Пикуль Валентин
'Императрикс' - слово звериное
Пикуль Валентин
"Императрикс" - слово звериное
Время Анны Иоанновны, будь оно трижды проклято.
Чиновник костромской консистории Семен Косогоров (волосом сив, на затылке косица, вроде мышиного хвостико, на лбу бородавка - отмета божия) с утра пораньше строчил перышком. Мутно оплывала свеча в лубяном стакане. За окном светлело. В прихожей, со стороны входной лестницы, копились просители и челобитчики - попы да дьяконы, монахи да псаломщики.
- Эй, - позвал. - Кто нуждит за дверьми? Войди до меня.
Вошел священник уездный. В полушубке, ниже которого ряска по полу волоклась - старенькая. Низко кланялся консисторскому. На стол горшочек с медком ставил. Затем и гуся предъявил. Косогоров липовый медок на палец брал и с пальца задумчиво пробовал - вкусен ли? Гуся презентованного держал за шею рукою властною, огузок ему прощупывая - жирен ли? И гуся того с горшком под стол себе укладывал, где уже немало даров скопилось.
Спрашивал:
- Кою нужду до власти духовной имеешь? И как зовешься?
На что отвечал ему священник так-то:
- Зовусь я Алексеем, по батюшке Васильевым. Нужды до власти не имею по смиренности характера, от кляуз дабы подалее. Но прошу тебя, господин ласковый, ссуди ты меня бумагой для писания. Совсем плохо в деревне - негде бумажки взять.
- Бумажка, - намекнул Косогоров, - ныне в красных сапожках бегает. А. много ль тебе листиков? И на што бумага?
- По нежности душевной, - признался Алексей Васильевич, - имею обык такой - вирши да песни в народе сбирать. Для того и тужусь по бумажке, чтобы охота моя к тому не ослаблялась. Ибо на память трудно надеяться: с годами всех песен не упомнить.
Косогоров вдруг обрадовался, говоря Васильеву:
- Друг ты мой! Я и сам до песен разных охоч. Много ль их у тебя собрано? Канты какие новые не ведаешь ли?
Священник тут же (по памяти) один кант ему начертал:
Да здравствует днесь императрикс Анна,
На престол седша увенчанна.
Восприимем с радости полные стаканы,
Восплещем громко и руками,
Заскачем весело ногами,
Мы - верные гражданы.
То-то есть прямая царица!
То-то бодра императрица!
- Чьи вирши столь усладительны? - возрадовался Косогоров.
- Того не упомню. С десятых рук переписывал.
И священник, добыв бумажки, отъехал на приход свой - в провинцию. А консисторский чин вирши новые решил в тетрадку перебелить, дабы затем по праздникам распевать их - жене в радость, а детишкам в назидание. Поскреб перо об загривок сивый, через дверь крикнул просителям, что никого более сей день принимать не станет. Начал он первый стих пером выводить и сразу споткнулся на слове "ИМПЕРАТРИКС".
- Нет ли худа тут? - заробел Косогоров. - Слово какое-то звериное. Может, зложелательство в титле этом?
И - заболел. Думал, на печи лежа: "Уж не подослан ли сей Васильев из Тайной канцелярии? Нарочито со словом звериным, чтобы меня, бедного, в сомнение привесть. Может, пока я тут на печке валяюсь, враги-то не дремлют." На службу не ходил, предчуя гоненья и пытки великие. От страха стал водку кушать. Потом в горячке на улицы выбежал и заорал:
- Ведаю за собой "слово и дело" государево! Берите меня.
По законам тогдашним всех, кто "слово и дело" кричал, отводили под арест. Вспомнил тут Косогоров мудрость народную, коя гласила, что доводчику - первый кнут, но было поздно.
Из-под кнута, весь в крови, он показал палачам:
- К слову "императрикс" непричастен! А ведает о нем священник Алексей Васильев, злодейски на титул царицы умысливший.
Взяли из деревни любителя фольклора, стали его пытать.
- Слово "императрикс", - отвечал Васильев, - не мною придумано. А списывал кант у дьяка Савельева из Нерехты.
Послал воевода людей на Нерехту, доставили они ослабшего от страха дьяка Савельева, и тот показал допытчикам, не затаясь:
- Слово "императрикс" с кантов чужих списывал, а сам кантов не сочинял. Но был на пасху в гостях у кума своего, прапорщика Жуляковского, а там много мы разных кантов распевали.
Взяли и Жуляковского-прапорщика - подвесили на дыбу.
- Слова "императрикс" не ведаю, - отвечал прапорщик. - Но был в гостях у купецкого человека Пупкина, и там первый тост вздымали за здоровье именинницы Матрены Игнатьевны, отчего-де мне, прапорщику, уже тогда сомнительно казалось - почто-де сперва за бабу вино пьют, а не за ея царское величество.
"Императрикс" - слово звериное
Время Анны Иоанновны, будь оно трижды проклято.
Чиновник костромской консистории Семен Косогоров (волосом сив, на затылке косица, вроде мышиного хвостико, на лбу бородавка - отмета божия) с утра пораньше строчил перышком. Мутно оплывала свеча в лубяном стакане. За окном светлело. В прихожей, со стороны входной лестницы, копились просители и челобитчики - попы да дьяконы, монахи да псаломщики.
- Эй, - позвал. - Кто нуждит за дверьми? Войди до меня.
Вошел священник уездный. В полушубке, ниже которого ряска по полу волоклась - старенькая. Низко кланялся консисторскому. На стол горшочек с медком ставил. Затем и гуся предъявил. Косогоров липовый медок на палец брал и с пальца задумчиво пробовал - вкусен ли? Гуся презентованного держал за шею рукою властною, огузок ему прощупывая - жирен ли? И гуся того с горшком под стол себе укладывал, где уже немало даров скопилось.
Спрашивал:
- Кою нужду до власти духовной имеешь? И как зовешься?
На что отвечал ему священник так-то:
- Зовусь я Алексеем, по батюшке Васильевым. Нужды до власти не имею по смиренности характера, от кляуз дабы подалее. Но прошу тебя, господин ласковый, ссуди ты меня бумагой для писания. Совсем плохо в деревне - негде бумажки взять.
- Бумажка, - намекнул Косогоров, - ныне в красных сапожках бегает. А. много ль тебе листиков? И на што бумага?
- По нежности душевной, - признался Алексей Васильевич, - имею обык такой - вирши да песни в народе сбирать. Для того и тужусь по бумажке, чтобы охота моя к тому не ослаблялась. Ибо на память трудно надеяться: с годами всех песен не упомнить.
Косогоров вдруг обрадовался, говоря Васильеву:
- Друг ты мой! Я и сам до песен разных охоч. Много ль их у тебя собрано? Канты какие новые не ведаешь ли?
Священник тут же (по памяти) один кант ему начертал:
Да здравствует днесь императрикс Анна,
На престол седша увенчанна.
Восприимем с радости полные стаканы,
Восплещем громко и руками,
Заскачем весело ногами,
Мы - верные гражданы.
То-то есть прямая царица!
То-то бодра императрица!
- Чьи вирши столь усладительны? - возрадовался Косогоров.
- Того не упомню. С десятых рук переписывал.
И священник, добыв бумажки, отъехал на приход свой - в провинцию. А консисторский чин вирши новые решил в тетрадку перебелить, дабы затем по праздникам распевать их - жене в радость, а детишкам в назидание. Поскреб перо об загривок сивый, через дверь крикнул просителям, что никого более сей день принимать не станет. Начал он первый стих пером выводить и сразу споткнулся на слове "ИМПЕРАТРИКС".
- Нет ли худа тут? - заробел Косогоров. - Слово какое-то звериное. Может, зложелательство в титле этом?
И - заболел. Думал, на печи лежа: "Уж не подослан ли сей Васильев из Тайной канцелярии? Нарочито со словом звериным, чтобы меня, бедного, в сомнение привесть. Может, пока я тут на печке валяюсь, враги-то не дремлют." На службу не ходил, предчуя гоненья и пытки великие. От страха стал водку кушать. Потом в горячке на улицы выбежал и заорал:
- Ведаю за собой "слово и дело" государево! Берите меня.
По законам тогдашним всех, кто "слово и дело" кричал, отводили под арест. Вспомнил тут Косогоров мудрость народную, коя гласила, что доводчику - первый кнут, но было поздно.
Из-под кнута, весь в крови, он показал палачам:
- К слову "императрикс" непричастен! А ведает о нем священник Алексей Васильев, злодейски на титул царицы умысливший.
Взяли из деревни любителя фольклора, стали его пытать.
- Слово "императрикс", - отвечал Васильев, - не мною придумано. А списывал кант у дьяка Савельева из Нерехты.
Послал воевода людей на Нерехту, доставили они ослабшего от страха дьяка Савельева, и тот показал допытчикам, не затаясь:
- Слово "императрикс" с кантов чужих списывал, а сам кантов не сочинял. Но был на пасху в гостях у кума своего, прапорщика Жуляковского, а там много мы разных кантов распевали.
Взяли и Жуляковского-прапорщика - подвесили на дыбу.
- Слова "императрикс" не ведаю, - отвечал прапорщик. - Но был в гостях у купецкого человека Пупкина, и там первый тост вздымали за здоровье именинницы Матрены Игнатьевны, отчего-де мне, прапорщику, уже тогда сомнительно казалось - почто-де сперва за бабу вино пьют, а не за ея царское величество.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента