Платонов Андрей
О лампочке Ильича

   Андрей Планонов
   О ЛАМПОЧКЕ ИЛЬИЧА
   Моя фамилия Дерьменко. Идет она от барского самоуправства: будто бы предки мои в давнее время с голоду ели однаждь; барские тухлые харчи -дерьмо, оттуда и пошло Дерьменко.
   Наше село Рогачевка от города шестьдесят верст; расположение имеет вкось по реке Тамлыку, что втекает в другую речку Усмань.
   По преданию говорят, что Тамлык, иначе сказать Тимур-лык, по-татарски значит маленький сын Тимура. А Тимур, как исторически известно, был предводитель татар, кои в старые времена здесь скакали по степям и пользовались их сладкими травами для своих коней. А Усмань у татар значит красавица. И вот будто бы Тимур влюбился раз в степную красавицу гречанского роду, родил от нее сына Тимурлыка и ускакал бить балканцев. Гречанка от горя иссохла и умерла вместе с сыном-ребенком; вернувшийся Тимур так затосковал по своей скончавшейся любимой семье, что велел войску своему и пленным горстями насыпать два памятных кургана, а сам Тимур носил и сыпал землю мечом.
   И до сей поры у нас есть два жутких холма -- один побольше, другой поменьше. Уже давно стерлась тоска в сердце Тимура, а курганы все стоят, и их не стерли ни ветер, ни вода.
   Вот что значит сердце человека!
   Когда я гляжу на эти курганы, у меня начинается тоска, -- и я чувствую в себе добросовестность.
   * * *
   Вот на этом знаменитом месте стоит наша Рогачевка -- небогатое село.
   От помещика Снегирева остался у нас сад в пятнадцать десятин -хороший сад, и дерева не старые. А как стало им пользоваться общество, вижу -- гибнет сад: ни окопки, ни обмазки, никакого хозяйственного ухажерства, -- плод еще зеленый, а уж ребятишки все вдрызг обломали, оборвали и поносом изошли.
   А зимой зайцы кору лущат, -- еще год, другой -- и усохнет сад и пропадут чудеса его плодородия.
   Думал я сильно, за всех, и враз схватила меня догадка:
   -- Надобно крепкую, мудрую артель -- и взять у общества сад. А мужики подходящие есть.
   И еще было у меня мечтание -- построить у нас на Рогачевке электростанцию, и чтобы при ней была мельница с просорушкой и обойкой. Это было бы очень способно для крестьян. У нас стоят семь ветрянок -- все у кулаков; берут по четыре фунта с пуда, да еще когда ветер, а в летнее время ветры жидкие, -- иной раз с голоду насидишься, хоть и есть зерно. Да и электрический свет даст селу интересное увлечение.
   Сам я проходил в красноармейцах курсы электротехники сильных токов, а брат мой тоже любитель этих делов и знаток своему разуму. А до службы в войске я пять лет трубил линейным монтером на городской электрической станции, оттуда у меня и пошел интерес ко всяким механизмам и таинственности, с той же поры скучно мне на деревне и напрасной кажется бедность ее.
   Собрал я артель, вышел на сходе и говорю мужикам:
   -- От барского сада нету нам прибытка, кроме как ребятишки по картузу зелени нарвут. А сад ведь, граждане, гибнет -- то ведомо всем. Отдайте нам сад, -- говорю. -- Только пять лет мы вам ничего платить не будем, а зато сад приведем в показательный порядок и электрическую станцию вам построим с линией и вводами на сто дворов, а дальше сами тяните (я уже подсчитал про себя, сколько даст сад и сколько стоит станция). При станции же оборудуем мельницу с камнем на девять четвертей, просорушку и обойку для пеклеванной муки. И все это добро передадим, кому общество укажет, а лучше кредитному товариществу -- на правильное пользование. А по изжитии пяти годов и сад вам в целости представим, либо аренду будем должее держать, -- это, -говорю, -- как вам угодно будет.
   А меня влекла не только полезность дела и свое пропитание, но и интерес к жизни -- советское строительство.
   Тут пошел гам и обсуждение предложения.
   -- Брось, -- говорят, -- Ефимыч, не твоего ума это дело. Погорим от твоего электричества...
   -- Фролка, а каково твое обеспечение, где залоги возьмешь? Аль обчество дуриком отдаст тебе сад?
   -- Набрался газу в городе, умней всех стал!..
   -- Не трожь напрасно: Фрол -- городской парень, он и ране был по разуму ходовитый...
   -- Жрал сто лет дерьмо, на яблошные харчи хочешь...
   -- Знаем мы этих изобретателев -- землю липистричеством мазать хотят, дожжу пущать...
   -- Оно любопытно, только ни хрена не выйдет: тут иностранец нужон...
   Вышел здесь председатель сельсовета, мужик здравый и в зрелых летах:
   -- Тиш-ша! Пулеметы, гуси-лебеди! Девки, брось зерна грызть! Кузьма, отставь от себя брехню и агитацию... Граждане, садом нам не владать все едино, не к рукам он нам, а Фролка на глазах будет, -- ежели што, враз водворим на его усадебное место... Рыска я не вижу, а посулы Фрелкины -- не обида...
   Обломались к вечеру мужики -- сдали нашей артели сад на пять лет. Все буквально в протоколе отметили, и расписались мы всей артелью казенным почерком с фигурами. Один из артели нашей, Прошка Кузнецов, сумел лебедя вывести. Даже председатель сельсовета, который видел сзади, как Прошка старался, сказал ему:
   -- Да будет тебе, Прокофий, мудрить на официальной бумаге, ты не шуточное дело делаешь и собрание задерживаешь...
   2
   Осенью было дело. Грузно нам пришлось зимовать: харчей мало, артельщики -- люди без избытку, одежи нет, тот же Прошка зимой и летом ходил в железных калошах, которые сам сделал, -- в холодное время у него, говорят, пот на ногах мерз. Однако с весны до самых плодов не посидели -суетливое дело сад.
   Прошла завязь, а потом плод, еще хуже стало -- лезет вся деревня к нам. Сколько тут скандалов, сраму было, день и ночь не очнешься. Да ведь не ребятишки донимали: сурьезные мужики ломились за яблоком.
   Захватишь и говоришь:
   -- Да ты бы попросил, Фома, я бы тебе дарма насыпал.
   -- Да я и не лез, -- говорит, -- я бадик сломить зашел. Нужон твой сад, хозяин нашелся! Выгоним скоро обратно: обчество говорит, урожай хорош, -- Фролку долой с нашего имущества!
   А раз захватили милиционера и секретаря Совета с двумя битыми мешками: что тут делать будешь? Хотел я усовестить -- куда тебе!
   -- Мы, -- говорят, -- не себе, а детдому.
   -- Так чего же, -- спрашиваю, -- нам сперва не заявили, предписания не дали -- ведь мы организация.
   -- Молчи, -- отвечают, -- мы знаем, что делаем, не суйся в административные мероприятия!
   Тогда Прошка (который и захватил их), слова не говоря, хрясь ладонью милиционеру в ухо, ляп железной калошей секретарю в спину. И так и далее. Однако дело это прошло молчком: вреда эти власти нам впоследствии не сделали.
   Подговорились мы с одним городским армянином сбывать ему фрукт, и стали водиться у нас деньги.
   Вышел сезон -- подсчитали, свели в срезек баланец, ан три тысячи с лишком чистого дохода.
   И хлебом мы запаслись на целый год, и прикупились кое-чем для себя и для сада, а три тысячи остатку.
   Сильный был фрукт, да еще червь попортил.
   * * *
   Надобно договор до дела доводить. Поехали мы с братом и Прошкой в город -- двигатель покупать. Походили, поспросили, -- дорого.
   -- Зато машины, -- говорят, -- на букву ять.
   -- Нет, -- отвечаем, -- дорого. И при чем тут твоя царская буква?
   -- Букву не лай, -- говорит сиделец, -- она довоенного качества!
   Наконец довел нас до дела один гражданин из Дома крестьянина. Пришли мы с ним к одному частнику: видим мельница на дворе стучит. Входим -- идет шведская машина. Отсечка -- мягкость и чистота, газ -- без дыма, тянет восьмерики плавно, бесшумно, шутя, вся блестит и влечет, как кровная лошадь. Танец, а не работа, шут ее дери! Я понимаю это, я сам электромеханик.
   Долго мы вращались около двигателя.
   -- Сколько машина стоит, -- спрашиваем, -- со всей гарнитурой -- чохом (как раз и постав мельничный тут же, рушка, обойка, бочки для нефти и весь инструмент).
   -- Пять тысяч, -- говорит нам хозяин.
   Дней пять мы ходили -- испытывали постав, разбирали машину и торговались.
   Сошлись на трех с половиной тысячах. Ведь машина сорок сил, да причиндалу сколько.
   А денег у нас три тысячи двести. Поговорили с хозяином -- согласился обождать триста рублей.
   Тогда мы вошли во владение машиной и мельницей, пошли в сельскохозяйственный банк и заложили все благоприобретенное за две с половиной тысячи. На эти деньги мы окончательно расплатились за двигатель и купили в тресте динамо, два маленьких электромотора для молотьбы, приборы, щиты, провода, лампы и прочее.
   И начали мы возить имущество в Рогачевку. Сопровождал Прошка -- ездил и ужасал встречных мужиков.
   -- Прокоп Палыч, нюжли ж взаправду светить и молотить оно будет?.. А я так думаю, не двинется оно -- все же мертвый минерал...
   -- А ты пойди -- тронь, -- отвечал Прошка, показывая на какой-нибудь изолятор на возу. -- Тронь, Матвей, пальцем! Да не бойся -- тебе приятно станет...
   -- Да ну тебя к шуту -- изувечит еще...
   -- Ага, а говоришь, мертвый минерал: это энергетик, тайная живность...
   Кредитное товарищество дало нам амбар под станцию -- туда и свезли все. Начали мы орудовать с братом и Прошкой. Привезли цемент и начали класть фундаменты под двигатель и динамо.
   Утром поедим в саду печеных яблок с молоком -- и до вечера на электростроительство. От народу в амбаре работать было нельзя: каждый указывает и советует, но и помогали иногда.
   Собрался раз в кредитном сход о налоге, исчерпали повестку дня, я вышел и говорю:
   -- Трудно, граждане, втроем станцию -- завет Ильича и основу социализма -- строить. Нужна ваша помощь. Свезите нам из лесничества столбы, ошкурите их и вкопайте вдоль по улице, как мы укажем. Затем я полагаю, что бесплатно следует провести электричество только безлошадным и неимущим, по списку комитета взаимопомощи, а остальным по десять рублей с хаты, если идет линия по их улице.
   Мне говорят:
   -- Правильно, Фрол Ефимыч, -- устроим! Видим твои старания, от забот борода облупилась!..
   Тогда дело наше пошло спорее: мы с братом установку делаем, а мужики под руководительством Прошки столбы вкапывают, линию тянут и вводы в хаты втыкают по особому списку, а богатых проходят мимо: если хочешь свету-силы, вноси десять рублей.
   Прошка сидит на столбу и верховодит:
   -- Кузька, глянь, как столб твой стоит, -- переставь вкрутую, это тебе не бадик!
   -- Егорка, давай голую магистраль, сними валенки, чего ноги паришь!
   -- Петруха, неси харчей из дома, скажи: Прошка требует.
   -- Эх вы, жлоборатория, да разве так тянут провод -- это вожжи, где же тут напряжение пойдет? Его ветер сдует. Тяни втугачку, сопля, жми до пупка -- технически трудись!
   Вечером мужики наблюдают:
   -- До чего ж ходовит Прошка -- огнем горит: глянь, с версту уже протянули. Ты скажи, и не обидчив! И сам смеется -- и все ребята грохочут...
   Когда у Прошки затекали руки и ноги, он слезал со столба и выплясывал из себя тут же всю усталость. Тогда все бросали работу и сбегались к нему. Прошка, поплясав и поорав, сразу смолкал и уставлялся своими белыми глазами на толпу:
   -- По местам, электромеханики, аль инженера не видали?
   Довольные "электромеханики" расходились на работу.
   По вечерам мы задумчиво отдыхали. Машины уже собраны и блестят, по соломенному селу ходит влажный осенний ветер, а Прокофий греет ужин.
   * * *
   Наконец настал день пятое ноября. Мы сделали деревянную звезду с лампами, через улицу протянули гирляндой тридцать ламп, а самая улица освещалась десятью фонарями на версту.
   Кроме того, на площади против станции поставили две молотилки с электромоторами и подвезли хлеба к ним.
   Ночью втихомолку мы попробовали станцию: впрягли в двигатель всё -- и динамо, и постав, и рушку, и обойку. Двигатель пошел мерно и без натуги. Улица засияла огнями, звезда в разноцветных фонарях светила с крыши дома кредитного товарищества на десять верст через село в степь, в ста хатах тоже загорелись лампы, -- мужики в смятенье проснулись, заплакали дети, бабы их начали кутать и выносить на улицу, но в ту осеннюю ночь на улице тоже горел электрический свет.
   По селу началась горячка. Народ бежал к станции, радуясь и тревожась, угрожая и удивляясь. Всех охватило смутное чувство, и сон в селе пропал.
   А предприятие наше было на полном ходу и жутко гудело таинственной силой.
   Прошка стоял у распределительного щита и следил за приборами, мы с братом мотались от двигателя к мельнице, от мельницы к молотилкам, устраняя неполадки, слушая ход и дыхание механизмов.
   Над селом плыло великое зарево, за околицей гремели чьи-то убегающие телеги по заквоклой обмерзшей земле.
   Был третий час ночи.
   Тогда я крикнул человеку на щит:
   -- Прокофий, запри нефть, включай реостат, вырубай село, кредитное и улицу!
   И Прошка ответил:
   -- Есть, механик, -- вырубай ток!
   Свет погас всюду, и сразу все ослепли от вновь нагрянувшей страшной ночи.
   Полуодетый народ стоял в полном молчании: он ошалел и поник.
   -- Прокофий, переведи ремень на холостой шкив, пусти двигатель, затем прекрати нефть, открой все краны и продуй машину!
   -- Есть, продуй машину! -- ответил Прошка. Он, должно быть, матросом был: очень уж ловок и тактичен. Машина пошла ходко, а затем засвистела дикими голосами во все открытые отверстия.
   -- Прокофий, заулючь установку, конец работе.
   -- Есть, заулючь механизмы, работу прекратить!
   Стало торжественно, и мы пошли к себе домой, в сад отдыхать.
   Но мы не уснули, а разволновались и просидели до света в разговорах по механике.
   3
   Наступил день открытия станции. Наладить праздник взялась сельская ячейка большевиков. К тому же открытие совпало с днем Октябрьской революции.
   Наше дело малое: мы вновь проверили машины.
   Ячейка вела дело лихо: разослала всем соседним селам и городу особое трогательное приглашение.
   Было сухо -- народу съехалось, как на обношение мощей в старое время. Приехала вся большая власть и простые крестьяне.
   В зале кредитного товарищества назначено было торжественное заседание. Прошка ввернул туда пять ламп по шестьсот свечей, чтобы свет бил до слепоты.
   Уже завечерело, мы стоим на станции наготове и греем двигатель паяльной лампой. Вдруг приходит за мной предуика товарищ Кирсанов.
   -- Пожалуйте, -- говорит, -- Фрол Ефимыч, в залу.
   -- Сейчас, -- говорю, а сам задержался.
   -- Прокофий, -- обращаюсь, -- Семен (это мой брат), глядите, ежели што -- стыд и срам: кувалдой запущу! Я скоро вернусь. Пускай машину -- вруби одно кредитное, я выключатель там выключил, -- как увидишь нагрузку на амперметре -- глаз не своди! -- так моментально включай все и пускай на полный ход предприятие целиком. Ты, Семен, следи за молотилками, мельницей и всем прочим, поставь надежных мужиков.
   Прихожу в зал кредитного: чувствуется торжественность, тишина, а народу, как ржи в мешке. За красным столом -- власть и два наших мужика, а сбоку оркестр.
   Прохожу сквозь ущелье стульев и иду прямо в президиум: мне машет оттуда предуика. Сажусь. Начинается вечер его речью. На столе горит пока что керосиновая лампа -- для пущего противоречия!
   Умно говорил предуика:
   -- Лампа Ильича сейчас, -- говорит, -- вспыхнет и будет светить советскому селу века, как вечная память о великом вожде. Мотор, -- говорит, -- есть смычка города с деревней: чем больше металла в деревне, тем больше в ней социализма. Наконец, -- указывает на меня, -- строитель электрификации Фрол Ефимыч, есть тоже смычка: глядите, он родился крестьянином, работал в городе и принес оттуда в вашу деревню новую волю и новое знание... Объявляю Рогачевскую сельскую электрическую станцию имени Ильича открытой!
   Я еле успел подбежать к выключателю и дал свет. Свет упал в темную залу, как ливень: три тысячи свечей пожертвовал сюда Прошка. Все зажмурились и нагнулись -- как будто лилась горячая вода.
   Оркестр заиграл "Интернационал", все встали.
   Я подошел к окну.
   Пятиконечная звезда, уличные фонари, лента через дорогу, хаты -- все сияло.
   Народ бросился глядеть наружу.
   Дальше говорил предсельсовета, потом секретарь укома, а затем вышел председатель нашего кредитного товарищества:
   -- Товарищи! Что мы здесь обнаружили? Мы обнаружили лампу Ильича, т. е. обожаемого товарища Ленина. Он, как известно здесь всем, учил, что керосиновая лампа зажигает пожары, делает духоту в избе и вредит здоровью, а нам нужна физкультура... Что мы видим? Мы видим лампу Ильича, но не видим тут дорогого Ильича, не видим великого мудреца, который повел на вечную смычку двух апогеев революции -- рабочего и крестьянина... И я говорю: смерть империализму и интервенции, смерть всякому псу, какой посмеет переступить наши великие рубежи... Пусть явится в эту залу Чемберлен, либо Лой-Жорж, он увидит, что значит завет Ильича, и он зарыдает от своего хамства... И я говорю: помни завет вечного Ленина.
   Тут председатель кредитного заплакал, сел и вынул кисет.
   Еще говорил, всем на удивление, наш мужик, Федор Фадеев:
   -- Граждане, сказано в писании: вначале было слово. А кто его слыхал, и еще чуднее, кто его сказал? Нет, граждане, сначала был свет, потому что терлись друг о друга куски голой земли и высекалось пламя... Граждане, ведь мы слышали сейчас задушевные слова наших вождей и видим, что действительно электричество есть чистота и доброе дело...
   Поговорив еще с час, Федор сбился и сел, и весь вечер не мог очнуться от своей речи.
   Остальную ночь я пробыл на станции. На дворе в драку молотили хлеб и дивились маленькой напористой машине -- электромотору.
   Всю ночь зарево пропускало над собой тучи, и темная долина Тамлыка была впервые освещена от сотворения мира.
   4
   Так прошел счастливый год. Станция везла уже не сто, а триста дворов. Мельница не управлялась молоть хлеб, и кооперация, которая владела всем предприятием, здорово наживалась. Ветряки заглохли -- весь помол отобрала мельница на станции: она брала дешевле, от налогов была свободна и работала без задержки, а кооперативный приказчик был обходительный человек и приучил мужиков.
   А мне не раз уже говорил председатель кредитного, что мельники с ветряков собираются сжечь станцию, но я думал, что они не посмеют.
   В сельсовете подсчитали, что одна наша мельница, не считая пользы от освещения, молотьбы, рушки и обойки, сберегла мужикам за год шесть тысяч пудов хлеба -- это то, что мужик переплатил бы мельникам-кулакам, если бы не было нашей мельницы. Да еще заработок весь пошел не кулаку, а кооперации, -- это тоже прибыток.
   Оказывается, действительно в правление кредитного приходили два сельских мужика и говорили, что один мельник, владелец самого большого ветряка, подвыпивши, обещал сжечь все паровое заведение в августе -- перед обработкой нового урожая. Я посоветовал кредитному застраховать предприятие, повесить в нем огнетушители и нанять ночного сторожа, а на кулака донести власти. Не знаю, сделало ли это кредитное товарищество.
   Только раз, когда я спал -- дело было в августе, работы в саду много, за день уморишься здорово, -- будит меня Прошка:
   -- Ефимыч, вставай, в Рогачевке полыхает что-то свечой, должно станция, хаты так не горят -- это нефть...
   От сада до села была верста. Добежали мы до станции, видим -- уже нет постройки, все машины в огне и по двигателю зелеными струями текут расплавленные медные части.
   Теперь стоит в Рогачевке линия, висят фонари на улицах, а лампочки в хатах засижены мухами до потускнения стекла.
   Прошка ездит на тракторе, а я думаю опять уйти в город и поступить там на электростанцию линейным монтажистом.
   Брат осел в деревне окончательно и разводит кур плимутроков.
   Хотя на что нужны куры кровному электромеханику?