Петрушевская Людмила
Новые Гамлеты
Людмила Петрушевская
Новые Гамлеты
В чем проблема Гамлета - в том, вероятно, что порвалась связь времен.
А что такое связь времен, как не связь отец - мать - ребенок?
Мы легкомысленно строим жизнь, надеемся на счастье, получаем это счастье, не подозревая о том, что дети воспримут наши поиски не иначе как предательство; и вот вам пример.
Леокадия, женщина без ноги (бежала с молоком, попала под трамвай), да к тому же еще и одинокая мать после самоубийства психически нездорового мужа, такое немыслимое обстоятельство, но и ими тоже полна наша жизнь,- эта Леокадия, мать с ребенком, ежеминутно как бы благодарила своего мужа Петра за то, что он женился на ней, он был взрослый студент, приехавший учиться в Москву, но его семья (молодая жена-студентка) с ним не поехала, и этот Петр, что в переводе значит "камень", оказался в чужом городе и в первое же воскресенье пошел проведать троюродную родню, среди которой и обретались в той же комнате молодая Лека плюс ее сынок Котя, Лека с Котей.
Там были непростые семейные связи, то есть умерший двоюродный дядя Петра был женат на матери Леки, Ираиде Соломоновне (сложные имена, проще тетя Ира), и вот эта Лека пришлась Петру сводной троюродной сестрой. Кроме Леки с Котей, в комнате жил еще троюродный настоящий братец, который появлялся только на выходные, и на эти же выходные приходил сбоку припека женатый камень Петр.
То есть как огурец, полный семян, такая получалась комнатка, Лека Котя, тетя Ира, брат и Петр: тут уже пироги, своя капустка, все домашнее, Котя прыгает по мужским коленям, трехлетка, то к дяде Вове, то к неродному дяде Петру, а женщины подают на стол.
Вова еще молодой, румянец пятнами, работает в почтовом ящике в Рузе под Москвой, в дальнейшем он исчезнет в Академгородке где-то на востоке страны, приедет только на похороны тети Иры и затем, стариком, на похороны Леки; Вова ушел из дома и пока что устроился в общежитии молодых специалистов, поскольку тут комната пятнадцать метров и трое человек без него.
Была еще одна комнатка у семьи, до войны, но сосед, по кличке Рыбник, подал на их отца заявление, что он враг народа, и отца забрали в 1937 году, и Рыбник занял их комнатушку, присовокупив к своей, а свою отдал первой жене. Отец вернулся в 1956 году и умирал у себя на пятнадцати метрах, а сосед Рыбник - вот причуда истории - спал с той стороны тонкой стенки и не спал ни единой ночи, реагируя на каждый стон и разговор, причем стуком в стену.
Такая была сложная советская жизнь, причем вскоре всю эту старинную монастырскую клопоморню должны были расселить, и Рыбник первым кинулся по инстанциям и съехал, страшный толстый старик с привычкой чистить сапоги под дверью Ираиды, задрав ногу на ее стол. Еще он был знаменит тем, что, выходя на кухню, говорил: "Горячо сыро не бывает",- и жрал неготовое прямо ложкой из кастрюли, и так и остался навеки в памяти испуганной Леки.
А Петр все ходил и ходил к родне по воскресеньям, шутил, кидал Котю под потолок, Лека радовалась, глядя на такую дружбу, но тут было одно обстоятельство в виде того самого расселения монастырского подворья: если бы Лека была замужем, она бы получила двухкомнатную квартиру, а так им с сыночком давали только однокомнатную.
Тут же Петр, услышав во второй раз такой шутливый разговор о поисках фиктивного жениха для Леки (Вова предлагал одного своего друга-хохла, бездомного лаборанта, который еще и деньги приплатит), сделал вполне конкретное предложение: давай мы поженимся, и тебе дадут двухкомнатную. Давай.
Все произошло как бы в шутку, но Петр быстро развелся, съездил домой к жене-студентке, застал ее в далеко зашедшем беременном состоянии с круглыми глазами, уже готовой родить Петровича-Петровну неведомо от кого, вот был бы номер - короче, Петр все это пресек разводом, все оформил, выписался и женился в Москве, причем тут же въехал на законном основании в пустующую комнатку Рыбника, сам пошел и оформил как расширение молодой семьи.
Лека туда-сюда топала на своем протезе, таскала пироги, пышки, заваривала чай, бац! Дают им двухкомнатную квартиру, а Лека уже в положении, четвертый месяц.
Тогда дали трехкомнатную небольшую, тем более что Лека была общественно полезным элементом, то есть молодым детским врачом, причем участковым, хоть и без ступни, с протезом. Но Лека никогда не пользовалась костылем, никогда не жаловалась, и никто не обращал уже внимания на ее немного тяжеловатую походку, когда она таскалась по больному детскому населению вверх-вниз, часто без лифта, что делать, не у всех дома с удобствами, старый район.
Лека родила Петру девочку, потом мальчика. Заполнила трехкомнатную квартиру, как пчелиная матка улей, жизнь кипела, пироги пеклись, Петр поступил далее в аспирантуру, защитился, преподавал и т. д., всегда у него была отдельная комната, и всегда Лека была ему благодарна за то, что он взял ее безногую с чужим ребенком; она рассказала ему наконец, что однажды ей приснился сон, по земле течет кровь с молоком, а наутро она как раз торопилась с молоком к сыну и споткнулась прямо под трамвай, молоко пролилось.
Петра, кстати, раздражали общительный Лекин характер, бесконечная беготня по больным в выходные - это были дети друзей и родни, а Лека лечила все: поносы, инфекции, ОРЗ, ушибы головы и даже потничку, этот бич новорожденных.
Как бы в ответ на постоянные (и бессмысленные, ибо бесплатные, Лека денег не брала), на непрекращающиеся эти уходы по выходным Петр поступил в университет на психфак, на вечернее, и тоже стал уходить. Но дети росли нормально, дрались между собой, защищали друг друга во дворе, учились, рвали одежонку и ботинки, нужда была большая, что и говорить. Лека уже работала на трех работах, прихватывала и ночные дежурства - только чтобы обеспечить семью.
Причем вечером, когда он приходил, все было уже готово, она подавала на стол и только тогда ползла на дежурство. Это у них был уже обряд, она служила Петру, бесконечно благодарная.
Но эта бесконечная благодарность Леки сослужила ей такую службу, что, когда она умерла, все построенное такими усилиями семейное здание рухнуло, пчела-царица отлетела, и рой распался.
Лека умерла сравнительно молодой, только-только выйдя на пенсию и запланировав бегать по театрам и концертам, что не получилось у нее.
Одолел диабет. Диабет не согласуется с пирогами и макаронами, а чем же еще было кормить большое семейство при малых доходах - летнее варенье, пирожки, пышки. Лека кормила детей и мужа, гостей и соседей и ела сама, что делать, при диабете голод невыносим, и вот она держалась, отчаянно жила и не поддавалась болезни, топала на протезе и натопала себе несчастье, протез при диабете дал осложнение, кончившееся гангреной, все.
Вот что началось дальше, после мучений по больницам, когда отняли ноги, сначала одну, потом вторую, после похорон, поминок и отчаяния: Петр
же нился.
Он сказал детям честно, что это вовсе не минутное ослепление, что с этой женщиной он живет более десяти лет (в командировках - поняли дети), и она ему дорога, поскольку поддерживала его во все тяжелые времена (какие такие тяжелые времена, неясно - думали дети), тяжелые, оказалось, потому что любовь, с одной стороны, звала туда, а долг перед детьми не разрешал, несмотря на то, что вы уже взрослые.
- Ради вас, ради детей, я оставался с вашей мамой, ухаживал за полным инвалидом,- в этом роде высказался Петр, и опять дети тяжело задумались,хотя у меня и там растет ваша сестричка, ей десять лет!
То есть как гром с ясного неба! Сестричка!
И возникла ситуация, знакомая всем по пьесе "Гамлет", когда умер отец (мать в нашем случае), а мать (отец в данном случае), башмаков еще не износивши, совершает свадебный обряд.
Дети окоченели буквально. Один удар, смерть матери, тяжелейший, был озарен благородством любви и памяти. Как все ухаживали за ней! Но женитьба отца и его раскрывшаяся измена, наоборот, освещали все по-новому, даже эту смерть - освещали адским пламенем лжи и коварства.
Вот почему - догадывались эти, уже вполне взрослые, дети,- вот почему он был такой камень, а мы его любили, думая, что это он ради нас сдерживает свои эмоции любви и орет по каждому пустяку - для нашего же блага, для воспитания! И вот почему он, объясняя младшим математику, впадал в дикое раздражение при первом же вопросе, орал, если дети противоречили, а потом демонстративно заваливался спать.
Все то милое, над чем подшучивала мать, все это вырастало до размеров египетского сфинкса с уже готовой разрешиться загадкой. Камень не любил их? Камень нас не любил!
Дети еще больше растерялись, когда отец уехал, заколотив свою дверь здоровенным гвоздем, как бы нанеся древесной плоти рану.
Старший сын Котя, неродной, уже был женат, имелись дети, средняя дочь тоже вышла замуж, младший еще учился, но и у него была невеста с животом, на которой, кстати, он не хотел жениться.
И отец прочел ему наставление (успел прочесть до смерти Леки), когда сын возразил ему, что сам хочет возделывать свой сад: "Но чтобы в земле твоего сада не были закопаны трупы".
Так значительно сказал великий отец, у которого как раз в родном городе росла именно что незакопанная дочь десяти уже лет!
Короче, пал и этот удар на совершенно обезумевшую семью уже взрослых людей, они часто собирались одни, втроем, вроде были дела на могиле матери, потом они собирались и решали, что делать со страшным гвоздем в двери,
но тут отец благополучно выписался из квартиры, прислав дочери в конверте слова "будьте вы все прокляты", сильное изречение.
И тогда настал период исхода.
Лека по маме была еврейкой, и старший сын, придравшись к этому, уехал навсегда в Израиль, даже носил перед отъездом кипу и цитировал Тору без умолку, как бы сойдя с ума, всем талдычил не останавливаясь, не давая никому сказать словечка. Жена и дети с ним не поехали.
За ним тронулся и младший так и не женившийся брат, и они все время вызывают сестру, а она все не едет, но страшно жалеет и любит их, как бы став маленькой Лекой; братья там живут один при другом, не в силах расстаться, привыкшие к семейному теплу, и работа уже имеется, сданы экзамены, оба дисциплинированные и работящие, как мать и Петр, это он им втемяшил в головы законы жизни своими криками, явно. Мать тоже что-то в этом духе говорила, но более возвышенно: о добре и зле, о пользе и т. д.
Знала бы ты, мама, чем обернулось твое добро, думали дети.
В дни рождения братья подолгу говорят с сестрой и гостями, платя потом, видимо, большие деньги по счетам за телефон. Но не в день рождения отца, которого они не простили, новые Гамлеты.
Хотя в мире бывает и так, что дети дружат с новыми детьми, а прежние супруги остаются хорошими знакомыми и совместно обсуждают жизнь детей.
Но, видимо, очень глубоко впилась в их души еще в детстве какая-то заноза, боль, что отец пришел к ним незаслуженно с небес как святой, что он все кинул ради них, от всего отказался, что надо благодарить небеса за то, что отец все остается и остается с ними.
И он - вот что интересно - действительно все оставался и оставался с ними до самых похорон, не уезжал к той семье, предпочитал эту, хотя дети уже выросли, а жена представляла собой беспомощного инвалида.
Но именно это дети восприняли как самую изощренную подлость, как утаение камня за пазухой, как ложь; а ложь для взрослых детей самое невыносимое, оказывается. Отец притворялся!
Ну что же, семья действительно распалась по частям, отец далеко, сыновья совсем за линией горизонта, дочь здесь, младшие без отцов и без деда, словно была война, унесшая всех мужчин рода.
Но отец-то жив, несмотря на то что дети его не воспринимают, и вот он,
живой, живя рядом со своей новой семьей, живя в полном порядке, дочь растет, и жена пылинки с него сдувает (опять), он вдруг присылает письмо - и не домой дочери, и не сыновьям в огненно-солнечный Израиль, а посторонним людям, которые были десятки лет верными друзьями дома.
Это тоже семейная пара, где жена - художница. Художнице принадлежит
ав торство портрета Леки, где вся Лека видна как живая - яркое платье, черные пылающие глазки, крутой детский лоб и румяные щеки, все раздвинуто, сморщено улыбкой.
И вот муж Леки Петр почему-то пишет в порыве это письмо, и в этом письме содержится плод многолетних раздумий, что это был правильный портрет. Она там злобная! Сам портрет злобный и правдивый. Как его автор, кстати. То есть десять лет ждал и написал наконец ошеломляющую правду - смеялись знакомые и дети.
Чуть ниже этого муж Леки написал, что за десять лет ни строки! Никто! Дети ладно, они прокляты, но друзья? Или вы притворялись друзьями сомневается Петр теперь уже в них, в совершенно посторонней паре чужих ему людей, которые всегда приходили именно к Леке, поскольку именно с Лекой учился муж художницы.
И что это за странность, десять лет прошло, старику под семьдесят, что за думы одолевают этого гордого человека, если он хочет обидеть теперь и этих, посторонних людей, очень любивших Леку?
Может, теперь у него тоже распалась связь времен, то есть он начал сомневаться, как Гамлет, а вообще любил ли его кто-нибудь?
Дети, любили ли они его? Друзья? Жена (и новая жена)?
Вся жизнь, все счастливые совпадения, спасение старшего из пруда, страшные болезни младшего, чудная дочь, которой они гордились, говорит по-английски, как англичанка,- вся эта семейная связь, на которой держатся времена, что, она распалась?
И не думает ли он теперь, быть или не быть,- этот новый Гамлет в поисках выхода из своего положения: несправедливо обиженный, брошенный, преданный, может быть, он все пытается кому-то объяснить что-то, все пишет в уме письма, вероятно, так: деточки, дети мои, быть или не быть? Был я или не был?
Новые Гамлеты
В чем проблема Гамлета - в том, вероятно, что порвалась связь времен.
А что такое связь времен, как не связь отец - мать - ребенок?
Мы легкомысленно строим жизнь, надеемся на счастье, получаем это счастье, не подозревая о том, что дети воспримут наши поиски не иначе как предательство; и вот вам пример.
Леокадия, женщина без ноги (бежала с молоком, попала под трамвай), да к тому же еще и одинокая мать после самоубийства психически нездорового мужа, такое немыслимое обстоятельство, но и ими тоже полна наша жизнь,- эта Леокадия, мать с ребенком, ежеминутно как бы благодарила своего мужа Петра за то, что он женился на ней, он был взрослый студент, приехавший учиться в Москву, но его семья (молодая жена-студентка) с ним не поехала, и этот Петр, что в переводе значит "камень", оказался в чужом городе и в первое же воскресенье пошел проведать троюродную родню, среди которой и обретались в той же комнате молодая Лека плюс ее сынок Котя, Лека с Котей.
Там были непростые семейные связи, то есть умерший двоюродный дядя Петра был женат на матери Леки, Ираиде Соломоновне (сложные имена, проще тетя Ира), и вот эта Лека пришлась Петру сводной троюродной сестрой. Кроме Леки с Котей, в комнате жил еще троюродный настоящий братец, который появлялся только на выходные, и на эти же выходные приходил сбоку припека женатый камень Петр.
То есть как огурец, полный семян, такая получалась комнатка, Лека Котя, тетя Ира, брат и Петр: тут уже пироги, своя капустка, все домашнее, Котя прыгает по мужским коленям, трехлетка, то к дяде Вове, то к неродному дяде Петру, а женщины подают на стол.
Вова еще молодой, румянец пятнами, работает в почтовом ящике в Рузе под Москвой, в дальнейшем он исчезнет в Академгородке где-то на востоке страны, приедет только на похороны тети Иры и затем, стариком, на похороны Леки; Вова ушел из дома и пока что устроился в общежитии молодых специалистов, поскольку тут комната пятнадцать метров и трое человек без него.
Была еще одна комнатка у семьи, до войны, но сосед, по кличке Рыбник, подал на их отца заявление, что он враг народа, и отца забрали в 1937 году, и Рыбник занял их комнатушку, присовокупив к своей, а свою отдал первой жене. Отец вернулся в 1956 году и умирал у себя на пятнадцати метрах, а сосед Рыбник - вот причуда истории - спал с той стороны тонкой стенки и не спал ни единой ночи, реагируя на каждый стон и разговор, причем стуком в стену.
Такая была сложная советская жизнь, причем вскоре всю эту старинную монастырскую клопоморню должны были расселить, и Рыбник первым кинулся по инстанциям и съехал, страшный толстый старик с привычкой чистить сапоги под дверью Ираиды, задрав ногу на ее стол. Еще он был знаменит тем, что, выходя на кухню, говорил: "Горячо сыро не бывает",- и жрал неготовое прямо ложкой из кастрюли, и так и остался навеки в памяти испуганной Леки.
А Петр все ходил и ходил к родне по воскресеньям, шутил, кидал Котю под потолок, Лека радовалась, глядя на такую дружбу, но тут было одно обстоятельство в виде того самого расселения монастырского подворья: если бы Лека была замужем, она бы получила двухкомнатную квартиру, а так им с сыночком давали только однокомнатную.
Тут же Петр, услышав во второй раз такой шутливый разговор о поисках фиктивного жениха для Леки (Вова предлагал одного своего друга-хохла, бездомного лаборанта, который еще и деньги приплатит), сделал вполне конкретное предложение: давай мы поженимся, и тебе дадут двухкомнатную. Давай.
Все произошло как бы в шутку, но Петр быстро развелся, съездил домой к жене-студентке, застал ее в далеко зашедшем беременном состоянии с круглыми глазами, уже готовой родить Петровича-Петровну неведомо от кого, вот был бы номер - короче, Петр все это пресек разводом, все оформил, выписался и женился в Москве, причем тут же въехал на законном основании в пустующую комнатку Рыбника, сам пошел и оформил как расширение молодой семьи.
Лека туда-сюда топала на своем протезе, таскала пироги, пышки, заваривала чай, бац! Дают им двухкомнатную квартиру, а Лека уже в положении, четвертый месяц.
Тогда дали трехкомнатную небольшую, тем более что Лека была общественно полезным элементом, то есть молодым детским врачом, причем участковым, хоть и без ступни, с протезом. Но Лека никогда не пользовалась костылем, никогда не жаловалась, и никто не обращал уже внимания на ее немного тяжеловатую походку, когда она таскалась по больному детскому населению вверх-вниз, часто без лифта, что делать, не у всех дома с удобствами, старый район.
Лека родила Петру девочку, потом мальчика. Заполнила трехкомнатную квартиру, как пчелиная матка улей, жизнь кипела, пироги пеклись, Петр поступил далее в аспирантуру, защитился, преподавал и т. д., всегда у него была отдельная комната, и всегда Лека была ему благодарна за то, что он взял ее безногую с чужим ребенком; она рассказала ему наконец, что однажды ей приснился сон, по земле течет кровь с молоком, а наутро она как раз торопилась с молоком к сыну и споткнулась прямо под трамвай, молоко пролилось.
Петра, кстати, раздражали общительный Лекин характер, бесконечная беготня по больным в выходные - это были дети друзей и родни, а Лека лечила все: поносы, инфекции, ОРЗ, ушибы головы и даже потничку, этот бич новорожденных.
Как бы в ответ на постоянные (и бессмысленные, ибо бесплатные, Лека денег не брала), на непрекращающиеся эти уходы по выходным Петр поступил в университет на психфак, на вечернее, и тоже стал уходить. Но дети росли нормально, дрались между собой, защищали друг друга во дворе, учились, рвали одежонку и ботинки, нужда была большая, что и говорить. Лека уже работала на трех работах, прихватывала и ночные дежурства - только чтобы обеспечить семью.
Причем вечером, когда он приходил, все было уже готово, она подавала на стол и только тогда ползла на дежурство. Это у них был уже обряд, она служила Петру, бесконечно благодарная.
Но эта бесконечная благодарность Леки сослужила ей такую службу, что, когда она умерла, все построенное такими усилиями семейное здание рухнуло, пчела-царица отлетела, и рой распался.
Лека умерла сравнительно молодой, только-только выйдя на пенсию и запланировав бегать по театрам и концертам, что не получилось у нее.
Одолел диабет. Диабет не согласуется с пирогами и макаронами, а чем же еще было кормить большое семейство при малых доходах - летнее варенье, пирожки, пышки. Лека кормила детей и мужа, гостей и соседей и ела сама, что делать, при диабете голод невыносим, и вот она держалась, отчаянно жила и не поддавалась болезни, топала на протезе и натопала себе несчастье, протез при диабете дал осложнение, кончившееся гангреной, все.
Вот что началось дальше, после мучений по больницам, когда отняли ноги, сначала одну, потом вторую, после похорон, поминок и отчаяния: Петр
же нился.
Он сказал детям честно, что это вовсе не минутное ослепление, что с этой женщиной он живет более десяти лет (в командировках - поняли дети), и она ему дорога, поскольку поддерживала его во все тяжелые времена (какие такие тяжелые времена, неясно - думали дети), тяжелые, оказалось, потому что любовь, с одной стороны, звала туда, а долг перед детьми не разрешал, несмотря на то, что вы уже взрослые.
- Ради вас, ради детей, я оставался с вашей мамой, ухаживал за полным инвалидом,- в этом роде высказался Петр, и опять дети тяжело задумались,хотя у меня и там растет ваша сестричка, ей десять лет!
То есть как гром с ясного неба! Сестричка!
И возникла ситуация, знакомая всем по пьесе "Гамлет", когда умер отец (мать в нашем случае), а мать (отец в данном случае), башмаков еще не износивши, совершает свадебный обряд.
Дети окоченели буквально. Один удар, смерть матери, тяжелейший, был озарен благородством любви и памяти. Как все ухаживали за ней! Но женитьба отца и его раскрывшаяся измена, наоборот, освещали все по-новому, даже эту смерть - освещали адским пламенем лжи и коварства.
Вот почему - догадывались эти, уже вполне взрослые, дети,- вот почему он был такой камень, а мы его любили, думая, что это он ради нас сдерживает свои эмоции любви и орет по каждому пустяку - для нашего же блага, для воспитания! И вот почему он, объясняя младшим математику, впадал в дикое раздражение при первом же вопросе, орал, если дети противоречили, а потом демонстративно заваливался спать.
Все то милое, над чем подшучивала мать, все это вырастало до размеров египетского сфинкса с уже готовой разрешиться загадкой. Камень не любил их? Камень нас не любил!
Дети еще больше растерялись, когда отец уехал, заколотив свою дверь здоровенным гвоздем, как бы нанеся древесной плоти рану.
Старший сын Котя, неродной, уже был женат, имелись дети, средняя дочь тоже вышла замуж, младший еще учился, но и у него была невеста с животом, на которой, кстати, он не хотел жениться.
И отец прочел ему наставление (успел прочесть до смерти Леки), когда сын возразил ему, что сам хочет возделывать свой сад: "Но чтобы в земле твоего сада не были закопаны трупы".
Так значительно сказал великий отец, у которого как раз в родном городе росла именно что незакопанная дочь десяти уже лет!
Короче, пал и этот удар на совершенно обезумевшую семью уже взрослых людей, они часто собирались одни, втроем, вроде были дела на могиле матери, потом они собирались и решали, что делать со страшным гвоздем в двери,
но тут отец благополучно выписался из квартиры, прислав дочери в конверте слова "будьте вы все прокляты", сильное изречение.
И тогда настал период исхода.
Лека по маме была еврейкой, и старший сын, придравшись к этому, уехал навсегда в Израиль, даже носил перед отъездом кипу и цитировал Тору без умолку, как бы сойдя с ума, всем талдычил не останавливаясь, не давая никому сказать словечка. Жена и дети с ним не поехали.
За ним тронулся и младший так и не женившийся брат, и они все время вызывают сестру, а она все не едет, но страшно жалеет и любит их, как бы став маленькой Лекой; братья там живут один при другом, не в силах расстаться, привыкшие к семейному теплу, и работа уже имеется, сданы экзамены, оба дисциплинированные и работящие, как мать и Петр, это он им втемяшил в головы законы жизни своими криками, явно. Мать тоже что-то в этом духе говорила, но более возвышенно: о добре и зле, о пользе и т. д.
Знала бы ты, мама, чем обернулось твое добро, думали дети.
В дни рождения братья подолгу говорят с сестрой и гостями, платя потом, видимо, большие деньги по счетам за телефон. Но не в день рождения отца, которого они не простили, новые Гамлеты.
Хотя в мире бывает и так, что дети дружат с новыми детьми, а прежние супруги остаются хорошими знакомыми и совместно обсуждают жизнь детей.
Но, видимо, очень глубоко впилась в их души еще в детстве какая-то заноза, боль, что отец пришел к ним незаслуженно с небес как святой, что он все кинул ради них, от всего отказался, что надо благодарить небеса за то, что отец все остается и остается с ними.
И он - вот что интересно - действительно все оставался и оставался с ними до самых похорон, не уезжал к той семье, предпочитал эту, хотя дети уже выросли, а жена представляла собой беспомощного инвалида.
Но именно это дети восприняли как самую изощренную подлость, как утаение камня за пазухой, как ложь; а ложь для взрослых детей самое невыносимое, оказывается. Отец притворялся!
Ну что же, семья действительно распалась по частям, отец далеко, сыновья совсем за линией горизонта, дочь здесь, младшие без отцов и без деда, словно была война, унесшая всех мужчин рода.
Но отец-то жив, несмотря на то что дети его не воспринимают, и вот он,
живой, живя рядом со своей новой семьей, живя в полном порядке, дочь растет, и жена пылинки с него сдувает (опять), он вдруг присылает письмо - и не домой дочери, и не сыновьям в огненно-солнечный Израиль, а посторонним людям, которые были десятки лет верными друзьями дома.
Это тоже семейная пара, где жена - художница. Художнице принадлежит
ав торство портрета Леки, где вся Лека видна как живая - яркое платье, черные пылающие глазки, крутой детский лоб и румяные щеки, все раздвинуто, сморщено улыбкой.
И вот муж Леки Петр почему-то пишет в порыве это письмо, и в этом письме содержится плод многолетних раздумий, что это был правильный портрет. Она там злобная! Сам портрет злобный и правдивый. Как его автор, кстати. То есть десять лет ждал и написал наконец ошеломляющую правду - смеялись знакомые и дети.
Чуть ниже этого муж Леки написал, что за десять лет ни строки! Никто! Дети ладно, они прокляты, но друзья? Или вы притворялись друзьями сомневается Петр теперь уже в них, в совершенно посторонней паре чужих ему людей, которые всегда приходили именно к Леке, поскольку именно с Лекой учился муж художницы.
И что это за странность, десять лет прошло, старику под семьдесят, что за думы одолевают этого гордого человека, если он хочет обидеть теперь и этих, посторонних людей, очень любивших Леку?
Может, теперь у него тоже распалась связь времен, то есть он начал сомневаться, как Гамлет, а вообще любил ли его кто-нибудь?
Дети, любили ли они его? Друзья? Жена (и новая жена)?
Вся жизнь, все счастливые совпадения, спасение старшего из пруда, страшные болезни младшего, чудная дочь, которой они гордились, говорит по-английски, как англичанка,- вся эта семейная связь, на которой держатся времена, что, она распалась?
И не думает ли он теперь, быть или не быть,- этот новый Гамлет в поисках выхода из своего положения: несправедливо обиженный, брошенный, преданный, может быть, он все пытается кому-то объяснить что-то, все пишет в уме письма, вероятно, так: деточки, дети мои, быть или не быть? Был я или не был?