Пьецух Вячеслав

Левая сторона


   Вячеслав Пьецух
   Левая сторона
   Село Покровское, что на Оке, стоящее не так чтобы близко, но и не так чтобы далеко от того места, где Ока под Нижним впадает в Волгу, издавна делилось на две недружественные части, искони существовали тут как бы два самостоятельных поселения, - левая сторона и правая сторона. Возможно, по той причине, что на правой стороне жили выходцы из Сибири, вроде бы даже отдаленные потомки польских сепаратистов, причастных к мятежу 1830 года, заборы здесь глядят прочно, как свежее войско, ворота у мужиков тесовые, наличники все фигурные, сельхозтехника покоится под окнами такая ухоженная, что любо-дорого посмотреть. Не то левая сторона; словно на обитателей левой стороны нашла повальная меланхолия или им не благоприятствует здешний климат, - такое у них кругом нестроение и разор. Впрочем, виды на левой стороне не просто неприглядны, а как-то затейливо, неспроста, например, у цыгана Есенина изба крыта соломой, но не по обрешетке, а по железу, имеется каменная пожарка, в которой никогда не стояло ни одной пожарной машины, и при ней облупленная каланча, с которой видать чуть ли не Арзамас, на задах у Вени Ручкина торчит памятник генералиссимусу Сталину в виде бюста, почему-то выкрашенный в жидкий зеленый цвет.
   Уже погаснет на востоке Венера, звезда весенняя, уже красно солнышко взойдет, всегда дающее поутру прежние государственные цвета, и задымятся черные крыши сараев, уже на правой стороне отголосит сельхозтехника, оставив по себе смрад, вылезет откуда-то, весь в соломе и картофельных очистках, деревенский дурачок Гамлик, которого на самом деле дачники прозвали Гамлетом, принцем датским, поскольку он безнаказанно поносил советскую власть даже в самые опасные времена, уже дети пойдут в школу, по дороге тузя друг друга пестрыми рюкзачками, когда мужики левой стороны начинают подтягиваться к пожарке, рассаживаются где попало, кашляют, курят, охают, сопят, вообще скучают, пока у них мало-помалу не наладится разговор.
   - Суки вы, парни! - говорит цыган Есенин. - Совсем я с вами сбился с жизненного пути!..
   - Ты давай не обобщай, - говорят ему с другого конца скамейки, - а всегда критикуй конкретно. Ты с кем вчера, предположим, пил?
   - Да с тобой и пил, ты чего, совсем уже опупел?!
   - Что пил - я помню, а с кем конкретно пил - это туда-сюда...
   - Ну и что же ты, предположим, пил?
   Напротив пожарки хлопает калитка, и в сторону компании направляется мрачный Колян Угодников, - в оскаленных зубах папироса, руки в карманах брюк. Его жена по пояс высовывается в окошко и вопит так, что ее слышит вся левая сторона:
   - Ты куда, стервец?! А картошку содить?!
   Кажется, один Угодников ничего не слышит, мужики же возле пожарки посмурнели и нехорошо задумались про картофельную страду.
   - А пил я, товарищи, самогон. Приехала ко мне вчера теща из Ардатова и привезла тамошний самогон. Ничего... все-таки домашнее, только мышами пахнет. А наутро теща и говорит: в следующий раз я целый чемодан самогона привезу, чтобы ты обпился и околел...
   - А я вчера, - говорит Угодников, - украл у своей скво мешок картошки и продал дачникам за две бутылки какого-то заграничного шнапса, - не сказать чтобы это была водка, но и не подумаешь про вино.
   - Я интересуюсь, а самочувствие твое как?
   Угодников внимательно призадумался и сказал:
   - То-то я чувствую, будто мне, братцы, как-то не по себе...
   - Я про это и говорю. Пить, мужики, тоже надо с умом, а то недолго и до беды. Вон в прошлом году Ивановы из Васильков выпили с похмелюги невесть чего, а потом их по весне выловили в Оке!..
   - И ведь, помните: они всей семьей в валенках плыли, - и смех и слезы!
   - Это значит, что они зимой окончательно допились.
   - Понятно, что зимой, летом в валенках особенно не походишь.
   Больше разговаривать было вроде бы не о чем, и мужики опять принялись кашлять, сопеть и охать, мучительно раздумывая о том, где бы добыть винца. Выпить хотелось страстно, как в другой раз жить хочется, если твое существование находится под угрозой, и даже физически необходимо было выпить, ибо у всех то и дело замирало сердце, к горлу подступал спазм и ходили перед глазами оранжевые круги. Общее чувство у мужиков левой стороны было такое, словно их несправедливо лишили чего-то чрезвычайно важного, без чего нельзя полноценно жить, вроде обоняния или запаса дров.
   Веня Ручкин сказал:
   - Прямо хоть воровать иди!
   - А я бы и пошел, даже не задумавшись, если б было чего украсть.
   - Вообще-то дачников можно было бы почистить, но это до осени нужно ждать.
   - Осень еще не скоро...
   - До осени еще глаза вытаращишь, это да.
   И опять молчат, слышно только, как напротив хлопает на ветру незапертая калитка.
   - Если бы я был верующий, - сказал Угодников, - то я бы прямо упал на колени и взмолился: "Господи, пошли рабу твоему стакан!" А Бог, видя такое мое отношение, взял бы и спустил мне с неба на веревке пол-литра водки...
   - А ты попробуй, - подначил кто-то на дальнем конце скамейки, - авось пошлет.
   Поскольку алкоголь у Коляна еще со вчерашнего не выветрился из крови, он вдруг действительно рухнул на колени, зашевелил губами и перекрестился неловко, как-то наискосок.
   Из-за угла пожарки показалась весьма пожилая женщина, однако не то чтобы совсем уж старуха, Раиса Измайлова, которую на левой стороне все звали тетка Раиса, вдова тракториста Ивана Измайлова, умершего в прошлом году от жестокого перепоя; этот Иван два раза в Оке тонул вместе со своим трактором, замерзал по зимней поре в сугробе, как-то ему проломили колуном голову, но умер он, как ни странно, в своей постели. Тетка Раиса подошла к мужикам и сказала с выражением ей несвойственным, в котором просклизнула некоторым образом артистическая печаль:
   - Обломилась вам, охломонам, нечаянная радость, то есть милости просим выпить и закусить.
   Наступила какая-то испуганная тишина, все посмотрели на Угодникова, Угодников посмотрел в небо.
   Цыган Есенин сказал:
   - Что-то ты, тетка Раиса, загадками говоришь.
   - Уж какие тут загадки, - со злостью молвила та и утерла рот уголком платка. - Покойник мой за два дня до смерти, видать, почувствовал недоброе и закопал на огороде канистру браги. А мне наказал: в том несчастном случае, говорит, если я помру, откопаешь бражку через год, пусть в день моей смерти ребята меня помянут. Сегодня как раз годовщина, как мой пропойца отдал концы.
   Мужики левой стороны все как-то сразу приосанились, посвежели, и на чудесном расположении духа отнюдь не сказалось то, что, во-первых, откапывать канистру предстояло собственными усилиями, во-вторых, было даже доподлинно не известно, где точно она зарыта, где-то между засохшей яблоней и уборной.
   - Е-мое! - засомневался Угодников. - Ведь это же как минимум пять соток нужно будет перекопать!
   - Да ладно тебе, Колян, подумаешь, час-другой помахать лопатой!..
   - Тем более сегодня так и так картошку тебе не содить.
   - Моя скво меня не поймет.
   - А ты почаще проводи среди нее воспитательную работу!
   - Вот что, тетка Раиса, - сказал Веня Ручкин. - Если ты про канистру бражки правду говоришь, то низкий тебе поклон от нашего сельсовета. Но если это провокация, если тебе нужно просто-напросто огород перекопать, то я тебе кур дустом потравлю, чтобы ты знала, как дурачить простой народ.
   - Это вы как хотите, - равнодушно сказала Измайлова, - мое дело волю незабвенного усопшего передать. Я сама не пью, я через эту пьянку такого натерпелась, что до самой смерти не забуду, а для вас двадцать литров бражки поди не шутка.
   Двадцать литров браги - это точно была не шутка; мужики заплевали свои окурки, побежали за лопатами по дворам, и минут через десять все собрались на задах у тетки Раисы, именно в пространстве между засохшей яблоней и уборной, где была навалена прошлогодняя картофельная ботва. Не явился один отщепенец Щукин, которого, как впоследствии оказалось, жена связала и засунула под кровать.
   Уже солнце стояло порядочно высоко, уже мужики с правой стороны своим ходом приехали на обед, обдав село смрадом, загадочный дурачок Гамлик забрался под крыльцо магазина слегка соснуть, и в обыкновенное время пронесся в направлении Ардатова молоковоз, когда первая штыковая лопата врезалась в землю и работа, что называется, закипела.
   Откуда только силы взялись: и получаса не прошло, как между засохшей яблоней и уборной образовался чуть ли не котлован. Весенним делом было еще свежо, но мужики левой стороны работали голыми по пояс, обливались горячим потом, кряхтели, матерились, а недра все не отдавали канистру с заветной бражкой.
   - Сейчас мы проверим, есть Бог на небе или это одна фантазия, подзадоривал товарищей цыган Есенин и, в общем, напрасно, потому что азарта мужикам было не занимать.
   Так прошел час, и два, и уже третий час открыл хладнокровный счет, компания начала нервничать и с ненавистью поглядывать в сторону тетки Раисы, которая варила на костерке картошку для поросят, когда чья-то лопата отчетливо звякнула о металл.
   Мужики на мгновение замерли и выкатили глаза, словно у всех одновременно схватило сердце, потом все поглядели на Угодникова, Угодников поглядел в небо. Тем временем Веня Ручкин припал к земле и, ухватив у штыка лопату, принялся ею орудовать, как совком. Через пару минут показалась круглая алюминиевая крышка, обличавшая молочную канистру, которую еще называют флягой, и компания восторженно замычала. Радость, однако, была преждевременной, ибо даже после того, как канистру окопали со всех сторон, вытащить ее оказалось невмоготу.
   Мужики расселись по краям котлована и начали совещаться.
   - Что-то я не пойму, ребята, в чем тут загвоздка, - говорил Веня Ручкин. - Двадцать литров бражки плюс сама канистра потянет килограмма на три, а создается такое впечатление, что эта зараза весит как "Беларусь".
   - А может быть, там не бражка, а клад золотых монет?..
   - Держи карман шире! Ты покойника Измайлова не знаешь, он, гад, поди кирпичей туда наложил.
   - Кирпич тоже денег стоит. Разве что он натолкал в канистру булыжников, или ржавых гвоздей, или другую какую дрянь.
   Кто-то заметил:
   - Тайна, покрытая мраком...
   - Ничего! - сказал Веня Ручкин. - Я все равно эту тайну разъясню, загнусь тут на месте, а разъясню!
   И он, призадумавшись, что-то зачертил палочкой на песке.
   - Все-таки причудливый у нас народ, - сообщил Угодников, теребя и комкая свое ухо. - Год, как человек помер, должно, уже истлел полностью или частично, а таки исхитрился через год после смерти кинуть подлянку товарищам по беде!..
   - А у него вообще была такая вредная повадка, он всю дорогу насмешки строил. Помню, как-то говорит: вы, мужики, напрасно не рвите сердце, вы, говорит, главное возьмите в толк, что культурный уровень нашего села приближается к африканскому, только заместо тамтама у нас гармонь.
   - А хрен его не знает, может быть, так и есть. Что мы вообще знаем о положении дел в природе? То-то и оно, братцы, что ничего!
   - Вон ежик бежит, - подхватил Угодников эту мысль, и все стали озираться по сторонам: действительно, неподалеку от засохшей яблони мелко семенил ежик. - Вот ежик, а ведь он даже и не знает, что он ежик, из разряда млекопитающих, - так и мы. Я думаю, что я Николай Петрович Угодников, а на самом деле, может, я никакой не Угодников, а герцог аравийский или пуговица от штанов...
   - Ежика-то, положим, не жалко, хотя ежика тоже жалко, раз ему выпала такая доля пожить у нас, а по-настоящему жалко... вот так сразу даже и не сообразишь, как назвать, жалко чего-то до слез, и все! Бывало, оторвешься от журнала "Огонек", поглядишь в окошко на свой забор, и прямо слезы душат, точно мимо родного покойника пронесли...
   - Кстати о покойниках: это у Измайлова фляга архиерейского образца, во всем нормальном мире давно перешли на тару из искусственного стекла...
   Между тем Веня Ручкин в мучительной задумчивости по-прежнему что-то чертил палочкой на песке. Он время от времени поднимал глаза к небу, щурился, загадочно улыбался и что-то нашептывал сам себе. Мужики уже давно сбились на другую тему и говорили о безобразных закупочных ценах на молоко, когда Веня Ручкин значительно кашлянул и сказал:
   - Значит, мужики, так! Ты, Есенин, возьми кого-нибудь с собой и тащите сюда лагу, которая у тебя валяется на задах. Ты, Колян, иди попроси у тетки Раисы трос. У нее точно должен остаться трос, я сам видел, как Измайлов на лесопилке его украл. Остальные несут гвозди и топоры. Общественное дело, ребята, надо постараться, а то к чему все эти перипетии, зачем живем!..
   Вскоре прибыло лежалое бревно, обтесанное с двух сторон, обнаружился целый бунт троса, явились гвозди, топоры, и работа, что называется, закипела. Полных два часа левая сторона оглашалась стуком лопат, тюканьем топоров, кличем "раз-два взяли", вследствие чего над строительной площадкой даже повисло что-то вроде марева, еще издали пахнувшее горячей смолой и потом. Ровно через два часа на задах у тетки Раисы, между засохшей яблоней и уборной, можно было видеть странное сооружение, в котором было что-то грозно-изящное, древнеегипетское, радующее глаз проблеском той шероховатой, но победительной мысли, какой не знает механически существующая природа. Уже на правой стороне механизаторы обмывались из бочек с дождевой водой, задымили летние кухни, слышались приятные вечерние голоса, чья-то затренькала мандолина, когда Веня Ручкин величаво взмахнул рукой: мужики поднатужились, блоки заскрипели, и канистра, словно через силу, этаким побеспокоенным покойником, тяжело вылезла из земли. Вылезла, воспарила примерно на двухметровую высоту и закачалась на тросе туда-сюда. К днищу канистры был приварен отрезок рельса.
   - Вот зачем он это сделал? - произнес в тяжелой задумчивости Веня Ручкин. - Поди пойми...
   - А зачем он в восьмидесятом году выкрасил своей корове зеленкой хвост?
   - Погодите, товарищи: еще окажется, что он в канистру булыжников натолкал...
   - Нет, это вряд ли. Это будет даже для Измайлова перебор.
   - А если в канистре все-таки бражка, - е-мое, ребята, это ж неделю пить!
   - Ну, неделю не неделю, а на завтра заботы нет.
   Угодников сказал:
   - Не берите в голову, мужики. Послезавтра, если что, я еще раз Богу помолюсь, и, глядишь, опять совершится чудо.
   - Я пятьдесят два года существую в этой стране и, кроме налога на яблони, что-то не упомню других чудес.
   - А по-моему, у нас кругом сплошная таинственность и прочее волшебство. Вот, предположим, наша бригада который год собирает по десять центнеров зерновых, и ничего, стоит Россия, - разве это не чудеса?!
   Тем временем Веня Ручкин спустил канистру на землю, с некоторым усилием открыл крышку, и воздух сразу наполнился хлебно-пьянящим духом.
   - Бражка! - ласково сказал цыган Есенин, и лицо его расцвело. - Я, ребята, обожаю бражку, хотите верьте, хотите нет. От водки все-таки дуреешь, а бражка как-то скрашивает, окрыляет... одним словом, правильное питье.
   Тут подоспела тетка Раиса с вареной картошкой, кислой капустой, солеными груздями, пирогами с рыбой и поминальным гороховым киселем. Мужики левой стороны расселись вокруг канистры и начали пировать. Бражка вообще не сразу сказывается на рассудке, и поэтому первое время развивался худо-бедно содержательный разговор. Впрочем, уже после третьей кружки заметно ослабли причинно-следственные связи и как-то взялись патинкой голоса.
   - Я интересуюсь, а чего пьем?
   - Не чего, а по какому поводу. Сегодня пьем благодаря безвременной кончине Ивана Измайлова, который, если по правде, был заноза и паразит.
   - Каждый день у нас, товарищи, праздник, - вот это жизнь!
   - Я сейчас разъясню, почему. Потому что настоящих, народных праздников у нас нет.
   - А у меня, наоборот, такое понятие, как будто я каждый день именинник, ну и приходится соответствовать настроению, то есть с утра заливать глаза... После, конечно, настроение понижается, и к вечеру обязательно требуется чего-нибудь изломать.
   - Это я понимаю, вернее сказать, не понимаю, а знаю, что так и есть. Вон мой Васька давеча в школе глобус ножом изрезал. Я его спрашиваю: ты зачем, паскуда, изрезал глобус? А ему и самому невдомек, изрезал и изрезал, видно, что-то в крови у него не так.
   Вдали показался отщепенец Щукин, который волочил за собой обрывок бельевой веревки, зацепившийся за ремень. Подойдя, он присел на корточки возле канистры, достал из кармана кружку и стал ее внимательно протирать.
   Веня Ручкин ему сказал:
   - Все-таки слабо в тебе, Щукин, бьется общественная жилка. Обидно, конечно, но это так.
   Ко всем прочим добродетелям, мужики левой стороны еще были и незлопамятны, и в скором времени Щукин уже храпел, лежа на земле и трогательно сложив ладони под головой.
   Колян Угодников говорил:
   - Я почему обожаю выпить... Потому что примерно после третьего стакана мне приходят разные красочные видения. Я уже не вижу, что у меня напротив вонючий пруд, а мерещатся мне какие-то мраморные лестницы, фонтаны, и моя скво разгуливает в газовом платье до полу и по-иностранному говорит. Я что думаю: вот обитаю я в Нижегородской области, а может быть, от природы я запланирован на Версаль?!
   - Я вот тоже десятилетку закончил, мог бы, предположим, выучиться на зоотехника, а вместо этого я имею нищенскую зарплату и сахарную болезнь.
   - Не говорите, мужики, не жизнь, а тайна, покрытая мраком!
   - Это точно, соображения в нас не больше, чем в каком-нибудь млекопитающем, ну ничего не понятно, аж жуть берет!
   - Ты еще про ежика расскажи...
   Затем разговор мало-помалу мешается, сбивается с пятого на десятое, и, когда мимо усадьбы Раисы Измайловой проезжает на велосипеде механизатор с правой стороны и неодобрительно покачивает головой, мужики уже положительно не в себе.
   Но характерное обстоятельство: на правой стороне и живут дольше и собирают без малого канадские урожаи, а между тем левая сторона дала России одного лирического поэта и одного видного изобретателя, который замучил одиннадцать министерств.