Пикуль Валентин
В стороне от большого света
Пикуль Валентин
В стороне от большого света
В стороне от большого света, в захудалой деревушке Буйского уезда Костромской губернии летом 1883 года умирала одинокая и очень странная женщина. Подле нее находилась близкая ей кузина и, если верить ее описанию болезни, то больная страдала от приступов стенокардии (или "грудной жабы", как говорят в народе).
Однажды, после очередного приступа, кузина услышала от умиравшей трогательную просьбу:
- Заклинаю тебя всеми святыми - не пиши мою биографию и никому не рассказывай о моей постылой жизни. Сколько раз так бывало, что умрет человек, а потом на его могилу навалят с три короба всякого мусора, каждое слово переиначат на свой лад, каждую строчку вывернут наизнанку. Не было славы при жизни - не нуждаюсь и в славе посмертной!
Она умерла, ее тихо отпели в деревенской церкви, под кровлей которой ворковали голуби, и не было лавровых венков, как не было и рыданий толпы наследница нарвала цветов, посаженных еще по весне покойной, и этими цветами украсила скромные похороны. Через шесть лет кузина и наследница, разведенная с мужем, сильно нуждаясь, предложила стихи покойной в "Ярославские губернские ведомости". Газета опубликовала их в одном из номеров 1889 года. Наследница поэтессы, зная, что существует такое понятие, как "гонорар", явилась в редакцию, просила денег - хоть малую толику.
- Гонорар? - весело удивились в редакции. - Это не мы вам, а вы сами должны заплатить нам за то, что мы тиснули этот старомодный хлам.
- Странно, - сказала наследница, прослезившись. - Стихи моей покойной кузины хвалил Белинский, о них горячо отзывался Добролюбов, а вы называете их "хламом".
- Времена изменились, да и читатель пошел иной, - отвечали ей. - Что могло нравиться вашим белинским и добролюбовым, то совсем не нужно современному поколению.
Сжалившись, ей все-таки выплатили три рубля, и женщина, униженно благодаря, покинула редакцию, невольно припомнив строчки, посмертно опубликованные в официозе губернии:
Любовь усыплю я, пока еще время холодной рукою
Не вырвало чувство из трепетной груди,
Любовь усыплю я, покуда безумно своей клеветою
Святыню ея не унизили люди.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Валериан Никандрович, капитан-лейтенант флота в отставке, не оставил даже царапины на скрижалях боевой славы флота российского, зато, когда поселился в своем Субботине под Ярославлем, он все переделал на флотский лад, сочтя усадьбу кораблем, пребывающим в долгом плавании. Звенела рында, чтобы вставали, по свистку старосты-боцмана дружно шагало стадо коров на выпас, а лакеи в доме Жадовского уже не ходили, как нормальные люди, а носились опрометью, словно матросы при срочном аврале, когда от постановки или уборки паруса зависит жизнь всего ошалевшего от ужаса экипажа.
В отличие от мужа его жена, Александра Ивановна, взятая Жадовским из культурной семьи Готовцевых, была женщиной тихой, сентиментальной: в 1821 году она вышла из Смольного института, оставив свое имя на "золотой доске" ученых девиц. Тайком от грозного повелителя она сочиняла печальные стихи, в его присутствии она боялась коснуться клавиш фортепиано. Беременность юной женщины совпала как раз с распоряжением мужа переделать в доме лестницы, которые показались ему чересчур пологими:
- Эдак-то мои лакеи совсем разленятся, а мне для их скорости необходима крутизна корабельных шторм-трапов.
Старый лакей, несущий господам самовар, пострадал первым, а потом упала и разбилась жена на середине беременности. 29 июня 1824 года она родила девочку, и домашние боялись показать ее матери. Ребенок оказался уродом. У него совсем не было левой руки, но возле плеча из тела торчали два пальца, а на правой руке - только три пальца, один из которых не двигался. Но мать оставалась матерью, и, несчастная в браке, она расцеловала свою малютку:
В стороне от большого света
В стороне от большого света, в захудалой деревушке Буйского уезда Костромской губернии летом 1883 года умирала одинокая и очень странная женщина. Подле нее находилась близкая ей кузина и, если верить ее описанию болезни, то больная страдала от приступов стенокардии (или "грудной жабы", как говорят в народе).
Однажды, после очередного приступа, кузина услышала от умиравшей трогательную просьбу:
- Заклинаю тебя всеми святыми - не пиши мою биографию и никому не рассказывай о моей постылой жизни. Сколько раз так бывало, что умрет человек, а потом на его могилу навалят с три короба всякого мусора, каждое слово переиначат на свой лад, каждую строчку вывернут наизнанку. Не было славы при жизни - не нуждаюсь и в славе посмертной!
Она умерла, ее тихо отпели в деревенской церкви, под кровлей которой ворковали голуби, и не было лавровых венков, как не было и рыданий толпы наследница нарвала цветов, посаженных еще по весне покойной, и этими цветами украсила скромные похороны. Через шесть лет кузина и наследница, разведенная с мужем, сильно нуждаясь, предложила стихи покойной в "Ярославские губернские ведомости". Газета опубликовала их в одном из номеров 1889 года. Наследница поэтессы, зная, что существует такое понятие, как "гонорар", явилась в редакцию, просила денег - хоть малую толику.
- Гонорар? - весело удивились в редакции. - Это не мы вам, а вы сами должны заплатить нам за то, что мы тиснули этот старомодный хлам.
- Странно, - сказала наследница, прослезившись. - Стихи моей покойной кузины хвалил Белинский, о них горячо отзывался Добролюбов, а вы называете их "хламом".
- Времена изменились, да и читатель пошел иной, - отвечали ей. - Что могло нравиться вашим белинским и добролюбовым, то совсем не нужно современному поколению.
Сжалившись, ей все-таки выплатили три рубля, и женщина, униженно благодаря, покинула редакцию, невольно припомнив строчки, посмертно опубликованные в официозе губернии:
Любовь усыплю я, пока еще время холодной рукою
Не вырвало чувство из трепетной груди,
Любовь усыплю я, покуда безумно своей клеветою
Святыню ея не унизили люди.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Валериан Никандрович, капитан-лейтенант флота в отставке, не оставил даже царапины на скрижалях боевой славы флота российского, зато, когда поселился в своем Субботине под Ярославлем, он все переделал на флотский лад, сочтя усадьбу кораблем, пребывающим в долгом плавании. Звенела рында, чтобы вставали, по свистку старосты-боцмана дружно шагало стадо коров на выпас, а лакеи в доме Жадовского уже не ходили, как нормальные люди, а носились опрометью, словно матросы при срочном аврале, когда от постановки или уборки паруса зависит жизнь всего ошалевшего от ужаса экипажа.
В отличие от мужа его жена, Александра Ивановна, взятая Жадовским из культурной семьи Готовцевых, была женщиной тихой, сентиментальной: в 1821 году она вышла из Смольного института, оставив свое имя на "золотой доске" ученых девиц. Тайком от грозного повелителя она сочиняла печальные стихи, в его присутствии она боялась коснуться клавиш фортепиано. Беременность юной женщины совпала как раз с распоряжением мужа переделать в доме лестницы, которые показались ему чересчур пологими:
- Эдак-то мои лакеи совсем разленятся, а мне для их скорости необходима крутизна корабельных шторм-трапов.
Старый лакей, несущий господам самовар, пострадал первым, а потом упала и разбилась жена на середине беременности. 29 июня 1824 года она родила девочку, и домашние боялись показать ее матери. Ребенок оказался уродом. У него совсем не было левой руки, но возле плеча из тела торчали два пальца, а на правой руке - только три пальца, один из которых не двигался. Но мать оставалась матерью, и, несчастная в браке, она расцеловала свою малютку:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента