Размахнина Валерия
Через призму невероятного
В. РАЗМАХНИНА
ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ НЕВЕРОЯТНОГО
Невероятность-это правда,
Вячеслав Назаров пришел к фантастической повести, будучи уже сложившимся поэтом, автором нескольких сборников. Прочитывая их, видишь, как вызревала идея, требовавшая сюжетного воплощения. Вячеслав Назаров мог бы сказать о себе словами Уолта Уитмена:
Великие мысли пространства и времени
Теперь осеняют меня,
Ими я буду себя измерять...
Это-в поэзии. В прозе "Великие мысли пространства и времени" воплотились в фантастических допущениях, образах и догадках, с беспредельностью мироздания. ЗДecь нет ничего, что следовало бы толковать oднозначно и буквально по законам житейского правдоподобия, но есть высокая правда исканий и творчества.
"Бремя равных" (вторая редакция опубликованной ранее повести "Двойное зеркалo "Вечные паруса", 1972 г.) заключает в себе вопрос о Разуме в его существенном проявлении. Разум, как творящее, высшее свойство жизни есть одновременно ее страж и гарант равновесия, нарушение которого грозит миру хаосом, энтропией, смертью. Это и есть его бремя. С этой точки зрения, сегодняшний человек-не разумен, еще не разумен, ибо и разрушение естественной среды, и войны, и эгоистический расчет-его реальная жизнь и история. Но одновременно эта реальная жизнь и история есть преодоление неразумия человека. его взросления и подъема. Этот сложный комплекс конфликтных вопросов В. Назаров противопоставил модели идеального Разума, воплощением которого сделал дельфина.
Разумный дельфин не впервые появляется на страницах фантастической литературы. Тому много причин: и сами по себе уникальные его способности, и древние легенды, и современные изыскания ученых создали вокруг дельфина особую атмосферу, где загадки и тайны соседствуют с самыми смелыми гипотезами. Дельфинология наука, и трудно предвидеть, каким будет ее завтрашнее слово.
Что касается практики, то здесь человеческое неразумие верно себе: мы имеем в виду работу, ведущуюся в США для возможного использования дельфинов в войне. Вспомним, как комментировал этот факт Робер Мерль, автор романа "Разумное животное". "Очаровательного, восхитительного дельфина - животное, столь мощно вооруженное природой и тем не менее такое межное, такое доброе, так дружески относящееся к человеку, - люди в безумии своем предполагают использовать для того, чтобы он нес смерть и разрушение".
На фоне этих реальных фактов фантастический сюжет В. Назарова воспринимается особенно драматично и остро. В повести развертывается картина величественной цивилизации дельфинов идеальное сопряжение свободы и дисциплины, движения и мудрого покоя. Разум, сознающий свою мощь и свою ответственность, способный не только постигать, но и ставить себе пределы, по самой своей сути исключает трагическое противоречие людского познания. (Невежественный, дикий варвар времён пращи и дубины--что он такое в сравнении с сегодняшним цивилизованным властелином бомб и химических склянок!) Пожалуй, это сопоставление стало своего рода общим местом в рассуждениях о прогрессе, и все-таки его жуткий смысл, видимо, ускользает от человеческого разума. Дельфин, несущий мину на спине, - можно ли измыслить более зловещую эмблему дегуманизации познания? Даже если не принимать гипотезы о цивилизации дельфинов, остается то, что доказано абсолютно и известно уже не одну тысячу лет--сего дружелюбие, доброта, нежность по отношению к человеку. Ребенок-на спине дельфина... Кто же этого не знает, кто же этого не помнит!
Сюжет "Бремени равных" складывался из множества живых ассоциаций, которые влекли к истокам, к безмерно удаленному во времени зарождению Жизни и Разума. Ценность Жизни и величие Разума должны были раскрыться в конкретности, осязаемом движении, доступном чувству и зрению. Героиня повести Нина Савина "Проживает" формирование импульса жизни, рожденного стихией извечных космических битв. Проходят части реального времени, "вместившие" в себе миллиардылет, т. е. ту самую Вечность, которую наше сознание, сколько бы ни старалось, не в силах ни вообразить, ни представить. Но то, что происходит с Ниной в подводном храме, куда приглашает ее мудрый дельфин Уисс, - это своего рода спектакль с эффектом присутствия. Нина не просто видит, что происходило в незапамятные времена, но "воплощается", движется в их непостижимо могучей спирали. И это не праздная игра ума-ведь какой-то неотторжимой своей частью наша память или наша природа хранит в себе связь с единым миром живого. Атавизм? Пусть так, но это еще не причина не видеть или не признавать этой связи. Более того, осознавая хоть в какой-то мере гигантскую беспредельяость процессов, которые сделали возможным появление человека, мы и в его жизни увидим неизмеримо большую ценность.
Долго трудилась Вселенная, чтобы создать меня...
Вихри миров, кружась, носили мою колыбель, - вновь вспоминается Уитмен. Сознание всеединства - это в значительной степени метафора, но столь емкая, что светом ее неизбежно проникается ищущая мысль. В повести В. Назарова она развернута в зримой картине перевоплощений: Нина "была бесплотным и сложным импульсом, в ней дремали до срока силы, неведомые ей самой... Вокруг бушевал разрушительный огонь, давя гроздья неоформившихся молекул... Разошлись и-соединились бурлящие воронки... Нина стала морем, безбрежным и безбурным, и это было мучительно и сладко, как короткая минута, когда уже не спишь и еще не можешь проснуться. Только минута эта длилась миллиарды лет... Она еще не была живой, но в ней бродил хмель жизни... Дрогнуло и раскололось дно и белая колонна подземного огня пронзила водные толщи, ударила в низкие тучи и стала гроздьями молний... В затихающем водовороте покачивался шарик живой протоплазмы"...
И дальше: "Не существовало никаких законов-море щедро...
Можно было превратиться в большой пузырь и всплыть на поверхность или, наоборот, опуститься на дно, заключив себя в изящную роговую шкатулку. Наконец, можно было вообще ни во что не превращаться, а просто висеть неаккуратным куском студня в средних слоях..." Но "превращения" должны были начаться и начались"странные создания проплывали мимо, рождались и умирали, уступая место другим"... Подобием ошеломляющего карнавала бурлит рожденная жизнь, и это лишь начало пути. Еще безгласные, незрячие, преходящие образования- они словно черновой набросок будущих форм, но и сами по себе уже формы, уже, завоевание и победа. От этого рубежа - еще миллиарды лет, преждь чем проснется сознающий себя разум. И ему- стать угрозой жизни?.. То, что открылось Нине за Зеленой дверью, было одновременно и "приобщением" к истокам во имя полного Знания. Иллюзия чувственноживого, а не отвлеченного постижения эволюционной спирали уже создавалась фантастами. В частности, читатели, вероятно, вспомнят этюды Итало Кальвини из сборника "Космических историй". Ироничные и остроумные "Иллюстрации" к законам развития Вселенной у итальянского писателя играют роль иносказания, своеобразной притчи, и фантастический прием здесь родствен приему сказочному. У В. Назарова он ближе к просветительскому, и это меняет акценты. Дэлоны (дельфины) и эумы (люди) движутся поединой спирали. Но цивилизация дэлонов намного старше и она хранит связь с глубинными истоками--импульсы пражизни пронизывают ее, как бы скрепляя многоступенчатые этапы развития. Дэлоны-етомнят" весь путь. Зумы - лишь ту его часть, где началась их собственная жизнь, обособленная от колыбели. И началась она в неистовой схватке с окружающим миром. Уисс "проживает" эту историю, неожиданно открывая ее смысл в музыкальном творении зумов - в "Поэме огня" Скрябина. (Глава "Запретные сны") - это действительно абрис человеческой истории - от звереныша с короткой рыжей шерстью, которого мучил голод и страх, до зарождения и расцвета Мысли. "Уисс увидел бездну-вернее, не бездну, а воронку крутящейся тьмы, затягивающей в свою пасть все-живое и неживое. Слепые ураганы и смрадные смерчи клокотали вокруг. Но оттуда, из этого клокочущего ада, тянулась ввысь хрупкая светящаяся лестница, и одинокие, отчаянно смелые зумы, скользя и падая на дрожащих ступенях, поднимались по ней. Их жизни хватало на одну-две ступени, но они упорно ползли вверх, их становилось все больше..."
Уисс поверил зумам и был прав в своем доверии и стремлении к общению, союзу или контакту. Но прав был и Вечный Совет:
"Подождем... Пока еще рано. Пока еще зумы слишком опасны - даже для самих себя, не только для нас. Они еще не понимают Равновесия Мира, ибо нет равновесия в их собственных душах".
Фантаст не просто придумывает невероятные миры - он постигает через их призму реальный мир человека. До равновесия этому миру и впрямь еще далеко. Но как он неоднозначен, не завершен в каком-то устоявшемся качестве! Два человека порой кажутся столь не схожими, что трудно поверить, будто они представляют единый мир и единый разум. Таковы в повести Панфилов и Карагодский-двое ученых, как будто в равной мере озабоченных человеческим благом, но дистанция между ними огромна. Автор создал портреты публицистической достоверности, что привело к известному схематизму самих человеческих характеров, но тем отчетливее и даже нагляднее обозначился главный тезис: признание за наукой лишь Практической, сиюминутной пользы искажает процесс познания. Прагматизм Карагодского, внушительно обставленный тезисами и лозунгами общего порядка, в конечном итоге низводит человеческую мысль до уровня утилитарного приспособления. Она всюду находит лишь собственное подобие и вступает не в диалог со Вселенной, а в торгашеский спор с доступными ей благами. Дельфин? Прекрасно: пусть загоняет рыбу. Разумный дельфин? Того лучше: пусть научит рыбу саму идти в сети.
И это все. Неспособность или нежелание человека отойти от привычных и очевидных измерений порождает губительную слепоту и самодовольство. Царь природы!-Он слишком буквально уверовал в это, не ведая ее подлинных пределов.
- Я хочу,-отвечает Панфилов,--чтобы человек перестал смотреться в зеркало и прихорашиваться, а посмотрел под ноги, оглянулся вокруг глазами мыслителя и художника...
Заканчивается повесть нотой надежды: дети дэлонов и зумов преодолевают разделяющий их рубеж: они нужны друг другу; и те и другие - порождение Ноа, единой животворящей силы Вселенной. Необоримая и всепроникающая, она осуществляет себя в многообразии совершенно несхожих форм и все-таки остается единой. В этом смысле чуждая друг другу жизнь, чуждый друг другу разум - это вопрос восприятия, понимания, а не сущности. Древний и зрелый разум дэлонов знает это. Для него планета Белого Озера, ошеломившая зумов до полной растерянности, - понятна как отзвук или вариант их собственной природы, отлившейся в иную форму. Зумы сделали лишь первый шаг к пониманию многомерности всеединства, но они сделали его и в этом - залог их будущей зрелости.
О чем бы ни писал фантаст, он пишет о человеке. В любых, Даже самых невероятных ситуациях, не обрывается связь с реальностью, ибо главным остается вопрос, как поступит, как раскроется человек в обстоятельствах предельного напряжения. В повести "Бремя равных" фантастика - метод художественного исследования проблемы.
В "Силайском яблоке" и "Восстании супров" она выполняет роль приема, рельефно выявляющего какие-то свойства реального мира. Здесь интерес заключен в самой фабуле, сцеплении, развитии событий и дествий (фабула "Бремени равных" заметно уступает сюжетному материалу. Она в известной мере условна, не лишена приблизительности) .
Планета Свира и ее Правитель Оксиген Аш легко узнаваемы, хоть и фантастичны. "Голубые девицы из Уличного страхования жизни бойко заключали блиц-договоры. Кто-то где-то стрелял, кто то кого-то ругал, кто-то за кем-то гнался, кто-то что-то провозглашал"... А вот сам Оксиген, недоучившийся студент, волею случая севший я Великое Кресло и неожиданно для себяставший Кормчим Свиры. "Для пробы он приказал высечь университетского математика, поставившего ему "неуд". Правда, он забыл назвать университет, а потому все математики всех университетов Свиры были через час нещадно биты розгами на всех городских площадях"... С этого начался триумф диктатора, повелителя, властелина. Ничтожная и зловещая фигура Аша имеет и свои прототипы в подлинной истории, и свои аналогии в литературе. Здесь что-то и от "Монарха над монархами" по имени Гольбасто момарен эвлем гердайло шефинмоллиоличу-знаменитого короля свифтовской Лилипутии (фактическое ничтожество и безмерность притязаний), что-то от неврастении и помпезности тиранов всех времен и народов, что-то от фантастических гротесков современности. Многообразие ассоциаций при этом не заслоняет новых оттенков и деталей, найденных В. Назаровым. Оксиген Аш создал замкнутый в себе мир, где призраки и фикции едва не уничтожили жизнь. Здесь читатель найдет занимательные и острые ситуации, близкие к приключенческой литературе, остроумное разрешение "загадки Правителя Свиры" и падение Вечного дворца...
"Восстание супров" - наиболее интересное произведение в психологическом плане. Одно и то же событие, увиденное и рассказанное несколькими людьми, - это не только освещение фактов с разных точек зрения, но и выявление в самих рассказчиках каких-то характерных черт, эмоций и состояний. Вариантное раскрытие характера-прием сложный, требующий немалого мастерства. По существу же решается вопрос: готов ли человек к встрече с далекими мирами, к пониманию их и контакту с ними. И снова нет однозначного ответа: разноречивы, сбивчивы порой "исповеди" участников и свидетелей катастрофы на Рубере. У каждого свои мотивы, свои резоныздесь нет сознательного искажения истины, но столько личного, субъективного, что "поправки" становятся неизбежны. Последовательней, объективней других Сент Энцел, и с его именем связывается тот строй мысли, который, очевидно, отражает авторскую позицию:
"Только доверившись своему разуму, мы сможем довериться разуму чужому и только на языке доверия прозвучит наше первое "Здравствуй!.."
Люди оказались на Рубере потому, что здесь был найден протовит-"невозможная и все-таки существующая субстанция, создающая живое из мертвого". Верные извечному импульсу, они придали этой добыче "сомнительный привкус военного грабежа". Все остальное было следствием. Вопрос не в том, разумны ли супры-фантастические гиганты, безупречно вооруженные природой, - вопрос в том, разумно ли вели себя люди на Рубере? Идея "Бремени равных" находит здесь продолжение: понятие "разумно" должно обладать этическим смыслом, должно быть проникнуто пониманием любой жизни. К этой высокой и непростой мудрости движется человек через ошибки, катастрофы и прозрения.
- Хорошо, я приучу ее. Я надену ошейник на чудовищ и вырву жала у змеиных трав... Я сделаю Галактику доброй и покорной...
- Я не хочу прирученной Вселенной. Жизнь должна быть свободной и дикой, иначе она перестанет быть жизнью...
Этот диалог - не решение вопроса, но обозначенные здесь крайние точки в какой-то мере дают представление о его масштабах.
Глазами мыслителя и художника-так смотрел на мир Вячеслав Назаров. Модель идеального Разума виделась ему как единение беспредельности познания, красоты творчества и доброты - единой животворящей силы Вселенной.
В. РАЗМАХНИНА
ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ НЕВЕРОЯТНОГО
Невероятность-это правда,
Вячеслав Назаров пришел к фантастической повести, будучи уже сложившимся поэтом, автором нескольких сборников. Прочитывая их, видишь, как вызревала идея, требовавшая сюжетного воплощения. Вячеслав Назаров мог бы сказать о себе словами Уолта Уитмена:
Великие мысли пространства и времени
Теперь осеняют меня,
Ими я буду себя измерять...
Это-в поэзии. В прозе "Великие мысли пространства и времени" воплотились в фантастических допущениях, образах и догадках, с беспредельностью мироздания. ЗДecь нет ничего, что следовало бы толковать oднозначно и буквально по законам житейского правдоподобия, но есть высокая правда исканий и творчества.
"Бремя равных" (вторая редакция опубликованной ранее повести "Двойное зеркалo "Вечные паруса", 1972 г.) заключает в себе вопрос о Разуме в его существенном проявлении. Разум, как творящее, высшее свойство жизни есть одновременно ее страж и гарант равновесия, нарушение которого грозит миру хаосом, энтропией, смертью. Это и есть его бремя. С этой точки зрения, сегодняшний человек-не разумен, еще не разумен, ибо и разрушение естественной среды, и войны, и эгоистический расчет-его реальная жизнь и история. Но одновременно эта реальная жизнь и история есть преодоление неразумия человека. его взросления и подъема. Этот сложный комплекс конфликтных вопросов В. Назаров противопоставил модели идеального Разума, воплощением которого сделал дельфина.
Разумный дельфин не впервые появляется на страницах фантастической литературы. Тому много причин: и сами по себе уникальные его способности, и древние легенды, и современные изыскания ученых создали вокруг дельфина особую атмосферу, где загадки и тайны соседствуют с самыми смелыми гипотезами. Дельфинология наука, и трудно предвидеть, каким будет ее завтрашнее слово.
Что касается практики, то здесь человеческое неразумие верно себе: мы имеем в виду работу, ведущуюся в США для возможного использования дельфинов в войне. Вспомним, как комментировал этот факт Робер Мерль, автор романа "Разумное животное". "Очаровательного, восхитительного дельфина - животное, столь мощно вооруженное природой и тем не менее такое межное, такое доброе, так дружески относящееся к человеку, - люди в безумии своем предполагают использовать для того, чтобы он нес смерть и разрушение".
На фоне этих реальных фактов фантастический сюжет В. Назарова воспринимается особенно драматично и остро. В повести развертывается картина величественной цивилизации дельфинов идеальное сопряжение свободы и дисциплины, движения и мудрого покоя. Разум, сознающий свою мощь и свою ответственность, способный не только постигать, но и ставить себе пределы, по самой своей сути исключает трагическое противоречие людского познания. (Невежественный, дикий варвар времён пращи и дубины--что он такое в сравнении с сегодняшним цивилизованным властелином бомб и химических склянок!) Пожалуй, это сопоставление стало своего рода общим местом в рассуждениях о прогрессе, и все-таки его жуткий смысл, видимо, ускользает от человеческого разума. Дельфин, несущий мину на спине, - можно ли измыслить более зловещую эмблему дегуманизации познания? Даже если не принимать гипотезы о цивилизации дельфинов, остается то, что доказано абсолютно и известно уже не одну тысячу лет--сего дружелюбие, доброта, нежность по отношению к человеку. Ребенок-на спине дельфина... Кто же этого не знает, кто же этого не помнит!
Сюжет "Бремени равных" складывался из множества живых ассоциаций, которые влекли к истокам, к безмерно удаленному во времени зарождению Жизни и Разума. Ценность Жизни и величие Разума должны были раскрыться в конкретности, осязаемом движении, доступном чувству и зрению. Героиня повести Нина Савина "Проживает" формирование импульса жизни, рожденного стихией извечных космических битв. Проходят части реального времени, "вместившие" в себе миллиардылет, т. е. ту самую Вечность, которую наше сознание, сколько бы ни старалось, не в силах ни вообразить, ни представить. Но то, что происходит с Ниной в подводном храме, куда приглашает ее мудрый дельфин Уисс, - это своего рода спектакль с эффектом присутствия. Нина не просто видит, что происходило в незапамятные времена, но "воплощается", движется в их непостижимо могучей спирали. И это не праздная игра ума-ведь какой-то неотторжимой своей частью наша память или наша природа хранит в себе связь с единым миром живого. Атавизм? Пусть так, но это еще не причина не видеть или не признавать этой связи. Более того, осознавая хоть в какой-то мере гигантскую беспредельяость процессов, которые сделали возможным появление человека, мы и в его жизни увидим неизмеримо большую ценность.
Долго трудилась Вселенная, чтобы создать меня...
Вихри миров, кружась, носили мою колыбель, - вновь вспоминается Уитмен. Сознание всеединства - это в значительной степени метафора, но столь емкая, что светом ее неизбежно проникается ищущая мысль. В повести В. Назарова она развернута в зримой картине перевоплощений: Нина "была бесплотным и сложным импульсом, в ней дремали до срока силы, неведомые ей самой... Вокруг бушевал разрушительный огонь, давя гроздья неоформившихся молекул... Разошлись и-соединились бурлящие воронки... Нина стала морем, безбрежным и безбурным, и это было мучительно и сладко, как короткая минута, когда уже не спишь и еще не можешь проснуться. Только минута эта длилась миллиарды лет... Она еще не была живой, но в ней бродил хмель жизни... Дрогнуло и раскололось дно и белая колонна подземного огня пронзила водные толщи, ударила в низкие тучи и стала гроздьями молний... В затихающем водовороте покачивался шарик живой протоплазмы"...
И дальше: "Не существовало никаких законов-море щедро...
Можно было превратиться в большой пузырь и всплыть на поверхность или, наоборот, опуститься на дно, заключив себя в изящную роговую шкатулку. Наконец, можно было вообще ни во что не превращаться, а просто висеть неаккуратным куском студня в средних слоях..." Но "превращения" должны были начаться и начались"странные создания проплывали мимо, рождались и умирали, уступая место другим"... Подобием ошеломляющего карнавала бурлит рожденная жизнь, и это лишь начало пути. Еще безгласные, незрячие, преходящие образования- они словно черновой набросок будущих форм, но и сами по себе уже формы, уже, завоевание и победа. От этого рубежа - еще миллиарды лет, преждь чем проснется сознающий себя разум. И ему- стать угрозой жизни?.. То, что открылось Нине за Зеленой дверью, было одновременно и "приобщением" к истокам во имя полного Знания. Иллюзия чувственноживого, а не отвлеченного постижения эволюционной спирали уже создавалась фантастами. В частности, читатели, вероятно, вспомнят этюды Итало Кальвини из сборника "Космических историй". Ироничные и остроумные "Иллюстрации" к законам развития Вселенной у итальянского писателя играют роль иносказания, своеобразной притчи, и фантастический прием здесь родствен приему сказочному. У В. Назарова он ближе к просветительскому, и это меняет акценты. Дэлоны (дельфины) и эумы (люди) движутся поединой спирали. Но цивилизация дэлонов намного старше и она хранит связь с глубинными истоками--импульсы пражизни пронизывают ее, как бы скрепляя многоступенчатые этапы развития. Дэлоны-етомнят" весь путь. Зумы - лишь ту его часть, где началась их собственная жизнь, обособленная от колыбели. И началась она в неистовой схватке с окружающим миром. Уисс "проживает" эту историю, неожиданно открывая ее смысл в музыкальном творении зумов - в "Поэме огня" Скрябина. (Глава "Запретные сны") - это действительно абрис человеческой истории - от звереныша с короткой рыжей шерстью, которого мучил голод и страх, до зарождения и расцвета Мысли. "Уисс увидел бездну-вернее, не бездну, а воронку крутящейся тьмы, затягивающей в свою пасть все-живое и неживое. Слепые ураганы и смрадные смерчи клокотали вокруг. Но оттуда, из этого клокочущего ада, тянулась ввысь хрупкая светящаяся лестница, и одинокие, отчаянно смелые зумы, скользя и падая на дрожащих ступенях, поднимались по ней. Их жизни хватало на одну-две ступени, но они упорно ползли вверх, их становилось все больше..."
Уисс поверил зумам и был прав в своем доверии и стремлении к общению, союзу или контакту. Но прав был и Вечный Совет:
"Подождем... Пока еще рано. Пока еще зумы слишком опасны - даже для самих себя, не только для нас. Они еще не понимают Равновесия Мира, ибо нет равновесия в их собственных душах".
Фантаст не просто придумывает невероятные миры - он постигает через их призму реальный мир человека. До равновесия этому миру и впрямь еще далеко. Но как он неоднозначен, не завершен в каком-то устоявшемся качестве! Два человека порой кажутся столь не схожими, что трудно поверить, будто они представляют единый мир и единый разум. Таковы в повести Панфилов и Карагодский-двое ученых, как будто в равной мере озабоченных человеческим благом, но дистанция между ними огромна. Автор создал портреты публицистической достоверности, что привело к известному схематизму самих человеческих характеров, но тем отчетливее и даже нагляднее обозначился главный тезис: признание за наукой лишь Практической, сиюминутной пользы искажает процесс познания. Прагматизм Карагодского, внушительно обставленный тезисами и лозунгами общего порядка, в конечном итоге низводит человеческую мысль до уровня утилитарного приспособления. Она всюду находит лишь собственное подобие и вступает не в диалог со Вселенной, а в торгашеский спор с доступными ей благами. Дельфин? Прекрасно: пусть загоняет рыбу. Разумный дельфин? Того лучше: пусть научит рыбу саму идти в сети.
И это все. Неспособность или нежелание человека отойти от привычных и очевидных измерений порождает губительную слепоту и самодовольство. Царь природы!-Он слишком буквально уверовал в это, не ведая ее подлинных пределов.
- Я хочу,-отвечает Панфилов,--чтобы человек перестал смотреться в зеркало и прихорашиваться, а посмотрел под ноги, оглянулся вокруг глазами мыслителя и художника...
Заканчивается повесть нотой надежды: дети дэлонов и зумов преодолевают разделяющий их рубеж: они нужны друг другу; и те и другие - порождение Ноа, единой животворящей силы Вселенной. Необоримая и всепроникающая, она осуществляет себя в многообразии совершенно несхожих форм и все-таки остается единой. В этом смысле чуждая друг другу жизнь, чуждый друг другу разум - это вопрос восприятия, понимания, а не сущности. Древний и зрелый разум дэлонов знает это. Для него планета Белого Озера, ошеломившая зумов до полной растерянности, - понятна как отзвук или вариант их собственной природы, отлившейся в иную форму. Зумы сделали лишь первый шаг к пониманию многомерности всеединства, но они сделали его и в этом - залог их будущей зрелости.
О чем бы ни писал фантаст, он пишет о человеке. В любых, Даже самых невероятных ситуациях, не обрывается связь с реальностью, ибо главным остается вопрос, как поступит, как раскроется человек в обстоятельствах предельного напряжения. В повести "Бремя равных" фантастика - метод художественного исследования проблемы.
В "Силайском яблоке" и "Восстании супров" она выполняет роль приема, рельефно выявляющего какие-то свойства реального мира. Здесь интерес заключен в самой фабуле, сцеплении, развитии событий и дествий (фабула "Бремени равных" заметно уступает сюжетному материалу. Она в известной мере условна, не лишена приблизительности) .
Планета Свира и ее Правитель Оксиген Аш легко узнаваемы, хоть и фантастичны. "Голубые девицы из Уличного страхования жизни бойко заключали блиц-договоры. Кто-то где-то стрелял, кто то кого-то ругал, кто-то за кем-то гнался, кто-то что-то провозглашал"... А вот сам Оксиген, недоучившийся студент, волею случая севший я Великое Кресло и неожиданно для себяставший Кормчим Свиры. "Для пробы он приказал высечь университетского математика, поставившего ему "неуд". Правда, он забыл назвать университет, а потому все математики всех университетов Свиры были через час нещадно биты розгами на всех городских площадях"... С этого начался триумф диктатора, повелителя, властелина. Ничтожная и зловещая фигура Аша имеет и свои прототипы в подлинной истории, и свои аналогии в литературе. Здесь что-то и от "Монарха над монархами" по имени Гольбасто момарен эвлем гердайло шефинмоллиоличу-знаменитого короля свифтовской Лилипутии (фактическое ничтожество и безмерность притязаний), что-то от неврастении и помпезности тиранов всех времен и народов, что-то от фантастических гротесков современности. Многообразие ассоциаций при этом не заслоняет новых оттенков и деталей, найденных В. Назаровым. Оксиген Аш создал замкнутый в себе мир, где призраки и фикции едва не уничтожили жизнь. Здесь читатель найдет занимательные и острые ситуации, близкие к приключенческой литературе, остроумное разрешение "загадки Правителя Свиры" и падение Вечного дворца...
"Восстание супров" - наиболее интересное произведение в психологическом плане. Одно и то же событие, увиденное и рассказанное несколькими людьми, - это не только освещение фактов с разных точек зрения, но и выявление в самих рассказчиках каких-то характерных черт, эмоций и состояний. Вариантное раскрытие характера-прием сложный, требующий немалого мастерства. По существу же решается вопрос: готов ли человек к встрече с далекими мирами, к пониманию их и контакту с ними. И снова нет однозначного ответа: разноречивы, сбивчивы порой "исповеди" участников и свидетелей катастрофы на Рубере. У каждого свои мотивы, свои резоныздесь нет сознательного искажения истины, но столько личного, субъективного, что "поправки" становятся неизбежны. Последовательней, объективней других Сент Энцел, и с его именем связывается тот строй мысли, который, очевидно, отражает авторскую позицию:
"Только доверившись своему разуму, мы сможем довериться разуму чужому и только на языке доверия прозвучит наше первое "Здравствуй!.."
Люди оказались на Рубере потому, что здесь был найден протовит-"невозможная и все-таки существующая субстанция, создающая живое из мертвого". Верные извечному импульсу, они придали этой добыче "сомнительный привкус военного грабежа". Все остальное было следствием. Вопрос не в том, разумны ли супры-фантастические гиганты, безупречно вооруженные природой, - вопрос в том, разумно ли вели себя люди на Рубере? Идея "Бремени равных" находит здесь продолжение: понятие "разумно" должно обладать этическим смыслом, должно быть проникнуто пониманием любой жизни. К этой высокой и непростой мудрости движется человек через ошибки, катастрофы и прозрения.
- Хорошо, я приучу ее. Я надену ошейник на чудовищ и вырву жала у змеиных трав... Я сделаю Галактику доброй и покорной...
- Я не хочу прирученной Вселенной. Жизнь должна быть свободной и дикой, иначе она перестанет быть жизнью...
Этот диалог - не решение вопроса, но обозначенные здесь крайние точки в какой-то мере дают представление о его масштабах.
Глазами мыслителя и художника-так смотрел на мир Вячеслав Назаров. Модель идеального Разума виделась ему как единение беспредельности познания, красоты творчества и доброты - единой животворящей силы Вселенной.
В. РАЗМАХНИНА