Ромаданов (Алексрома) Александр
Куда дует ветер
Александр Ромаданов
Куда дует ветер?
Город "Н"
Осенью 19.. года ветер дальних странствий занес меня в маленький испанский городок H. Даже не могу сказать, как звучит название этого странного места по-русски, потому что буква H (h) в испанском языке не произносится. Вот и получается, что по-русски город "Эн", а по-испански == пустой звук. Кстати заметить, я даю ему здесь такое имя не потому, что это литературный прием, а просто по причине того, что от всего названия запомнил только первую букву.
О существовании этого оторванного от туристских магистралей места я узнал из путеводителя по Ла-Манче, где было сказано, что есть у них один небольшой город, в котором стоят ветряные мельницы, увековеченные Мигелем де Сервантес Сааведра в его бессмертном произведении. Там же, кстати, утверждалось, что "Дон Кихот Ламанчский" == самая популярная книга всех времен и народов, если не считать Библию и Коран. Но не буду понапрасну заинтриговывать читателя и сразу скажу, что с виду эти мельницы великолепно сохранились, но давно бездействуют. Получается, что справедливость все-таки побеждает, хотя и задним числом.
Через два месяца по возвращении из той поездки я просмотрел видеокассету, на которую заснял легендарные мельницы, и заметил нечто ускользнувшее от моего внимания во время съемки видеофильма. И это "нечто" навело меня на размышления... Однако начну по порядку.
Понятно, что я не мог проехать мимо такого знаменательного места, и, не долго думая, направил колеса своего железного "Россинанта" в город Н. Дорога вытягивалась стрелой и проходила по выжженной красноземной степи, в конце которой поднимались до тучных, как перины, облаков огромные пологие холмы с миниатюрными силуэтами ветряных мельниц на вершине. По этой дороге я проехал больше часа, не увидев никаких признаков жизни: даже птиц не было заметно, и главное, на всем ее протяжении мне не встретилось ни одной другой машины. Через какое-то время стало казаться, что я еду из ниоткуда в никуда и непонятно зачем. Но вот, поднявшись на невысокий, но крутой пригорок, я увидел вдали маленький провинциальный городок...
Город H оказался самым безлюдным и странным местом, которое я когда-либо видел в своей жизни. Безлюдным он, правда, был по вполне понятной причине: я попал в него в час послеобеденной сиесты == все магазины и кабаки были закрыты, и город спал крепким сладким сном. Туристов там тоже не было по случаю мертвого сезона. В воздухе висела полная тишина, и даже собаки не лаяли, чтобы не тревожить своих спокойно дремлющих хозяев. (Не сочтите за кощунство, но если вы верите в загробную жизнь и вам вдруг предложат выбирать, куда отправиться на вечный покой, я рекомендую именно этот тихий городок).
А странным город H был по причине своей архитектуры: он стоял у подножия холма, увенчанного осроверхими мельницами, и поднимался круто вверх низкими одноэтажными белыми домиками, которые плотно лепились друг к другу, образуя сплошные стены. Эти стены издали походили на ярусы, разделенные узкими улочками, и мне тут же представился длинноногий тощий Дон Кихот, который шагает по этим ярусам, как по ступеням, к вершине холма, чтобы сразиться с грозными великанами в обличии ветряных мельниц.
Но самым странным в этом безмолвно спящем городишке была расцветка его домов: сами дома, как я уже сказал, были белые, а внизу по стенам вдоль всей улицы на уровне моего пояса шла ярко-синяя полоса. "Сюр какой-то", == пробормотал я, останавливаясь закурить. И только я закурил, мне в голову, как это часто бывает после первой затяжки, пришла новая мысль, даже не мысль, а ощущение: я понял, что этот бело-синий городок с его безмолвной пустотой останется на всю жизнь моим самым ярким воспоминанием об Испании, словно я ехал в эту страну именно за ним, а не за кабаком, в котором великий "Ernesto" пил пиво (как оказалось, в Мадриде Хемингуэй не пропустил ни одной пивной, если верить памятным табличкам), не за "Обнаженной махой", не за корридой, не за Севильей, не за фламенко, не за Коста-дель-Соль, не за домом в Малаге, где родился Пикассо, и не за сказочной Альгамброй.
Я поднялся до края города у самой вершины холма, и мое ощущение еще больше окрепло, когда я увидел небольшую брусчатую площадь, которая как-то непонятно плавно выгибалась сверху вниз, справа налево и сзади наперед, повторяя своими изгибами своеобразный профиль холма. Она была выложена странными дугообразными камнями, которые веером расходились от меня в разные стороны, в какую бы точку площади я не становился. В центре этой площади одиноко стоял без всякого постамента, вырастая, как дерево, прямо из камня, прямоугольный фонарь на тонкой железной ножке. Высотой он был примерно с меня, если не ниже... Когда я его увидел, мне почему-то захотелось горько заплакать, до сих пор не пойму, почему.
Взяв себя в руки, я огляделся: с одной стороны чуть выше за площадью начинались ветряные мельницы из белого камня, которые по сравнению с игрушечными домиками и маленьким фонарем и правда выглядели устрашающими великанами, с другой стороны площадь обрамляла невысокая белая стена с ярко-синей полосой понизу, с третьей был обрыв за низеньким каменным парапетом, а с четвертой открывалась панорама на холмы Ла-Манчи с контурами мельниц на вершинах. И опять я увидел нечто странное: на пронзительно-голубом небе висела рваная темно-серая туча, сквозь дыры которой пробивалось несколько неярких лучей, и все эти лучи по неведомой причине освещали только вершины холмов с мельницами, как будто невидимый экскурсовод указывал на них гигантской лазерной указкой.
И тут мне стало настолько не по себе, что по спине прошел холод, а волосы на голове слегка зашевелились: до меня вдруг дошло, что я и сам стою на вершине одного из таких холмов в луче солнечного света... Я поднял вверх глаза, и в них ударила ослепительная вспышка, словно мне кто-то запрещал смотреть туда... Я еще раз огляделся по сторонам, пытаясь отогнать от себя навязчивых солнечных зайчиков, и только тут осознал, почему этот город мне сразу показался знакомым: просто я здесь родился и прожил всю жизнь до настоящего дня, и проживу весь остаток своей жизни, и никуда я из этого города никогда не уезжал, а все остальные города == Москва, Ленинград, Севастополь, Волгоград, Минск, Таллин, Хельсинки, Бухарест, София, Загреб, Цюрих, Женева, Париж, Рим, Милан, Венеция, Нью-Йорк, Вашингтон, Филадельфия, Квебек, Монреаль, Мадрид и даже Курмайер у подножия Монблана == мне только приснились во время сладкой полуденной сиесты.
Заговор молчания испанских грандов
Я вот почему еще так подробно описал этот город H: во время видеосъемки там произошла путаница с кнопкой "Запись", и когда я думал, что включаю камеру, наводя ее на разные интересные объекты, я ее на самом деле выключал, а когда заканчивал съемку и опять нажимал на кнопку, чтобы отключить камеру, она на самом деле включалась и, болтаясь у меня на плече вниз объективом, добросовестно снимала камни у меня под ногами. Так что весь город Н остался в видеопамяти брусчатой мостовой, колышущейся на экране телевизора в такт моим шагам. Но теперь я, кажется, хоть отчасти восстановил утерянную картину города, добавив к ней, к тому же, свои ощущения, которые в любом случае остались бы за кадром.
А ветряные мельницы получились в видеозаписи очень симпатичными. Всего их там осталось шестнадцать, но если верить туристскому проспекту, то во времена Сервантеса было несколько десятков. Эти мельницы еще знамениты тем, что им больше пятисот лет и они == самые старые из всех сохранившихся в Испании.
Мельницы эти стояли без движения: из деревянного каркаса их лопастей ветер давно уже выдул всю солому == умерли они не в бою с Дон Кихотом, а своей естественной смертью, медленно и мучительно. Но если бы даже какой-то ненавистник благородного идальго и вздумал подложить в лопасти соломы, они бы все равно уже не смогли вращаться, потому что механизм еще в незапамятные времена вышел из строя, оставшись без ухода.
Вид у этих мельниц был вполне парадный: их, судя по всему, недавно подкрасили, и в своих нарядных белых мундирах они уже походили не на кровожадных великанов, а на свадебных генералов. На каждой мельнице над входом в нее красовалась свеженадраенная медная табличка, на которой было написано ее название и год постройки (при входе в этот мельничный заповедник висел щит == на нем говорилось, что каждой мельнице при постройке давалось свое имя).
Когда я снимал таблички на мельницах, я это делал, чтобы запечатлеть год постройки (не помню уже, зачем мне это было нужно), а когда просматривал кассету, стал обращать внимание на названия. И вот что я увидел: первая мельница называлась Севилья, следующая == Гранада, потом == Кордоба, потом == Толедо, потом Мадрид и так далее, а самая дальняя справа на отшибе называлась Барселона.
И тут меня осенило: да ведь это карта Испании! То есть все мельницы-города были расставлены на холме так, будто это были отметки городов Испании на ее карте... Так вот что это было за сражение! В следующий момент я задумался: почему Сервантес не написал в своей книге, как называются эти мельницы? И до меня дошло: если бы он это сделал, то поединок с мельницами навсегда остался бы дешевым и пошлым литературным приемом, а так получается, что, по сути, не какой-то выживший из ума литературный персонаж сражается с ветряными мельницами, а сам автор, Мигель де Сервантес Сааведра, выходит на бой против всей Испании. И вот ведь в чем величие его книги!
Нет, не могли ученые испанские гранды не знать про это == они ведь целый Институт Сервантеса создали, и мельницы эти тоже не я открыл, и таблички для них не я обновлял и до блеска драил, так значит... Значит, им просто выгодно умалчивать правду, представляя Дон Кихота безумцем. Ну, а каков герой == таков и писатель, пусть и великий. Не даром ведь до сих пор многие Сервантеса гениальным чудаком считают!
Ветер
А дальше я вот еще что понял, услышав, как ветер шумит и гремит в телевизоре (ветра там на редкость сильные, а микрофон у камеры чувствительный): не мельницы победили, не Сервантес, не справедливость и даже не гранды и академики, а вот тот самый ветер, который вращал лопасти, когда Дон Кихот на них с копьем бросался, а потом всю солому из них выдул, а скоро (лет через тысячу, но все равно для ветра это не время) и сами мельницы разрушит, выдувая из них ежесекундно по миллиону атомов, и нет ему никакого дела ни до Дон Кихота, ни до мельниц, ни до книг, ни до академиков, ни до справедливости, ни до моей писанины == он как дует, так и будет дуть, и ему, в сущности, все равно, куда дуть и зачем, а для человека важны только два его направления: в лицо или в спину.
Ветер...
Куда дует ветер?
Город "Н"
Осенью 19.. года ветер дальних странствий занес меня в маленький испанский городок H. Даже не могу сказать, как звучит название этого странного места по-русски, потому что буква H (h) в испанском языке не произносится. Вот и получается, что по-русски город "Эн", а по-испански == пустой звук. Кстати заметить, я даю ему здесь такое имя не потому, что это литературный прием, а просто по причине того, что от всего названия запомнил только первую букву.
О существовании этого оторванного от туристских магистралей места я узнал из путеводителя по Ла-Манче, где было сказано, что есть у них один небольшой город, в котором стоят ветряные мельницы, увековеченные Мигелем де Сервантес Сааведра в его бессмертном произведении. Там же, кстати, утверждалось, что "Дон Кихот Ламанчский" == самая популярная книга всех времен и народов, если не считать Библию и Коран. Но не буду понапрасну заинтриговывать читателя и сразу скажу, что с виду эти мельницы великолепно сохранились, но давно бездействуют. Получается, что справедливость все-таки побеждает, хотя и задним числом.
Через два месяца по возвращении из той поездки я просмотрел видеокассету, на которую заснял легендарные мельницы, и заметил нечто ускользнувшее от моего внимания во время съемки видеофильма. И это "нечто" навело меня на размышления... Однако начну по порядку.
Понятно, что я не мог проехать мимо такого знаменательного места, и, не долго думая, направил колеса своего железного "Россинанта" в город Н. Дорога вытягивалась стрелой и проходила по выжженной красноземной степи, в конце которой поднимались до тучных, как перины, облаков огромные пологие холмы с миниатюрными силуэтами ветряных мельниц на вершине. По этой дороге я проехал больше часа, не увидев никаких признаков жизни: даже птиц не было заметно, и главное, на всем ее протяжении мне не встретилось ни одной другой машины. Через какое-то время стало казаться, что я еду из ниоткуда в никуда и непонятно зачем. Но вот, поднявшись на невысокий, но крутой пригорок, я увидел вдали маленький провинциальный городок...
Город H оказался самым безлюдным и странным местом, которое я когда-либо видел в своей жизни. Безлюдным он, правда, был по вполне понятной причине: я попал в него в час послеобеденной сиесты == все магазины и кабаки были закрыты, и город спал крепким сладким сном. Туристов там тоже не было по случаю мертвого сезона. В воздухе висела полная тишина, и даже собаки не лаяли, чтобы не тревожить своих спокойно дремлющих хозяев. (Не сочтите за кощунство, но если вы верите в загробную жизнь и вам вдруг предложат выбирать, куда отправиться на вечный покой, я рекомендую именно этот тихий городок).
А странным город H был по причине своей архитектуры: он стоял у подножия холма, увенчанного осроверхими мельницами, и поднимался круто вверх низкими одноэтажными белыми домиками, которые плотно лепились друг к другу, образуя сплошные стены. Эти стены издали походили на ярусы, разделенные узкими улочками, и мне тут же представился длинноногий тощий Дон Кихот, который шагает по этим ярусам, как по ступеням, к вершине холма, чтобы сразиться с грозными великанами в обличии ветряных мельниц.
Но самым странным в этом безмолвно спящем городишке была расцветка его домов: сами дома, как я уже сказал, были белые, а внизу по стенам вдоль всей улицы на уровне моего пояса шла ярко-синяя полоса. "Сюр какой-то", == пробормотал я, останавливаясь закурить. И только я закурил, мне в голову, как это часто бывает после первой затяжки, пришла новая мысль, даже не мысль, а ощущение: я понял, что этот бело-синий городок с его безмолвной пустотой останется на всю жизнь моим самым ярким воспоминанием об Испании, словно я ехал в эту страну именно за ним, а не за кабаком, в котором великий "Ernesto" пил пиво (как оказалось, в Мадриде Хемингуэй не пропустил ни одной пивной, если верить памятным табличкам), не за "Обнаженной махой", не за корридой, не за Севильей, не за фламенко, не за Коста-дель-Соль, не за домом в Малаге, где родился Пикассо, и не за сказочной Альгамброй.
Я поднялся до края города у самой вершины холма, и мое ощущение еще больше окрепло, когда я увидел небольшую брусчатую площадь, которая как-то непонятно плавно выгибалась сверху вниз, справа налево и сзади наперед, повторяя своими изгибами своеобразный профиль холма. Она была выложена странными дугообразными камнями, которые веером расходились от меня в разные стороны, в какую бы точку площади я не становился. В центре этой площади одиноко стоял без всякого постамента, вырастая, как дерево, прямо из камня, прямоугольный фонарь на тонкой железной ножке. Высотой он был примерно с меня, если не ниже... Когда я его увидел, мне почему-то захотелось горько заплакать, до сих пор не пойму, почему.
Взяв себя в руки, я огляделся: с одной стороны чуть выше за площадью начинались ветряные мельницы из белого камня, которые по сравнению с игрушечными домиками и маленьким фонарем и правда выглядели устрашающими великанами, с другой стороны площадь обрамляла невысокая белая стена с ярко-синей полосой понизу, с третьей был обрыв за низеньким каменным парапетом, а с четвертой открывалась панорама на холмы Ла-Манчи с контурами мельниц на вершинах. И опять я увидел нечто странное: на пронзительно-голубом небе висела рваная темно-серая туча, сквозь дыры которой пробивалось несколько неярких лучей, и все эти лучи по неведомой причине освещали только вершины холмов с мельницами, как будто невидимый экскурсовод указывал на них гигантской лазерной указкой.
И тут мне стало настолько не по себе, что по спине прошел холод, а волосы на голове слегка зашевелились: до меня вдруг дошло, что я и сам стою на вершине одного из таких холмов в луче солнечного света... Я поднял вверх глаза, и в них ударила ослепительная вспышка, словно мне кто-то запрещал смотреть туда... Я еще раз огляделся по сторонам, пытаясь отогнать от себя навязчивых солнечных зайчиков, и только тут осознал, почему этот город мне сразу показался знакомым: просто я здесь родился и прожил всю жизнь до настоящего дня, и проживу весь остаток своей жизни, и никуда я из этого города никогда не уезжал, а все остальные города == Москва, Ленинград, Севастополь, Волгоград, Минск, Таллин, Хельсинки, Бухарест, София, Загреб, Цюрих, Женева, Париж, Рим, Милан, Венеция, Нью-Йорк, Вашингтон, Филадельфия, Квебек, Монреаль, Мадрид и даже Курмайер у подножия Монблана == мне только приснились во время сладкой полуденной сиесты.
Заговор молчания испанских грандов
Я вот почему еще так подробно описал этот город H: во время видеосъемки там произошла путаница с кнопкой "Запись", и когда я думал, что включаю камеру, наводя ее на разные интересные объекты, я ее на самом деле выключал, а когда заканчивал съемку и опять нажимал на кнопку, чтобы отключить камеру, она на самом деле включалась и, болтаясь у меня на плече вниз объективом, добросовестно снимала камни у меня под ногами. Так что весь город Н остался в видеопамяти брусчатой мостовой, колышущейся на экране телевизора в такт моим шагам. Но теперь я, кажется, хоть отчасти восстановил утерянную картину города, добавив к ней, к тому же, свои ощущения, которые в любом случае остались бы за кадром.
А ветряные мельницы получились в видеозаписи очень симпатичными. Всего их там осталось шестнадцать, но если верить туристскому проспекту, то во времена Сервантеса было несколько десятков. Эти мельницы еще знамениты тем, что им больше пятисот лет и они == самые старые из всех сохранившихся в Испании.
Мельницы эти стояли без движения: из деревянного каркаса их лопастей ветер давно уже выдул всю солому == умерли они не в бою с Дон Кихотом, а своей естественной смертью, медленно и мучительно. Но если бы даже какой-то ненавистник благородного идальго и вздумал подложить в лопасти соломы, они бы все равно уже не смогли вращаться, потому что механизм еще в незапамятные времена вышел из строя, оставшись без ухода.
Вид у этих мельниц был вполне парадный: их, судя по всему, недавно подкрасили, и в своих нарядных белых мундирах они уже походили не на кровожадных великанов, а на свадебных генералов. На каждой мельнице над входом в нее красовалась свеженадраенная медная табличка, на которой было написано ее название и год постройки (при входе в этот мельничный заповедник висел щит == на нем говорилось, что каждой мельнице при постройке давалось свое имя).
Когда я снимал таблички на мельницах, я это делал, чтобы запечатлеть год постройки (не помню уже, зачем мне это было нужно), а когда просматривал кассету, стал обращать внимание на названия. И вот что я увидел: первая мельница называлась Севилья, следующая == Гранада, потом == Кордоба, потом == Толедо, потом Мадрид и так далее, а самая дальняя справа на отшибе называлась Барселона.
И тут меня осенило: да ведь это карта Испании! То есть все мельницы-города были расставлены на холме так, будто это были отметки городов Испании на ее карте... Так вот что это было за сражение! В следующий момент я задумался: почему Сервантес не написал в своей книге, как называются эти мельницы? И до меня дошло: если бы он это сделал, то поединок с мельницами навсегда остался бы дешевым и пошлым литературным приемом, а так получается, что, по сути, не какой-то выживший из ума литературный персонаж сражается с ветряными мельницами, а сам автор, Мигель де Сервантес Сааведра, выходит на бой против всей Испании. И вот ведь в чем величие его книги!
Нет, не могли ученые испанские гранды не знать про это == они ведь целый Институт Сервантеса создали, и мельницы эти тоже не я открыл, и таблички для них не я обновлял и до блеска драил, так значит... Значит, им просто выгодно умалчивать правду, представляя Дон Кихота безумцем. Ну, а каков герой == таков и писатель, пусть и великий. Не даром ведь до сих пор многие Сервантеса гениальным чудаком считают!
Ветер
А дальше я вот еще что понял, услышав, как ветер шумит и гремит в телевизоре (ветра там на редкость сильные, а микрофон у камеры чувствительный): не мельницы победили, не Сервантес, не справедливость и даже не гранды и академики, а вот тот самый ветер, который вращал лопасти, когда Дон Кихот на них с копьем бросался, а потом всю солому из них выдул, а скоро (лет через тысячу, но все равно для ветра это не время) и сами мельницы разрушит, выдувая из них ежесекундно по миллиону атомов, и нет ему никакого дела ни до Дон Кихота, ни до мельниц, ни до книг, ни до академиков, ни до справедливости, ни до моей писанины == он как дует, так и будет дуть, и ему, в сущности, все равно, куда дуть и зачем, а для человека важны только два его направления: в лицо или в спину.
Ветер...