката расходится по небу, плывет над лесом, опускается с берез на осины, потом по круглым вершинам ольхи сползает на луг, медленно переливается через молоденькие стрелочки осоки и осторожно ложится на воду… И вот тут-то у самого края осоки кто-то широко и сильно возьмет да и качнет вечернюю воду. Потом еще и еще раз, уже в другом месте. Дальше и дальше пойдут по всему заливу крутые круги, поднятые с самого дна, и вдруг большой живой лист серебра подастся к поверхности, всплывет, займется таким же теплым, как закат, малиновым светом и, перевернувшись, снова утонет в озере.
Еще минута, другая – и вот уже по всей кромке залива заходила, задышала вода, поддаваясь упругим хвостам, и вот уже по всему заливу, то там, то здесь, показались чуть тронутые малиновым закатом живые серебряные листы-рыбы.
Лещ пришел! Лещ играет! Играет полчаса, час… Вместе с лещом играет, светится все озеро, глубоко раскрашивается широченными цветными кругами. Они расходятся, сливаются друг с другом, и уже нет тихой парной глади вечернего залива – есть только много больших и живых закатных солнц. Лещ играет! Лещ пришел!
Лещ играет весь вечер. А когда устает, отправляется обратно, на глубину, оставив на траве, на стеблях и листьях водяной травы свою икру.
На обратном пути уставшие, потерявшие и силу и бдительность лещи валят в сети, которые так искусно недавно прошли, так удачно недавно миновали…
И непорядочные рыбаки знают это и ждут, когда отнерестившиеся рыбы наткнутся на их сети. Год, второй, третий подобного разбоя – и в озере может совсем не стать лещей. Вот для того, чтобы лещ мог каждый год играть свои яркие лещовые игры и на нашем озере, мне и приходится внимательно ждать первые цветы на рябине и вслед за ними отправляться в путь по заливам и напоминать не слишком заботливым людям, что сети во время нереста леща ставить нельзя. Однажды в такой поездке я и стал свидетелем того, как искусно расправляется лещовый отряд с сетями, загородившими ему дорогу на нерест.
Еще издали я заметил лодку. В ней сидел рыбак и пристально смотрел на воду. Лодка стояла около самых сетей. Я выключил мотор и неслышно подъехал к рыбаку.
Человек, перегородивший сетями весь залив, конечно, должен был испугаться – ведь как-никак, а он застигнут врасплох на месте преступления, но странный рыбак только отчаянно замахал в мою сторону рукой: «Тише ты, тише…»
Я остановил лодку, свесился за борт и увидел широченный косяк лещового отряда. Отряд стоял перед сетями. Нижний край сети плотно лежал на дне, и дорога в залив рыбам была закрыта. Лещи, огромные, закованные в латы из черненого серебра, стояли неподвижно. Во главе их был лещ-гигант, лещ-вожак…
Время шло. Наши лодки не двигались. Не двигались и мы. Не двигались и лещи. Но вдруг лещ-вожак стронулся с места, медленно подошел к сети, лег на бок и осторожно пробрался под нижний край снасти. А потом встал и приподнял спиной сеть. И тут вся стая, хотя и быстро, но спокойно перестроившись в узкую колонну, проворно двинулась в образовавшийся проход.
Колонна оказалась длинной – лещ шел долго. Но вот последние рыбины поспешно нырнули под сеть, сеть опустилась на место, а мы от удивления не могли сказать друг другу ни слова.
Наверное, мы долго бы еще молчали, но в заливе ударила первая рыбина. Потом вторая, третья, пятая, и лещ, перехитривший сети, заиграл…
Я опомнился. Опомнился и рыбак-браконьер и принялся по моему требованию поднимать сети.
А потом мы еще долго сидели каждый в своей лодке, почти борт о борт, и смотрели на игру лещей, которые пришли на свой праздник и которые после него спокойно уйдут в тайную глубину вслед за последним листком весеннего календаря, на котором было написано: «Нерест леща». Ведь следом за лещом на озеро всегда приходит лето.