Полещук Александр
Тайна Гомера
А. ПОЛЕЩУК
Тайна Гомера
До сих пор не могу уяснить себе, как это произошло. И никогда мой дух не был в таком смятении...
А все началось в дни последней сессии Московского общества любителей античной литературы. В зале присутствовал незнакомый мне человек. Он представился после заседания и попросил меня приехать в его школу. "Я боюсь за своих ребят, - сказал он. - Техника, математика, физика поглотили их интересы... Хотелось бы внести в их воспитание "свежую струю". Я дал свое согласие и ничуть не жалел об этом. Старшеклассники - ребята лет по шестнадцати-семнадцати - встретили меня настороженно, а один из них в конце первого урока прямо спросил:
- Вас прислали лечить наш технический "флюс"?
- Нет, - ответил я. - Но разве то, о чем я вам рассказывал, не интересно?
- Терпимо, - ответил кто-то из сидящих на подоконнике. - Пока терпимо...
Но я хорошо знал, что они все-таки дети, и, когда в уютном классе зазвучали гекзаметры древних сказаний, глаза этих самоуверенных подростков засветились восхищением и любопытством. Право, занимаясь со студентами филологами и историками, я не встречал ни такого внимания, ни такого интереса. По-видимому, то, что для гуманитариев было обязанностью, для этих ребят - удивительной сказкой.
Раз в неделю я приезжал к ним, и каждый раз эти ребята удивляли меня свежестью восприятия, великолепной памятью. И только один из них, самый высокий и, вероятно, самый сильный паренек, - сидел он во втором ряду, и его мускулистая рука, перекинутая через спинку стула, мерно раскачивалась, отсчитывая ритм стихов, - только один он не задавал мне никаких вопросов. Иногда я сам обращался к нему, но ответы его были односложны и лаконичны.
- Вы говорите, как спартанец, - сказал я как-то ему.
Может быть, это и была моя первая ошибка.
Так прошел месяц, другой. Я знал, что ребята напряженно учатся своему любимому делу, что они заканчивают монтаж какого-то сложнейшего прибора, чуть ли не "машины времени", что мои занятия это только "педагогический привесок". Вот почему я был буквально поражен, когда во время моей беседы молчаливый паренек вдруг перестал покачивать рукой и сказал:
- Ударение. Неверно. У вас...
- Позвольте, позвольте, - возразил я, - но ударение в этом слове изменилось только во времена Римской империи... А вы что, вы стали заниматься древнегреческим?
- А он его уже выучил, - заметил кто-то из ребят.
- Это верно? - спросил я.
- Да нет... Просто учебник прочел, о котором вы нам говорили. И все...
- Вы его не слушайте! - раздались голоса. - Артем "Илиаду" на память читает.
- Это правда, Артем?
- Ну, правда...
Я задал ему ряд вопросов. Без труда подбирая слова, Артем ответил мне на языке Гомера. У него не все было ладно с произношением, но этот дефект был легко устраним.
Как-то, было это дней десять назад, между Артемом и мною вспыхнул спор. Мы как раз прочитали то место из "Эфиопиды", в котором рассказывается, как Ахиллес, смертельно ранив Пентезилею, царицу Амазонок, снял с нее шлем, свою законную добычу, и вдруг, пораженный ее красотой, влюбился в умирающую.
- Есть предположение, что милетец Арктин, автор этой поэмы, был учеником Гомера, - заметил я.
- Не сомневаюсь, - сказал Артем. - Какая сцена!..
- Сила, - сказал кто-то из ребят.
- Позвольте, друзья, - обратился я ко всему классу, - неужели нельзя подыскать какое-нибудь более благозвучное выражение, чем "сила"?
- Чувство не всегда диктует благозвучные слова... Вам это известно более чем кому-нибудь другому, - возразил мне Артем.
- Но такие творения, как "Эфиопида", "Илиада"...
- В прилизанном переводе - да... Герои Гомера - живые люди. Иногда нежные, чаще суровые, а уж за словом в карман не полезут. Ахиллес кричит Агамемнону: "Пьяница, образина собачья!", а переводчик юлит и придумывает нелепые слова: "Винопийца, человек псообразный". А как Зевс честит Геру?!
Артем коротко рассмеялся.
- Потому и велик Гомер... - продолжал он. - Во всем художник, во всем поэт. Другой бы чуть ли не с Адама начал рассказывать о Троянской войне, а Гомер - с самого важного, с самого яркого... "Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, гнев проклятый, страданий без счета принесший ахейцам..."
- Возможно, что вы и правы, - осторожно начал я, подбираясь к теме сегодняшнего занятия - "гомеровскому вопросу", - но все дело в том, что Гомера-то на свете не было...
- Как не было? Не может быть! - закричали ребята.
- Да, Гомера не было. Был коллективный творец: сотни сказителей облекли первоначальное ядро легенды в поэму чудесной красоты.
- И это совершенно точно известно? - спросил Артем.
- Да, точно... Я лично придерживаюсь именно такой точки зрения... Еще аббат д'Обиньяк в начале семнадцатого столетия выступил с сомнениями относительно личности Гомера, указав на целый ряд противоречий, и с тех пор исследованиями Грота, Германа, а еще раньше Вольфа, это считается вполне доказанным. Впрочем, споры были и раньше, но в свое время победило мнение Аристарха, что Гомер создал "Илиаду" в юности, а "Одиссею" - значительно позже, когда был уже стар.
- А древние, ведь они считали, что Гомер реально существовал? - не унимался Артем.
- Древние не знали аналитического метода, развитого в середине девятнадцатого столетия...
- В таких вопросах следует интегрировать... - заметил кто-то.
- Как вы сказали? Интегрировать? - рассмеялся я. - Опять техницизмы на гуманитарном уроке?
- Не сердитесь, - примиряюще сказал Артем. - Но трудно поверить и мне и моим товарищам, что Гомера вовсе не было. Здесь нужно разобраться...
- А знаете, ребята, - сказал я, - как древние отнеслись к этому вопросу? Семь городов спорили за честь называться родиной поэта, и до нас дошло античное четверостишье: Ты не пытайся узнать, где родился Гомер и кто был он, Гордо считают себя родиной все города; Важным является дух, а не место; отчизна поэта - Блеск "Илиады" самой, сам Одиссея рассказ. Но этого мало... Гомера считали сыном Аполлона и музы Каллиопы, его считали хиосцем, лидийцем, киприотом, фессалийцем, луканом, родосцем, римлянином, даже потомком самого Одиссея, сыном Телемаха и Поликасты, дочери Нестора.
- Горячо! - вдруг закричал Артем. - Горячо!.. Вот последнее предположение и следовало бы проверить... Недаром Одиссей занимает такое место и в "Илиаде" и в "Одиссее". Были какие-то причины, которые заставили древнего сказителя...
- Или древних сказителей, - поспешил добавить я.
- Нет, древнего сказителя сделать Одиссея центральной фигурой второй поэмы. И, кроме того, единственная песнь из "Илиады", не связанная прямо с сюжетом, гневом Ахиллеса и его последствиями, опять-таки говорит о приключениях Одиссея...
- Вы имеете в виду "Долонию"? - спросил я.
- Я говорю о той песне, где Одиссей отправляется вместе с Диомедом в разведку и убивает лазутчика троянцев.
- Они убивают лазутчика Долона, и песнь названа специалистами "Долонией". Но что из этого следует?
- Связь какая-то была у Гомера с Одиссеем. Вот что из этого следует.
- Вообще археолог Шлиман, производивший с согласия турецкого правительства раскопки древней Трои, не сомневался в том, что Одиссей действительно существовал. На острове Итака, царем которого был Одиссей, Шлиман обнаружил посредине каменных развалин остатки пня старой оливы... Вы помните, как, проверяя Одиссея, его жена Пенелопа приказала служанке Евриклее вынести кровать мужа наружу, а обиженный Одиссей ответил:
Признак особый в ней есть.
Не другой кто, я сам ее сделал.
Пышно елива росла длиннолистая, очень большая,
В нашей дворовой ограде.
Был ствол у нее как колонна.
Каменной плотной стеной окружив ее, стал возводить я
Спальню, пока не окончил.
И крышей покрыл ее сверху.
Крепкие двери навесил, приладивши створки друг к другу.
После того я вершину срубил длиннолистой оливы,
Вырубил брус на оставшемся пне, остругал его медью,
Точно, вполне хорошо, по шнуру проверяя все время.
Сделал подножье кровати и все буравом пробуравил.
- И вот эту-то самую кровать и нашел Шлиман? - воскликнул Артем.
- Шлиман нашел остатки огромной оливы посредине каменных стен, но это вполне могло быть совпадением... Выводы, какие выводы можно из этого сделать?
- Много... Ведь это ложе - тайна семьи Одиссея, и знать ее мог только Одиссей или его сын, ведь даже служанка Евриклея не знала, что кровать эту сдвинуть нельзя с места! И если Одиссей на самом деле жил на свете, то почему отказывать в возможности реального существования Гомеру? Это все нужно проверить...
Он так и сказал: "нужно проверить". И в этих словах Артема было что-то необычное... Мне даже вспомнилось восклицание одного из ребят: "Сила!" Но я сказал:
- В мою задачу не входит "переманивать" вас в среду гуманитариев. Я хотел только чуть-чуть заинтересовать вас искусством древних, их историей. Все-таки знакомство с искусством облагораживает человека.
.- А совместный труд над решением нужных человеку задач не облагораживает? - спросил Артем, поднимаясь.
Он быстро вышел из класса, и кто-то заметил:
- Артем - прямиком в лабораторию...
Больше я его не видел до того самого памятного дня, когда он сам подошел ко мне и, чуть смущаясь, сказал: - У меня все готово, мы можем хоть сейчас отправиться на его розыски.
- На розыски? Но кого мы будем разыскивать?
- Как кого? Гомера.
Я расхохотался.
- Но Гомера нужно "искать" в древних рукописях, анализируя и сличая тексты, погружаясь в бездну комментариев...
- Или погружаясь в бездну времени, - заметил Артем. - Машина готова... Я думал, что вы согласитесь...
Я так растерялся, что дал Артему увести себя в лабораторию. Там у окна стоял какой-то аппарат, сверкающий полированным металлом, но в общем очень похожий на аккумуляторную тележку двадцатого века.
Я сел на металлическое сиденье. Артем поместился рядом. Сейчас, положа руку на сердце, могу сказать, что у меня и в мыслях не было ничего серьезного. Я думал, что Артем просто решил меня разыграть и, смеясь, сознается в шутке, но ничего подобного не произошло. Он наклонился к пульту управления, и вдруг стены лаборатории стали медленно расплываться перед глазами. Появились смутные очертания каких-то человеческих фигур, странными движениями разбирали они стены лаборатории...
Вспыхнуло на мгновение солнце и тотчас же погасло...
Я пришел в себя не сразу. Наша "тележка" катилась вниз по каменистой дороге. Вокруг зеленели рощи, а солнце было высоко в небе. Артем остановил тележку у поворота, за которым виднелось море.
- Где мы? - спросил.я.
- Сейчас узнаем, - ответил Артем.
Он легко выпрыгнул из "тележки" и стал быстро подниматься на холм. Там наверху сидел какой-то человек в желтой одежде необычного покроя, но когда он встал и поклонился Артему, я увидел, что рукава одежды отрезаны. "Да ведь это хитон!" - подумал я. За холмом сразу же начались крутые склоны, а там вдалеке высились скалистые громады.
И вновь будто чей-то голос прошептал: "Олимп... Это Олимп..." Артем вприпрыжку сбежал по склону холма. Торопливо уселся на сиденье.
- Так что вы узнали?
- Все в порядке. Козопас сказал, что Гомер уже умер, но дед козопаса помнил поэта хорошо...
- Сейчас какое столетие? - спросил я, так до конца и не веря в то, что все происходящее не снится мне.
- Сейчас? - Артем наклонился к приборам перед собой, покрутил пуговку над чем-то, напоминающим спидометр. - Мы в двенадцатом столетии... до нашей эры, разумеется...
Было еще несколько "остановок", и вот последняя. Мы остановились посредине широкого луга.
Смеркалось. Чья-то песня донеслась из маленького селения, низенькие домики которого выглядывали изза деревьев. Вокруг никого не было. Артем попросил меня привстать, достал из-под сиденья сверток и, развернув его, протянул мне бутерброд с сыром.
- Где мы сейчас?
- Боюсь, что на этот раз перелет...
Артем с аппетитом откусил громадный кусок бутерброда и вдруг, толкнув меня в бок, указал рукой в сторону селения. Оттуда во весь мах скакал по росистой траве всадник. Он быстро приближался, и звон его доспехов заглушил и собачий лай, и песню, и неумолчный звон кузнечиков. Всадник подскакал к нам и в удивлении остановился, подняв правой рукой тяжелое копье. Я вобрал голову в плечи, ожидая, что сейчас на нас обрушится удар, но Артем, не поднимаясь с сиденья, поднял руку с газетным свертком и громко приветствовал всадника по-эолийски.
- радуйся! - сказал Артем. - Радуйся!
- Радуйся и ты, юный воин, и ты, почтенный человек, - ответил всадник и спрыгнул с коня.
- Мы ищем Гомера, - сказал Артем. - Вы не видели его?
- Гомера?.. - переспросил воин. - Гомера... Но я не знаю такого базилея... Или, может быть, это простой свинопас, убежавший из вашего дома?
- Нет, он слагает песни...
- Слагает песни? Так это нищий певец! Он был у нас вчера и долго пел на площади, но, да падет на мою голову проклятие богов, если кто-нибудь из нас подал ему хотя бы старую кость... В других местах ему лучше, там еще есть глупые псы, что забыли, .чего нам стоила Троя... Этот нищий ушел по дороге к морю...
Артем повернул какой-то рычажок, и наша "тележка" мягко покатилась по траве, а конь, вздрогнув, бросился в сторону и поскакал к селению, и долго нам слышался голос всадника, звавшего коня.
Утром мы увидели море. Воздух был прозрачен, дрожащими зубцами скал проступали очертания далекого острова. Артем вышел из "тележки", помог выбраться мне. Солнце поднималось в безоблачном голубом небе, предвещая жаркий день.
- Там кто-то сидит, - сказал Артем, кивнув в сторону каменистого обрыва.
Действительно, метрах в ста от нас, на обломке скалы сидел человек. Отсюда он сливался с серыми скалами, но когда мы подошли ближе, то я увидел неподвижно сидящего старца. Не отрываясь, смотрел он вдаль, туда, где узкой полоской тянулся остров.
Мы подошли ближе.
- Это Гомер, - сказал Артем. - Это Гомер! Это так же верно, как то, что далекий остров - Итака...
Старик не обернулся на шум наших шагов, он, казалось, спал, но когда Артем обратился к нему, тотчас же ответил на приветствие. Да, легенда говорила правду: Гомер был слеп.
- Он не видит... - сказал Артем. - Он слепой.
Я всмотрелся в лицо старца, ожидая увидеть незрячие глаза поэта, знакомые нам всем по бюсту античной работы, но вдруг понял большее: он не просто был слеп... Морщинистые веки запали в глазницы... Гомер был ослеплен.
- Гомер, - сказал я, - с вами говорят люди из будущего. Вы понимаете? Тридцать три столетия разделяют нас.
- Вы боги? - звучно и просто спросил старик.
- Нет, что вы!.. Мы смертные, но прибыли сюда из далекого будущего. Вас, Гомер, помнят и чтят, как великого поэта... Ваши песни записаны. И "Илиада" и "Одиссея"...
- Записаны?.. Не понимаю...
- Ну, такими значками, на тонких белых листах.
- Так поступают финикияне, - задумчиво сказал Гомер. - Я слышал об этом.
- Но должен вас огорчить... Некоторые сомневаются, что вы действительно жили на свете, Гомер...
- Боги не знают сомнений. Вы - смертные, - усмехнулся Гомер и быстрым движением ощупал скалу, на которой сидел, и я увидел, что рука его была сильной и ловкой. Потом он наклонился и, подняв с земли камень, сильно сжал его в руке.
- Нас, видите ли, очень интересуют некоторые противоречия в ваших поэмах...
- Не смеетесь ли вы надо мной, чужестранцы? - громко спросил Гомер, и сквозь прорехи в его сером плаще было видно, как напряглись его все еще могучие мышцы.
- Осторожно! - воскликнул Артем и схватил старика за поднятую для удара руку.
Какое-то мгновение Гомер сопротивлялся, но вот его рука разжалась, и камень покатился с обрыва.
И море, всплеснув, приняло его далеко внизу.
- Сейчас каждый может обидеть слепого... - грустно сказал Гомер. Зачем я вам? Идите своей дорогой.
- Мы вовсе не хотели вас обидеть, мы говорим правду, но некоторые противоречия в ваших поэмах... Вот, к примеру, я хотел узнать... Вы часто говорите в песнях об Одиссее, о железных изделиях, об употреблении железного оружия. Ведь в ваше время его еще не знали?
- Не знали? Да, не знал тот, у кого не было быков круторогих, чтобы выменять на них топор из седого железа, меч или нож. Разве вы не встречали торговцев, что привозят из-за моря украшения и оружие? Много берут они за них пленников и вина, и быков, и шкур...
- Возможно, возможно... Но все-таки согласитесь, Гомер...
- Постойте, - перебил меня Артем, - сейчас мой черед спрашивать... Гомер, вы что-нибудь ели сегодня?
- Ни вчера, ни сегодня... - ответил Гомер. - Здесь не хотят слушать моих песен. Двенадцать кораблей краснощеких, полных смелыми воинами, увел к берегам Илиона Одиссей, сын Лаэрта, и они не вернулись... Этого здесь не забыли...
Артем бросился к нашей "тележке", достал оттуда сверток и побежал к нам, а я воспользовался случаем и прямо спросил Гомера:
- Считают, что вы сами, Гомер, во время войны с Троей были в рядах ахейцев. Это правда?
- Был, - как-то очень задумчиво ответил Гомер. - А с кем из героев меня сравнивают?
- Ни с кем, - пожал я плечами. - Считают, что вы были простым воином, а потом воспели то, что сами видели.
Артем подбежал к нам и, развернув бумагу, осторожно взял Гомера за руку и вложил в нее ломоть хлеба с сыром.
- Ешьте, - сказал Артем. - Это хлеб и сыр...
Гомер медленно откусил небольшой кусочек бутерброда, проглотил его и, спрятав остальное в складках одежды, сказал:
- Хлеб - как воздух, сыр вкусный... Я верю вам, чужестранцы, вы не смеетесь над нищим стариком. Спрашивайте, я расскажу обо всем...
- Из ваших песен, Гомер, мы знаем, что Одиссей, убив женихов Пенелопы, вновь стал царем Итаки... Он долго жил?
- Когда-нибудь я сложу об этом песню, - сказал Гомер. - Не сейчас, потом... Да, Одиссей убил женихов... Вопя и. стеная, вынесли родственники убитых трупы из дома. Кто жил на Итаке - тех схоронили свои. Тех же, кто был из других городов, по домам разослали... Рыбакам поручили на судах быстроходных тела их доставить. Но вот Евпейт поднял против него кефаллонцев...
- Знаем, знаем, - сказал я. - Позвольте, Гомер, прочитать вам это место на память... "Злое дело, друзья, этот муж для ахейцев придумал!.. Нам это будет позором и в дальнем потомстве, если за наших невинных детей и за братьев убийцам мы не отмстим!.."- Да, он так сказал и повел к Одиссееву дому толпу кефаллонцев...
- И был убит?
- Да, был убит...
- А потом, что было потом? - нетерпеливо спросил Артем.
- Прибыли рыбаки к семьям убитых, и ночью неслышно пристали к Итаке семь кораблей чернощеких. Поздно увидел их мачты Одиссей. Акефаллонцы... одни равнодушно, другие с тайною злобой смотрели, как бьется у двери своей Одиссей. Первым погиб Телемах, сын Одиссея. Евмея сразили стрелой, и погиб свинопас, преданный, смелый старик... Выбили меч из руки Одиссея и ремнями ноги его и руки связали. Потом крики раздались: "Убить Одиссея! Смерть ему, смерть!.." - "Нет!" - сказали те, кто помнил силу и ум героя, того, кто по праву шлем доспехи Ахилла носил. "Пусть же ослепнет!" - вскричал из толпы неизвестный, глаза его злобой пылали... Верно, родственник был он тому, кто погиб от руки Одиссея... И ослепили героя... Со смехом в лодку столкнули, а море бурлило... "Тебе, Посейдон, наша жертва, прими!" - так крича, провожали лодку с героем... Долго носилась она по буйным волнам, и шептал в уши страдальца ветер морской: "Помнишь, как ты ослепил Полифема? Квиты с тобой мы, живи, если сможешь, герой..."
- А что было потом?
- Волны выбросили челн на берег песчаный. Чайки кричали вокруг, дерзко кружились они над головой Одиссея... И плача кричали: "Ты жив, Одиссей!" Долго скитался герой, но все его гнали... Там хлеба кусок, там гроздь винограда - вот и вся его пища... Годы прошли. Узнать в старике ослепленном героя никто не посмел, и однажды, было это в Афинах, сидел Одиссей у огня, знатный хозяин велел миску с супом налить... Кто-то пел, и струны звенели, и шумно было вокруг... А потом разговор сам собой зашел о войне и потерях, и имя- Одиссея ктото назвал, говоря: "Нет, не пала бы Троя, если бы муж многомудрый хитрость свою не исполнил бы смело". Так они говорили, а нищий старик ближе сел к очагу. Свет без глаз не увидишь, только тепло шло к нему. И герои, друзья вдруг встали вокруг.
"Ты один, Одиссей, нас пережил. Неужели бесследно мы из жизни ушли?" так сказали герои, и тогда Одиссей, вспомнив все, вдруг поднялся и, босыми ногами осторожно ступая, в угол пошел, где звенела кифара, и робко ее попросил... И, струны взяв все в ладонь, сразу их отпустил... Звук едва замер, запел Одиссей про Ахилла, про гнев его страшный, столько горя принесший ахейцам. Так и ходит герой по земле своей милой. Кто накормит, кто псов натравит, но слава о подвигах великих героев живет, и с нею живы они... И часто сила неведомая гонит его к этому берегу. Знает он - там, в дымке тумана, берег Итаки родной...
Мы вернулись к нашему аппарату. "Тележка" ответила на прикосновение Артема ворчанием моторов.
Артем набрал на пульте аппарата какие-то цифры.
В задумчивости я опустился на сиденье.
- Судя по всему, этот старец считает Одиссея и Гомера одним и тем же лицом... - сказал я. - Не знаю, как на это посмотрят мои коллеги... Некоторые, безусловно, встретят мое сообщение без энтузиазма...
- Вот что, - сказал Артем. Он стоял на земле и наклонился ко мне, грудью опираясь на борт "тележки". - Поверните к себе вот эту рукоять.
Я выполнил его указание и только тогда, когда Артем зашагал по тропинке навстречу старцу, а тот встал и пошел к нему навстречу, по знакомому дрожанию на глазах расплывающихся предметов я понял, что Артем остается... И откуда-то странно искаженный пришел вдруг возглас старца:
О Зевс, наш родитель! Так есть еще боги на светлом Олимпе! Не ты ли это, сын мой, Телемах?
До сих пор не могу разобраться в случившемся.
Меньше всего я мог ожидать, что так поступит человек, влюбленный в технику. Меньше всего...
Тайна Гомера
До сих пор не могу уяснить себе, как это произошло. И никогда мой дух не был в таком смятении...
А все началось в дни последней сессии Московского общества любителей античной литературы. В зале присутствовал незнакомый мне человек. Он представился после заседания и попросил меня приехать в его школу. "Я боюсь за своих ребят, - сказал он. - Техника, математика, физика поглотили их интересы... Хотелось бы внести в их воспитание "свежую струю". Я дал свое согласие и ничуть не жалел об этом. Старшеклассники - ребята лет по шестнадцати-семнадцати - встретили меня настороженно, а один из них в конце первого урока прямо спросил:
- Вас прислали лечить наш технический "флюс"?
- Нет, - ответил я. - Но разве то, о чем я вам рассказывал, не интересно?
- Терпимо, - ответил кто-то из сидящих на подоконнике. - Пока терпимо...
Но я хорошо знал, что они все-таки дети, и, когда в уютном классе зазвучали гекзаметры древних сказаний, глаза этих самоуверенных подростков засветились восхищением и любопытством. Право, занимаясь со студентами филологами и историками, я не встречал ни такого внимания, ни такого интереса. По-видимому, то, что для гуманитариев было обязанностью, для этих ребят - удивительной сказкой.
Раз в неделю я приезжал к ним, и каждый раз эти ребята удивляли меня свежестью восприятия, великолепной памятью. И только один из них, самый высокий и, вероятно, самый сильный паренек, - сидел он во втором ряду, и его мускулистая рука, перекинутая через спинку стула, мерно раскачивалась, отсчитывая ритм стихов, - только один он не задавал мне никаких вопросов. Иногда я сам обращался к нему, но ответы его были односложны и лаконичны.
- Вы говорите, как спартанец, - сказал я как-то ему.
Может быть, это и была моя первая ошибка.
Так прошел месяц, другой. Я знал, что ребята напряженно учатся своему любимому делу, что они заканчивают монтаж какого-то сложнейшего прибора, чуть ли не "машины времени", что мои занятия это только "педагогический привесок". Вот почему я был буквально поражен, когда во время моей беседы молчаливый паренек вдруг перестал покачивать рукой и сказал:
- Ударение. Неверно. У вас...
- Позвольте, позвольте, - возразил я, - но ударение в этом слове изменилось только во времена Римской империи... А вы что, вы стали заниматься древнегреческим?
- А он его уже выучил, - заметил кто-то из ребят.
- Это верно? - спросил я.
- Да нет... Просто учебник прочел, о котором вы нам говорили. И все...
- Вы его не слушайте! - раздались голоса. - Артем "Илиаду" на память читает.
- Это правда, Артем?
- Ну, правда...
Я задал ему ряд вопросов. Без труда подбирая слова, Артем ответил мне на языке Гомера. У него не все было ладно с произношением, но этот дефект был легко устраним.
Как-то, было это дней десять назад, между Артемом и мною вспыхнул спор. Мы как раз прочитали то место из "Эфиопиды", в котором рассказывается, как Ахиллес, смертельно ранив Пентезилею, царицу Амазонок, снял с нее шлем, свою законную добычу, и вдруг, пораженный ее красотой, влюбился в умирающую.
- Есть предположение, что милетец Арктин, автор этой поэмы, был учеником Гомера, - заметил я.
- Не сомневаюсь, - сказал Артем. - Какая сцена!..
- Сила, - сказал кто-то из ребят.
- Позвольте, друзья, - обратился я ко всему классу, - неужели нельзя подыскать какое-нибудь более благозвучное выражение, чем "сила"?
- Чувство не всегда диктует благозвучные слова... Вам это известно более чем кому-нибудь другому, - возразил мне Артем.
- Но такие творения, как "Эфиопида", "Илиада"...
- В прилизанном переводе - да... Герои Гомера - живые люди. Иногда нежные, чаще суровые, а уж за словом в карман не полезут. Ахиллес кричит Агамемнону: "Пьяница, образина собачья!", а переводчик юлит и придумывает нелепые слова: "Винопийца, человек псообразный". А как Зевс честит Геру?!
Артем коротко рассмеялся.
- Потому и велик Гомер... - продолжал он. - Во всем художник, во всем поэт. Другой бы чуть ли не с Адама начал рассказывать о Троянской войне, а Гомер - с самого важного, с самого яркого... "Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, гнев проклятый, страданий без счета принесший ахейцам..."
- Возможно, что вы и правы, - осторожно начал я, подбираясь к теме сегодняшнего занятия - "гомеровскому вопросу", - но все дело в том, что Гомера-то на свете не было...
- Как не было? Не может быть! - закричали ребята.
- Да, Гомера не было. Был коллективный творец: сотни сказителей облекли первоначальное ядро легенды в поэму чудесной красоты.
- И это совершенно точно известно? - спросил Артем.
- Да, точно... Я лично придерживаюсь именно такой точки зрения... Еще аббат д'Обиньяк в начале семнадцатого столетия выступил с сомнениями относительно личности Гомера, указав на целый ряд противоречий, и с тех пор исследованиями Грота, Германа, а еще раньше Вольфа, это считается вполне доказанным. Впрочем, споры были и раньше, но в свое время победило мнение Аристарха, что Гомер создал "Илиаду" в юности, а "Одиссею" - значительно позже, когда был уже стар.
- А древние, ведь они считали, что Гомер реально существовал? - не унимался Артем.
- Древние не знали аналитического метода, развитого в середине девятнадцатого столетия...
- В таких вопросах следует интегрировать... - заметил кто-то.
- Как вы сказали? Интегрировать? - рассмеялся я. - Опять техницизмы на гуманитарном уроке?
- Не сердитесь, - примиряюще сказал Артем. - Но трудно поверить и мне и моим товарищам, что Гомера вовсе не было. Здесь нужно разобраться...
- А знаете, ребята, - сказал я, - как древние отнеслись к этому вопросу? Семь городов спорили за честь называться родиной поэта, и до нас дошло античное четверостишье: Ты не пытайся узнать, где родился Гомер и кто был он, Гордо считают себя родиной все города; Важным является дух, а не место; отчизна поэта - Блеск "Илиады" самой, сам Одиссея рассказ. Но этого мало... Гомера считали сыном Аполлона и музы Каллиопы, его считали хиосцем, лидийцем, киприотом, фессалийцем, луканом, родосцем, римлянином, даже потомком самого Одиссея, сыном Телемаха и Поликасты, дочери Нестора.
- Горячо! - вдруг закричал Артем. - Горячо!.. Вот последнее предположение и следовало бы проверить... Недаром Одиссей занимает такое место и в "Илиаде" и в "Одиссее". Были какие-то причины, которые заставили древнего сказителя...
- Или древних сказителей, - поспешил добавить я.
- Нет, древнего сказителя сделать Одиссея центральной фигурой второй поэмы. И, кроме того, единственная песнь из "Илиады", не связанная прямо с сюжетом, гневом Ахиллеса и его последствиями, опять-таки говорит о приключениях Одиссея...
- Вы имеете в виду "Долонию"? - спросил я.
- Я говорю о той песне, где Одиссей отправляется вместе с Диомедом в разведку и убивает лазутчика троянцев.
- Они убивают лазутчика Долона, и песнь названа специалистами "Долонией". Но что из этого следует?
- Связь какая-то была у Гомера с Одиссеем. Вот что из этого следует.
- Вообще археолог Шлиман, производивший с согласия турецкого правительства раскопки древней Трои, не сомневался в том, что Одиссей действительно существовал. На острове Итака, царем которого был Одиссей, Шлиман обнаружил посредине каменных развалин остатки пня старой оливы... Вы помните, как, проверяя Одиссея, его жена Пенелопа приказала служанке Евриклее вынести кровать мужа наружу, а обиженный Одиссей ответил:
Признак особый в ней есть.
Не другой кто, я сам ее сделал.
Пышно елива росла длиннолистая, очень большая,
В нашей дворовой ограде.
Был ствол у нее как колонна.
Каменной плотной стеной окружив ее, стал возводить я
Спальню, пока не окончил.
И крышей покрыл ее сверху.
Крепкие двери навесил, приладивши створки друг к другу.
После того я вершину срубил длиннолистой оливы,
Вырубил брус на оставшемся пне, остругал его медью,
Точно, вполне хорошо, по шнуру проверяя все время.
Сделал подножье кровати и все буравом пробуравил.
- И вот эту-то самую кровать и нашел Шлиман? - воскликнул Артем.
- Шлиман нашел остатки огромной оливы посредине каменных стен, но это вполне могло быть совпадением... Выводы, какие выводы можно из этого сделать?
- Много... Ведь это ложе - тайна семьи Одиссея, и знать ее мог только Одиссей или его сын, ведь даже служанка Евриклея не знала, что кровать эту сдвинуть нельзя с места! И если Одиссей на самом деле жил на свете, то почему отказывать в возможности реального существования Гомеру? Это все нужно проверить...
Он так и сказал: "нужно проверить". И в этих словах Артема было что-то необычное... Мне даже вспомнилось восклицание одного из ребят: "Сила!" Но я сказал:
- В мою задачу не входит "переманивать" вас в среду гуманитариев. Я хотел только чуть-чуть заинтересовать вас искусством древних, их историей. Все-таки знакомство с искусством облагораживает человека.
.- А совместный труд над решением нужных человеку задач не облагораживает? - спросил Артем, поднимаясь.
Он быстро вышел из класса, и кто-то заметил:
- Артем - прямиком в лабораторию...
Больше я его не видел до того самого памятного дня, когда он сам подошел ко мне и, чуть смущаясь, сказал: - У меня все готово, мы можем хоть сейчас отправиться на его розыски.
- На розыски? Но кого мы будем разыскивать?
- Как кого? Гомера.
Я расхохотался.
- Но Гомера нужно "искать" в древних рукописях, анализируя и сличая тексты, погружаясь в бездну комментариев...
- Или погружаясь в бездну времени, - заметил Артем. - Машина готова... Я думал, что вы согласитесь...
Я так растерялся, что дал Артему увести себя в лабораторию. Там у окна стоял какой-то аппарат, сверкающий полированным металлом, но в общем очень похожий на аккумуляторную тележку двадцатого века.
Я сел на металлическое сиденье. Артем поместился рядом. Сейчас, положа руку на сердце, могу сказать, что у меня и в мыслях не было ничего серьезного. Я думал, что Артем просто решил меня разыграть и, смеясь, сознается в шутке, но ничего подобного не произошло. Он наклонился к пульту управления, и вдруг стены лаборатории стали медленно расплываться перед глазами. Появились смутные очертания каких-то человеческих фигур, странными движениями разбирали они стены лаборатории...
Вспыхнуло на мгновение солнце и тотчас же погасло...
Я пришел в себя не сразу. Наша "тележка" катилась вниз по каменистой дороге. Вокруг зеленели рощи, а солнце было высоко в небе. Артем остановил тележку у поворота, за которым виднелось море.
- Где мы? - спросил.я.
- Сейчас узнаем, - ответил Артем.
Он легко выпрыгнул из "тележки" и стал быстро подниматься на холм. Там наверху сидел какой-то человек в желтой одежде необычного покроя, но когда он встал и поклонился Артему, я увидел, что рукава одежды отрезаны. "Да ведь это хитон!" - подумал я. За холмом сразу же начались крутые склоны, а там вдалеке высились скалистые громады.
И вновь будто чей-то голос прошептал: "Олимп... Это Олимп..." Артем вприпрыжку сбежал по склону холма. Торопливо уселся на сиденье.
- Так что вы узнали?
- Все в порядке. Козопас сказал, что Гомер уже умер, но дед козопаса помнил поэта хорошо...
- Сейчас какое столетие? - спросил я, так до конца и не веря в то, что все происходящее не снится мне.
- Сейчас? - Артем наклонился к приборам перед собой, покрутил пуговку над чем-то, напоминающим спидометр. - Мы в двенадцатом столетии... до нашей эры, разумеется...
Было еще несколько "остановок", и вот последняя. Мы остановились посредине широкого луга.
Смеркалось. Чья-то песня донеслась из маленького селения, низенькие домики которого выглядывали изза деревьев. Вокруг никого не было. Артем попросил меня привстать, достал из-под сиденья сверток и, развернув его, протянул мне бутерброд с сыром.
- Где мы сейчас?
- Боюсь, что на этот раз перелет...
Артем с аппетитом откусил громадный кусок бутерброда и вдруг, толкнув меня в бок, указал рукой в сторону селения. Оттуда во весь мах скакал по росистой траве всадник. Он быстро приближался, и звон его доспехов заглушил и собачий лай, и песню, и неумолчный звон кузнечиков. Всадник подскакал к нам и в удивлении остановился, подняв правой рукой тяжелое копье. Я вобрал голову в плечи, ожидая, что сейчас на нас обрушится удар, но Артем, не поднимаясь с сиденья, поднял руку с газетным свертком и громко приветствовал всадника по-эолийски.
- радуйся! - сказал Артем. - Радуйся!
- Радуйся и ты, юный воин, и ты, почтенный человек, - ответил всадник и спрыгнул с коня.
- Мы ищем Гомера, - сказал Артем. - Вы не видели его?
- Гомера?.. - переспросил воин. - Гомера... Но я не знаю такого базилея... Или, может быть, это простой свинопас, убежавший из вашего дома?
- Нет, он слагает песни...
- Слагает песни? Так это нищий певец! Он был у нас вчера и долго пел на площади, но, да падет на мою голову проклятие богов, если кто-нибудь из нас подал ему хотя бы старую кость... В других местах ему лучше, там еще есть глупые псы, что забыли, .чего нам стоила Троя... Этот нищий ушел по дороге к морю...
Артем повернул какой-то рычажок, и наша "тележка" мягко покатилась по траве, а конь, вздрогнув, бросился в сторону и поскакал к селению, и долго нам слышался голос всадника, звавшего коня.
Утром мы увидели море. Воздух был прозрачен, дрожащими зубцами скал проступали очертания далекого острова. Артем вышел из "тележки", помог выбраться мне. Солнце поднималось в безоблачном голубом небе, предвещая жаркий день.
- Там кто-то сидит, - сказал Артем, кивнув в сторону каменистого обрыва.
Действительно, метрах в ста от нас, на обломке скалы сидел человек. Отсюда он сливался с серыми скалами, но когда мы подошли ближе, то я увидел неподвижно сидящего старца. Не отрываясь, смотрел он вдаль, туда, где узкой полоской тянулся остров.
Мы подошли ближе.
- Это Гомер, - сказал Артем. - Это Гомер! Это так же верно, как то, что далекий остров - Итака...
Старик не обернулся на шум наших шагов, он, казалось, спал, но когда Артем обратился к нему, тотчас же ответил на приветствие. Да, легенда говорила правду: Гомер был слеп.
- Он не видит... - сказал Артем. - Он слепой.
Я всмотрелся в лицо старца, ожидая увидеть незрячие глаза поэта, знакомые нам всем по бюсту античной работы, но вдруг понял большее: он не просто был слеп... Морщинистые веки запали в глазницы... Гомер был ослеплен.
- Гомер, - сказал я, - с вами говорят люди из будущего. Вы понимаете? Тридцать три столетия разделяют нас.
- Вы боги? - звучно и просто спросил старик.
- Нет, что вы!.. Мы смертные, но прибыли сюда из далекого будущего. Вас, Гомер, помнят и чтят, как великого поэта... Ваши песни записаны. И "Илиада" и "Одиссея"...
- Записаны?.. Не понимаю...
- Ну, такими значками, на тонких белых листах.
- Так поступают финикияне, - задумчиво сказал Гомер. - Я слышал об этом.
- Но должен вас огорчить... Некоторые сомневаются, что вы действительно жили на свете, Гомер...
- Боги не знают сомнений. Вы - смертные, - усмехнулся Гомер и быстрым движением ощупал скалу, на которой сидел, и я увидел, что рука его была сильной и ловкой. Потом он наклонился и, подняв с земли камень, сильно сжал его в руке.
- Нас, видите ли, очень интересуют некоторые противоречия в ваших поэмах...
- Не смеетесь ли вы надо мной, чужестранцы? - громко спросил Гомер, и сквозь прорехи в его сером плаще было видно, как напряглись его все еще могучие мышцы.
- Осторожно! - воскликнул Артем и схватил старика за поднятую для удара руку.
Какое-то мгновение Гомер сопротивлялся, но вот его рука разжалась, и камень покатился с обрыва.
И море, всплеснув, приняло его далеко внизу.
- Сейчас каждый может обидеть слепого... - грустно сказал Гомер. Зачем я вам? Идите своей дорогой.
- Мы вовсе не хотели вас обидеть, мы говорим правду, но некоторые противоречия в ваших поэмах... Вот, к примеру, я хотел узнать... Вы часто говорите в песнях об Одиссее, о железных изделиях, об употреблении железного оружия. Ведь в ваше время его еще не знали?
- Не знали? Да, не знал тот, у кого не было быков круторогих, чтобы выменять на них топор из седого железа, меч или нож. Разве вы не встречали торговцев, что привозят из-за моря украшения и оружие? Много берут они за них пленников и вина, и быков, и шкур...
- Возможно, возможно... Но все-таки согласитесь, Гомер...
- Постойте, - перебил меня Артем, - сейчас мой черед спрашивать... Гомер, вы что-нибудь ели сегодня?
- Ни вчера, ни сегодня... - ответил Гомер. - Здесь не хотят слушать моих песен. Двенадцать кораблей краснощеких, полных смелыми воинами, увел к берегам Илиона Одиссей, сын Лаэрта, и они не вернулись... Этого здесь не забыли...
Артем бросился к нашей "тележке", достал оттуда сверток и побежал к нам, а я воспользовался случаем и прямо спросил Гомера:
- Считают, что вы сами, Гомер, во время войны с Троей были в рядах ахейцев. Это правда?
- Был, - как-то очень задумчиво ответил Гомер. - А с кем из героев меня сравнивают?
- Ни с кем, - пожал я плечами. - Считают, что вы были простым воином, а потом воспели то, что сами видели.
Артем подбежал к нам и, развернув бумагу, осторожно взял Гомера за руку и вложил в нее ломоть хлеба с сыром.
- Ешьте, - сказал Артем. - Это хлеб и сыр...
Гомер медленно откусил небольшой кусочек бутерброда, проглотил его и, спрятав остальное в складках одежды, сказал:
- Хлеб - как воздух, сыр вкусный... Я верю вам, чужестранцы, вы не смеетесь над нищим стариком. Спрашивайте, я расскажу обо всем...
- Из ваших песен, Гомер, мы знаем, что Одиссей, убив женихов Пенелопы, вновь стал царем Итаки... Он долго жил?
- Когда-нибудь я сложу об этом песню, - сказал Гомер. - Не сейчас, потом... Да, Одиссей убил женихов... Вопя и. стеная, вынесли родственники убитых трупы из дома. Кто жил на Итаке - тех схоронили свои. Тех же, кто был из других городов, по домам разослали... Рыбакам поручили на судах быстроходных тела их доставить. Но вот Евпейт поднял против него кефаллонцев...
- Знаем, знаем, - сказал я. - Позвольте, Гомер, прочитать вам это место на память... "Злое дело, друзья, этот муж для ахейцев придумал!.. Нам это будет позором и в дальнем потомстве, если за наших невинных детей и за братьев убийцам мы не отмстим!.."- Да, он так сказал и повел к Одиссееву дому толпу кефаллонцев...
- И был убит?
- Да, был убит...
- А потом, что было потом? - нетерпеливо спросил Артем.
- Прибыли рыбаки к семьям убитых, и ночью неслышно пристали к Итаке семь кораблей чернощеких. Поздно увидел их мачты Одиссей. Акефаллонцы... одни равнодушно, другие с тайною злобой смотрели, как бьется у двери своей Одиссей. Первым погиб Телемах, сын Одиссея. Евмея сразили стрелой, и погиб свинопас, преданный, смелый старик... Выбили меч из руки Одиссея и ремнями ноги его и руки связали. Потом крики раздались: "Убить Одиссея! Смерть ему, смерть!.." - "Нет!" - сказали те, кто помнил силу и ум героя, того, кто по праву шлем доспехи Ахилла носил. "Пусть же ослепнет!" - вскричал из толпы неизвестный, глаза его злобой пылали... Верно, родственник был он тому, кто погиб от руки Одиссея... И ослепили героя... Со смехом в лодку столкнули, а море бурлило... "Тебе, Посейдон, наша жертва, прими!" - так крича, провожали лодку с героем... Долго носилась она по буйным волнам, и шептал в уши страдальца ветер морской: "Помнишь, как ты ослепил Полифема? Квиты с тобой мы, живи, если сможешь, герой..."
- А что было потом?
- Волны выбросили челн на берег песчаный. Чайки кричали вокруг, дерзко кружились они над головой Одиссея... И плача кричали: "Ты жив, Одиссей!" Долго скитался герой, но все его гнали... Там хлеба кусок, там гроздь винограда - вот и вся его пища... Годы прошли. Узнать в старике ослепленном героя никто не посмел, и однажды, было это в Афинах, сидел Одиссей у огня, знатный хозяин велел миску с супом налить... Кто-то пел, и струны звенели, и шумно было вокруг... А потом разговор сам собой зашел о войне и потерях, и имя- Одиссея ктото назвал, говоря: "Нет, не пала бы Троя, если бы муж многомудрый хитрость свою не исполнил бы смело". Так они говорили, а нищий старик ближе сел к очагу. Свет без глаз не увидишь, только тепло шло к нему. И герои, друзья вдруг встали вокруг.
"Ты один, Одиссей, нас пережил. Неужели бесследно мы из жизни ушли?" так сказали герои, и тогда Одиссей, вспомнив все, вдруг поднялся и, босыми ногами осторожно ступая, в угол пошел, где звенела кифара, и робко ее попросил... И, струны взяв все в ладонь, сразу их отпустил... Звук едва замер, запел Одиссей про Ахилла, про гнев его страшный, столько горя принесший ахейцам. Так и ходит герой по земле своей милой. Кто накормит, кто псов натравит, но слава о подвигах великих героев живет, и с нею живы они... И часто сила неведомая гонит его к этому берегу. Знает он - там, в дымке тумана, берег Итаки родной...
Мы вернулись к нашему аппарату. "Тележка" ответила на прикосновение Артема ворчанием моторов.
Артем набрал на пульте аппарата какие-то цифры.
В задумчивости я опустился на сиденье.
- Судя по всему, этот старец считает Одиссея и Гомера одним и тем же лицом... - сказал я. - Не знаю, как на это посмотрят мои коллеги... Некоторые, безусловно, встретят мое сообщение без энтузиазма...
- Вот что, - сказал Артем. Он стоял на земле и наклонился ко мне, грудью опираясь на борт "тележки". - Поверните к себе вот эту рукоять.
Я выполнил его указание и только тогда, когда Артем зашагал по тропинке навстречу старцу, а тот встал и пошел к нему навстречу, по знакомому дрожанию на глазах расплывающихся предметов я понял, что Артем остается... И откуда-то странно искаженный пришел вдруг возглас старца:
О Зевс, наш родитель! Так есть еще боги на светлом Олимпе! Не ты ли это, сын мой, Телемах?
До сих пор не могу разобраться в случившемся.
Меньше всего я мог ожидать, что так поступит человек, влюбленный в технику. Меньше всего...