----------------------------------------------------------------------------
Перевод с французского В. Микушевича
Рильке Р.М. Часослов: Стихотворения. - Харьков: Фолио;
М.: ООО "Издательство АСТ", 2000
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Мадам Жанне Сепибю де Пре
МАЛЕНЬКИЙ КАСКАД
Разве не обнажена
ты своею пеленою?
Нимфа, ты окружена
первобытною волною.
Свой наряд меняешь ты
со своими волосами;
откровенье наготы
под нагими небесами.
Местность на полпути
к небесам от земли,
где стареть и цвести
долгим долам вдали.
Дар возносится здесь
к небесам - целый край;
пышет жаром он весь,
как в печи каравай.
Где рушится стена, там роза света
на склоне в мареве долины,
голубизной одета,
кивает с жестом Прозерпины.
Тень сумрачную понемногу
гроздь виноградная вбирает;
избыточное, попирает
ее сияние дорогу.
Старинный край, где башни вечным хором
при перекличке колоколен длинных
взывать привыкли к беспечальным взорам,
являющим печаль теней старинных.
А виноградник изнывает,
ужасным солнцем позолочен,
и неизвестно, что бывает
среди светящихся обочин.
Плющ над изгибом сокровенным,
где за козой коза мелькает
и ювелира привлекает
свет, схожий с камнем драгоценным.
А вертикальный тополь зелен
в своей решимости могучей,
в лазурь небесную нацелен
всей густолиственною кручей.
Край молчаливый, где безмолвствуют прозренья,
край, где свое вино,
где помнит каждый холм о первом дне творенья,
где время продлено.
Край этот слишком горд, чтоб веку покоряться,
меняющему всех;
предпочитает он, счастливый, повторяться,
как вяз и как орех.
Край, где без новостей повсюду говор ясных
неистощимых вод,
и эти гласные средь каменных согласных
струятся круглый год.
Ты видишь луч среди лучей отвесных,
где мрачная сосна,
альпийский луг для ангелов небесных,
которым даль видна?
Где, облекая горные вершины,
царит голубизна,
там высятся воздушные кувшины
для твоего вина.
Дух летних дней, блаженный жар святыни,
воскресная хвала;
курчавым лозам в запахе полыни
слышней колокола.
Пыль на дороге или Вознесенье:
земные облака
в безоблачном краю, где воскресенье
придет наверняка.
Крылом невидимый свет
гора уже предварила;
дню свой серебристый след
ночь ясная подарила.
Вокруг невесомый день,
все контуры пролегли
и здесь, но даль деревень
утешил кто-то вдали.
О алтари, украшенные в срок
оливой, теревинфом, но едва ли
сады забудут маленький цветок,
задушенный, когда его срывали.
Алтарь ты видишь? Он со всех сторон
скрыт лозами; там виноградник целый.
Пречистая благословила зрелый
дар, пожиная колокольный звон.
В святилище приносим пропитанье,
хлеб, соль и виноград... Нам здесь дано
великое изведать сочетанье:
Мать с материнским царством заодно.
К богам древнейшим будущих призвало
и чистый храм, чья тень - одна из вех,
для тех и для других образовало
магическое дерево: орех.
КОЛОКОЛЬНЯ ПОЕТ
И над башней и над склоном
я приветствую в селе
обитателей Вале
нежным звоном, добрым звоном.
Всем своим небесным лоном
сыплю манну по земле
вам, хозяюшки Вале,
нежным звоном, добрым звоном.
Дар, предписанный каноном,
по субботам на крыле
приношу всему Вале
нежным звоном, добрым звоном.
Все тот же крестьянский год
вращается неустанно;
Дева Мария и Анна
приветствуют каждый плод.
Потом они добавляют,
что в прошлом затаено;
согласно благословляют
зернышко и зерно,
и зелень видна временами
мертвым, но все равно
между ними и нами
гроздья: к звену звено.
Послушен конь. Вокруг лиловой розы
высокая трава, куда ни глянь;
рядами расположенные лозы
готовят небу царственную дань.
Край пламенный, где небо мы обрящем,
поднявшись по крутым ступеням гор,
когда поймем, что в здешнем настоящем
таится твердью с давних пор.
Здесь воспевать привыкла жизнь былое,
не разрушая завтрашнего дня;
хлеб, небо, ветер в каждом прошлом слое
находим, настоящее храня.
Мы древности здесь тоже не накличем,
хоть ею дышит каждая межа;
земля довольна всем своим обличьем,
днем первым неизменно дорожа.
Покой на небосклоне,
полночный мертвый час;
все линии ладони
меняет он у вас.
Малютку-нимфу вечно
баюкает каскад;
пространство быстротечно,
и пьет его закат.
Вы до десяти
едва сосчитали,
но движутся дали
и ветер в пути
среди кукурузы,
где ясность одна,
и жаждет она
завязывать узы
с другою сестрой,
но где повороты
за грубой игрой,
там светят высоты.
Светом оцеплен
и заселен,
сосуд ослеплен,
как был он слеплен.
Где дорога заметней,
виноградник на вид
схож со шляпою летней,
яркой лентой обвит.
Эта шляпа - примета
головы, где давно
то ли бродит комета,
то ли зреет вино.
Где горы чернотой
свои скрывают лики,
там не забыт святой
властитель Карл Великий
среди святых родных,
но близ его короны
витают легионы
питомцев неземных.
Клематис вырос и свисает;
он ускользает, но вьюнок
живую изгородь спасает:
уже заплел он все, что мог.
Дорога в зарослях красна
от ягод солнечного цвета;
не осень ли обречена
стать соучастницею лета?
Днем ветер дул, в своих
порывах разъяренный;
как умиротворенный
любовник, вечер тих.
Сияет, уцелев,
закат за облаками,
как будто бы веками
нам виден барельеф.
Облик матери являет
тот, кто о ней говорит;
жажду память утоляет
и потому здесь царит.
Плечи холмов невысоки,
даль чуть повыше парит
и сама себе творит
здесь пречистые истоки.
Земля, почия безмятежно,
здесь брезжит сообразно роли
звезды; униженная нежно
в небесном ореоле.
В пространстве чистом бродит взор,
небесной привлечен лавиной;
здесь измеряется простор
лишь песней соловьиной.
Смотрите: час вечерний серебрится
металлом чистым с чистой высоты,
покуда на земле не воцарится
гармония спокойной красоты.
Древнейшая земля, она готова,
звезда, покинувшая небосвод,
меняясь день за днем, вписаться снова
звучаньями своими в голос вод.
Вдоль пыльной дороги цвет
зеленый, хоть синева,
посеребрена едва,
видна средь его примет.
И выше зелень сквозит,
и там сияют листы,
но ветер иве грозит
приступом черноты.
Затмения не избег
и этот зеленый фон;
похожа башня на сон:
ее разрушает век.
Разрушаясь в наши дни,
что бы с ними не творили,
башни помнят, как они
в воздухе парили.
Осиянный этот прах
в дикой ветхости мрачнее;
чем субстанция прочнее,
тем навязчивее крах.
Башни, села, города
могут выдержать осаду,
и на благо винограду
даже почва здесь тверда.
Но зато любой предмет
от булыжников до башен
здесь приветливо окрашен
в нежный персиковый цвет.
Край за работою поет,
счастливого исполнен рвенья,
и в сочетанье с песней вод
здесь лозы составляют звенья.
Но даже воды здесь молчат
в краю великого молчанья,
и речи образуют лад
помимо своего звучанья.
Художник-ветер этот край берет,
субстанцией захвачен и задачей
и над землею крепкой и горячей
петь начинает в свой черед.
Никто проворного не остановит впредь,
ничто не ускользнет от этого напора,
но затихает вдруг он, чтобы рассмотреть
свое творенье в зеркале простора.
Край верен самому
себе, как ни опасен
век; этот край согласен
принять и свет и тьму.
Он в небеса влеком,
где вечные поминки;
привлечены первинки
отрадным ветерком,
который веет светом
из-за альпийских гор,
и движется при этом
медлительный простор.
Меж двух лугов пролег
бесцельный путь;
близок или далек
мир где-нибудь,
времени здесь не жаль;
природа как природа:
лишь время года
и сама даль.
Богиня или бог
являет эти дали,
чтоб мы в них угадали
единственнейший вздох?
Безликий лицедей,
великий по причине
безмерности своей,
рассеялся в долине.
Мы спим, сказав: "Сезам!"
Нет больше нам предела.
Так мы вселились в храм
его большого тела.
Небо в звездной красе
про себя или вслух
вечно здесь хвалят все:
виноградарь, пастух
и другие; народ...
А в народе любой
знает, что круглый год
ветер здесь голубой.
Что здесь вызовет страх
или переполох?
Притаился в горах
спящий бог.
Не только земледел
взглянуть на это рад;
весь мир бы поглядел
глазами козьих стад
на благородный край,
красоты завершив,
навеки предрешив
здесь урожай;
не запоздалый гнет,
здесь память - божество,
и ангел на него
не посягнет.
Вступая в разговор,
земля свое соседство
вверяет, как наследство,
вершинам гордых гор.
Услышанная млеет
земля, в конце концов,
пейзажей не жалеет,
но не находит слов.
Книга бабочки - полет,
не имеющий границы,
если крылышки - страницы,
а сиянье - переплет.
Медлит на краю цветка,
но читать не успевает,
так как запахи впивает
разные издалека,
и любуясь лепестками,
подражает им сама,
очень схожая с клочками
от любовного письма;
написали, разорвали,
клочья выбросили в сад,
и дождется адресат
этой весточки едва ли.
Перевод с французского В. Микушевича
Рильке Р.М. Часослов: Стихотворения. - Харьков: Фолио;
М.: ООО "Издательство АСТ", 2000
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Мадам Жанне Сепибю де Пре
МАЛЕНЬКИЙ КАСКАД
Разве не обнажена
ты своею пеленою?
Нимфа, ты окружена
первобытною волною.
Свой наряд меняешь ты
со своими волосами;
откровенье наготы
под нагими небесами.
Местность на полпути
к небесам от земли,
где стареть и цвести
долгим долам вдали.
Дар возносится здесь
к небесам - целый край;
пышет жаром он весь,
как в печи каравай.
Где рушится стена, там роза света
на склоне в мареве долины,
голубизной одета,
кивает с жестом Прозерпины.
Тень сумрачную понемногу
гроздь виноградная вбирает;
избыточное, попирает
ее сияние дорогу.
Старинный край, где башни вечным хором
при перекличке колоколен длинных
взывать привыкли к беспечальным взорам,
являющим печаль теней старинных.
А виноградник изнывает,
ужасным солнцем позолочен,
и неизвестно, что бывает
среди светящихся обочин.
Плющ над изгибом сокровенным,
где за козой коза мелькает
и ювелира привлекает
свет, схожий с камнем драгоценным.
А вертикальный тополь зелен
в своей решимости могучей,
в лазурь небесную нацелен
всей густолиственною кручей.
Край молчаливый, где безмолвствуют прозренья,
край, где свое вино,
где помнит каждый холм о первом дне творенья,
где время продлено.
Край этот слишком горд, чтоб веку покоряться,
меняющему всех;
предпочитает он, счастливый, повторяться,
как вяз и как орех.
Край, где без новостей повсюду говор ясных
неистощимых вод,
и эти гласные средь каменных согласных
струятся круглый год.
Ты видишь луч среди лучей отвесных,
где мрачная сосна,
альпийский луг для ангелов небесных,
которым даль видна?
Где, облекая горные вершины,
царит голубизна,
там высятся воздушные кувшины
для твоего вина.
Дух летних дней, блаженный жар святыни,
воскресная хвала;
курчавым лозам в запахе полыни
слышней колокола.
Пыль на дороге или Вознесенье:
земные облака
в безоблачном краю, где воскресенье
придет наверняка.
Крылом невидимый свет
гора уже предварила;
дню свой серебристый след
ночь ясная подарила.
Вокруг невесомый день,
все контуры пролегли
и здесь, но даль деревень
утешил кто-то вдали.
О алтари, украшенные в срок
оливой, теревинфом, но едва ли
сады забудут маленький цветок,
задушенный, когда его срывали.
Алтарь ты видишь? Он со всех сторон
скрыт лозами; там виноградник целый.
Пречистая благословила зрелый
дар, пожиная колокольный звон.
В святилище приносим пропитанье,
хлеб, соль и виноград... Нам здесь дано
великое изведать сочетанье:
Мать с материнским царством заодно.
К богам древнейшим будущих призвало
и чистый храм, чья тень - одна из вех,
для тех и для других образовало
магическое дерево: орех.
КОЛОКОЛЬНЯ ПОЕТ
И над башней и над склоном
я приветствую в селе
обитателей Вале
нежным звоном, добрым звоном.
Всем своим небесным лоном
сыплю манну по земле
вам, хозяюшки Вале,
нежным звоном, добрым звоном.
Дар, предписанный каноном,
по субботам на крыле
приношу всему Вале
нежным звоном, добрым звоном.
Все тот же крестьянский год
вращается неустанно;
Дева Мария и Анна
приветствуют каждый плод.
Потом они добавляют,
что в прошлом затаено;
согласно благословляют
зернышко и зерно,
и зелень видна временами
мертвым, но все равно
между ними и нами
гроздья: к звену звено.
Послушен конь. Вокруг лиловой розы
высокая трава, куда ни глянь;
рядами расположенные лозы
готовят небу царственную дань.
Край пламенный, где небо мы обрящем,
поднявшись по крутым ступеням гор,
когда поймем, что в здешнем настоящем
таится твердью с давних пор.
Здесь воспевать привыкла жизнь былое,
не разрушая завтрашнего дня;
хлеб, небо, ветер в каждом прошлом слое
находим, настоящее храня.
Мы древности здесь тоже не накличем,
хоть ею дышит каждая межа;
земля довольна всем своим обличьем,
днем первым неизменно дорожа.
Покой на небосклоне,
полночный мертвый час;
все линии ладони
меняет он у вас.
Малютку-нимфу вечно
баюкает каскад;
пространство быстротечно,
и пьет его закат.
Вы до десяти
едва сосчитали,
но движутся дали
и ветер в пути
среди кукурузы,
где ясность одна,
и жаждет она
завязывать узы
с другою сестрой,
но где повороты
за грубой игрой,
там светят высоты.
Светом оцеплен
и заселен,
сосуд ослеплен,
как был он слеплен.
Где дорога заметней,
виноградник на вид
схож со шляпою летней,
яркой лентой обвит.
Эта шляпа - примета
головы, где давно
то ли бродит комета,
то ли зреет вино.
Где горы чернотой
свои скрывают лики,
там не забыт святой
властитель Карл Великий
среди святых родных,
но близ его короны
витают легионы
питомцев неземных.
Клематис вырос и свисает;
он ускользает, но вьюнок
живую изгородь спасает:
уже заплел он все, что мог.
Дорога в зарослях красна
от ягод солнечного цвета;
не осень ли обречена
стать соучастницею лета?
Днем ветер дул, в своих
порывах разъяренный;
как умиротворенный
любовник, вечер тих.
Сияет, уцелев,
закат за облаками,
как будто бы веками
нам виден барельеф.
Облик матери являет
тот, кто о ней говорит;
жажду память утоляет
и потому здесь царит.
Плечи холмов невысоки,
даль чуть повыше парит
и сама себе творит
здесь пречистые истоки.
Земля, почия безмятежно,
здесь брезжит сообразно роли
звезды; униженная нежно
в небесном ореоле.
В пространстве чистом бродит взор,
небесной привлечен лавиной;
здесь измеряется простор
лишь песней соловьиной.
Смотрите: час вечерний серебрится
металлом чистым с чистой высоты,
покуда на земле не воцарится
гармония спокойной красоты.
Древнейшая земля, она готова,
звезда, покинувшая небосвод,
меняясь день за днем, вписаться снова
звучаньями своими в голос вод.
Вдоль пыльной дороги цвет
зеленый, хоть синева,
посеребрена едва,
видна средь его примет.
И выше зелень сквозит,
и там сияют листы,
но ветер иве грозит
приступом черноты.
Затмения не избег
и этот зеленый фон;
похожа башня на сон:
ее разрушает век.
Разрушаясь в наши дни,
что бы с ними не творили,
башни помнят, как они
в воздухе парили.
Осиянный этот прах
в дикой ветхости мрачнее;
чем субстанция прочнее,
тем навязчивее крах.
Башни, села, города
могут выдержать осаду,
и на благо винограду
даже почва здесь тверда.
Но зато любой предмет
от булыжников до башен
здесь приветливо окрашен
в нежный персиковый цвет.
Край за работою поет,
счастливого исполнен рвенья,
и в сочетанье с песней вод
здесь лозы составляют звенья.
Но даже воды здесь молчат
в краю великого молчанья,
и речи образуют лад
помимо своего звучанья.
Художник-ветер этот край берет,
субстанцией захвачен и задачей
и над землею крепкой и горячей
петь начинает в свой черед.
Никто проворного не остановит впредь,
ничто не ускользнет от этого напора,
но затихает вдруг он, чтобы рассмотреть
свое творенье в зеркале простора.
Край верен самому
себе, как ни опасен
век; этот край согласен
принять и свет и тьму.
Он в небеса влеком,
где вечные поминки;
привлечены первинки
отрадным ветерком,
который веет светом
из-за альпийских гор,
и движется при этом
медлительный простор.
Меж двух лугов пролег
бесцельный путь;
близок или далек
мир где-нибудь,
времени здесь не жаль;
природа как природа:
лишь время года
и сама даль.
Богиня или бог
являет эти дали,
чтоб мы в них угадали
единственнейший вздох?
Безликий лицедей,
великий по причине
безмерности своей,
рассеялся в долине.
Мы спим, сказав: "Сезам!"
Нет больше нам предела.
Так мы вселились в храм
его большого тела.
Небо в звездной красе
про себя или вслух
вечно здесь хвалят все:
виноградарь, пастух
и другие; народ...
А в народе любой
знает, что круглый год
ветер здесь голубой.
Что здесь вызовет страх
или переполох?
Притаился в горах
спящий бог.
Не только земледел
взглянуть на это рад;
весь мир бы поглядел
глазами козьих стад
на благородный край,
красоты завершив,
навеки предрешив
здесь урожай;
не запоздалый гнет,
здесь память - божество,
и ангел на него
не посягнет.
Вступая в разговор,
земля свое соседство
вверяет, как наследство,
вершинам гордых гор.
Услышанная млеет
земля, в конце концов,
пейзажей не жалеет,
но не находит слов.
Книга бабочки - полет,
не имеющий границы,
если крылышки - страницы,
а сиянье - переплет.
Медлит на краю цветка,
но читать не успевает,
так как запахи впивает
разные издалека,
и любуясь лепестками,
подражает им сама,
очень схожая с клочками
от любовного письма;
написали, разорвали,
клочья выбросили в сад,
и дождется адресат
этой весточки едва ли.