Геннадий Александрович Разумов
Параллельный мир
Все дни начинаются одинаково. В семь утра под подушкой громко и назойливо тарахтит будильник. Я протираю глаза, зеваю, задумчиво разглядываю потолок. Потом мои ноги медленно сползают на пол, я потягиваюсь, встаю, делаю несколько рывков руками и иду умываться.
Перелом в утреннем ритме моего дня происходит после того, как я надеваю галстук. Многие не любят галстуков, они давят шею, мешают и вообще стесняют движения. Но меня галстук заводит, как шнурок лодочный мотор. Едва я успеваю затянуть узел на шее, как мои действия становятся непроизвольно более решительными и быстрыми. Я выхватываю из шкафа костюм, одеваюсь, торопливо скребу электробритвой щеки. Потом на ходу заглатываю бутерброд, запиваю чаем и, смахнув обувной щеткой пыль с ботинок, сбегаю вниз по лестнице. Затем минутная задержка у почтового ящика, бег по улице, автобус, снова бег, и я на работе.
Здесь у меня свой однотумбовый стол, внутри которого в художественном беспорядке лежат карандаши, фломастеры, кружка для чая и пинг-понговые ракетки. Рядом со столом на отдельной тумбе стоит мой компьютер, за ним я в основном и работаю.
Я – невысокий тридцатилетний шатен, у меня сутуловатая спина, очки с диоптриями и комплекс неполноценности, который, правда, проявляется не всегда. Вместе со всеми остальными я подчиняюсь Патрону. У того, наоборот, представительная внешность, большая седоватая голова и безупречная белая сорочка. Каждое утро ровно в 9.00 он появляется в отделе обходит всех сотрудников и с каждым здоровается. Эта «обходительность» начальника некоторым очень нравится, особенно дамам.
Патрон просматривает чертежи, проверяет расчеты и каждому дает ЦУ (ценные указания). Потом почти на целый день, к всеобщему удовольствию, черный «мерс» увозит его в Главный офис Учреждения, в Министерство, в Банк или еще куда-нибудь подальше.
После его ухода сослуживцы по одному тоже удаляются из комнаты – кто идет потрепаться в соседний отдел, кто садится за телефон, а женщины отправляются чесать волосы и языки в туалетную комнату.
В обед мы с Вадимом, моим приятелем, идем в ближайшую кафушку-отравиловку и по-мальчишески дурачимся.
– Представь себе, – болтаю я, – присутствуем мы с тобой на заседании Ученого совета Института Обитаемых Миров (сокращенно ИОМ) где-нибудь на Альфе Центавра. Доклад делает седовласый босс, альфянин в белоснежной сорочке.
«Многоуважаемые коллеги, – изрекает он, поправляя бордовый галстук под жестко накрахмаленным воротником, – сегодня в первом пункте повестки дня обсуждение итогов разработки одной из тем нашего отдела Управляемых цивилизаций.
Несколько лет назад на небольшой заштатной планете (система Солнца) мы начали экспериментальные исследования локальной цивилизации низшего порядка. Создав соответствующие атмосферные и климатические условия, мы активизировали на этой планете жизнь биологического типа. Благодаря корректно выбранному масштабу временного моделирования, нам удалось за короткий срок проследить основные этапы развития этого мира. В результате эволюционных процессов на планете из белковых соединений возникли флора, фауна и, наконец, появились разумные существа. Население планеты постепенно освоило природные ресурсы, развило промышленность, средства транспорта и связи. Под нашим наблюдением сменялись поколения, рождались и умирали народы, возникали и рушились государства. Интересно отметить, что о нашем существовании подопытные существа пытались догадываться лишь на ранних ступенях развития, они называли нас «богами». Периодически мы ускоряли или замедляли течение прогресса. Теперь же исследования закончены, и, по-видимому, эту цивилизацию следует ликвидировать и подготовить планету-полигон к новым экспериментам».
Щепетильный Вадик недовольно морщится.
– Э-э, брат, что-то ты не то загнул, – наводит он критику. – Такое уничижение рода человеческого – фи. И вообще, старичок, у тебя, оказывается, дурной вкус. Валяй иначе.
– Ну ладно, – соглашаюсь я, – пусть будет все иначе. На трибуне перед Ученым советом выступает не Белая сорочка, а Алюминиевый китель.
«Многоуважаемые коллеги! – говорит он взволнованно, затягивая потуже пластиковые шнурки на своей толстой шее. – Я вынужден срочно доложить вам результаты наших работ по теме „Обобщение опыта развития внеальфовых цивилизаций“. Информация, которую получили недавно наши гравитационные теленаблюдатели, свидетельствует о драматических событиях, происходящих во Вселенной в связи с сверхмощной вспышкой новой цивилизации, которая совсем недавно возникла на планете Земля. Мы вынуждены признать, что с учетом громадной разницы в масштабах времени произошел, по нашим представлениям, гигантский скачок в развитии жизни на Земле. Земляне, о которых еще совсем недавно не приходилось говорить как о разумных существах, к настоящему моменту времени самостоятельно открыли тайны мироздания, овладели энергетическими ресурсами своей планеты и сегодня уже вышли в Космос. Таким образом, в опасной близости от нас образовалась молодая, динамичная, бурно растущая цивилизация. Наши прогнозирующие устройства предсказывают, что в ближайшее время произойдет распространение землян на другие планетарные системы сначала нашей Галактики, а затем и всей Вселенной. В связи с этим я вношу предложение обсудить вопрос о свертывании всех наших работ и срочной эвакуации в самую отдаленную Антивселенную».
Не успел докладчик закончить последнюю фразу, как Ученые кители подхватили свои счетно-решающие приборчики и, расталкивая друг друга, в панике бросились к выходу.
Мой друг доволен. Мы оба громко смеемся.
После обеда мы идем на работу по старому тенистому скверу. Низкое сентябрьское солнце бросает на землю ровные тени стройных тополей и рисует ими на гравийной дорожке полосатую «зебру». Вадим останавливается, закуривает свою послеобеденную сигарету и говорит задумчиво:
– Кстати, к твоему трепу о потусторонних мирах. Могу предложить третью вариацию на эту тему. Но это уже не пародия, как у тебя, а вполне серьезная мистика.
Итак, две разные цивилизации развиваются параллельно, одновременно друг с другом, в одном и том же масштабе времени. Правда, одна из них может на каком-то этапе обогнать другую. Между прочим, именно этот этап мы сейчас и имеем. Не делай глаза и не ворочай челюстью, а слушай эту фантастическую историю двадцатилетней давности.
Однажды кто-то из наших десятиклассников приволок в школу некую загадочного происхождения бумагу с большим английским текстом, кажется, говорил, что его отец привез ее из Штатов, где был в командировке. Наша школа была спецангло, и ребята жаждали настоящих текстов, особенно «оттуда», поэтому все хором дружно взялись за перевод.
Вначале шел довольно беллетристичный, хотя и изрядно потертый даже на то время рассказ из серии «фантастик» о летающих тарелках – вечно модной теме газетно-журнальной и кухонной болтовни.
Грузовой «дуглас» интендантской службы военно-воздушных сил США выполнял очередной ночной рейс в Европу. Командир корабля дремал на жесткой боковой скамье, когда услышал в салоне самолета какой-то шум. Открыл глаза. Штурман и второй пилот приклеились к иллюминатору и, взволнованно переговариваясь, что-то разглядывали. Справа по борту всего в нескольких ярдах летел непонятный чечевицеобразный предмет. Огромный, гладкий, серо-голубой, он медленно вращался вокруг своей вертикальной оси и постепенно уходил вверх. Это длилось минут двадцать. Потом предмет стремительно рванулся вперед, резко развернулся и завис прямо перед носом самолета. Пилот бросил машину в крутой вираж, попытался обогнуть предмет сбоку, но тот сразу свернул в ту же сторону. Попытки обойти его сверху или снизу тоже были безуспешны.
– Что за чертовщина! – выругался командир. – Неужели это какое-то новое оружие Советов?
Он в панике бросился к носовой восьмимиллиметровой пушке, навел оптический прицел, зажмурился от страха и послал вперед снаряд. Сначала один, потом второй, третий, четвертый. Однако все они прошили таинственный предмет насквозь, не оставив на нем ни малейшего следа. Самолет сбавил скорость, затем пилот совсем выключил мотор, но и это не помогло – страшилище полетело навстречу. Еще мгновение, и «дуглас» врезался в него.
Он вошел в его покатую ровную плоскость как в облако, мягко и плавно. Стало темно, тихо, ноги сами оторвались от пола, стоявшие на столике стаканы и бутылка содовой закачались в воздухе – наступила невесомость. И вдруг глухо зазвучал спокойный хрипловатый голос. Медленно, выделяя каждое слово, он произнес на чистом английском языке примерно следующее:
«Ничего не бойтесь, никакого вреда вам не будет. Это всего лишь голографическое изображение космического зонда. На вашей планете оно материализоваться не может».
Потом самолет с трясущимися от ужаса летчиками благополучно выбрался из тьмы, набрал скорость и лег на свой прежний курс.
Далее бумага содержала довольно сухой и скучноватый текст, который, по правде говоря, нам, мальчишкам, был в то время не интересен, поэтому переводили мы его кое-как, по диагонали. Единственное, что я запомнил, это рассуждение о каком-то неизвестном на Земле диапазоне длины волн, не улавливаемых ни человеческим глазом, ни оптическими, ни телеметрическими приборами, ни какими-либо радарами или радиоперехватчиками. Но именно посредством этих волн можно увидеть тот загадочный параллельный мир, который якобы существует прямо рядом с нами. Только потом я понял, какими же мы тогда были идиотами – пропустили мимо своего внимания такой яркий, такой сказочный, такой красивый образ.
Ведь только представь себе, рядом, буквально в двух шагах от нас, вон за тем деревом или вон возле того дома ходят, бегают, дышат, разговаривают друг с другом некие невидимые нам существа из неведомого нам потустороннего мира. Вот сейчас, в это мгновение, они слушают нашу трепотню, смотрят на нас с удивлением и думают, как мы глупы, что не ищем с ними контакта. Одно только короткое соприкосновение с их удивительной жизнью могло бы полностью изменить всю судьбу человечества.
А они давно уже ищут встречи с нами. Вот уже несколько десятков лет в разных местах Земли обустраиваются участки местности, где при каких-то специальных условиях некоторые люди, обладающие особыми свойствами нервной системы, могут настроиться на нужную волну и увидеть это загадочное Нечто. Там, в этом английском тексте был приведен довольно длинный перечень таких мест, разбросанных по всему свету. Помню, в списках значился какой-то буддийский храм в Пенджабе, большой универсам в Гданьске, речная отмель в Кении и так далее. Единственное место, которое было отмечено у нас, в Подмосковье, это двухметровый деревянный зеленый забор из шпунтованных досок с чугунными столбами и железным креплением. Что в нем особенного, чем он отличается от тысячи других таких же заборов, наставленных у нас повсюду, увы, так я и не усек.
Вот и все, что я тогда запомнил…
Во второй половине рабочего дня все вкалывают. Вадим сосредоточенно жмет на клавиши кейборда своего компьютера. Патрон, только что вернувшийся из Управления, сгорбился над пояснительной запиской к проекту, а я доделываю вертикальную планировку Генерального плана.
По голубой поверхности монитора извилистой линией тянется река, вдоль которой выстроились длинные прямоугольники заводских корпусов. К ним со всех сторон сходятся полосатые полоски железнодорожных путей, стрельчатые линии электропередач и паутина коммуникационных сетей. В правой верхней части дисплея возле покрашенного зеленым цветом лесного массива расположены косо заштрихованные кварталы будущего заводского поселка.
Я вожу курсором по изрешеченному прямыми линиями Генплану, вычисляю координаты углов поворота спецкоммуникаций, а из головы не выходит рассказ Вадима. Ну, кто мог бы принять всерьез этакую чепуховину? Начитавшийся фантастики мальчишка, какая-нибудь экзальтированная девица или чокнутый старик. Но я-то, я ведь серьезный человек, инженер, вместе со своими сослуживцами решаю судьбу тысяч людей, которые будут жить в новом нефтепромышленном районе и строить будущее по нашим чертежам. Почему же мои мысли все время возвращаются к одному и тому же, почему мои мозги застопорились на этом англосаксонском бреде? Почему?
И вдруг я вспомнил.
Это был очень высокий, очень плотный, очень загадочный зеленый забор. Он был сделан из широких толстых шпунтованных досок, наглухо сбитых гвоздями с крупными вафельными шляпками. Забор отгораживал наш детский мир от всей прочей взрослой цивилизации.
В то время моя жизнь вообще почти целиком состояла из всяких запретов. Мне нельзя было ходить в кино на вечерние сеансы, ложиться спать после десяти часов вечера, вставать раньше семи часов утра, ездить одному в автобусе, бегать на пруд. Чего только еще я не имел права делать!
Все эти ограничения казались несправедливыми, обидными, однако они были неизбежны и поэтому понятны. Но вот зеленый забор! Его тайна всегда оставалась неразгаданной, непостижимой, вечной. Самые высокорослые прохожие дяди и тети не могли заглянуть за деревянную стену, самые всезнающие знайки не знали, что скрыто «Там». На всем своем протяжении забор нигде не имел ни одной, даже самой крохотной, щели, а его нижняя часть, казалось, уходила глубоко в землю, не оставляя никаких вариантов…
Нас было трое мальчишек, живших поблизости. Обычно, набегавшись и напрыгавшись в бурных играх, мы прижимали к забору свои мокрые потные футболки и, присаживаясь возле него на корточки, цепенели не только от усталости, но и от прикосновения к этому неведомому и таинственному «Ему». Из всех я был, пожалуй, главным утопистом и часто в наших долгих межигровых антрактах выступал в роли автора – рассказчика остросюжетных небылиц, полных динамического драматизма.
Я придумывал фантастические страшилки и ужастики, где причудливым образом переплетались мои «обширные» познания в географии, ботанике и даже в спелеологии со сказочными сюжетами прочитанных мне родителями детских книг. Я видел себя впереди разведывательного отряда, который после долгих поисков нашел потайной лаз в ракитовом кустарнике, росшем вблизи забора. Пробравшись сквозь кусты, мы открывали люк и спускались по крутой каменной лестнице в подземелье. Конечно же я был впереди. В одной руке у меня был яркий электрический фонарь, как у шахтеров, в другой – автоматическое скорострельное ружье. Спустившись по лестнице вниз, мы оказывались в начале узкого длинного хода, который вел «Туда».
Мой лучший друг тех времен, Денис, тоже был мечтателем и фантазером. Однако, в отличие от меня, он в своих представлениях был технарем и видел мир одетым в легированную сталь, алюминий и железобетон. Денисов путь «Туда» начинался с оптических и прочих приборов. Его перископы, установленные в специальном бронированном блиндаже, демонстрировали нам яркие, расцвеченные всеми красками картины. На большом зеленом поле сверкали в солнечных лучах белоснежные скаты диковинных самолетов и вертолетов. Они были похожи на огромные крылатые ракеты с серебристыми носами-пиками, от которых в разные стороны расходились радужные круги. Это была страна крепостей с батареями дальнобойных орудий и торпедных аппаратов, это было государство ракетных установок, подводных лодок и электронных микроскопов.
Третьим фантазером был Вовка, большеголовый вертлявый пацан, считавшийся у нас большим воображалой. Однако его выдумки большой романтичностью не отличались. Он был прагматиком, человеком дела, хотя и обладал не в меру суетливым, непоседливым характером. Вовка вечно что-нибудь придумывал, куда-то спешил, всегда был занят. Понаслушавшись наших сказок, он как-то заявил:
– Ладно, братья Гриммы, хватит вам завирать завиралки, давайте дело делать. Значит, так. Женька, самый сильный, пусть встанет внизу, Дениска сядет ему на шею, а я влезу Дениске на плечи и достану до самого верха.
С этой программой действий Вовка носился довольно долго, однако идея медленно «овладевала массами». Нам трудно был переключиться на конкретное дело, которое, как мы подсознательно чувствовали, приземлит Мечту или даже убьет ее.
И все-таки любопытство оказалось сильнее. Стоял теплый июньский вечер, солнце уже шло на посадку, и мы под защитой ракитовых кустов готовили свою экспедицию. После долгих и ожесточенных споров было решено, что операция проводится три раза, с таким расчетом, чтобы каждый участник мог заглянуть Туда. Вовка, как инициатор всей затеи, выторговал, конечно, себе авторское право первого захода.
…Бывают в жизни такие острые, хотя и кратковременные ощущения, которые не забываются никогда. Мне кажется, я и сейчас ощущаю, как впиваются мне в спину Денисовы сандалии, как больно сжимают шею его грязные, покрытые ссадинами колени. Я не помню, что когда-нибудь позже мне приходилось испытывать такую большую физическую нагрузку, хотя не раз соответственно возрасту поднимал куда более тяжелые вещи. Не знаю, сколько минут все это длилось (мне, конечно, показалось, что прошла целая вечность), но, когда я пошевелился, чтобы посмотреть наверх и узнать, что там так долго этот Вовка делает, произошло нечто непредвиденное. Вся наша неустойчивая конструкция вдруг пошатнулась, меня потащило куда-то назад, затем раздался оглушительный крик, и Вовкино тело упруго шмякнулось о плотную глинистую землю.
Он сидел, прислонившись к забору, обхватив руками коленку, из которой текла узенькая струйка крови, а из его глаз капали крупные девчоночьи слезы. Мы помогли ему подняться на ноги и проводили домой, поддерживая за руки с двух сторон.
Вовка хромал целую неделю, хотя в ее конце, мне кажется, он больше притворялся. На наши настойчивые расспросы: «Что Там»? – он отвечал односложно: «Ничего Там нет». И вообще вспоминать эту историю не хотел. Он, кажется, даже стал избегать нас с Денисом и реже выходил во двор гулять.
Однажды мы поймали Вовку возле моего дома и прижали к стене.
– Говори честно, – потребовал я, – ты до верха ведь не достал?
– Чего вы пристали? – Вовка отстранился от нас. – Я же вам говорю: ничего там нет, один пустырь, мусор, свалка.
Он вырвался и убежал. Ну как мы могли отнестись к Вовкиному ответу? Пусть «Там» не будет подземных пещер и туннелей, пусть «Там» не будет ракет и линкоров, но все же что-то «Там» должно быть. Иначе не может быть, иначе рушится мир, разваливается какая-то его главная суть.
Конечно, мы не могли Вовке верить, не хотели, поэтому не верили. Экспедиция должна быть повторена, и мы, наверно, осуществили бы ее, если бы не новые, поворотные обстоятельства моей жизни. Дело в том, что нам дали новую квартиру в новом доме, и мы уехали из этого пригородного района совсем в другой конец города.
С тех пор прошло много, много лет. Пронеслись годы, прошла целая эпоха. И вот я снова приехал в край своего детства. Вышел из электрички и сразу же попал на продолговатую пристанционную площадь со стареньким краснокирпичным почтамтом в двухэтажном здании. А вот и моя родная, знакомая до мельчайших подробностей горбатая улочка, обсаженная кривыми разлапистыми липами. Это был наш район, Нахаловка – частный сектор, с домами, построенными когда-то без разрешения райисполкома.
Я прошел несколько коротких кварталов. Остановился. Что это? Вместо домов – развалины. Обломки бревенчатых стен, обрывки обоев, хлопающих на ветру, рваные листы ржавого кровельного железа.
Сердце мое екнуло – на месте нашего дома тоже были развалины. Я опоздал. Груды обломанных досок, густой слой штукатурной пыли. Кажется, вот здесь была наша комната, вот там стояла высокая пружинная кровать и швейная машина. А рядом была комната бабушки с дедушкой, на стене висели жестяные ходики и стоял большой буфет с бруснично-яблочным вареньем. Мне стало очень грустно, и защипало глаза.
Развалины тянулись по обе стороны улицы. Мой взгляд пробегал по этим остаткам прошлого и вдруг споткнулся о то главное, ради чего я сегодня сюда приехал. Я прошел еще немного и встал как вкопанный. Среди общего разгрома стоял, как и раньше, наш добрый зеленый Забор. Конечно, он был не таким высоким, не таким плотным и не таким зеленым. Он покосился, в некоторых местах совсем упал на землю. Часть его досок была разбита, кривые поржавевшие гвозди жесткой неровной щетиной торчали из прогнивших перекладин. И все же забор был, он существовал назло беспощадному Времени.
Я зашел за него, туда, где раньше был пустырь – мое первое в жизни детское разочарование. Теперь под гуськом подъемного башенного крана здесь поднимался белоснежный корпус огромного многоэтажного дома с ровными прямоугольниками широких окон и длинных балконов. И дальше за ним до самого горизонта росли разнокалиберные кубики и параллелепипеды новостройки. На месте нашей старой одноэтажной Нахаловки строился большой новый микрорайон.
Я повернул назад и направился к развалинам прошлого, к старому забору, к разрушенным стенам родного дома. Ну конечно, только здесь, где встретились в пространстве и времени, связались в один узел прошлое и настоящее, детство и зрелость, только здесь и можно оторваться от той маленькой узкой щелки, через которую человеку от роду дано смотреть на мир. Наверно, только здесь можно взглянуть в широкое окно другого времени и другого пространства.
Я подошел к завалам стен и перекрытий и коснулся рукой шершавого остова разрушенной печки с обгоревшей трубой. Неожиданно все вокруг изменилось. Низкое облачное небо опустилось на крыши домов и верхушки деревьев. Потемнело, исчезли очертания строящегося дома, развалин, забора, всех окружающих предметов. Потом откуда-то снизу, из земли, распространился какой-то странный мерцающий свет, с каждой секундой он становился все ярче. В его фантастическом сиянии возник этот яркий, красочный, сказочный мир.
В нем причудливо смешались разные времена года. Рядом с буйно цветущими багровыми пионами истекал ручьями большой сугроб белого снега, возле поникшей ивы с пожелтевшими листьями зеленел густой куст смородины.
В этом светлом праздничном мире жили почти такие же люди, как и мы. У них были гибкие подвижные фигуры, они летали на разноцветных зонтиках, которые, складываясь, превращались в тоненькие трости. У детей зонтики были маленькие цветастые, у взрослых однотонные: синие, зеленые, коричневые, у стариков – прямые черные. Жили эти люди в небольших лиловых домах-шарах, которые время от времени перекатывались с места на место и останавливались то тут, то там.
С волнением и страхом я приблизился к ближайшему круглому дому, протянул руку, чтобы потрогать его нежную бархатистую стену, но пальцы ничего не почувствовали – они прошли стену насквозь и повисли в воздухе. Я подошел к маленькой овальной двери, хотел открыть ее, но ладонь ни на что не оперлась. Я сделал несколько шагов вперед. Что такое? Дом исчез. Оглянулся – он стоял как ни в чем не бывало на том же месте.
Возле куста смородины опустился с зонтиком на землю пожилой человек в сером плаще-накидке. Я бросился к нему, размахивая руками, и крикнул:
– Погодите! Остановитесь!
Он быстро шел мне навстречу, еще секунда, и мы сблизились, столкнулись друг с другом, но я даже не ощутил его тела. Он как бы прошел сквозь меня и, не оглянувшись, скрылся в лиловом домике.
И тогда до меня, наконец, дошло – вот оно что! Это же все мираж, пустота, голография, изображение далекого мира, существующего не здесь, рядом с нами, а где-то там, очень далеко, в глубинах Вселенной, на какой-нибудь Альфе Центавра.
Все снова померкло. Свет медленно угасал. На темном небе появились наши обычные земные облака и редкие желтые звезды.
– Скажите, пожалуйста, сколько сейчас времени? – вывел меня из забытья тонкий детский голос. Рядом стоял мальчик-прохожий. Что-то неуловимо знакомое было в его худенькой фигуре, удлиненном личике.
– Без пятнадцати десять, – ответил я ему, взглянув на часы, и зашагал к железнодорожной станции.
Перелом в утреннем ритме моего дня происходит после того, как я надеваю галстук. Многие не любят галстуков, они давят шею, мешают и вообще стесняют движения. Но меня галстук заводит, как шнурок лодочный мотор. Едва я успеваю затянуть узел на шее, как мои действия становятся непроизвольно более решительными и быстрыми. Я выхватываю из шкафа костюм, одеваюсь, торопливо скребу электробритвой щеки. Потом на ходу заглатываю бутерброд, запиваю чаем и, смахнув обувной щеткой пыль с ботинок, сбегаю вниз по лестнице. Затем минутная задержка у почтового ящика, бег по улице, автобус, снова бег, и я на работе.
Здесь у меня свой однотумбовый стол, внутри которого в художественном беспорядке лежат карандаши, фломастеры, кружка для чая и пинг-понговые ракетки. Рядом со столом на отдельной тумбе стоит мой компьютер, за ним я в основном и работаю.
Я – невысокий тридцатилетний шатен, у меня сутуловатая спина, очки с диоптриями и комплекс неполноценности, который, правда, проявляется не всегда. Вместе со всеми остальными я подчиняюсь Патрону. У того, наоборот, представительная внешность, большая седоватая голова и безупречная белая сорочка. Каждое утро ровно в 9.00 он появляется в отделе обходит всех сотрудников и с каждым здоровается. Эта «обходительность» начальника некоторым очень нравится, особенно дамам.
Патрон просматривает чертежи, проверяет расчеты и каждому дает ЦУ (ценные указания). Потом почти на целый день, к всеобщему удовольствию, черный «мерс» увозит его в Главный офис Учреждения, в Министерство, в Банк или еще куда-нибудь подальше.
После его ухода сослуживцы по одному тоже удаляются из комнаты – кто идет потрепаться в соседний отдел, кто садится за телефон, а женщины отправляются чесать волосы и языки в туалетную комнату.
В обед мы с Вадимом, моим приятелем, идем в ближайшую кафушку-отравиловку и по-мальчишески дурачимся.
– Представь себе, – болтаю я, – присутствуем мы с тобой на заседании Ученого совета Института Обитаемых Миров (сокращенно ИОМ) где-нибудь на Альфе Центавра. Доклад делает седовласый босс, альфянин в белоснежной сорочке.
«Многоуважаемые коллеги, – изрекает он, поправляя бордовый галстук под жестко накрахмаленным воротником, – сегодня в первом пункте повестки дня обсуждение итогов разработки одной из тем нашего отдела Управляемых цивилизаций.
Несколько лет назад на небольшой заштатной планете (система Солнца) мы начали экспериментальные исследования локальной цивилизации низшего порядка. Создав соответствующие атмосферные и климатические условия, мы активизировали на этой планете жизнь биологического типа. Благодаря корректно выбранному масштабу временного моделирования, нам удалось за короткий срок проследить основные этапы развития этого мира. В результате эволюционных процессов на планете из белковых соединений возникли флора, фауна и, наконец, появились разумные существа. Население планеты постепенно освоило природные ресурсы, развило промышленность, средства транспорта и связи. Под нашим наблюдением сменялись поколения, рождались и умирали народы, возникали и рушились государства. Интересно отметить, что о нашем существовании подопытные существа пытались догадываться лишь на ранних ступенях развития, они называли нас «богами». Периодически мы ускоряли или замедляли течение прогресса. Теперь же исследования закончены, и, по-видимому, эту цивилизацию следует ликвидировать и подготовить планету-полигон к новым экспериментам».
Щепетильный Вадик недовольно морщится.
– Э-э, брат, что-то ты не то загнул, – наводит он критику. – Такое уничижение рода человеческого – фи. И вообще, старичок, у тебя, оказывается, дурной вкус. Валяй иначе.
– Ну ладно, – соглашаюсь я, – пусть будет все иначе. На трибуне перед Ученым советом выступает не Белая сорочка, а Алюминиевый китель.
«Многоуважаемые коллеги! – говорит он взволнованно, затягивая потуже пластиковые шнурки на своей толстой шее. – Я вынужден срочно доложить вам результаты наших работ по теме „Обобщение опыта развития внеальфовых цивилизаций“. Информация, которую получили недавно наши гравитационные теленаблюдатели, свидетельствует о драматических событиях, происходящих во Вселенной в связи с сверхмощной вспышкой новой цивилизации, которая совсем недавно возникла на планете Земля. Мы вынуждены признать, что с учетом громадной разницы в масштабах времени произошел, по нашим представлениям, гигантский скачок в развитии жизни на Земле. Земляне, о которых еще совсем недавно не приходилось говорить как о разумных существах, к настоящему моменту времени самостоятельно открыли тайны мироздания, овладели энергетическими ресурсами своей планеты и сегодня уже вышли в Космос. Таким образом, в опасной близости от нас образовалась молодая, динамичная, бурно растущая цивилизация. Наши прогнозирующие устройства предсказывают, что в ближайшее время произойдет распространение землян на другие планетарные системы сначала нашей Галактики, а затем и всей Вселенной. В связи с этим я вношу предложение обсудить вопрос о свертывании всех наших работ и срочной эвакуации в самую отдаленную Антивселенную».
Не успел докладчик закончить последнюю фразу, как Ученые кители подхватили свои счетно-решающие приборчики и, расталкивая друг друга, в панике бросились к выходу.
Мой друг доволен. Мы оба громко смеемся.
После обеда мы идем на работу по старому тенистому скверу. Низкое сентябрьское солнце бросает на землю ровные тени стройных тополей и рисует ими на гравийной дорожке полосатую «зебру». Вадим останавливается, закуривает свою послеобеденную сигарету и говорит задумчиво:
– Кстати, к твоему трепу о потусторонних мирах. Могу предложить третью вариацию на эту тему. Но это уже не пародия, как у тебя, а вполне серьезная мистика.
Итак, две разные цивилизации развиваются параллельно, одновременно друг с другом, в одном и том же масштабе времени. Правда, одна из них может на каком-то этапе обогнать другую. Между прочим, именно этот этап мы сейчас и имеем. Не делай глаза и не ворочай челюстью, а слушай эту фантастическую историю двадцатилетней давности.
Однажды кто-то из наших десятиклассников приволок в школу некую загадочного происхождения бумагу с большим английским текстом, кажется, говорил, что его отец привез ее из Штатов, где был в командировке. Наша школа была спецангло, и ребята жаждали настоящих текстов, особенно «оттуда», поэтому все хором дружно взялись за перевод.
Вначале шел довольно беллетристичный, хотя и изрядно потертый даже на то время рассказ из серии «фантастик» о летающих тарелках – вечно модной теме газетно-журнальной и кухонной болтовни.
Грузовой «дуглас» интендантской службы военно-воздушных сил США выполнял очередной ночной рейс в Европу. Командир корабля дремал на жесткой боковой скамье, когда услышал в салоне самолета какой-то шум. Открыл глаза. Штурман и второй пилот приклеились к иллюминатору и, взволнованно переговариваясь, что-то разглядывали. Справа по борту всего в нескольких ярдах летел непонятный чечевицеобразный предмет. Огромный, гладкий, серо-голубой, он медленно вращался вокруг своей вертикальной оси и постепенно уходил вверх. Это длилось минут двадцать. Потом предмет стремительно рванулся вперед, резко развернулся и завис прямо перед носом самолета. Пилот бросил машину в крутой вираж, попытался обогнуть предмет сбоку, но тот сразу свернул в ту же сторону. Попытки обойти его сверху или снизу тоже были безуспешны.
– Что за чертовщина! – выругался командир. – Неужели это какое-то новое оружие Советов?
Он в панике бросился к носовой восьмимиллиметровой пушке, навел оптический прицел, зажмурился от страха и послал вперед снаряд. Сначала один, потом второй, третий, четвертый. Однако все они прошили таинственный предмет насквозь, не оставив на нем ни малейшего следа. Самолет сбавил скорость, затем пилот совсем выключил мотор, но и это не помогло – страшилище полетело навстречу. Еще мгновение, и «дуглас» врезался в него.
Он вошел в его покатую ровную плоскость как в облако, мягко и плавно. Стало темно, тихо, ноги сами оторвались от пола, стоявшие на столике стаканы и бутылка содовой закачались в воздухе – наступила невесомость. И вдруг глухо зазвучал спокойный хрипловатый голос. Медленно, выделяя каждое слово, он произнес на чистом английском языке примерно следующее:
«Ничего не бойтесь, никакого вреда вам не будет. Это всего лишь голографическое изображение космического зонда. На вашей планете оно материализоваться не может».
Потом самолет с трясущимися от ужаса летчиками благополучно выбрался из тьмы, набрал скорость и лег на свой прежний курс.
Далее бумага содержала довольно сухой и скучноватый текст, который, по правде говоря, нам, мальчишкам, был в то время не интересен, поэтому переводили мы его кое-как, по диагонали. Единственное, что я запомнил, это рассуждение о каком-то неизвестном на Земле диапазоне длины волн, не улавливаемых ни человеческим глазом, ни оптическими, ни телеметрическими приборами, ни какими-либо радарами или радиоперехватчиками. Но именно посредством этих волн можно увидеть тот загадочный параллельный мир, который якобы существует прямо рядом с нами. Только потом я понял, какими же мы тогда были идиотами – пропустили мимо своего внимания такой яркий, такой сказочный, такой красивый образ.
Ведь только представь себе, рядом, буквально в двух шагах от нас, вон за тем деревом или вон возле того дома ходят, бегают, дышат, разговаривают друг с другом некие невидимые нам существа из неведомого нам потустороннего мира. Вот сейчас, в это мгновение, они слушают нашу трепотню, смотрят на нас с удивлением и думают, как мы глупы, что не ищем с ними контакта. Одно только короткое соприкосновение с их удивительной жизнью могло бы полностью изменить всю судьбу человечества.
А они давно уже ищут встречи с нами. Вот уже несколько десятков лет в разных местах Земли обустраиваются участки местности, где при каких-то специальных условиях некоторые люди, обладающие особыми свойствами нервной системы, могут настроиться на нужную волну и увидеть это загадочное Нечто. Там, в этом английском тексте был приведен довольно длинный перечень таких мест, разбросанных по всему свету. Помню, в списках значился какой-то буддийский храм в Пенджабе, большой универсам в Гданьске, речная отмель в Кении и так далее. Единственное место, которое было отмечено у нас, в Подмосковье, это двухметровый деревянный зеленый забор из шпунтованных досок с чугунными столбами и железным креплением. Что в нем особенного, чем он отличается от тысячи других таких же заборов, наставленных у нас повсюду, увы, так я и не усек.
Вот и все, что я тогда запомнил…
Во второй половине рабочего дня все вкалывают. Вадим сосредоточенно жмет на клавиши кейборда своего компьютера. Патрон, только что вернувшийся из Управления, сгорбился над пояснительной запиской к проекту, а я доделываю вертикальную планировку Генерального плана.
По голубой поверхности монитора извилистой линией тянется река, вдоль которой выстроились длинные прямоугольники заводских корпусов. К ним со всех сторон сходятся полосатые полоски железнодорожных путей, стрельчатые линии электропередач и паутина коммуникационных сетей. В правой верхней части дисплея возле покрашенного зеленым цветом лесного массива расположены косо заштрихованные кварталы будущего заводского поселка.
Я вожу курсором по изрешеченному прямыми линиями Генплану, вычисляю координаты углов поворота спецкоммуникаций, а из головы не выходит рассказ Вадима. Ну, кто мог бы принять всерьез этакую чепуховину? Начитавшийся фантастики мальчишка, какая-нибудь экзальтированная девица или чокнутый старик. Но я-то, я ведь серьезный человек, инженер, вместе со своими сослуживцами решаю судьбу тысяч людей, которые будут жить в новом нефтепромышленном районе и строить будущее по нашим чертежам. Почему же мои мысли все время возвращаются к одному и тому же, почему мои мозги застопорились на этом англосаксонском бреде? Почему?
И вдруг я вспомнил.
Это был очень высокий, очень плотный, очень загадочный зеленый забор. Он был сделан из широких толстых шпунтованных досок, наглухо сбитых гвоздями с крупными вафельными шляпками. Забор отгораживал наш детский мир от всей прочей взрослой цивилизации.
В то время моя жизнь вообще почти целиком состояла из всяких запретов. Мне нельзя было ходить в кино на вечерние сеансы, ложиться спать после десяти часов вечера, вставать раньше семи часов утра, ездить одному в автобусе, бегать на пруд. Чего только еще я не имел права делать!
Все эти ограничения казались несправедливыми, обидными, однако они были неизбежны и поэтому понятны. Но вот зеленый забор! Его тайна всегда оставалась неразгаданной, непостижимой, вечной. Самые высокорослые прохожие дяди и тети не могли заглянуть за деревянную стену, самые всезнающие знайки не знали, что скрыто «Там». На всем своем протяжении забор нигде не имел ни одной, даже самой крохотной, щели, а его нижняя часть, казалось, уходила глубоко в землю, не оставляя никаких вариантов…
Нас было трое мальчишек, живших поблизости. Обычно, набегавшись и напрыгавшись в бурных играх, мы прижимали к забору свои мокрые потные футболки и, присаживаясь возле него на корточки, цепенели не только от усталости, но и от прикосновения к этому неведомому и таинственному «Ему». Из всех я был, пожалуй, главным утопистом и часто в наших долгих межигровых антрактах выступал в роли автора – рассказчика остросюжетных небылиц, полных динамического драматизма.
Я придумывал фантастические страшилки и ужастики, где причудливым образом переплетались мои «обширные» познания в географии, ботанике и даже в спелеологии со сказочными сюжетами прочитанных мне родителями детских книг. Я видел себя впереди разведывательного отряда, который после долгих поисков нашел потайной лаз в ракитовом кустарнике, росшем вблизи забора. Пробравшись сквозь кусты, мы открывали люк и спускались по крутой каменной лестнице в подземелье. Конечно же я был впереди. В одной руке у меня был яркий электрический фонарь, как у шахтеров, в другой – автоматическое скорострельное ружье. Спустившись по лестнице вниз, мы оказывались в начале узкого длинного хода, который вел «Туда».
Мой лучший друг тех времен, Денис, тоже был мечтателем и фантазером. Однако, в отличие от меня, он в своих представлениях был технарем и видел мир одетым в легированную сталь, алюминий и железобетон. Денисов путь «Туда» начинался с оптических и прочих приборов. Его перископы, установленные в специальном бронированном блиндаже, демонстрировали нам яркие, расцвеченные всеми красками картины. На большом зеленом поле сверкали в солнечных лучах белоснежные скаты диковинных самолетов и вертолетов. Они были похожи на огромные крылатые ракеты с серебристыми носами-пиками, от которых в разные стороны расходились радужные круги. Это была страна крепостей с батареями дальнобойных орудий и торпедных аппаратов, это было государство ракетных установок, подводных лодок и электронных микроскопов.
Третьим фантазером был Вовка, большеголовый вертлявый пацан, считавшийся у нас большим воображалой. Однако его выдумки большой романтичностью не отличались. Он был прагматиком, человеком дела, хотя и обладал не в меру суетливым, непоседливым характером. Вовка вечно что-нибудь придумывал, куда-то спешил, всегда был занят. Понаслушавшись наших сказок, он как-то заявил:
– Ладно, братья Гриммы, хватит вам завирать завиралки, давайте дело делать. Значит, так. Женька, самый сильный, пусть встанет внизу, Дениска сядет ему на шею, а я влезу Дениске на плечи и достану до самого верха.
С этой программой действий Вовка носился довольно долго, однако идея медленно «овладевала массами». Нам трудно был переключиться на конкретное дело, которое, как мы подсознательно чувствовали, приземлит Мечту или даже убьет ее.
И все-таки любопытство оказалось сильнее. Стоял теплый июньский вечер, солнце уже шло на посадку, и мы под защитой ракитовых кустов готовили свою экспедицию. После долгих и ожесточенных споров было решено, что операция проводится три раза, с таким расчетом, чтобы каждый участник мог заглянуть Туда. Вовка, как инициатор всей затеи, выторговал, конечно, себе авторское право первого захода.
…Бывают в жизни такие острые, хотя и кратковременные ощущения, которые не забываются никогда. Мне кажется, я и сейчас ощущаю, как впиваются мне в спину Денисовы сандалии, как больно сжимают шею его грязные, покрытые ссадинами колени. Я не помню, что когда-нибудь позже мне приходилось испытывать такую большую физическую нагрузку, хотя не раз соответственно возрасту поднимал куда более тяжелые вещи. Не знаю, сколько минут все это длилось (мне, конечно, показалось, что прошла целая вечность), но, когда я пошевелился, чтобы посмотреть наверх и узнать, что там так долго этот Вовка делает, произошло нечто непредвиденное. Вся наша неустойчивая конструкция вдруг пошатнулась, меня потащило куда-то назад, затем раздался оглушительный крик, и Вовкино тело упруго шмякнулось о плотную глинистую землю.
Он сидел, прислонившись к забору, обхватив руками коленку, из которой текла узенькая струйка крови, а из его глаз капали крупные девчоночьи слезы. Мы помогли ему подняться на ноги и проводили домой, поддерживая за руки с двух сторон.
Вовка хромал целую неделю, хотя в ее конце, мне кажется, он больше притворялся. На наши настойчивые расспросы: «Что Там»? – он отвечал односложно: «Ничего Там нет». И вообще вспоминать эту историю не хотел. Он, кажется, даже стал избегать нас с Денисом и реже выходил во двор гулять.
Однажды мы поймали Вовку возле моего дома и прижали к стене.
– Говори честно, – потребовал я, – ты до верха ведь не достал?
– Чего вы пристали? – Вовка отстранился от нас. – Я же вам говорю: ничего там нет, один пустырь, мусор, свалка.
Он вырвался и убежал. Ну как мы могли отнестись к Вовкиному ответу? Пусть «Там» не будет подземных пещер и туннелей, пусть «Там» не будет ракет и линкоров, но все же что-то «Там» должно быть. Иначе не может быть, иначе рушится мир, разваливается какая-то его главная суть.
Конечно, мы не могли Вовке верить, не хотели, поэтому не верили. Экспедиция должна быть повторена, и мы, наверно, осуществили бы ее, если бы не новые, поворотные обстоятельства моей жизни. Дело в том, что нам дали новую квартиру в новом доме, и мы уехали из этого пригородного района совсем в другой конец города.
С тех пор прошло много, много лет. Пронеслись годы, прошла целая эпоха. И вот я снова приехал в край своего детства. Вышел из электрички и сразу же попал на продолговатую пристанционную площадь со стареньким краснокирпичным почтамтом в двухэтажном здании. А вот и моя родная, знакомая до мельчайших подробностей горбатая улочка, обсаженная кривыми разлапистыми липами. Это был наш район, Нахаловка – частный сектор, с домами, построенными когда-то без разрешения райисполкома.
Я прошел несколько коротких кварталов. Остановился. Что это? Вместо домов – развалины. Обломки бревенчатых стен, обрывки обоев, хлопающих на ветру, рваные листы ржавого кровельного железа.
Сердце мое екнуло – на месте нашего дома тоже были развалины. Я опоздал. Груды обломанных досок, густой слой штукатурной пыли. Кажется, вот здесь была наша комната, вот там стояла высокая пружинная кровать и швейная машина. А рядом была комната бабушки с дедушкой, на стене висели жестяные ходики и стоял большой буфет с бруснично-яблочным вареньем. Мне стало очень грустно, и защипало глаза.
Развалины тянулись по обе стороны улицы. Мой взгляд пробегал по этим остаткам прошлого и вдруг споткнулся о то главное, ради чего я сегодня сюда приехал. Я прошел еще немного и встал как вкопанный. Среди общего разгрома стоял, как и раньше, наш добрый зеленый Забор. Конечно, он был не таким высоким, не таким плотным и не таким зеленым. Он покосился, в некоторых местах совсем упал на землю. Часть его досок была разбита, кривые поржавевшие гвозди жесткой неровной щетиной торчали из прогнивших перекладин. И все же забор был, он существовал назло беспощадному Времени.
Я зашел за него, туда, где раньше был пустырь – мое первое в жизни детское разочарование. Теперь под гуськом подъемного башенного крана здесь поднимался белоснежный корпус огромного многоэтажного дома с ровными прямоугольниками широких окон и длинных балконов. И дальше за ним до самого горизонта росли разнокалиберные кубики и параллелепипеды новостройки. На месте нашей старой одноэтажной Нахаловки строился большой новый микрорайон.
Я повернул назад и направился к развалинам прошлого, к старому забору, к разрушенным стенам родного дома. Ну конечно, только здесь, где встретились в пространстве и времени, связались в один узел прошлое и настоящее, детство и зрелость, только здесь и можно оторваться от той маленькой узкой щелки, через которую человеку от роду дано смотреть на мир. Наверно, только здесь можно взглянуть в широкое окно другого времени и другого пространства.
Я подошел к завалам стен и перекрытий и коснулся рукой шершавого остова разрушенной печки с обгоревшей трубой. Неожиданно все вокруг изменилось. Низкое облачное небо опустилось на крыши домов и верхушки деревьев. Потемнело, исчезли очертания строящегося дома, развалин, забора, всех окружающих предметов. Потом откуда-то снизу, из земли, распространился какой-то странный мерцающий свет, с каждой секундой он становился все ярче. В его фантастическом сиянии возник этот яркий, красочный, сказочный мир.
В нем причудливо смешались разные времена года. Рядом с буйно цветущими багровыми пионами истекал ручьями большой сугроб белого снега, возле поникшей ивы с пожелтевшими листьями зеленел густой куст смородины.
В этом светлом праздничном мире жили почти такие же люди, как и мы. У них были гибкие подвижные фигуры, они летали на разноцветных зонтиках, которые, складываясь, превращались в тоненькие трости. У детей зонтики были маленькие цветастые, у взрослых однотонные: синие, зеленые, коричневые, у стариков – прямые черные. Жили эти люди в небольших лиловых домах-шарах, которые время от времени перекатывались с места на место и останавливались то тут, то там.
С волнением и страхом я приблизился к ближайшему круглому дому, протянул руку, чтобы потрогать его нежную бархатистую стену, но пальцы ничего не почувствовали – они прошли стену насквозь и повисли в воздухе. Я подошел к маленькой овальной двери, хотел открыть ее, но ладонь ни на что не оперлась. Я сделал несколько шагов вперед. Что такое? Дом исчез. Оглянулся – он стоял как ни в чем не бывало на том же месте.
Возле куста смородины опустился с зонтиком на землю пожилой человек в сером плаще-накидке. Я бросился к нему, размахивая руками, и крикнул:
– Погодите! Остановитесь!
Он быстро шел мне навстречу, еще секунда, и мы сблизились, столкнулись друг с другом, но я даже не ощутил его тела. Он как бы прошел сквозь меня и, не оглянувшись, скрылся в лиловом домике.
И тогда до меня, наконец, дошло – вот оно что! Это же все мираж, пустота, голография, изображение далекого мира, существующего не здесь, рядом с нами, а где-то там, очень далеко, в глубинах Вселенной, на какой-нибудь Альфе Центавра.
Все снова померкло. Свет медленно угасал. На темном небе появились наши обычные земные облака и редкие желтые звезды.
– Скажите, пожалуйста, сколько сейчас времени? – вывел меня из забытья тонкий детский голос. Рядом стоял мальчик-прохожий. Что-то неуловимо знакомое было в его худенькой фигуре, удлиненном личике.
– Без пятнадцати десять, – ответил я ему, взглянув на часы, и зашагал к железнодорожной станции.