Олег ОВЧИННИКОВ
ПУТЬ К СЕРДЦУ ЖЕНЩИНЫ
Однажды я был влюблен. Было это, как принято говорить в сказках, давно и далеко.
По крайней мере, задолго до того, как мне посчастливилось повстречать свою постоянную спутницу жизни. Кроме того, моим отношениям с той девушкой, как будет явствовать из нижеследующего, не суждено было выйти за рамки, очерченные древнегреческим философом Платоном. Кажется, мы даже ни разу толком не поцеловались.
Так что ничего предосудительного в том, чтобы поведать читателю эту историю, я не вижу.
Это случилось на Гурмании – планете курортного типа, существующей в основном за счет оттока денег из карманов богатых – и не очень – туристов, но на ней, в отличие от большинства подобных планет, залетный гость ощущал себя именно гостем, причем званным и жданным, а не просто курьером для перевозки кредиток.
Вообрази меня, читатель, восемнадцатилетним, не лишенным иллюзий и привлекательности, только что прошедшим свое первое боевое крещение и вдруг оказавшимся в двухнедельном отпуске за казенный счет. Как по волшебству перенесшимся прямо с поля боя, где смерть ежеминутно была от меня на расстоянии импульса, готовая в любой момент ослепить, измельчить и расфазировать, в сказочный мир, где морская вода имеет температуру крови, а водопады грохочут, как баллистическая ракета на старте, где аромат цветов действует на сознание не хуже отравляющего газа, а глаза девушек блестят, как свежеотлитые серебряные пули – и столь же смертоносны для чувствительного и наивного юношеского сердца! – ну разве мог я тогда не влюбиться?
Хотя признаюсь, тяга к мрачноватым сравнениям военной тематики долго еще не оставляла меня. Я не мог отделаться от чувства, что я чужой на этом празднике жизни, – хотя местное солнце светило мне так же, как всем, а в приветливых улыбках гурманцев не было ничего неискреннего, – до тех самых пор, пока не встретил...
Великий Космос! Как же ее звали?
Как странно, правда? Когда-то я думал, что более дорогого для меня человека нет во всей Вселенной – по крайней мере, в той ее части, которую я успел к тому времени облететь, – а теперь с трудом вспоминаю ее имя. Кажется, ее звали Сея. Или Жня. У нее было смешное на слух землянина имя, в нем слышалось какое-то редкое сельскохозяйственное деепричастие, и сама она была очень смешливой, хрустальный колокольчик ее смеха вздрагивал по любому поводу, и чаще всего этим поводом становился я – старающийся избегать открытых, простреливающихся с воздуха мест, диссонирующий своей парадной, еще ни разу не глаженой формой с толпами отдыхающих в полупрозрачных туниках, постоянно сбивающийся с прогулочного шага на строевой – в такие моменты она начинала меня передразнивать – и я нисколько не обижался на нее, только смущался немного и думал, что в том, что она может вот так спокойно смеяться и с чарующей наивностью полагать, что “дегазация” – это процесс помешивания трубочкой в бокале с коктейлем, есть отчасти и моя заслуга.
Может быть, именно ее беззаботный смех пробудил во мне неведомые доселе чувства. Или походка – когда она шла вдоль набережной, казалось, даже воздух замирал, чтобы полюбоваться на нее. А может быть, мне просто хотелось, чтобы, когда я снова вернусь туда, где вечный бой и на один удар сердца приходится по десять выстрелов и два импульсных разряда, даже если случится страшное и я попаду в окружение, один против целой армии озлобленных безжалостных врагов, – даже тогда я смог бы подумать, что кто-то родной ждет меня здесь, в этом маленьком кусочке рая. Может быть...
Как бы там ни было, я влюбился.
Решительно и, как выяснилось вскоре, не без взаимности.
– Хорошо! – прошептала Сея в мое напряженное, заранее готовое к любым вариантам вежливого отказа ухо. – Теперь главное, чтобы ты понравился моей семье.
Я облегченно и не слишком натурально рассмеялся и ответил в том смысле, что сделаю для этого все от меня зависящее.
– Хорошо, – повторила она. – Тогда встретимся завтра. Утром. У меня.
Наутро я был неотразим. Я начистил ботинки золотой пыльцой, так что утреннее солнце, отражаясь в них, заставляло редких ранних прохожих щуриться от бликов. Предмет моей особой гордости – выданный недавно значок космодесантника – сверкал изумрудом на моей груди. Я, умеющий при необходимости напяливать и герметизировать скафандр за пару секунд, – спичка сержанта горела в вакууме до обидного недолго – в то утро посвятил целых десять минут расчесыванию усов перед зеркалом! Я даже припомнил с десяток историй из своего недолгого боевого прошлого; правда, не все они произошли лично со мной, вернее, все произошли не со мной, кроме одной, которую я как раз в десяток не включил, поскольку собирался поскорее забыть... зато были занимательны и, без сомнения, украсили бы собой любую застольную беседу. А в том, что беседовать мне придется за столом, я не сомневался ни секунды – на планете с тысячелетними кулинарными традициями иначе и быть не могло.
Уже выйдя на улицу, я вспомнил, что забыл дома командирские часы. Командир дал мне поносить их на время отпуска, а надпись на внутренней стороне корпуса: “Лучшему десантнику выпуска. Так держать, сынок!” я заказал уже здесь, у местного мастера по грави– и татуировке; он обещал, что через недельку-другую она сойдет сама. Пришлось вернуться в номер. Там я первым делом взглянул в зеркало – космодесантники всегда так делают, когда хотят удостовериться, что не стали объектом скрытого псионического воздействия, главным побочным эффектом которого является именно забывчивость. Но нет, белки глаз были в порядке, значит, причиной моей рассеянности стало обычное волнение, но я, тем не менее, еще некоторое время постоял так, не в силах оторваться от собственного отражения.
“Ну, если я и теперь не понравлюсь родственникам Сеи... – думал я, – значит, у нее какие-то неродные родственники. Возможно, приемные, а может, она вообще подкидыш!”. Поправил воротничок и манжеты и строевым шагом покинул номер.
Сея ждала меня снаружи своего дома, веселая и по-особенному нарядная, однако от пристрелочного поцелуя в щеку уклонилась, наигранно возмутившись:
– Какие могут быть поцелуи натощак!
Потом, уже серьезно, спросила:
– Ты же, надеюсь, не завтракал?
Я не ответил, только пренебрежительно встопорщил левый ус: обижаешь!
– Вот и хорошо! – И она приглашающе отогнула передо мной входной полог.
Я склонил голову, чтобы свисающая кисея не испортила мне прическу, и вошел в дом.
Как выяснилось, все родственники, которым я, согласно ожиданиям Сеи, должен был понравиться, были женского пола. Ее мама, тетя и бабушка – все одинаково приветливые и улыбчивые и вообще столь слабо различимые, что я тут же начал в них путаться.
– Папа пока завтракает, – пояснила Сея. – Он выйдет позже. – И, прежде чем я успел как-то отреагировать, добавила: – Тебе мы накроем на веранде.
Я кивнул, изобразив на лице благодарность. Вопрос, почему меня нельзя покормить вместе с отцом семейства, возник у меня в голове, но там и остался. Это был мой первый визит в настоящую гурманскую семью, а как говорил хозяин моих часов, на каждом корабле свой устав. Так даже лучше, решил я. Уж женщин я как-нибудь обаяю.
В те годы я не без основания считал себя пленителем, а то и разбивателем женских сердец. Правда, попроси меня кто перечислить эти основания, я бы, наверное, не вдруг нашелся с ответом.
Меня вывели на веранду, больше похожую на террасу – расположенная на скальной вершине, она сильно выдавалась вперед, нависая над морем. Волны умеренно шумели где-то внизу и жадно лизали основание скалы.
– Не смотрите туда, – доверительно сказала то ли мама, то ли тетя Сеи. – Вам это не грозит. – Я поймал на себе ее изучающий взгляд. – Ведь вы хорошо кушаете?
Я отшутился в том смысле, что до сих пор никто не жаловался. Кроме нашего корабельного повара.
– Прошу сюда, – другая женщина, теперь уж точно то ли тетя, то ли мама, указала на соломенный коврик в форме шестиугольника, расстеленный рядом со столом, имеющим высоту стула.
– После вас, – галантно предложил я, плохо представляя себе, как на этот коврик следует садиться – и следует ли?
Женщины восприняли мой жест как должное, в лице Сеи я прочел немое одобрение. Они уселись за стол напротив меня, на точно такие же коврики. Оказалось, на них нужно сначала встать на колени, потом опуститься на пятки и чуть откинуться назад, оперевшись на левую руку. Кажется, эту последовательность действий я повторил безукоризненно.
– Мы решили, что с кери-бери ты пока не справишься, – извиняющимся тоном сказала Сея. – Поэтому оставили для трапезы только знакомые тебе столовые приборы.
Насчет “знакомых” моя невеста, на мой взгляд, слегка преувеличила. Нож, вилку и набор из семи разнокалиберных ложек я, разумеется, опознал сразу, а вот некоторые штучки вроде длинной сегментированной палочки с петелькой на конце или крошечного коловоротика, похожего на ледоруб для рубки прорубей в аквариуме, я видел впервые.
Еще на столе была тарелка. Одна.
– Как, – спросил я, – а вы разве...
Женщины, включая Сею, переглянулись и зазвенели в четыре колокольчика, а одна из них, кажется, бабушка, только и сказала: “О!” и закатила глаза.
– Ой, прости! – сквозь смех промолвила Сея. – Я же говорила, он забавный!
А может быть, это была не Сея, а одна из ее родственниц, потому что как раз в этот момент Сея появилась из-за занавески, которая давно уже привлекла мое внимание доносящейся с той стороны симфонией очень разных и очень аппетитных запахов.
– Моя сестра, – представила вошедшую моя... возможная невеста.
Та поклонилась, оставив на столе низкий горшочек с дымящимся чем-то внутри. Я громко сглотнул и занес над горшочком руку с ножом. Соприкоснувшись с поверхностью блюда, лезвия ножа прогнулось.
– Не так! – шепотом посоветовала Сея. – Возьми секкатрий!
Так я узнал название микро-ледоруба. Я взял его со стола, опустил в горшочек, покрутил ручку.
– В другую сторону.
Снова покрутил ручку. На поверхности блюда, в его твердой коричневой корочке образовалось отверстие сантиметров трех в диаметре. Внутри что-то аппетитно шкворчало.
Я так и не придумал, каким бы прибором извлечь пищу со дна горшочка, а подсказывать мне никто не спешил, так что я решил пока прокрутить еще несколько дырочек, благо с этой операцией я уже разобрался. Тут снова вошла сестра Сеи, и Сея так и сказала про нее: “Моя сестра”, из чего я заключил, что сестра эта, наверное, уже другая, – и поставила передо мной плоский поднос с десятком мелких овальных... то ли плодов, то ли яиц неведомой мне птицы, только покрытых мелкими колючками. “Как же их, такие, высиживают?” – улыбнувшись про себя, подумал я. Как выяснилось, подумал не о том.
Пристально глядя Сее в глаза, я провел рукой над лежбищем столовых приборов неопределенного назначения, ожидая подсказки.
– Это глотают, – пояснила она и в ответ на мой неуверенный взгляд ободряюще улыбнулась.
Я зажмурился, пробормотал под нос: “Под Фобосом бывало и хуже” и решительно проглотил “яйцо”. Горло слегка оцарапало, а вкуса съеденного я, как ни старался, почувствовать не смог.
– Только прежде окунают в лунку, – Сея указала взглядом на горшочек с моим предыдущим испытанием.
Я с неподдельной благодарностью кивнул.
Методом проб и, главным образом, ошибок я установил, что опускать яйцо в лунку нужно, продев его в петельку на конце ячеистой палочки. Так я и поступил. Из другого конца полой палочки пошел пар. Когда пальцам стало горячо, я вынул палочку из лунки. Прошедшее термообработку яйцо оказалось все-таки плодом, плотная кожура сама собой разделилась на шесть сегментов, а в центре ее открылось что-то красное. Я, как было велено, проглотил это красное и понял смысл высказывания про две большие разницы: в очищенном виде плоды оказались гораздо вкуснее.
Когда я додумывал эту мысль в девятый и последний раз, на столе появился новый поднос. Он непонятным образом удерживался на тонкой воткнутой в стол спице и вращался. На подносе стояло четыре тарелки с различным содержимым, но его вращение не позволяло мне хотя бы предположительно определить, с каким именно.
Я попытался снять одну из тарелок с подноса, но по лицам внимательно следящих за моими действиями гурманок понял, что делать этого не следует.
– Омой, возьми, окропи и преломи, – произнесла Сея фразу-заклинание.
Я попытался принять ее к сведению. Как выяснилось уже на третьем круге, омыть на самом деле следовало не кисть правой руки, как думал я, а специальную вилку с пятью зубцами, расположенными звездочкой. И не в той тарелке, куда я неосмотрительно сунул руку, – в ней как раз надо было окроплять, – а в противоположной. Я начал нервничать и забеспокоился, как бы не преломить спицу, на которой держится поднос, тем более что частота его вращении увеличивалась на глазах.
– Правильно, – добродушно пояснила бабушка Сеи... хотя, по-моему, прежде на ее месте сидела тетя. – Аппетит ведь тоже растет. Разве не так?
Я быстро кивнул, чтобы успеть омыть, взять, окропить, преломить и понять, что это хорошо. Даже здорово. Ммм... Жаль, в данном ритуале мало места уделялось непосредственно поеданию. Поэтому, чтобы не сбиться с ритма, мне приходилось глотать это окропленное и преломленное почти не жуя. Но все равно было очень вкусно.
Следующее блюдо оказалось попроще. Оно никуда не убегало от меня, и препарировать его можно было довольно удобным в обращении двуручным ножом. Я немного успокоился и решил, что настало самое время обратить моих зрительниц в слушательниц и поведать им одну из заранее припасенных историй о нелегкой службе космодесантника.
Я на всякий случай отвел нож подальше от лица и начал так, как бывалые вояки всякий раз начинают свои небывалые рассказы, не спеша, через каждые несколько слов вставляя паузу для воображаемой затяжки.
– Так вот, значит, однажды. Выныриваю это я из гиперпространства. Смотрю...
– Не отвлекайтесь, пожалуйста, – мягко перебила меня одна из Сеиных родственниц. – Там же все остынет, – она указала на занавеску, из-за которой как по команде вышла женщина с четырьмя тарелками в руках и еще одним большим блюдом, балансирующим у нее на голове. – К тому же вам нужно беречь силы.
– Простите, может быть, вам помочь? – предложил я в надежде хотя бы ненадолго отвлечься от еды.
Вошедшая лишь покачала головой. Блюдо на голове закачалось в такт, но как-то удержалось.
Глядя, как она выставляет тарелки на стол, я потер руки с энтузиазмом, которого не испытывал.
На середине седьмого блюда я предпринял попытку облизать все три ложки и отложить их в сторону, показав этим, что вполне насытился. Однако во взглядах Сеиных родственниц прочел столь явное разочарование – “Ну что же вы!” – как будто говорили они, в то время как глаза Сеи отчаянно кричали: “Да ты что!” – что я взял со стола новый комплект ложек, побольше. Бабушка одобрительно цокнула языком и прошептала в сторону: “Эх, будь я сама помоложе...” Собственно, именно по этой фразе я и опознал в ней бабушку.
Похоже, чтобы не ударить в грязь лицом, мне предстояло съесть все запасы пищи, хранившиеся в доме. Знал бы заранее – еще неделю назад объявил бы голодовку.
Следующее блюдо, выложенные в линию кусочки разноцветного... кажется, мяса, мне было рекомендовано есть справа налево, через один.
Не переставая жевать, я рассмеялся и в шутливой форме посоветовал не делать из еды культа.
– А из чего же? – в один голос воскликнули озадаченные женщины.
Я не ответил: кусочек оранжевого мяса завяз в зубах.
Пытаясь отдышаться после одиннадцатой смены блюд, я задумался: а стоит ли любовь таких жертв? И любовь ли это?.. Я взглянул в светящиеся надеждой глаза Сеи и мужественно сжал челюсти. Что-то хрустнуло.
– Надо было сначала покатать по столу, – сказала одна из женщин.
Когда вместо нового блюда мне вынесли на тарелке исходящее паром свернутое рулончиком полотенце, я внутренне возликовал, сочтя трапезу оконченной.
Полотенце оказалось фаршированным. Внутри я обнаружил что-то вроде овощного рагу, только из фруктов. Превратно истолковав мой взгляд, тетя Сеи любезно разрешила:
– Оболочку можно не есть. Мой братец тоже частенько ее оставляет.
Наконец – о, чудо! – сестра Сеи вышла на террасу с пустыми руками и непокрытой головой, только для того, чтобы убрать со стола опустошенные тарелки, а старшая из женщин произнесла многозначительно: “Итак...”. Я весь обратился в слух, ожидая ее вердикта, и даже нашел в себе мужества облизать палец, чтобы соответствовать торжественности момента, но не дождался. Вместо этого она сказала:
– Знаешь, Сея... По-моему, твой приятель достаточно подготовлен. Как ты думаешь, не пора ли познакомить его с кери-бери?
Сея одарила меня трогательным взглядом исподлобья, срывающимся голосом произнесла: “Конечно, бабушка”, и едва заметно пожала плечиком, показав этим: а что я могу сделать?
– Только, боюсь, одной мне его не донести, – заметила сестра Сеи.
– Помочь? – кратко спросил я, хотя и не был уверен, что смогу самостоятельно подняться с коврика.
– Нет, что вы! – сказала бабушка. – Физические нагрузки на голодный желудок противопоказаны! Мы сами все сделаем.
Женщины легко вспорхнули со своих ковриков и на цыпочках прошелестели за занавеску. Я смотрел им вслед, особенно Сее, если я ее ни с кем не перепутал, и думал, что, наверное, вижу ее в последний раз.
За занавеской что-то громко зашипело. Потом зазвенело. Раздался знакомый смех.
Усилием воли я поднял себя на ноги и нетвердым шагом приблизился к перилам террасы из розового мрамора с белыми прожилками, похожего на застывший бекон. Высокие волны по-прежнему лизали скалу с аппетитом, для меня недостижимым. Хлопья белой пены, украсившие их гребни, цветом напоминали сладкую помадку.
Тридцать метров, подумал я. Всего каких-то тридцать метров. И бросив прощальный взгляд на занавеску, за которой как раз обозначился округлый бок неизвестного громоздкого сооружения, со словами “Под Фобосом бывало и хуже” перевалился через перила.
Брызги слегка пересоленной, на мой вкус, воды, казалось, достигли основания террасы.
– Мама! Ну почему они все такие? – донесся оттуда раздраженный, но все еще родной голос.
Я с трудом перевернулся на спину и стал потихоньку грести от берега...
По крайней мере, задолго до того, как мне посчастливилось повстречать свою постоянную спутницу жизни. Кроме того, моим отношениям с той девушкой, как будет явствовать из нижеследующего, не суждено было выйти за рамки, очерченные древнегреческим философом Платоном. Кажется, мы даже ни разу толком не поцеловались.
Так что ничего предосудительного в том, чтобы поведать читателю эту историю, я не вижу.
Это случилось на Гурмании – планете курортного типа, существующей в основном за счет оттока денег из карманов богатых – и не очень – туристов, но на ней, в отличие от большинства подобных планет, залетный гость ощущал себя именно гостем, причем званным и жданным, а не просто курьером для перевозки кредиток.
Вообрази меня, читатель, восемнадцатилетним, не лишенным иллюзий и привлекательности, только что прошедшим свое первое боевое крещение и вдруг оказавшимся в двухнедельном отпуске за казенный счет. Как по волшебству перенесшимся прямо с поля боя, где смерть ежеминутно была от меня на расстоянии импульса, готовая в любой момент ослепить, измельчить и расфазировать, в сказочный мир, где морская вода имеет температуру крови, а водопады грохочут, как баллистическая ракета на старте, где аромат цветов действует на сознание не хуже отравляющего газа, а глаза девушек блестят, как свежеотлитые серебряные пули – и столь же смертоносны для чувствительного и наивного юношеского сердца! – ну разве мог я тогда не влюбиться?
Хотя признаюсь, тяга к мрачноватым сравнениям военной тематики долго еще не оставляла меня. Я не мог отделаться от чувства, что я чужой на этом празднике жизни, – хотя местное солнце светило мне так же, как всем, а в приветливых улыбках гурманцев не было ничего неискреннего, – до тех самых пор, пока не встретил...
Великий Космос! Как же ее звали?
Как странно, правда? Когда-то я думал, что более дорогого для меня человека нет во всей Вселенной – по крайней мере, в той ее части, которую я успел к тому времени облететь, – а теперь с трудом вспоминаю ее имя. Кажется, ее звали Сея. Или Жня. У нее было смешное на слух землянина имя, в нем слышалось какое-то редкое сельскохозяйственное деепричастие, и сама она была очень смешливой, хрустальный колокольчик ее смеха вздрагивал по любому поводу, и чаще всего этим поводом становился я – старающийся избегать открытых, простреливающихся с воздуха мест, диссонирующий своей парадной, еще ни разу не глаженой формой с толпами отдыхающих в полупрозрачных туниках, постоянно сбивающийся с прогулочного шага на строевой – в такие моменты она начинала меня передразнивать – и я нисколько не обижался на нее, только смущался немного и думал, что в том, что она может вот так спокойно смеяться и с чарующей наивностью полагать, что “дегазация” – это процесс помешивания трубочкой в бокале с коктейлем, есть отчасти и моя заслуга.
Может быть, именно ее беззаботный смех пробудил во мне неведомые доселе чувства. Или походка – когда она шла вдоль набережной, казалось, даже воздух замирал, чтобы полюбоваться на нее. А может быть, мне просто хотелось, чтобы, когда я снова вернусь туда, где вечный бой и на один удар сердца приходится по десять выстрелов и два импульсных разряда, даже если случится страшное и я попаду в окружение, один против целой армии озлобленных безжалостных врагов, – даже тогда я смог бы подумать, что кто-то родной ждет меня здесь, в этом маленьком кусочке рая. Может быть...
Как бы там ни было, я влюбился.
Решительно и, как выяснилось вскоре, не без взаимности.
– Хорошо! – прошептала Сея в мое напряженное, заранее готовое к любым вариантам вежливого отказа ухо. – Теперь главное, чтобы ты понравился моей семье.
Я облегченно и не слишком натурально рассмеялся и ответил в том смысле, что сделаю для этого все от меня зависящее.
– Хорошо, – повторила она. – Тогда встретимся завтра. Утром. У меня.
Наутро я был неотразим. Я начистил ботинки золотой пыльцой, так что утреннее солнце, отражаясь в них, заставляло редких ранних прохожих щуриться от бликов. Предмет моей особой гордости – выданный недавно значок космодесантника – сверкал изумрудом на моей груди. Я, умеющий при необходимости напяливать и герметизировать скафандр за пару секунд, – спичка сержанта горела в вакууме до обидного недолго – в то утро посвятил целых десять минут расчесыванию усов перед зеркалом! Я даже припомнил с десяток историй из своего недолгого боевого прошлого; правда, не все они произошли лично со мной, вернее, все произошли не со мной, кроме одной, которую я как раз в десяток не включил, поскольку собирался поскорее забыть... зато были занимательны и, без сомнения, украсили бы собой любую застольную беседу. А в том, что беседовать мне придется за столом, я не сомневался ни секунды – на планете с тысячелетними кулинарными традициями иначе и быть не могло.
Уже выйдя на улицу, я вспомнил, что забыл дома командирские часы. Командир дал мне поносить их на время отпуска, а надпись на внутренней стороне корпуса: “Лучшему десантнику выпуска. Так держать, сынок!” я заказал уже здесь, у местного мастера по грави– и татуировке; он обещал, что через недельку-другую она сойдет сама. Пришлось вернуться в номер. Там я первым делом взглянул в зеркало – космодесантники всегда так делают, когда хотят удостовериться, что не стали объектом скрытого псионического воздействия, главным побочным эффектом которого является именно забывчивость. Но нет, белки глаз были в порядке, значит, причиной моей рассеянности стало обычное волнение, но я, тем не менее, еще некоторое время постоял так, не в силах оторваться от собственного отражения.
“Ну, если я и теперь не понравлюсь родственникам Сеи... – думал я, – значит, у нее какие-то неродные родственники. Возможно, приемные, а может, она вообще подкидыш!”. Поправил воротничок и манжеты и строевым шагом покинул номер.
Сея ждала меня снаружи своего дома, веселая и по-особенному нарядная, однако от пристрелочного поцелуя в щеку уклонилась, наигранно возмутившись:
– Какие могут быть поцелуи натощак!
Потом, уже серьезно, спросила:
– Ты же, надеюсь, не завтракал?
Я не ответил, только пренебрежительно встопорщил левый ус: обижаешь!
– Вот и хорошо! – И она приглашающе отогнула передо мной входной полог.
Я склонил голову, чтобы свисающая кисея не испортила мне прическу, и вошел в дом.
Как выяснилось, все родственники, которым я, согласно ожиданиям Сеи, должен был понравиться, были женского пола. Ее мама, тетя и бабушка – все одинаково приветливые и улыбчивые и вообще столь слабо различимые, что я тут же начал в них путаться.
– Папа пока завтракает, – пояснила Сея. – Он выйдет позже. – И, прежде чем я успел как-то отреагировать, добавила: – Тебе мы накроем на веранде.
Я кивнул, изобразив на лице благодарность. Вопрос, почему меня нельзя покормить вместе с отцом семейства, возник у меня в голове, но там и остался. Это был мой первый визит в настоящую гурманскую семью, а как говорил хозяин моих часов, на каждом корабле свой устав. Так даже лучше, решил я. Уж женщин я как-нибудь обаяю.
В те годы я не без основания считал себя пленителем, а то и разбивателем женских сердец. Правда, попроси меня кто перечислить эти основания, я бы, наверное, не вдруг нашелся с ответом.
Меня вывели на веранду, больше похожую на террасу – расположенная на скальной вершине, она сильно выдавалась вперед, нависая над морем. Волны умеренно шумели где-то внизу и жадно лизали основание скалы.
– Не смотрите туда, – доверительно сказала то ли мама, то ли тетя Сеи. – Вам это не грозит. – Я поймал на себе ее изучающий взгляд. – Ведь вы хорошо кушаете?
Я отшутился в том смысле, что до сих пор никто не жаловался. Кроме нашего корабельного повара.
– Прошу сюда, – другая женщина, теперь уж точно то ли тетя, то ли мама, указала на соломенный коврик в форме шестиугольника, расстеленный рядом со столом, имеющим высоту стула.
– После вас, – галантно предложил я, плохо представляя себе, как на этот коврик следует садиться – и следует ли?
Женщины восприняли мой жест как должное, в лице Сеи я прочел немое одобрение. Они уселись за стол напротив меня, на точно такие же коврики. Оказалось, на них нужно сначала встать на колени, потом опуститься на пятки и чуть откинуться назад, оперевшись на левую руку. Кажется, эту последовательность действий я повторил безукоризненно.
– Мы решили, что с кери-бери ты пока не справишься, – извиняющимся тоном сказала Сея. – Поэтому оставили для трапезы только знакомые тебе столовые приборы.
Насчет “знакомых” моя невеста, на мой взгляд, слегка преувеличила. Нож, вилку и набор из семи разнокалиберных ложек я, разумеется, опознал сразу, а вот некоторые штучки вроде длинной сегментированной палочки с петелькой на конце или крошечного коловоротика, похожего на ледоруб для рубки прорубей в аквариуме, я видел впервые.
Еще на столе была тарелка. Одна.
– Как, – спросил я, – а вы разве...
Женщины, включая Сею, переглянулись и зазвенели в четыре колокольчика, а одна из них, кажется, бабушка, только и сказала: “О!” и закатила глаза.
– Ой, прости! – сквозь смех промолвила Сея. – Я же говорила, он забавный!
А может быть, это была не Сея, а одна из ее родственниц, потому что как раз в этот момент Сея появилась из-за занавески, которая давно уже привлекла мое внимание доносящейся с той стороны симфонией очень разных и очень аппетитных запахов.
– Моя сестра, – представила вошедшую моя... возможная невеста.
Та поклонилась, оставив на столе низкий горшочек с дымящимся чем-то внутри. Я громко сглотнул и занес над горшочком руку с ножом. Соприкоснувшись с поверхностью блюда, лезвия ножа прогнулось.
– Не так! – шепотом посоветовала Сея. – Возьми секкатрий!
Так я узнал название микро-ледоруба. Я взял его со стола, опустил в горшочек, покрутил ручку.
– В другую сторону.
Снова покрутил ручку. На поверхности блюда, в его твердой коричневой корочке образовалось отверстие сантиметров трех в диаметре. Внутри что-то аппетитно шкворчало.
Я так и не придумал, каким бы прибором извлечь пищу со дна горшочка, а подсказывать мне никто не спешил, так что я решил пока прокрутить еще несколько дырочек, благо с этой операцией я уже разобрался. Тут снова вошла сестра Сеи, и Сея так и сказала про нее: “Моя сестра”, из чего я заключил, что сестра эта, наверное, уже другая, – и поставила передо мной плоский поднос с десятком мелких овальных... то ли плодов, то ли яиц неведомой мне птицы, только покрытых мелкими колючками. “Как же их, такие, высиживают?” – улыбнувшись про себя, подумал я. Как выяснилось, подумал не о том.
Пристально глядя Сее в глаза, я провел рукой над лежбищем столовых приборов неопределенного назначения, ожидая подсказки.
– Это глотают, – пояснила она и в ответ на мой неуверенный взгляд ободряюще улыбнулась.
Я зажмурился, пробормотал под нос: “Под Фобосом бывало и хуже” и решительно проглотил “яйцо”. Горло слегка оцарапало, а вкуса съеденного я, как ни старался, почувствовать не смог.
– Только прежде окунают в лунку, – Сея указала взглядом на горшочек с моим предыдущим испытанием.
Я с неподдельной благодарностью кивнул.
Методом проб и, главным образом, ошибок я установил, что опускать яйцо в лунку нужно, продев его в петельку на конце ячеистой палочки. Так я и поступил. Из другого конца полой палочки пошел пар. Когда пальцам стало горячо, я вынул палочку из лунки. Прошедшее термообработку яйцо оказалось все-таки плодом, плотная кожура сама собой разделилась на шесть сегментов, а в центре ее открылось что-то красное. Я, как было велено, проглотил это красное и понял смысл высказывания про две большие разницы: в очищенном виде плоды оказались гораздо вкуснее.
Когда я додумывал эту мысль в девятый и последний раз, на столе появился новый поднос. Он непонятным образом удерживался на тонкой воткнутой в стол спице и вращался. На подносе стояло четыре тарелки с различным содержимым, но его вращение не позволяло мне хотя бы предположительно определить, с каким именно.
Я попытался снять одну из тарелок с подноса, но по лицам внимательно следящих за моими действиями гурманок понял, что делать этого не следует.
– Омой, возьми, окропи и преломи, – произнесла Сея фразу-заклинание.
Я попытался принять ее к сведению. Как выяснилось уже на третьем круге, омыть на самом деле следовало не кисть правой руки, как думал я, а специальную вилку с пятью зубцами, расположенными звездочкой. И не в той тарелке, куда я неосмотрительно сунул руку, – в ней как раз надо было окроплять, – а в противоположной. Я начал нервничать и забеспокоился, как бы не преломить спицу, на которой держится поднос, тем более что частота его вращении увеличивалась на глазах.
– Правильно, – добродушно пояснила бабушка Сеи... хотя, по-моему, прежде на ее месте сидела тетя. – Аппетит ведь тоже растет. Разве не так?
Я быстро кивнул, чтобы успеть омыть, взять, окропить, преломить и понять, что это хорошо. Даже здорово. Ммм... Жаль, в данном ритуале мало места уделялось непосредственно поеданию. Поэтому, чтобы не сбиться с ритма, мне приходилось глотать это окропленное и преломленное почти не жуя. Но все равно было очень вкусно.
Следующее блюдо оказалось попроще. Оно никуда не убегало от меня, и препарировать его можно было довольно удобным в обращении двуручным ножом. Я немного успокоился и решил, что настало самое время обратить моих зрительниц в слушательниц и поведать им одну из заранее припасенных историй о нелегкой службе космодесантника.
Я на всякий случай отвел нож подальше от лица и начал так, как бывалые вояки всякий раз начинают свои небывалые рассказы, не спеша, через каждые несколько слов вставляя паузу для воображаемой затяжки.
– Так вот, значит, однажды. Выныриваю это я из гиперпространства. Смотрю...
– Не отвлекайтесь, пожалуйста, – мягко перебила меня одна из Сеиных родственниц. – Там же все остынет, – она указала на занавеску, из-за которой как по команде вышла женщина с четырьмя тарелками в руках и еще одним большим блюдом, балансирующим у нее на голове. – К тому же вам нужно беречь силы.
– Простите, может быть, вам помочь? – предложил я в надежде хотя бы ненадолго отвлечься от еды.
Вошедшая лишь покачала головой. Блюдо на голове закачалось в такт, но как-то удержалось.
Глядя, как она выставляет тарелки на стол, я потер руки с энтузиазмом, которого не испытывал.
На середине седьмого блюда я предпринял попытку облизать все три ложки и отложить их в сторону, показав этим, что вполне насытился. Однако во взглядах Сеиных родственниц прочел столь явное разочарование – “Ну что же вы!” – как будто говорили они, в то время как глаза Сеи отчаянно кричали: “Да ты что!” – что я взял со стола новый комплект ложек, побольше. Бабушка одобрительно цокнула языком и прошептала в сторону: “Эх, будь я сама помоложе...” Собственно, именно по этой фразе я и опознал в ней бабушку.
Похоже, чтобы не ударить в грязь лицом, мне предстояло съесть все запасы пищи, хранившиеся в доме. Знал бы заранее – еще неделю назад объявил бы голодовку.
Следующее блюдо, выложенные в линию кусочки разноцветного... кажется, мяса, мне было рекомендовано есть справа налево, через один.
Не переставая жевать, я рассмеялся и в шутливой форме посоветовал не делать из еды культа.
– А из чего же? – в один голос воскликнули озадаченные женщины.
Я не ответил: кусочек оранжевого мяса завяз в зубах.
Пытаясь отдышаться после одиннадцатой смены блюд, я задумался: а стоит ли любовь таких жертв? И любовь ли это?.. Я взглянул в светящиеся надеждой глаза Сеи и мужественно сжал челюсти. Что-то хрустнуло.
– Надо было сначала покатать по столу, – сказала одна из женщин.
Когда вместо нового блюда мне вынесли на тарелке исходящее паром свернутое рулончиком полотенце, я внутренне возликовал, сочтя трапезу оконченной.
Полотенце оказалось фаршированным. Внутри я обнаружил что-то вроде овощного рагу, только из фруктов. Превратно истолковав мой взгляд, тетя Сеи любезно разрешила:
– Оболочку можно не есть. Мой братец тоже частенько ее оставляет.
Наконец – о, чудо! – сестра Сеи вышла на террасу с пустыми руками и непокрытой головой, только для того, чтобы убрать со стола опустошенные тарелки, а старшая из женщин произнесла многозначительно: “Итак...”. Я весь обратился в слух, ожидая ее вердикта, и даже нашел в себе мужества облизать палец, чтобы соответствовать торжественности момента, но не дождался. Вместо этого она сказала:
– Знаешь, Сея... По-моему, твой приятель достаточно подготовлен. Как ты думаешь, не пора ли познакомить его с кери-бери?
Сея одарила меня трогательным взглядом исподлобья, срывающимся голосом произнесла: “Конечно, бабушка”, и едва заметно пожала плечиком, показав этим: а что я могу сделать?
– Только, боюсь, одной мне его не донести, – заметила сестра Сеи.
– Помочь? – кратко спросил я, хотя и не был уверен, что смогу самостоятельно подняться с коврика.
– Нет, что вы! – сказала бабушка. – Физические нагрузки на голодный желудок противопоказаны! Мы сами все сделаем.
Женщины легко вспорхнули со своих ковриков и на цыпочках прошелестели за занавеску. Я смотрел им вслед, особенно Сее, если я ее ни с кем не перепутал, и думал, что, наверное, вижу ее в последний раз.
За занавеской что-то громко зашипело. Потом зазвенело. Раздался знакомый смех.
Усилием воли я поднял себя на ноги и нетвердым шагом приблизился к перилам террасы из розового мрамора с белыми прожилками, похожего на застывший бекон. Высокие волны по-прежнему лизали скалу с аппетитом, для меня недостижимым. Хлопья белой пены, украсившие их гребни, цветом напоминали сладкую помадку.
Тридцать метров, подумал я. Всего каких-то тридцать метров. И бросив прощальный взгляд на занавеску, за которой как раз обозначился округлый бок неизвестного громоздкого сооружения, со словами “Под Фобосом бывало и хуже” перевалился через перила.
Брызги слегка пересоленной, на мой вкус, воды, казалось, достигли основания террасы.
– Мама! Ну почему они все такие? – донесся оттуда раздраженный, но все еще родной голос.
Я с трудом перевернулся на спину и стал потихоньку грести от берега...