----------------------------------------------------------------------------
Перевод А. Ливерганта
Thomas Love Peacock. Nightmare Abbey. Gryll Grange
Томас Лав Пикок. Аббатство Кошмаров. Усадьба Грилла
Серия "Литературные памятники"
Издание подготовили: Е. Ю. Гениева, А. Я. Ливергант, Е. А. Суриц
М., "Наука", 1988
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
В очередном номере мы намереваемся познакомить читателя с французским
прозаиком Поль де Коком {1}, количество произведений которого за пятнадцать
лет составило семьдесят семь томов и продолжает неизменно расти, с каждым
годом пользуясь ничуть не меньшим, если не большим, спросом. Однако, прежде
чем говорить о самом Поль де Коке, следует сказать несколько слов об
одном-двух его предшественниках в этой области литературы.
Поль де Кок является законным наследником Пиго Лебрена {2} и, хотя он,
как и его предшественник, un ecrivain un peu leste {несколько фривольный
писатель (фр.).}, его сочинения из всех современных французских романов
пользуются наибольшим успехом у английского светского читателя. Однако в
известном смысле он может восприниматься прямой противоположностью своему
предшественнику. Начало писательского пути Пиго Лебрена совпало с началом
Французской революции; на многих его произведениях сказываются политические
перемены, его книги наполнены событиями той эпохи, поступки его героев и
героинь тесно переплетены с великими событиями, происходящими вокруг них; мы
живем вместе с живыми свидетелями и участниками Конституционной Ассамблеи,
Учредительного Собрания, Национального Конвента, Директории, свидетелями и
участниками периода Консульства и Империи. Политические и религиозные
пристрастия автора всегда на поверхности, - он ничуть не скрывает своей
откровенной неприязни к духовенству и тирании. Во времена Империи Лебрен
предусмотрительно умерил пыл политических высказываний, ничуть не
поступившись при этом своими откровенно антиклерикальными убеждениями. В
сочинениях Поль де Кока еще можно подчас встретить некоторый намек на
теологические суждения, но никак не политические; его литературная эпоха
отмечена не политическими событиями и мнениями, а чистым нравописательством.
Из его текста косвенным образом следует, что какое-то правительство
существует, но автору правительство нужно лишь за тем, чтобы у героя или
одного из его друзей было une petite place dans l'administration {скромное
место в правительственном учреждении (фр.).}; остается совершенно
неизвестным, кто стоит во главе этого правительства - президент, консул,
король или император. Воскресные поездки за город парижан - деревенские
танцы и вечерние увеселения - отмечены резко отрицательным отношением к сэру
Эндрю Агню {3}, однако священнослужители, которые занимают столь заметное
место среди буффонов Пиго Лебрена, как, впрочем, и во всей французской
комической традиции, начиная с фаблио двенадцатого века и вплоть до романов
эпохи Реставрации, у Поль де Кока не выведены ни с плохой, ни с хорошей
стороны. Иными словами, Церковь и Государство, которые всегда присутствовали
на переднем плане картин Пиго Лебрена, едва угадываются в далекой
перспективе на полотнах Поль де Кока.
Мы не беремся в настоящее время судить, явилась ли постоянная цепь
разочарований, которым подвергались друзья свободы усилиями Робеспьера,
Наполеона, Бурбонов и Луи Филиппа, той преградой, о которую разбились благие
надежды первых дней революции, сменившись скептическим безразличием к ее
дальнейшей судьбе у большинства читателей. Пока что следует лишь отметить,
что два писателя, у которых столько общего, убеждения которых, видимо,
сходны (второй, кстати сказать, ничуть не менее либерален, чем первый),
отличаются друг от друга самым кардинальным образом; и это тем более
примечательно, что, хотя среди предшествовавших им писателей не было ни
одного, кто бы в таком изобилии сочинял комические романы, все произведения
подобного рода (во всяком случае, лучшие из них), появившиеся до революции,
заключали в себе авторскую позицию, выраженную самым откровенным и
недвусмысленным образом.
Что же касается способа выражения авторской позиции, то существуют два
совершенно отличных друг от друга вида комических произведении: в одном
персонажи представляют собой абстракции, олицетворение авторских взглядов,
которые и являются первоосновой произведения; в другом персонажи - это
индивидуальности, а события, происходящие в романе, носят реальный характер,
уподобляясь жизненным коллизиям; как бы ни бросались в глаза взгляды автора,
они проявляются лишь опосредованно. К первому типу комических произведений
можно отнести книги Аристофана, Петрония, Рабле, Свифта и Вольтера; ко
второму - Генри Филдинга за исключением, пожалуй, его "Джонатана Уайльдера",
в котором счастливо совмещаются оба типа, ибо Джонатан и его компания - это
одновременно абстракции и индивидуальности. Джонатан - король воров и
олицетворение зануды и ханжи в одном лице.
Ко второму типу комических романов относятся и сочинения Пиго Лебрена.
Его герои и героини совершенно живые люди, которые сообразуются со взглядами
своего времени, как и свойственно простым смертным, и жизнь которых
подчинена рутине каждодневного существования. Его сюжетные ходы и герои
могут зачастую показаться надуманными, но надуманность эта - лишь следствие
бурной фантазии автора; в ней нет ничего от гипербол Рабле, строго
подчиненных авторскому замыслу. Рабле, один из самых умных, образованных, к
тому же остроумнейших людей, рядился в пестрые одежды всесильного
придворного шута, чтобы иметь возможность скрывать горькую истину под
покровом простодушного фиглярства.
Рабле во многом под стать и его современник Бертран де Вервиль {4},
который хотя и выводит Frostibus, Lieutenant-General de tous les diables
{Фростибуса, генерал-лейтенанта всех чертей (фр.).}, обращаясь к Лютеру с
необычайно напыщенным посланием, в котором величает его не иначе как
Monsieur de l'autre monde {господин из потустороннего мира (фр.).}, был
далеко не самым ярым противником Реформации.
На наш взгляд, было бы небезынтересно и забавно проследить развитие
французских комических произведений с точки зрения их воздействия на
общественное мнение с двенадцатого века и до революции и показать, насколько
велика роль этого непритязательного литературного жанра, имеющего во Франции
многовековую историю развития, в формировании отрицательного отношения к
обманам и злоупотреблениям, против которых выступали все те, кто преданно
служил делу Реформации, а также делу других общественных перемен, за
Реформацией последовавших, вплоть до настоящего времени. Даже если, что
часто случается, эгоизм и бесчестие многих сподвижников превращают триумф
правого дела в источник еще большего беззакония, чем то, что было повержено
торжеством справедливости; даже если заодно со злом пострадало добро и
растоптанные было корни порока проросли вновь, между тем как зачатки
добродетели сгнили на корню; даже если свержение религиозной тирании явилось
предлогом для общественного разбоя; даже если крах одного вида
государственного обмана влечет за собой расцвет новой разновидности
политического шаманства; даже если прекращение общественных разногласий
становится основой для возникновения военного деспотизма {Lepidi atque
Antonii arma in Augustum cessere: qui cuncta, discordiis civilibus fessa
nomine principle, sub imperio acceptit. - Tacitus, Ann. 1. [Оружие Лепида и
Антония перешло к Августу, который под именем принцепса принял под свою
власть истомленное гражданскими распрями государство. - Тацит. Анналы I]
Пресыщенность общественными разногласиями привела к деспотиям Августа,
Кромвеля, Наполеона. (Примеч. автора).}; даже если то, что в конечном счете
обеспечило достижение искомой цели, нивелируется, ибо, увлекшись решением
первоочередной задачи, пренебрегли побочными потерями (если только можно
было бы счесть, сколько сил, знаний и чести потрачено впустую, дебит стоил
бы кредита); даже если принципы, которым честно следовали, заклеймили бы как
неотъемлемую причину последствий, к ним отношения не имеющих, последствий,
которые не могли предусмотреть сторонники этих принципов; даже если те, кто
был до конца предан своему делу, стали одними из первых жертв своей
собственной победы, истинный смысл которой оказался извращенным, - мы тем не
менее обнаружим, что, во-первых, всякая последующая победа, пусть даже и
переродившаяся в своих непосредственных целях, это всегда шаг вперед на
пути, предначертанном первыми деятелями Реформации, ратовавшими за свободу
совести и за свободу веры, и что, во-вторых, комическая литература не только
явилась существенным вкладом при достижении этих целей, но самые знаменитые
авторы комических сочинений зачастую являли собой поразительный пример
политической честности и героического самопожертвования. Разумеется, в
данном случае речь идет лишь о создателях комических сочинений высшего
образца, когда для изобличения порока автор вскрывает изначально присущую
этому пороку абсурдность, а не подменяет ее внешними смехотворными
атрибутами, облачая порок в шутовской наряд с чужого плеча, или, как
выражался честный Основа, водружая на него ослиную голову {5}.
В первом случае насмешка как органичное развитие смешного ab intra
{изнутри (лат.).} суть проявление истинности, однако во втором случае
насмешка, представляющая собой внешнее приложение смешного - ab extra
{снаружи (лат.).}, - есть лишь проявление мошенничества сочинителя. В первом
случае насмешка не является самоцелью - она естественна и самопроизвольна и,
как в повестях Вольтера, вытекает из повествования; напротив, отличительное
свойство насмешки второго типа определяется нарочитой предрасположенностью
автора прослыть язвительным и остроумным. К писателям этого типа как нельзя
более точно приложима аксиома homines derisores civitatem perdunt
{насмешники теряют государство (лат.).}. Зато комическим сочинениям первого
типа в равной мере свойственны неподдельная любовь к истине и глубокое в нее
проникновение. Правда, неподдельная любовь к истине может вполне сочетаться
с неспособностью раскрыть ее, равно как и глубокому в нее проникновению
может сопутствовать желание извратить ее. Совмещение этих достоинств редко,
и тем более редко их сочетание с тем удивительным сплавом природного дара и
благоприобретенного навыка, какое входит в понятие комического гения.
Мы еще вернемся впоследствии к еще только намеченной теме нашего
изыскания, однако, для того чтобы заняться им с подобающей тщательностью,
потребуется несравненно больше времени, чем может показаться тем, кто не
углубляется в специальное исследование de rebus ludicris {об искусстве
комического (лат.).}. Наша нынешняя задача представляется гораздо более
ограниченной.
Из произведений последователей Рабле "Le Compere Mathieu" {"Кум Матье"
{6} (фр.).} - одно из самых замечательных; его отличает стремление
критически переосмыслить господствующие идеи эпохи; вместе с тем остается
совершенно неясным, как имел в виду Дюлоран, автор этого разоблачения,
распорядиться своей победой. Он сам был духовным лицом, однако родная
церковь настолько невысоко оценила его труды, что заключила его на несколько
лет в монастырскую тюрьму, где у него было довольно времени, чтобы
хорошенько поразмыслить о том, насколько прав был им же выдуманный герой,
который вознамерился навсегда оставить страну, где католичество было
господствующей религией. Приведем несколько отрывков из этого сочинения,
которое, насколько нам известно, никогда прежде не переводилось <...>.
* * *
[В связи с последней цитатой Пикок замечает:] "Эта сцена, возможно,
покажется несколько outre {преувеличенной (фр.).}; впрочем, многие сюжетные
ходы в произведениях Пиго Лебрена отличаются нарочитостью, которую
английский читатель, очевидно, сочтет неестественной, но никак не читатель
французский. Создается впечатление, что общественные катаклизмы во Франции
вообще не преследуют иной цели, как создание coup de theatre {неожиданной
развязки (фр.).}. Когда Луве разоблачал Робеспьера {7}, он добился нужного
ему coup de theatre; свое дело он посчитал сделанным и, вместо того чтобы
довести его до конца, отправился домой ужинать и пировал в кругу своих
единомышленников, пока не был вынужден, последовав дружескому
предостережению, прекратить беседу и скрыться, спасаясь от смерти. Когда
после всех безумных перипетий Луи Филипп и Лафайет стиснули друг друга в
объятиях на балконе, сначала раздалось: "Отныне наша конституция
справедлива" - и вслед затем: "Это - лучшая из республик" {Возможно, слова
воспроизведены и неточно, но сама сцена не подлежит сомнению. (Примеч.
автора).}. Это тоже был своего рода coup de theatre, причем не
преднамеренная, а истинная развязка трагикомедии "трех славных дней". Под
громовые раскаты Vive Louis Philippe! Vive Lafayette! Vive la Charte! {Да
здравствует Луи Филипп! Да здравствует Лафайет! Да здравствует хартия!
(фр.).} занавес упал, скрыв застывших на балконе вождей от ликующей толпы
зрителей, которые вскоре, к своему удивлению, обнаружили, что этот самый
coup de theatre свел на нет все результаты их многотрудных свершений.
Французская революция завершилась наподобие пекинской, когда народ славил Хо
Фума, который сел им на голову вместо Фум Хо. Конституция оказалась ложью, а
"лучшая из республик" - провозвестницей гнуснейшей из тираний.
История Французской революции - это история coups de theatre, которые
создавались пусть с бессознательным и непринужденным, но вместе с тем и с
упрямым интересом к массовым сценам, костюмам и декорациям. Самые
впечатляющие и мощные средства приводят к самым жалким и фарсовым развязкам.
Mon oncle Thomas {Мой дядя Тома {8} (фр.).}, который крушит batterie de
cuisine {кухонную утварь (фр.).}, громит ее раскаленной кочергой, убивает
несколько десятков человек и разрубает своего тестя с головы до пят крышкой
от котла для варки рыбы с единственной целью выпрыгнуть невредимым из окна,
а также и сам автор, который хоронит живьем вышеупомянутого дядюшку на
тридцать лет в монастырскую vade in pace {букв.: иди с миром; здесь: келью
(лат.).}, чтобы продемонстрировать смертельную ненависть своего героя к
монашеской братии; неожиданное появление героя в дни террора у своих
родственников, считавших его давно погибшим, с ушами капуцинов на поясе, -
все это суть удачно схваченное несоответствие средств и цели в духе реальных
фактов того времени, а также времен Трех Славных Дней, когда целью конфликта
была свобода печати, а решающим средством, избранным победителями для
достижения этой цели, стал Луи Филипп и клика разглагольствующих депутатов,
которые, попрятавшись при первых же выстрелах революции, теперь вылезли из
своих укромных местечек, дабы возвестить о начале боя, давно выигранного, и
которые, осмотрительно укрывшись от революционной бури, извращают теперь -
задним числом - ее смысл.
В основу настоящего издания в части, касающейся романов Томаса Лава
Пикока, положен текст наиболее полного на сегодняшний день и компетентного с
точки зрения аппарата десятитомного собрания сочинений писателя под ред. X.
Ф. Д. Бретт-Смита и С. Е. Джонса, вышедшего в Лондоне ограниченным тиражом в
675 экземпляров в 1924-1934 гг. (Халлифордовское собрание сочинений)
{Peacock Thomas Love. The Works: In 10 vols / Ed. by H. F. B. Brett-Smith,
a. C. E. Jones. L.; N. Y., 1924-1934. (Halliford edition).}. Составитель и
переводчики также пользовались двухтомным собранием "Романы Томаса Лава
Пикока" под ред. Дэвида Гарнетта {Peacock Thomas Love. The novels: In 2 vol.
/ Ed. with Introd. and Notes by D. Garnett. L.; Rupert Hart Davis, 1948.}, в
котором были сделаны некоторые текстологические уточнения, а также
усовершенствован аппарат.
Что касается эссеистического наследия Пикока, здесь за основу взят
текст издания "Томас Лав Пикок: воспоминания, эссе, рецензии" под ред.
Хауворда Миллза {Peacock Thomas Love. Memoirs of Shelley and Other Essays
and Reviews / Ed. by H. Mills. L.; Rupert Hart Davis, 1970. 240 p.}, которое
является первым полным собранием нехудожественной прозы писателя.
Стихотворения Пикока, данные в разделе "Приложения", взяты из
Халлифордовского собрания сочинений писателя.
Расположения эпиграфов и сносок сохранены, как в рукописях Пикока.
Примечания к тексту, принадлежащие Пикоку, помечены - "Примеч. автора".
Поэтические переводы, включенные в тексты повестей и эссе, кроме особо
оговоренных случаев, выполнены С. Бычковым. Некоторые переводы Шекспира,
Мильтона, Попа выполнены Е. Суриц.
Переводы античных авторов, строки которых составили эпиграфы, особенно
в повести "Усадьба Грилла", даны в переводе не с подлинника, но с
английского, поскольку английский перевод выполнен Пикоком. Исключение
составили те случаи, когда к переводу авторов, цитируемых Пикоком,
обращались такие переводчики, как В. А. Жуковский, Н. И. Гнедич, В. Иванов,
С. В. Шервинский, С. А. Ошеров, М. Л. Гаспаров, Б. И. Ярхо.
Статья впервые напечатана в "Лондон ревью" в октябре 1836 г.
1 ...с французским прозаиком Поль де Коком... - Поль Шарль де Кок
(1793-1871) - плодовитый романист, комедиограф; успехом пользовались его
романы со сложной, запутанной интригой. Для них характерны комические
похождения героев - молодых повес и старых шулеров в мещанском мирке
сентиментальных гризеток, торговок и ремесленников. Имя Паль де Кока
рассматривалось по традиции как нарицательное для обозначения "фривольной"
литературы. По отзыву Белинского, Поль де Кок "не поэт, не художник, но
талантливый рассказчик, даровитый сказочник".
2 ...наследником Пиго Лебрена...- Пиго Лебрен (1753-1835) - французский
писатель, автор легких романов.
3 ...отмечены резко отрицательным отношением к сэру Эндрю Агню... -
Эндрю Агню (1793-1849), английский баронет, видный религиозный деятель, один
из основателей закона о "помнящих день субботний", противник светских
развлечений (спектаклей, спортивных игр, чтения книг недуховного содержания
и т. д.) в воскресные дни.
4 Бертран де Вервиль - прав. Бероальд де Вервиль (1556-1628),
французский писатель, один из самых образованных людей своего времени; язык
его произведений красочен и колоритен.
5 ...или, как выражался честный Основа, водружая на него ослиную
голову. - Ср.; Шекспир. Сон в летнюю ночь.
Рыло: "Ох, Основа! Тебя подменили! Что это я на тебе вижу? Основа: Чего
тебе видеть, кроме собственной ослиной головы" (Акт 3. Сц. 1. Пер. Т.
Щепкиной-Куперник).
6 "Кум Матье" - "Кум Матье, или Превратности человеческого ума" (1766)
- роман французского писателя, монаха Анри Жозефа Дюлорана (1719-1793),
автора антирелигиозных поэм, романов и философских очерков. Пафос отрицания
был столь выражен в сочинениях Дюлорана, что он был схвачен церковными
властями и осужден на заключение в монастырскую тюрьму.
7 Когда Луве разоблачал Робеспьера... - Жан Батист Луве де Кувре
(1760-1797) - французский писатель и политический деятель. Автор
многотомного романа "Любовные похождения кавалера де Фобласа", рисующего
картину разложения нравов дворянского общества накануне Французской
буржуазной революции конца XVIII в. В годы революции Луве де Кувре был
членом Законодательного собрания и Конвента, где примкнул к жирондистам,
выпускал газету-плакат, содержащую резкие выпады против якобинской
диктатуры, якобинцев и особенно против Робеспьера. Во время якобинской
диктатуры скрывался в провинции. Автор мемуаров "Несколько замечаний для
истории и рассказ о моих злоключениях после 31 мая 1753" (1795).
8 ... мой дядя Тома... - Видимо, герой Дюлорана.
Е. Гениева
Перевод А. Ливерганта
Thomas Love Peacock. Nightmare Abbey. Gryll Grange
Томас Лав Пикок. Аббатство Кошмаров. Усадьба Грилла
Серия "Литературные памятники"
Издание подготовили: Е. Ю. Гениева, А. Я. Ливергант, Е. А. Суриц
М., "Наука", 1988
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
В очередном номере мы намереваемся познакомить читателя с французским
прозаиком Поль де Коком {1}, количество произведений которого за пятнадцать
лет составило семьдесят семь томов и продолжает неизменно расти, с каждым
годом пользуясь ничуть не меньшим, если не большим, спросом. Однако, прежде
чем говорить о самом Поль де Коке, следует сказать несколько слов об
одном-двух его предшественниках в этой области литературы.
Поль де Кок является законным наследником Пиго Лебрена {2} и, хотя он,
как и его предшественник, un ecrivain un peu leste {несколько фривольный
писатель (фр.).}, его сочинения из всех современных французских романов
пользуются наибольшим успехом у английского светского читателя. Однако в
известном смысле он может восприниматься прямой противоположностью своему
предшественнику. Начало писательского пути Пиго Лебрена совпало с началом
Французской революции; на многих его произведениях сказываются политические
перемены, его книги наполнены событиями той эпохи, поступки его героев и
героинь тесно переплетены с великими событиями, происходящими вокруг них; мы
живем вместе с живыми свидетелями и участниками Конституционной Ассамблеи,
Учредительного Собрания, Национального Конвента, Директории, свидетелями и
участниками периода Консульства и Империи. Политические и религиозные
пристрастия автора всегда на поверхности, - он ничуть не скрывает своей
откровенной неприязни к духовенству и тирании. Во времена Империи Лебрен
предусмотрительно умерил пыл политических высказываний, ничуть не
поступившись при этом своими откровенно антиклерикальными убеждениями. В
сочинениях Поль де Кока еще можно подчас встретить некоторый намек на
теологические суждения, но никак не политические; его литературная эпоха
отмечена не политическими событиями и мнениями, а чистым нравописательством.
Из его текста косвенным образом следует, что какое-то правительство
существует, но автору правительство нужно лишь за тем, чтобы у героя или
одного из его друзей было une petite place dans l'administration {скромное
место в правительственном учреждении (фр.).}; остается совершенно
неизвестным, кто стоит во главе этого правительства - президент, консул,
король или император. Воскресные поездки за город парижан - деревенские
танцы и вечерние увеселения - отмечены резко отрицательным отношением к сэру
Эндрю Агню {3}, однако священнослужители, которые занимают столь заметное
место среди буффонов Пиго Лебрена, как, впрочем, и во всей французской
комической традиции, начиная с фаблио двенадцатого века и вплоть до романов
эпохи Реставрации, у Поль де Кока не выведены ни с плохой, ни с хорошей
стороны. Иными словами, Церковь и Государство, которые всегда присутствовали
на переднем плане картин Пиго Лебрена, едва угадываются в далекой
перспективе на полотнах Поль де Кока.
Мы не беремся в настоящее время судить, явилась ли постоянная цепь
разочарований, которым подвергались друзья свободы усилиями Робеспьера,
Наполеона, Бурбонов и Луи Филиппа, той преградой, о которую разбились благие
надежды первых дней революции, сменившись скептическим безразличием к ее
дальнейшей судьбе у большинства читателей. Пока что следует лишь отметить,
что два писателя, у которых столько общего, убеждения которых, видимо,
сходны (второй, кстати сказать, ничуть не менее либерален, чем первый),
отличаются друг от друга самым кардинальным образом; и это тем более
примечательно, что, хотя среди предшествовавших им писателей не было ни
одного, кто бы в таком изобилии сочинял комические романы, все произведения
подобного рода (во всяком случае, лучшие из них), появившиеся до революции,
заключали в себе авторскую позицию, выраженную самым откровенным и
недвусмысленным образом.
Что же касается способа выражения авторской позиции, то существуют два
совершенно отличных друг от друга вида комических произведении: в одном
персонажи представляют собой абстракции, олицетворение авторских взглядов,
которые и являются первоосновой произведения; в другом персонажи - это
индивидуальности, а события, происходящие в романе, носят реальный характер,
уподобляясь жизненным коллизиям; как бы ни бросались в глаза взгляды автора,
они проявляются лишь опосредованно. К первому типу комических произведений
можно отнести книги Аристофана, Петрония, Рабле, Свифта и Вольтера; ко
второму - Генри Филдинга за исключением, пожалуй, его "Джонатана Уайльдера",
в котором счастливо совмещаются оба типа, ибо Джонатан и его компания - это
одновременно абстракции и индивидуальности. Джонатан - король воров и
олицетворение зануды и ханжи в одном лице.
Ко второму типу комических романов относятся и сочинения Пиго Лебрена.
Его герои и героини совершенно живые люди, которые сообразуются со взглядами
своего времени, как и свойственно простым смертным, и жизнь которых
подчинена рутине каждодневного существования. Его сюжетные ходы и герои
могут зачастую показаться надуманными, но надуманность эта - лишь следствие
бурной фантазии автора; в ней нет ничего от гипербол Рабле, строго
подчиненных авторскому замыслу. Рабле, один из самых умных, образованных, к
тому же остроумнейших людей, рядился в пестрые одежды всесильного
придворного шута, чтобы иметь возможность скрывать горькую истину под
покровом простодушного фиглярства.
Рабле во многом под стать и его современник Бертран де Вервиль {4},
который хотя и выводит Frostibus, Lieutenant-General de tous les diables
{Фростибуса, генерал-лейтенанта всех чертей (фр.).}, обращаясь к Лютеру с
необычайно напыщенным посланием, в котором величает его не иначе как
Monsieur de l'autre monde {господин из потустороннего мира (фр.).}, был
далеко не самым ярым противником Реформации.
На наш взгляд, было бы небезынтересно и забавно проследить развитие
французских комических произведений с точки зрения их воздействия на
общественное мнение с двенадцатого века и до революции и показать, насколько
велика роль этого непритязательного литературного жанра, имеющего во Франции
многовековую историю развития, в формировании отрицательного отношения к
обманам и злоупотреблениям, против которых выступали все те, кто преданно
служил делу Реформации, а также делу других общественных перемен, за
Реформацией последовавших, вплоть до настоящего времени. Даже если, что
часто случается, эгоизм и бесчестие многих сподвижников превращают триумф
правого дела в источник еще большего беззакония, чем то, что было повержено
торжеством справедливости; даже если заодно со злом пострадало добро и
растоптанные было корни порока проросли вновь, между тем как зачатки
добродетели сгнили на корню; даже если свержение религиозной тирании явилось
предлогом для общественного разбоя; даже если крах одного вида
государственного обмана влечет за собой расцвет новой разновидности
политического шаманства; даже если прекращение общественных разногласий
становится основой для возникновения военного деспотизма {Lepidi atque
Antonii arma in Augustum cessere: qui cuncta, discordiis civilibus fessa
nomine principle, sub imperio acceptit. - Tacitus, Ann. 1. [Оружие Лепида и
Антония перешло к Августу, который под именем принцепса принял под свою
власть истомленное гражданскими распрями государство. - Тацит. Анналы I]
Пресыщенность общественными разногласиями привела к деспотиям Августа,
Кромвеля, Наполеона. (Примеч. автора).}; даже если то, что в конечном счете
обеспечило достижение искомой цели, нивелируется, ибо, увлекшись решением
первоочередной задачи, пренебрегли побочными потерями (если только можно
было бы счесть, сколько сил, знаний и чести потрачено впустую, дебит стоил
бы кредита); даже если принципы, которым честно следовали, заклеймили бы как
неотъемлемую причину последствий, к ним отношения не имеющих, последствий,
которые не могли предусмотреть сторонники этих принципов; даже если те, кто
был до конца предан своему делу, стали одними из первых жертв своей
собственной победы, истинный смысл которой оказался извращенным, - мы тем не
менее обнаружим, что, во-первых, всякая последующая победа, пусть даже и
переродившаяся в своих непосредственных целях, это всегда шаг вперед на
пути, предначертанном первыми деятелями Реформации, ратовавшими за свободу
совести и за свободу веры, и что, во-вторых, комическая литература не только
явилась существенным вкладом при достижении этих целей, но самые знаменитые
авторы комических сочинений зачастую являли собой поразительный пример
политической честности и героического самопожертвования. Разумеется, в
данном случае речь идет лишь о создателях комических сочинений высшего
образца, когда для изобличения порока автор вскрывает изначально присущую
этому пороку абсурдность, а не подменяет ее внешними смехотворными
атрибутами, облачая порок в шутовской наряд с чужого плеча, или, как
выражался честный Основа, водружая на него ослиную голову {5}.
В первом случае насмешка как органичное развитие смешного ab intra
{изнутри (лат.).} суть проявление истинности, однако во втором случае
насмешка, представляющая собой внешнее приложение смешного - ab extra
{снаружи (лат.).}, - есть лишь проявление мошенничества сочинителя. В первом
случае насмешка не является самоцелью - она естественна и самопроизвольна и,
как в повестях Вольтера, вытекает из повествования; напротив, отличительное
свойство насмешки второго типа определяется нарочитой предрасположенностью
автора прослыть язвительным и остроумным. К писателям этого типа как нельзя
более точно приложима аксиома homines derisores civitatem perdunt
{насмешники теряют государство (лат.).}. Зато комическим сочинениям первого
типа в равной мере свойственны неподдельная любовь к истине и глубокое в нее
проникновение. Правда, неподдельная любовь к истине может вполне сочетаться
с неспособностью раскрыть ее, равно как и глубокому в нее проникновению
может сопутствовать желание извратить ее. Совмещение этих достоинств редко,
и тем более редко их сочетание с тем удивительным сплавом природного дара и
благоприобретенного навыка, какое входит в понятие комического гения.
Мы еще вернемся впоследствии к еще только намеченной теме нашего
изыскания, однако, для того чтобы заняться им с подобающей тщательностью,
потребуется несравненно больше времени, чем может показаться тем, кто не
углубляется в специальное исследование de rebus ludicris {об искусстве
комического (лат.).}. Наша нынешняя задача представляется гораздо более
ограниченной.
Из произведений последователей Рабле "Le Compere Mathieu" {"Кум Матье"
{6} (фр.).} - одно из самых замечательных; его отличает стремление
критически переосмыслить господствующие идеи эпохи; вместе с тем остается
совершенно неясным, как имел в виду Дюлоран, автор этого разоблачения,
распорядиться своей победой. Он сам был духовным лицом, однако родная
церковь настолько невысоко оценила его труды, что заключила его на несколько
лет в монастырскую тюрьму, где у него было довольно времени, чтобы
хорошенько поразмыслить о том, насколько прав был им же выдуманный герой,
который вознамерился навсегда оставить страну, где католичество было
господствующей религией. Приведем несколько отрывков из этого сочинения,
которое, насколько нам известно, никогда прежде не переводилось <...>.
* * *
[В связи с последней цитатой Пикок замечает:] "Эта сцена, возможно,
покажется несколько outre {преувеличенной (фр.).}; впрочем, многие сюжетные
ходы в произведениях Пиго Лебрена отличаются нарочитостью, которую
английский читатель, очевидно, сочтет неестественной, но никак не читатель
французский. Создается впечатление, что общественные катаклизмы во Франции
вообще не преследуют иной цели, как создание coup de theatre {неожиданной
развязки (фр.).}. Когда Луве разоблачал Робеспьера {7}, он добился нужного
ему coup de theatre; свое дело он посчитал сделанным и, вместо того чтобы
довести его до конца, отправился домой ужинать и пировал в кругу своих
единомышленников, пока не был вынужден, последовав дружескому
предостережению, прекратить беседу и скрыться, спасаясь от смерти. Когда
после всех безумных перипетий Луи Филипп и Лафайет стиснули друг друга в
объятиях на балконе, сначала раздалось: "Отныне наша конституция
справедлива" - и вслед затем: "Это - лучшая из республик" {Возможно, слова
воспроизведены и неточно, но сама сцена не подлежит сомнению. (Примеч.
автора).}. Это тоже был своего рода coup de theatre, причем не
преднамеренная, а истинная развязка трагикомедии "трех славных дней". Под
громовые раскаты Vive Louis Philippe! Vive Lafayette! Vive la Charte! {Да
здравствует Луи Филипп! Да здравствует Лафайет! Да здравствует хартия!
(фр.).} занавес упал, скрыв застывших на балконе вождей от ликующей толпы
зрителей, которые вскоре, к своему удивлению, обнаружили, что этот самый
coup de theatre свел на нет все результаты их многотрудных свершений.
Французская революция завершилась наподобие пекинской, когда народ славил Хо
Фума, который сел им на голову вместо Фум Хо. Конституция оказалась ложью, а
"лучшая из республик" - провозвестницей гнуснейшей из тираний.
История Французской революции - это история coups de theatre, которые
создавались пусть с бессознательным и непринужденным, но вместе с тем и с
упрямым интересом к массовым сценам, костюмам и декорациям. Самые
впечатляющие и мощные средства приводят к самым жалким и фарсовым развязкам.
Mon oncle Thomas {Мой дядя Тома {8} (фр.).}, который крушит batterie de
cuisine {кухонную утварь (фр.).}, громит ее раскаленной кочергой, убивает
несколько десятков человек и разрубает своего тестя с головы до пят крышкой
от котла для варки рыбы с единственной целью выпрыгнуть невредимым из окна,
а также и сам автор, который хоронит живьем вышеупомянутого дядюшку на
тридцать лет в монастырскую vade in pace {букв.: иди с миром; здесь: келью
(лат.).}, чтобы продемонстрировать смертельную ненависть своего героя к
монашеской братии; неожиданное появление героя в дни террора у своих
родственников, считавших его давно погибшим, с ушами капуцинов на поясе, -
все это суть удачно схваченное несоответствие средств и цели в духе реальных
фактов того времени, а также времен Трех Славных Дней, когда целью конфликта
была свобода печати, а решающим средством, избранным победителями для
достижения этой цели, стал Луи Филипп и клика разглагольствующих депутатов,
которые, попрятавшись при первых же выстрелах революции, теперь вылезли из
своих укромных местечек, дабы возвестить о начале боя, давно выигранного, и
которые, осмотрительно укрывшись от революционной бури, извращают теперь -
задним числом - ее смысл.
В основу настоящего издания в части, касающейся романов Томаса Лава
Пикока, положен текст наиболее полного на сегодняшний день и компетентного с
точки зрения аппарата десятитомного собрания сочинений писателя под ред. X.
Ф. Д. Бретт-Смита и С. Е. Джонса, вышедшего в Лондоне ограниченным тиражом в
675 экземпляров в 1924-1934 гг. (Халлифордовское собрание сочинений)
{Peacock Thomas Love. The Works: In 10 vols / Ed. by H. F. B. Brett-Smith,
a. C. E. Jones. L.; N. Y., 1924-1934. (Halliford edition).}. Составитель и
переводчики также пользовались двухтомным собранием "Романы Томаса Лава
Пикока" под ред. Дэвида Гарнетта {Peacock Thomas Love. The novels: In 2 vol.
/ Ed. with Introd. and Notes by D. Garnett. L.; Rupert Hart Davis, 1948.}, в
котором были сделаны некоторые текстологические уточнения, а также
усовершенствован аппарат.
Что касается эссеистического наследия Пикока, здесь за основу взят
текст издания "Томас Лав Пикок: воспоминания, эссе, рецензии" под ред.
Хауворда Миллза {Peacock Thomas Love. Memoirs of Shelley and Other Essays
and Reviews / Ed. by H. Mills. L.; Rupert Hart Davis, 1970. 240 p.}, которое
является первым полным собранием нехудожественной прозы писателя.
Стихотворения Пикока, данные в разделе "Приложения", взяты из
Халлифордовского собрания сочинений писателя.
Расположения эпиграфов и сносок сохранены, как в рукописях Пикока.
Примечания к тексту, принадлежащие Пикоку, помечены - "Примеч. автора".
Поэтические переводы, включенные в тексты повестей и эссе, кроме особо
оговоренных случаев, выполнены С. Бычковым. Некоторые переводы Шекспира,
Мильтона, Попа выполнены Е. Суриц.
Переводы античных авторов, строки которых составили эпиграфы, особенно
в повести "Усадьба Грилла", даны в переводе не с подлинника, но с
английского, поскольку английский перевод выполнен Пикоком. Исключение
составили те случаи, когда к переводу авторов, цитируемых Пикоком,
обращались такие переводчики, как В. А. Жуковский, Н. И. Гнедич, В. Иванов,
С. В. Шервинский, С. А. Ошеров, М. Л. Гаспаров, Б. И. Ярхо.
Статья впервые напечатана в "Лондон ревью" в октябре 1836 г.
1 ...с французским прозаиком Поль де Коком... - Поль Шарль де Кок
(1793-1871) - плодовитый романист, комедиограф; успехом пользовались его
романы со сложной, запутанной интригой. Для них характерны комические
похождения героев - молодых повес и старых шулеров в мещанском мирке
сентиментальных гризеток, торговок и ремесленников. Имя Паль де Кока
рассматривалось по традиции как нарицательное для обозначения "фривольной"
литературы. По отзыву Белинского, Поль де Кок "не поэт, не художник, но
талантливый рассказчик, даровитый сказочник".
2 ...наследником Пиго Лебрена...- Пиго Лебрен (1753-1835) - французский
писатель, автор легких романов.
3 ...отмечены резко отрицательным отношением к сэру Эндрю Агню... -
Эндрю Агню (1793-1849), английский баронет, видный религиозный деятель, один
из основателей закона о "помнящих день субботний", противник светских
развлечений (спектаклей, спортивных игр, чтения книг недуховного содержания
и т. д.) в воскресные дни.
4 Бертран де Вервиль - прав. Бероальд де Вервиль (1556-1628),
французский писатель, один из самых образованных людей своего времени; язык
его произведений красочен и колоритен.
5 ...или, как выражался честный Основа, водружая на него ослиную
голову. - Ср.; Шекспир. Сон в летнюю ночь.
Рыло: "Ох, Основа! Тебя подменили! Что это я на тебе вижу? Основа: Чего
тебе видеть, кроме собственной ослиной головы" (Акт 3. Сц. 1. Пер. Т.
Щепкиной-Куперник).
6 "Кум Матье" - "Кум Матье, или Превратности человеческого ума" (1766)
- роман французского писателя, монаха Анри Жозефа Дюлорана (1719-1793),
автора антирелигиозных поэм, романов и философских очерков. Пафос отрицания
был столь выражен в сочинениях Дюлорана, что он был схвачен церковными
властями и осужден на заключение в монастырскую тюрьму.
7 Когда Луве разоблачал Робеспьера... - Жан Батист Луве де Кувре
(1760-1797) - французский писатель и политический деятель. Автор
многотомного романа "Любовные похождения кавалера де Фобласа", рисующего
картину разложения нравов дворянского общества накануне Французской
буржуазной революции конца XVIII в. В годы революции Луве де Кувре был
членом Законодательного собрания и Конвента, где примкнул к жирондистам,
выпускал газету-плакат, содержащую резкие выпады против якобинской
диктатуры, якобинцев и особенно против Робеспьера. Во время якобинской
диктатуры скрывался в провинции. Автор мемуаров "Несколько замечаний для
истории и рассказ о моих злоключениях после 31 мая 1753" (1795).
8 ... мой дядя Тома... - Видимо, герой Дюлорана.
Е. Гениева