Геннадий Прашкевич
ВИРТУАЛЬНЫЙ ГЕРОЙ или ЗАКОН ВСЕМИРНОГО ДАВЛЕНИЯ
Глава седьмая
…Жена сварила кофе.
Сделав первый глоток, всегда самый вкусный, Николай Владимирович напомнил:
– Достань, пожалуйста, черный галстук. У нас сегодня ученый совет.
– По Мельничуку? По его новой работе? – жена всегда находилась в курсе институтских дел. – Он, правда там изобрел что-то особенное?
– Ну, скажем, не изобрел, – хмыкнул Николай Владимирович. – Скорее, открыл. То есть, это сам он так считает. Но Хозин и Довгайло подыгрывают ему. Они лизоблюды. Честно слово, я съезжу Мельничуку по роже.
– Правильно, – кивнула жена. – Истину, даже научную, надо уметь защищать. – И понимающе попросила: – Ты только не увлекайся, милый. Ты же доктор наук. Ну, одна, ну, две пощечины. Будь сдержан. – И все-таки не выдержала: – Что он такое открыл?
– Закон всемирного давления.
– А как же Ньютон? – заинтересовалась жена. – как быть с законом всемирного тяготения? Что делать с такой фундаментальной физической постоянной, как гравитационная? Ее ведь не зачеркнешь. Она учитывается во всех учебниках.
– Учебники – вздор. Мельничука учебники не трогают.
– Ну, хорошо, пусть так. Пусть не трогают. Но что делать с этим? – Жена выпустила из рук чашку. Чашка – старенькая, надтреснутая – ударилась о пол и незамедлительно раскололась. Бедные осколки, звеня, покатились под стол. – Что-то же заставляет чашку падать?
Допивая кофе, Николай Владимирович с наслаждением пояснил:
– Я же говорю. Сила всемирного давления! Так провозглашает профессор Мельничук. Он утверждает, что сила всемирного давления отменяет все, чем наука пользовалась со времен Ньютона.
– Ну и ладно, ну и Бог с ним, – миролюбиво улыбнулась жена. – Как ни называть, чашка все равно разбивается. – Неопределенная улыбка тронула ее красивые губы: – Только зачем Мельничуку такое странное открытие? Он думает, что заслуживает Нобелевской премии?
– «
Открытие новой истины,– ядовито процитировал Николай Владимирович, –
само по себе является величайшим счастьем. Признание почти ничего не может добавить к этому».
– Это так Мельничук сказал? Он совсем ничего не просит?
– Ну, почти ничего… Так, мелочи… Скажем, заменить в учебниках имя Ньютона на имя Мельничука…
– Поэтому ты и хочешь дать ему пощечину?
– Мельничук издал книгу. – Николай Владимирович усмехнулся. – Мельничук утверждает, что книгу заказал Ученый совет. Но я член совета и хорошо помню, что речь шла о небольшой научно-популярной брошюре, в которой вовсе ни к чему было отвергать давно работающие физические законы. Похоже, – саркастически заметил он, – пресловутая сила новоявленного всемирного давления – это сам Мельничук и его окружение.
– А ты не завидуешь, милый?
Николай Владимирович поперхнулся:
– Если Ученый совет выступит в защиту этого неистового ниспровергателя классиков, я точно влеплю ему пощечину. Пусть потом товарищеский суд восстанавливает истину. Может пойдет на пользу всей науке. Сама подумай… Мельничук, Хозин, Довгайло… Они же чистые демагоги.
– Хорошо, хорошо, вот твой галстук, – примирительно сказала жена. – Ты немножко погуляй. Пройдись по липовой аллее. Там спокойно. Время у тебя еще есть, и нос не покраснеет, как бывает, когда ты ходишь под тополями. Аллергия, но попробуй объясни это недоброжелателям!
Николай Владимирович и сам хотел прогуляться.
Дать пощечину Мельничуку, вырвать решение из рук Ученого совета, льстиво предавшегося нахалу и невеже, – эта идея родилась в нем не сразу, но все больше и больше ему нравилась.
И утро выдалось что надо, воробьи так и вспархивали из-под ног.
Неплохо бы, подумал он, заглянуть к Мишину. Хотя бы на десять минут. Это немного, но с Мишиным интересно провести даже десять минут. Усатый экспериментатор, с калькулятором, вечно болтающимся на груди, конечно, сразу полезет к своему невероятному аппарату, смонтированному в почти подпольной лаборатории и на собственные деньги. «Еще денек, – скажет, как всегда, любовно поглаживая некрашеную металлическую панель, – и мы услышим голос Неба!»
Это была заветная мечта Мишина: услышать, что там звучит, в Небе.
За липовой аллеей тянулись жилые дома. Кое-где в окнах – люди, цветы. Но все верхние этажи казались непроницаемыми, как на незаконченном рисунке. Такими же казались облака, медленно плывущие над домами. Эта вечная незавершенность мучительно волновала Николая Владимировича. Он взглянул на балкон, с которого ему вчера помахала рукой симпатичная девушка. Но сегодня за решеткой длинной застекленной лоджии прыгал противный рыжий пацан. Он показал Николаю Владимировичу широкий, как нож, язык. А на углу, где вчера чинил мопед у гаража знакомый пожилой механик, стояла лошадь у коновязи.
Нет, лучше вернуться к Ученому совету…
Приду сейчас на совет. Выслушаю Мельничука. Выслушаю его защитников, выступающих против давно установленных физических законов. А потом влеплю пощечину.
Николай Владимирович наслаждался.
Он любил свой городок – небольшой научный городок, лет тридцать назад выросший при искусственном море. Если бы не внезапные и необъяснимые изменения: то вдруг исчезал давно примелькавшийся памятник, а на его месте возникал пестрый газон, то вдруг вместо молоденькой лаборантки возникала в лаборатории почему-то ничему не удивляющаяся прокуренная седая мегера, то вдруг веселая дискотека занимала место старого склада, он бы каждый день встречал с восхищением, как сегодня.
Но – изменения! Изменения!
«Или я схожу с ума, – жаловался он Мишину, – или с миром что-то творится».
«А ты внимательней наблюдай, – советовал Мишин, покручивая усы. – И чаще ходи ко мне. Если я успею запустить аппарат до того, как Мельничук и его присные выкинут меня из института, кое-что станет яснее». Он собирался с помощью специального сверхчувствительного аппарата прослушивать удивлявшие Николая Владимировича как бы не прорисованные участки неба, те самые, на которых никто никогда не видел ни одной звезды. Еще Мишина интересовали странные изменения. Он искал скрытую от глаз связь. «Главное, – убеждал он старого друга, – не с каким-то там Мельничуком бороться, а понять скрытую сущность мира!»
Если честно, слова Мишина не приносили Николаю Владимировичу успокоения.
В некотором смысле они нравились ему даже меньше, чем бредовые теории профессора Мельничука.
Сделав первый глоток, всегда самый вкусный, Николай Владимирович напомнил:
– Достань, пожалуйста, черный галстук. У нас сегодня ученый совет.
– По Мельничуку? По его новой работе? – жена всегда находилась в курсе институтских дел. – Он, правда там изобрел что-то особенное?
– Ну, скажем, не изобрел, – хмыкнул Николай Владимирович. – Скорее, открыл. То есть, это сам он так считает. Но Хозин и Довгайло подыгрывают ему. Они лизоблюды. Честно слово, я съезжу Мельничуку по роже.
– Правильно, – кивнула жена. – Истину, даже научную, надо уметь защищать. – И понимающе попросила: – Ты только не увлекайся, милый. Ты же доктор наук. Ну, одна, ну, две пощечины. Будь сдержан. – И все-таки не выдержала: – Что он такое открыл?
– Закон всемирного давления.
– А как же Ньютон? – заинтересовалась жена. – как быть с законом всемирного тяготения? Что делать с такой фундаментальной физической постоянной, как гравитационная? Ее ведь не зачеркнешь. Она учитывается во всех учебниках.
– Учебники – вздор. Мельничука учебники не трогают.
– Ну, хорошо, пусть так. Пусть не трогают. Но что делать с этим? – Жена выпустила из рук чашку. Чашка – старенькая, надтреснутая – ударилась о пол и незамедлительно раскололась. Бедные осколки, звеня, покатились под стол. – Что-то же заставляет чашку падать?
Допивая кофе, Николай Владимирович с наслаждением пояснил:
– Я же говорю. Сила всемирного давления! Так провозглашает профессор Мельничук. Он утверждает, что сила всемирного давления отменяет все, чем наука пользовалась со времен Ньютона.
– Ну и ладно, ну и Бог с ним, – миролюбиво улыбнулась жена. – Как ни называть, чашка все равно разбивается. – Неопределенная улыбка тронула ее красивые губы: – Только зачем Мельничуку такое странное открытие? Он думает, что заслуживает Нобелевской премии?
– «
Открытие новой истины,– ядовито процитировал Николай Владимирович, –
само по себе является величайшим счастьем. Признание почти ничего не может добавить к этому».
– Это так Мельничук сказал? Он совсем ничего не просит?
– Ну, почти ничего… Так, мелочи… Скажем, заменить в учебниках имя Ньютона на имя Мельничука…
– Поэтому ты и хочешь дать ему пощечину?
– Мельничук издал книгу. – Николай Владимирович усмехнулся. – Мельничук утверждает, что книгу заказал Ученый совет. Но я член совета и хорошо помню, что речь шла о небольшой научно-популярной брошюре, в которой вовсе ни к чему было отвергать давно работающие физические законы. Похоже, – саркастически заметил он, – пресловутая сила новоявленного всемирного давления – это сам Мельничук и его окружение.
– А ты не завидуешь, милый?
Николай Владимирович поперхнулся:
– Если Ученый совет выступит в защиту этого неистового ниспровергателя классиков, я точно влеплю ему пощечину. Пусть потом товарищеский суд восстанавливает истину. Может пойдет на пользу всей науке. Сама подумай… Мельничук, Хозин, Довгайло… Они же чистые демагоги.
– Хорошо, хорошо, вот твой галстук, – примирительно сказала жена. – Ты немножко погуляй. Пройдись по липовой аллее. Там спокойно. Время у тебя еще есть, и нос не покраснеет, как бывает, когда ты ходишь под тополями. Аллергия, но попробуй объясни это недоброжелателям!
Николай Владимирович и сам хотел прогуляться.
Дать пощечину Мельничуку, вырвать решение из рук Ученого совета, льстиво предавшегося нахалу и невеже, – эта идея родилась в нем не сразу, но все больше и больше ему нравилась.
И утро выдалось что надо, воробьи так и вспархивали из-под ног.
Неплохо бы, подумал он, заглянуть к Мишину. Хотя бы на десять минут. Это немного, но с Мишиным интересно провести даже десять минут. Усатый экспериментатор, с калькулятором, вечно болтающимся на груди, конечно, сразу полезет к своему невероятному аппарату, смонтированному в почти подпольной лаборатории и на собственные деньги. «Еще денек, – скажет, как всегда, любовно поглаживая некрашеную металлическую панель, – и мы услышим голос Неба!»
Это была заветная мечта Мишина: услышать, что там звучит, в Небе.
За липовой аллеей тянулись жилые дома. Кое-где в окнах – люди, цветы. Но все верхние этажи казались непроницаемыми, как на незаконченном рисунке. Такими же казались облака, медленно плывущие над домами. Эта вечная незавершенность мучительно волновала Николая Владимировича. Он взглянул на балкон, с которого ему вчера помахала рукой симпатичная девушка. Но сегодня за решеткой длинной застекленной лоджии прыгал противный рыжий пацан. Он показал Николаю Владимировичу широкий, как нож, язык. А на углу, где вчера чинил мопед у гаража знакомый пожилой механик, стояла лошадь у коновязи.
Нет, лучше вернуться к Ученому совету…
Приду сейчас на совет. Выслушаю Мельничука. Выслушаю его защитников, выступающих против давно установленных физических законов. А потом влеплю пощечину.
Николай Владимирович наслаждался.
Он любил свой городок – небольшой научный городок, лет тридцать назад выросший при искусственном море. Если бы не внезапные и необъяснимые изменения: то вдруг исчезал давно примелькавшийся памятник, а на его месте возникал пестрый газон, то вдруг вместо молоденькой лаборантки возникала в лаборатории почему-то ничему не удивляющаяся прокуренная седая мегера, то вдруг веселая дискотека занимала место старого склада, он бы каждый день встречал с восхищением, как сегодня.
Но – изменения! Изменения!
«Или я схожу с ума, – жаловался он Мишину, – или с миром что-то творится».
«А ты внимательней наблюдай, – советовал Мишин, покручивая усы. – И чаще ходи ко мне. Если я успею запустить аппарат до того, как Мельничук и его присные выкинут меня из института, кое-что станет яснее». Он собирался с помощью специального сверхчувствительного аппарата прослушивать удивлявшие Николая Владимировича как бы не прорисованные участки неба, те самые, на которых никто никогда не видел ни одной звезды. Еще Мишина интересовали странные изменения. Он искал скрытую от глаз связь. «Главное, – убеждал он старого друга, – не с каким-то там Мельничуком бороться, а понять скрытую сущность мира!»
Если честно, слова Мишина не приносили Николаю Владимировичу успокоения.
В некотором смысле они нравились ему даже меньше, чем бредовые теории профессора Мельничука.
Глава седьмая
Варить кофе жена отказалась.
– Вари сам, рохля! – раздражение ее не знало границ. – Я в отделе кадров десять лет, и четыре года из них заведую отделом! А ты жалкий кандидат наук! Вечный кандидат! Сколько можно? Ну, почему тебе не поддержать профессора Мельничука? Ты же прочел его книгу. Ее все прочли. Ее даже я прочла. Интересная книга! Прогрессивная! «
Явления, отрицающие земное тяготение.» Человек замахнулся на глобальную тему! Он не признает авторитетов. Потому его и Хозин и Довгайло поддержали. Ну, зачем тебе идти против Ученого совета?
– Хозин и Довгайло еще не весь совет.
– Ну конечно! – саркастически усмехнулась жена. – Ты желаешь шагать в ногу с господином Ньютоном. Боишься всего нового! Да чего тебе сдался этот Ньютон? Он и умер давно, и яблоню его, наверно, спилили. Он был англичанин, а Мельничук – наш человек! И потом… Всемирное тяготение или сила всемирного давления… Какая, в сущности, разница?… А Мельничук, между прочим, не только член Ученого совета. Он еще и доктор, и профессор, и входит в состав дирекции. А Ньютон, – добавила она обидно, – был пэр.
Насчет пэра Николай Владимирович не помнил, но при всей своей нерешительности страстно не желал, чтобы в пэры выбился Мельничук. «
Открытие новой истины само по себе является величайшим счастьем. Признание почти ничего не может добавить к этому».
Ишь, загнул!
Все отлично знают, что входит в это «почти ничего».
Там и будущее членкорство, и отдельный коттедж, и новая машина, и большой приусадебный участок, и частые поездки за бугор, а главное – новый отдел и место первого зама. А как только станет он первым замом, сразу всплывет, кто поддерживал его в идейной борьбе, а кто высказывал непростительные принципиальные возражения. Если держаться за какого-то там пэра, в новое здание НИИ не попадешь.
Старое здание, выстроенное по проекту архитектора, очень уж увлекавшегося конструктивизмом, было чрезвычайно неудобным. Ни одного одинакового окна, ни вытяжных шкафов, вода не везде, масса кривых нелепых коридоров, бесчисленные лестницы. Яблоко, скажем, упав со стеллажа, никогда не оказалось бы у ног сидящего за столом Николая Владимировича. Наблюдай Ньютон за падением яблок в этом НИИ, со знаменитым законом пришлось бы повременить.
Николай Владимирович шел по знакомой улочке.
Он любил свой маленький городок, припавший к высокой сопке.
Пух тополей кружил в воздухе, першило в горле, но ради своего городка Николай Владимирович каждое лето терпел эту пытку. Пестрели деревянные, еще не снесенные домики. Бабка в пестром платке натягивала между двумя березами бельевую веревку. Веселый бородатый мужик на крыше огромного нового склада набивал молотком цинковые листы.
Опять что-то не то, затосковал Николай Владимирович.
И твердо решил: забегу к Мишину. Мишин – экспериментатор. Он со вниманием относится к его тревожным наблюдениям. «Вчера шел мимо девятиэтажки, а сегодня деревянные дома… Вчера механик чинил мопед, а сегодня у коновязи стоит лошадь?… Вчера рыжий пацан показал язык с лоджии, а сегодня там балкон и курит старуха, похожая на цыганку?…»
«Ну и что? – похохатывал Мишин. – Все живут, и ты живи. Когда заработает мой аппарат, ты сразу поймешь, в чем дело. И выкинь ты из головы этого Мельничука. Зри в корень!»
– Вари сам, рохля! – раздражение ее не знало границ. – Я в отделе кадров десять лет, и четыре года из них заведую отделом! А ты жалкий кандидат наук! Вечный кандидат! Сколько можно? Ну, почему тебе не поддержать профессора Мельничука? Ты же прочел его книгу. Ее все прочли. Ее даже я прочла. Интересная книга! Прогрессивная! «
Явления, отрицающие земное тяготение.» Человек замахнулся на глобальную тему! Он не признает авторитетов. Потому его и Хозин и Довгайло поддержали. Ну, зачем тебе идти против Ученого совета?
– Хозин и Довгайло еще не весь совет.
– Ну конечно! – саркастически усмехнулась жена. – Ты желаешь шагать в ногу с господином Ньютоном. Боишься всего нового! Да чего тебе сдался этот Ньютон? Он и умер давно, и яблоню его, наверно, спилили. Он был англичанин, а Мельничук – наш человек! И потом… Всемирное тяготение или сила всемирного давления… Какая, в сущности, разница?… А Мельничук, между прочим, не только член Ученого совета. Он еще и доктор, и профессор, и входит в состав дирекции. А Ньютон, – добавила она обидно, – был пэр.
Насчет пэра Николай Владимирович не помнил, но при всей своей нерешительности страстно не желал, чтобы в пэры выбился Мельничук. «
Открытие новой истины само по себе является величайшим счастьем. Признание почти ничего не может добавить к этому».
Ишь, загнул!
Все отлично знают, что входит в это «почти ничего».
Там и будущее членкорство, и отдельный коттедж, и новая машина, и большой приусадебный участок, и частые поездки за бугор, а главное – новый отдел и место первого зама. А как только станет он первым замом, сразу всплывет, кто поддерживал его в идейной борьбе, а кто высказывал непростительные принципиальные возражения. Если держаться за какого-то там пэра, в новое здание НИИ не попадешь.
Старое здание, выстроенное по проекту архитектора, очень уж увлекавшегося конструктивизмом, было чрезвычайно неудобным. Ни одного одинакового окна, ни вытяжных шкафов, вода не везде, масса кривых нелепых коридоров, бесчисленные лестницы. Яблоко, скажем, упав со стеллажа, никогда не оказалось бы у ног сидящего за столом Николая Владимировича. Наблюдай Ньютон за падением яблок в этом НИИ, со знаменитым законом пришлось бы повременить.
Николай Владимирович шел по знакомой улочке.
Он любил свой маленький городок, припавший к высокой сопке.
Пух тополей кружил в воздухе, першило в горле, но ради своего городка Николай Владимирович каждое лето терпел эту пытку. Пестрели деревянные, еще не снесенные домики. Бабка в пестром платке натягивала между двумя березами бельевую веревку. Веселый бородатый мужик на крыше огромного нового склада набивал молотком цинковые листы.
Опять что-то не то, затосковал Николай Владимирович.
И твердо решил: забегу к Мишину. Мишин – экспериментатор. Он со вниманием относится к его тревожным наблюдениям. «Вчера шел мимо девятиэтажки, а сегодня деревянные дома… Вчера механик чинил мопед, а сегодня у коновязи стоит лошадь?… Вчера рыжий пацан показал язык с лоджии, а сегодня там балкон и курит старуха, похожая на цыганку?…»
«Ну и что? – похохатывал Мишин. – Все живут, и ты живи. Когда заработает мой аппарат, ты сразу поймешь, в чем дело. И выкинь ты из головы этого Мельничука. Зри в корень!»
Глава седьмая
Жена сварила кофе.
– Давай никогда не ссориться, – с тайным значением предложила она. – Попробуй, как вкусно. Правда? Это настоящий кофе, – подчеркнула она. – Без вытяжек. Его привезла из Нигерии жена Довгайло, они опять ездили в длительную командировку. А ты, – все с тем же тайным значением намекнула она, – никак не хочешь оторваться от своих дурацких приборов. А тебя, между прочим, ценят. И Мельничук. И Хозин. И Довгайло. Говорят, что ты настоящий ученый, только робкий, все больше держишься за классическое наследие. А ты у них давно на примете. Они постоянно пользуются твоими расчетами. Ты покайся. Ну, что тебе стоит, милый? Прямо на Ученом совете покайся. Ну, что тебе Ньютон? Он англичанин. А за Мельничука – коллектив, он дерзкий. Вот сам смотри, – доверчиво предложила она. – Я роняю чашку, и она разбивается. Может, ее притягивает земля, а может, на нее со стороны давит какая-то особенная сила. Какая разница, в сущности? Что ты все ходишь к этому Мишину? Ты покайся! Ты прямо на Ученом совете покайся. Тогда мы тоже поедем в длительную командировку. Не все ли равно, сила всемирного тяготения или сила всемирного давления? Чашка-то все равно разбивается.
Николай Владимирович неуверенно заметил:
– Не все новое и дерзкое является истиной.
– Ну, дирекции такие вещи виднее, – надулась жена. – Я не первый год секретарша профессора Мельничука. Я знаю, что он думает о своих сотрудниках. Он о своих сотрудниках заботится. А тебя ценит. Только, говорит, очень уж ты находишься под влиянием этого Мишина. А этот Мишин опять что-то задумал. То ли Бога найти, то ли подслушать мысли самой Вселенной. В ближайшее время профессор Мельничук уберет Мишина по сокращению штатов. Если ты поспособствуешь ему в этом, то получишь лабораторию.
– Бред, бред! Что за бред? – Николай Владимирович нервничал. – Где моя вельветовая куртка? Через час Ученый совет. Я был и остаюсь на стороне Ньютона!
– Вот и сиди в старой квартире!
– Если уж говорить, то…
– У Ньютона был просторный дом! – всхлипнула жена. – Я сама видела на картинках. И у него был сад. А в саду росли яблони.
– У нас тоже будет.
– Тогда не ходи к Мишину!
– А он звонил?
– Да каркает, как ворона, в трубку с утра. Как вы там, дескать? Да так же, как и вчера, говорю. А он каркает: так не бывает! Ну, скажи. Ну, зачем он так каркает? Я ведь права! Чашка все равно разбивается!
Допив кофе, Николай Владимирович вышел на улицу.
Он любил свой городок, затерянный в черной сибирской тайге.
Торговые ряды, детские ясли, слева Дом ученых с как бы заштрихованными, как бы не прорисованными верхними этажами. Темные старые сосны. Значительная тишина. До Ученого совета вполне можно заглянуть к Мишину. Даже обязательно надо заглянуть. Приказ о сокращении штатов уже подписан, аппарат Мишина могут выбросить из института в любой момент.
А может, это и хорошо? – трусливо подумал он, вспомнив слова жены.
Пересекая площадь, кивнул знакомой даме, покупавшей яблоки в торговом ряду.
Совсем недавно, вспомнил, стоял здесь огромный склад… А до этого коновязь… А сейчас бегут автомобили, размазанные, размытые, как в старом кино… И безостановочно плывут серые, как бы не прорисованные облака… В таком вечно меняющемся мире есть смысл бороться за незыблемость законов природы.
Эта мысль его взволновала.
Долой профессора Мельничука!
Лекции профессора Мельничука неграмотны по форме и неверны по содержанию!
Николай Владимирович свернул к черному входу и по узким полуподвальным коридорам старого здания добрался до мощных двойных дверей, лишенных таблички, зато снабженных смотровым глазком.
– Мишин у себя? – спросил он рабочих, почему-то столпившихся у двери.
– У себя он, – послышались недовольные голоса. – Он даже ночует там. И никого не пускает. Приема, говорит, нет.
– А вы чего тут собрались?
– Нас послали. Приказ, говорят. Вынести аппарат Мишина. Он, говорят, лжеученый. Его аппарат не вписан ни в какую тему, а энергии жрет будь здоров!
– Мельничук приказал?
– Он! Он! – зашумели рабочие.
Николай Владимирович сплюнул и определенным образом постучал костяшками пальцев по косяку.
– Не открою! Сейчас не открою! – сварливо прокаркал из-за дверей Мишин. – Приходите после обеда, тогда сам все вынесу.
– Да это я, – подсказал Николай Владимирович, и рабочие сразу придвинулись к двери. Но он погрозил им длинным пальцем и быстро юркнул в приоткрывшуюся на мгновение ним дверь.
Мишин потирал руки.
Мишин был страшно доволен.
Дьявольская металлическая конструкция, перевитая пестрыми проводами, поднималась под самый потолок. Наверху ее венчало нечто вроде направленной антенны, уставившейся в распахнутое окно. Экраны, выключатели, посеребренные приборные панели. «Видишь, как удачно получилось, – весело каркнул Мишин. – Колонки упер у сына. Он до вечера не хватится. А если и хватится, то потерпит. В конце концов, музыкальный центр он купил на мои деньги.»
– За дверью рабочие, – пожалел друга Николай Владимирович. – Может, сами вынесем твой аппарат? Я помогу. Так он меньше пострадает. Поставишь в сарае на даче, а? Капица тоже несколько лет работал на даче. Мельничуку донесут, он решит, что это я уговорил тебя кончить дело миром. И даст мне большую лабораторию. А я заберу тебя к себе.
– Заберешь, заберешь…
– Не понимаю, чему ты радуешься?
– А тому, что не зависим мы с тобою от Мельничука! – каркнул Мишин. – Вакуум не может не заполняться флюктуациями. А значит, флюктуируют сами геометрические структуры.
– Ну-ну.
В дверь постучали.
«Надеюсь, не Мельничук», – трусовато подумал Николай Владимирович.
Наверное, о том же подумал и Мишин. «Обесточат, сволочи!» – весело полез он к какому-то решетчатому пульту, рванул на себя рукоять. «Все услышим, все поймем», – бубнил он, а на панелях одна за другой вспыхивали разноцветные лампы, оживали экраны осциллографов. Из двух больших колонок, разнесенных под мрачным потолком лаборатории, набирая мощь, понеслись, обгоняя друг друга, странные, трудно идентифицируемые звуки.
Голоса…
Невнятные, далекие…
Такие далекие, будто пробивались они из какого-то совсем другого мира сквозь непостижимые пространства, сквозь чудовищные времена… Сперва невнятные, скорее звуки, чем слова… Но потом и слова прояснились…
«
…неплохо, совсем неплохо…
»
…
неплохо, совсем неплохо… – сказал Редактор. – Седьмая глава начинает получаться. Герой оживает. Страсти бы ему, решительности!
– В первом варианте он был готов к поступку, – заметил Автор.
– Да ну. В первом варианте он был скорее драчлив. Мы еле его…уняли. Но вот теперь не мешало бы ему проявить характер.
– Во втором варианте он готов был…
– Под давлением жены! И не в том плане! Кстати, зачем ему такое громоздкое имя? Николай Владимирович. Не выговоришь. Читатели не любят громоздких имен. Возьмем что-нибудь покороче. Скажем, Илья… Или Петр… Да, это звучит… Это гармоничнее… Правда?… Петр Ильич! А?… – Редактор довольно потер руки. – И совсем не нужно цепляться за второстепенных героев. Вот зачем, скажем, этот Мишин? Что за бредовая идея: подслушивать небо?… Не нас же с вами они подслушивают?
– Может, и нас…
– Вздор! Не нужно! Давайте поработаем над седьмой главой. Пусть Петр Ильич по собственной воле выбросит из института аппарат этого дурацкого Мишина. Подслушивать небо! Этак мы далеко зайдем!
– Давай никогда не ссориться, – с тайным значением предложила она. – Попробуй, как вкусно. Правда? Это настоящий кофе, – подчеркнула она. – Без вытяжек. Его привезла из Нигерии жена Довгайло, они опять ездили в длительную командировку. А ты, – все с тем же тайным значением намекнула она, – никак не хочешь оторваться от своих дурацких приборов. А тебя, между прочим, ценят. И Мельничук. И Хозин. И Довгайло. Говорят, что ты настоящий ученый, только робкий, все больше держишься за классическое наследие. А ты у них давно на примете. Они постоянно пользуются твоими расчетами. Ты покайся. Ну, что тебе стоит, милый? Прямо на Ученом совете покайся. Ну, что тебе Ньютон? Он англичанин. А за Мельничука – коллектив, он дерзкий. Вот сам смотри, – доверчиво предложила она. – Я роняю чашку, и она разбивается. Может, ее притягивает земля, а может, на нее со стороны давит какая-то особенная сила. Какая разница, в сущности? Что ты все ходишь к этому Мишину? Ты покайся! Ты прямо на Ученом совете покайся. Тогда мы тоже поедем в длительную командировку. Не все ли равно, сила всемирного тяготения или сила всемирного давления? Чашка-то все равно разбивается.
Николай Владимирович неуверенно заметил:
– Не все новое и дерзкое является истиной.
– Ну, дирекции такие вещи виднее, – надулась жена. – Я не первый год секретарша профессора Мельничука. Я знаю, что он думает о своих сотрудниках. Он о своих сотрудниках заботится. А тебя ценит. Только, говорит, очень уж ты находишься под влиянием этого Мишина. А этот Мишин опять что-то задумал. То ли Бога найти, то ли подслушать мысли самой Вселенной. В ближайшее время профессор Мельничук уберет Мишина по сокращению штатов. Если ты поспособствуешь ему в этом, то получишь лабораторию.
– Бред, бред! Что за бред? – Николай Владимирович нервничал. – Где моя вельветовая куртка? Через час Ученый совет. Я был и остаюсь на стороне Ньютона!
– Вот и сиди в старой квартире!
– Если уж говорить, то…
– У Ньютона был просторный дом! – всхлипнула жена. – Я сама видела на картинках. И у него был сад. А в саду росли яблони.
– У нас тоже будет.
– Тогда не ходи к Мишину!
– А он звонил?
– Да каркает, как ворона, в трубку с утра. Как вы там, дескать? Да так же, как и вчера, говорю. А он каркает: так не бывает! Ну, скажи. Ну, зачем он так каркает? Я ведь права! Чашка все равно разбивается!
Допив кофе, Николай Владимирович вышел на улицу.
Он любил свой городок, затерянный в черной сибирской тайге.
Торговые ряды, детские ясли, слева Дом ученых с как бы заштрихованными, как бы не прорисованными верхними этажами. Темные старые сосны. Значительная тишина. До Ученого совета вполне можно заглянуть к Мишину. Даже обязательно надо заглянуть. Приказ о сокращении штатов уже подписан, аппарат Мишина могут выбросить из института в любой момент.
А может, это и хорошо? – трусливо подумал он, вспомнив слова жены.
Пересекая площадь, кивнул знакомой даме, покупавшей яблоки в торговом ряду.
Совсем недавно, вспомнил, стоял здесь огромный склад… А до этого коновязь… А сейчас бегут автомобили, размазанные, размытые, как в старом кино… И безостановочно плывут серые, как бы не прорисованные облака… В таком вечно меняющемся мире есть смысл бороться за незыблемость законов природы.
Эта мысль его взволновала.
Долой профессора Мельничука!
Лекции профессора Мельничука неграмотны по форме и неверны по содержанию!
Николай Владимирович свернул к черному входу и по узким полуподвальным коридорам старого здания добрался до мощных двойных дверей, лишенных таблички, зато снабженных смотровым глазком.
– Мишин у себя? – спросил он рабочих, почему-то столпившихся у двери.
– У себя он, – послышались недовольные голоса. – Он даже ночует там. И никого не пускает. Приема, говорит, нет.
– А вы чего тут собрались?
– Нас послали. Приказ, говорят. Вынести аппарат Мишина. Он, говорят, лжеученый. Его аппарат не вписан ни в какую тему, а энергии жрет будь здоров!
– Мельничук приказал?
– Он! Он! – зашумели рабочие.
Николай Владимирович сплюнул и определенным образом постучал костяшками пальцев по косяку.
– Не открою! Сейчас не открою! – сварливо прокаркал из-за дверей Мишин. – Приходите после обеда, тогда сам все вынесу.
– Да это я, – подсказал Николай Владимирович, и рабочие сразу придвинулись к двери. Но он погрозил им длинным пальцем и быстро юркнул в приоткрывшуюся на мгновение ним дверь.
Мишин потирал руки.
Мишин был страшно доволен.
Дьявольская металлическая конструкция, перевитая пестрыми проводами, поднималась под самый потолок. Наверху ее венчало нечто вроде направленной антенны, уставившейся в распахнутое окно. Экраны, выключатели, посеребренные приборные панели. «Видишь, как удачно получилось, – весело каркнул Мишин. – Колонки упер у сына. Он до вечера не хватится. А если и хватится, то потерпит. В конце концов, музыкальный центр он купил на мои деньги.»
– За дверью рабочие, – пожалел друга Николай Владимирович. – Может, сами вынесем твой аппарат? Я помогу. Так он меньше пострадает. Поставишь в сарае на даче, а? Капица тоже несколько лет работал на даче. Мельничуку донесут, он решит, что это я уговорил тебя кончить дело миром. И даст мне большую лабораторию. А я заберу тебя к себе.
– Заберешь, заберешь…
– Не понимаю, чему ты радуешься?
– А тому, что не зависим мы с тобою от Мельничука! – каркнул Мишин. – Вакуум не может не заполняться флюктуациями. А значит, флюктуируют сами геометрические структуры.
– Ну-ну.
В дверь постучали.
«Надеюсь, не Мельничук», – трусовато подумал Николай Владимирович.
Наверное, о том же подумал и Мишин. «Обесточат, сволочи!» – весело полез он к какому-то решетчатому пульту, рванул на себя рукоять. «Все услышим, все поймем», – бубнил он, а на панелях одна за другой вспыхивали разноцветные лампы, оживали экраны осциллографов. Из двух больших колонок, разнесенных под мрачным потолком лаборатории, набирая мощь, понеслись, обгоняя друг друга, странные, трудно идентифицируемые звуки.
Голоса…
Невнятные, далекие…
Такие далекие, будто пробивались они из какого-то совсем другого мира сквозь непостижимые пространства, сквозь чудовищные времена… Сперва невнятные, скорее звуки, чем слова… Но потом и слова прояснились…
«
…неплохо, совсем неплохо…
»
…
неплохо, совсем неплохо… – сказал Редактор. – Седьмая глава начинает получаться. Герой оживает. Страсти бы ему, решительности!
– В первом варианте он был готов к поступку, – заметил Автор.
– Да ну. В первом варианте он был скорее драчлив. Мы еле его…уняли. Но вот теперь не мешало бы ему проявить характер.
– Во втором варианте он готов был…
– Под давлением жены! И не в том плане! Кстати, зачем ему такое громоздкое имя? Николай Владимирович. Не выговоришь. Читатели не любят громоздких имен. Возьмем что-нибудь покороче. Скажем, Илья… Или Петр… Да, это звучит… Это гармоничнее… Правда?… Петр Ильич! А?… – Редактор довольно потер руки. – И совсем не нужно цепляться за второстепенных героев. Вот зачем, скажем, этот Мишин? Что за бредовая идея: подслушивать небо?… Не нас же с вами они подслушивают?
– Может, и нас…
– Вздор! Не нужно! Давайте поработаем над седьмой главой. Пусть Петр Ильич по собственной воле выбросит из института аппарат этого дурацкого Мишина. Подслушивать небо! Этак мы далеко зайдем!
Глава седьмая (Вариант не последний)
Жена сварила кофе.
– Почему не чай? – удивился Петр Ильич. – Через час Ученый совет. Кофе возбуждает, а мне нельзя ошибаться. Вдруг, правда, в рассуждениях профессора Мельничука что-то такое есть? Ньютон никуда не денется. А вот мне нельзя ошибаться.
– Ох, Петя, Петя! – заволновалась жена, красивая, дородная женщина. – Я сейчас заварю. Хочешь зеленый? Значит, зеленый заварю. А ты на Ученом совете требуй лабораторию. Выступи против этого Мишина, все равно его сокращают. Поддержи профессора Мельничука. Он дерзает! Он за все новое. И память у него крепкая память.
– Я постараюсь, милая, – пообещал Петр Ильич. Все-таки он нервничал. – Ты, конечно, права. Мельничук или Ньютон… какая разница, если чашка все равно разбивается? Главное сейчас – получить лабораторию. А там мы не только Ньютона, там мы и Мельничука пересидим!
– Петя…
– Ну что еще?
– У нас есть еще немного времени…
– Нет, нет, я лучше погуляю, – оборвал Петр Ильич нежные притязания жены. – Может, и правда забегу к Мишину. Совсем он обалдел с этим своим аппаратом. Подслушивать Небо! Этак мы далеко зайдем!
– Почему не чай? – удивился Петр Ильич. – Через час Ученый совет. Кофе возбуждает, а мне нельзя ошибаться. Вдруг, правда, в рассуждениях профессора Мельничука что-то такое есть? Ньютон никуда не денется. А вот мне нельзя ошибаться.
– Ох, Петя, Петя! – заволновалась жена, красивая, дородная женщина. – Я сейчас заварю. Хочешь зеленый? Значит, зеленый заварю. А ты на Ученом совете требуй лабораторию. Выступи против этого Мишина, все равно его сокращают. Поддержи профессора Мельничука. Он дерзает! Он за все новое. И память у него крепкая память.
– Я постараюсь, милая, – пообещал Петр Ильич. Все-таки он нервничал. – Ты, конечно, права. Мельничук или Ньютон… какая разница, если чашка все равно разбивается? Главное сейчас – получить лабораторию. А там мы не только Ньютона, там мы и Мельничука пересидим!
– Петя…
– Ну что еще?
– У нас есть еще немного времени…
– Нет, нет, я лучше погуляю, – оборвал Петр Ильич нежные притязания жены. – Может, и правда забегу к Мишину. Совсем он обалдел с этим своим аппаратом. Подслушивать Небо! Этак мы далеко зайдем!