---------------------------------------------------------------
© Copyright Любовь Романчук
Email: roman_chuk@rambler.ru
Date: 15 Aug 2002
---------------------------------------------------------------
- А вот что я вам, Давид Натанович, предложу, - Тимур Андреевич
приподнялся в кресле и, глубоко затянувшись сигаретой, стряхнул пепел в
стоявший на столике черепок, списанный из кабинета анатомии. - Вот что.
Он глянул на замершего в напряжении учителя математики, и тот, не
удержавшись, поторопил:
- Что же?
- Изменить магические числа, - медленно произнес Тимур Андреевич, не
позволяя себе ни йоты насмешки в тоне.
- То есть?
Давид Натанович, или просто Дод, подался вперед, не веря серьезности
высказанного директором предложения. В последнее время директор неизменно
величал его Магистром, словно загодя готовя к новой роли. И теперь смотрел
на него деловито, холодно и непроницаемо.
- Магические числа обрели слишком большую власть, хотя сами суть
продукт воображения. Их придумали, да, но вложили в них некий смысл, который
со временем действительно проник в них. Вот в чем интерес. Они стали такими,
какими их придумали. И плохо то, что тайна этой символики становится
доступной все большему числу непосвященных, которые таким образом обретают
тайную власть - власть творить зло. Пифагор считал, что числа правят миром,
и это так. Он угадал или придумал эти комбинации правящих миром
последовательностей, и теперь, с ростом знания, с рассекречиванием многих
истин миропорядку начинает угрожать опасность.
- Главное - не только знать их, главное - знать, как ими пользоваться,
- подыграл директору Давид Натанович.
В благодарность за подсказку Тимур Андреевич склонил голову.
- Чтобы уменьшить проникающую силу зла, вообще риск, я и предлагаю
заменить магические числа.
- Чем?
- Другими комбинациями. Поменять. Чтобы рассеять опасную концентрацию
полей вокруг одних и тех же знаков. Люди начнут вникать в новый смысл,
искать иные обобщения, связи, забирая тем самым энергию у прежних чисел и,
пока выстроят новую систему роковых зависимостей, да пока эта система станет
явью, пройдет время. Что нам и нужно.
- Кому это "нам"?
- Нам с вами, Магистр, - Тимур Андреевич на этот раз не сдержался и
слегка скосил рот в ухмылке.
- Зачем вы разыгрываете меня, Тимур Андреевич? - возмутился Дод. - Мы
же с вами современные люди. Я математик и, конечно же, люблю числа и
зависимости, но не до такой же степени. И к тому же не верю в магические
числа. Иудеи никогда не были последователями Пифагора.
- Вот это уж бросьте, коллега, - взмахнул сигаретой Тимур Андреевич,
окутывая себя при этом нитями дыма. - Вы просто не осознаете это. Но верите,
верите. И сплевываете три раза через плечо, и на уроках без конца повторяете
рефрен "это первое, а там и третье, четвертое, десятое и так далее", а это
по Пифагору священные числа. И на гитаре, я знаю, любите баловаться. А что
есть струна, как не выражение через звуки тех же чисел? Пифагор опять-таки
первый заметил, что и лира подчинена числу. А ваша любимая фигура, которую
вы в анкете назвали - тоже, заметьте, не круг и не звезда, а именно
треугольник и ромб. То есть опять - тройка, четверка. Вспомните, наконец,
вашу диссертацию, где вы рассматриваете и доказываете периоды различной
природной цикличности: временной, размерной и пространственной, основанной
на тройке.
- Я был не прав. Число Пи лежит в основе всеобщей периодизации: от
классификации природных объектов по их размерам с размерным интервалом Пи в
степени двадцать, или классификации форм лунных, земных или иных рельефов с
интервалом просто Пи, до периодов солнечной активности с рангами от одного
до двадцати, характеризующих разные геохронологические эпохи. Временные
интервалы Пи в степени такой-то и означают смену одной эпохи, или периода,
другой, или другим (чередование засух, оледенений, северных сияний,
землетрясений, наводнений, кометной активности, озерных отложений, смен эр,
планетной деятельности).
- Достаточно. Я вашу диссертацию изучил подробно, - оборвал его
директор. - Вы - прирожденный Магистр, Давид Натанович. Потому и поручаю вам
эту миссию.
- Да бог с вами. Что вы опять за свои шутки?
- Вы - Магистр, - повторил директор. - Вы проникли в самое нутро
мироздания, облекли числа высшим основополагающим смыслом. Смыслом творения.
И этот смысл должны теперь у них отобрать. Станьте апологетом числа Е, или
постоянной Планка, или числа девять, двадцать четыре, наконец. Разгрузите
немного вашу злосчастную тройку. И другие священные числа. Придумайте
другую, вашу последовательность. Сколько линий зла будет сразу нарушено,
перепутано. Сколько тяготеющей над людьми символики, знаков и фигур будет
уничтожено. Пока зло отыщет новые линии для соединения и отдаленного
опосредствованного воздействия - вы будете торжествовать. Внесите путаницу,
прошу вас.
- Я не понимаю, - Давид Натанович сложил пухлые, измазанные пастой руки
на округлый плотный животик и тотчас ощутил требовательное бульканье. - Что
я должен делать? Вы хотите, чтобы я провел цикл лекций? Или внес исправления
в школьную программу? Или - дополнительные уроки?
- Мелко плаваете, - осуждающе покачал головой Тимур Андреевич.
Гладко зачесанные назад вороненые волосы его тускло блеснули в
отраженном свете лампы.
- Мелко. Вы ничего не должны делать. То есть совершенно. Измените
вначале эти числа для себя. И уверуйте в это. А дальше все пойдет само
собой. Первая брешь в привычном числопоклонстве должна быть ваша.
- Но как?
- А как Пифагор. Возьмите числа, которые еще не были задействованы ни в
чьей символике. Например, двойка. Или семнадцать.
- И что?
- Плюйте не три, а семнадцать раз, но убежденно. Каждый раз.
- Да вы просто смеетесь!
- Нисколько! Если вам не нравится пример, выберите другой. Вы же
математик, вам лучше знать.
- Я могу быть свободен?
- Вы всегда свободны, Магистр. Это ваше право.
Коротко взмахнув руками, Дод повернулся и вышел из кабинета. Напоследок
кинул взгляд на застывшего у окна с недокуренной сигаретой Тимура
Андреевича. Тот показался ему каким-то неживым, искусственным, настолько
неподвижно сидел. Даже дым от сигареты окаменел в омертвелой комнате, словно
во внезапно остановленной кинопленке. Свет от зеленого абажура падал на
директорский лоб, подмешивая к нему зелени, постепенно растекающейся по
всему лицу, и Дод вздрогнул, хотя аналитически понимал всю несуразность
пришедшего предположения. Но перерыв в акте бытия длился недолго. Тимур
Андреевич пошевелился, ожил, смахивая с лица разлитую освещением зелень,
словно выйдя из пут вечности, в которой одновременно пребывал. Дым
заструился, потек в верх комнаты, вся картинка которой вновь прониклась,
наполнилась живым движением. Доду лишь показалось, что звуки слегка отстают
от вызвавших их причин, словно преодолевают какое-то дополнительное
внутреннее глубинное расстояние. Тимур Андреевич поднял на него черные
блестящие глаза, и Дод поспешно ретировался в коридор.
Весь этот спектакль показался ему неуместным и грубым. Конечно, он
чувствовал, что Тимур Андреевич давно не празднует его, но избавляться от
него таким способом, поднимая на смех - зачем? Чем-то ему не по душе
организованный им математический класс. С тех пор и начались подколы насчет
магических чисел. Вначале Тимур Андреевич предложил внести дополнительный
час по историческому экскурсу в мир чисел. Затем настаивал на включении в
курс лекций о применении и смысле различных космических констант,
участвующих в образовании Вселенной. Теперь предлагал изменить сами
магические числа. Что это - намеренный прием выпроваживания из школы, просто
издевательство или... Безусловно, и у Дода были ошибки в работе - с той же
тройкой в диссертации. А может, - мелькнула жуткая мысль, - Тимур Андреевич
принадлежит тайной ложе, поклоняющейся какому-нибудь числу, и хочет затащить
в нее и Дода? Или ставит какой-то опыт? Мистика, чепуха. Он же знает, что
единственный довод для Дода - это логика. И больше ничего. Никакой магии,
никаких священных чисел не существует, как не существует ничего
бездоказательного, априорного, трансцендентного. Даже иррационального. Все в
конце концов можно объяснить. А что не объясняется, не выводится,
противоречит самому себе - основано на ложных предпосылках и ложных фактах.
Да, мир пронизан числами. Но не числа - миром. И никакого магического
кода проникновения в существо вещей, мира и духа не существует.
Чего же тогда хочет от него Тимур Андреевич, этот странный, периодами
застывающий человек, словно одновременно живущий в двух ипостасях? Вот что
важно узнать.
Дод зашел в свою комнату на третьем этаже, расположенную на месте
бывшей уборной. После развода с женой он по разрешению директора жил в
школе. На оставшемся от уборной вдоль стены возвышении располагалась его
мебель, на стене напротив и в простенках шкафов в строго симметричном
порядке висели картины - портреты великих людей, которым не нашлось пока
места в классах. Тут были Пушкин молодой поры; Достоевский, запечатленный в
азартном упоении игры; бранящий жену Толстой; высокомерно принимающий смерть
в кубке Сократ; поглощенный вулканом Пифагор, так и не смогший скрыться от
магии и мощи придуманных им священных чисел; Архимед в ванне; сумевший в
знак протеста откусить себе язык и затем истолченный в ступе Зенон (на
портрете как раз была изображена горстка его разбитой спрессованной плоти);
Гоголь в период своего сумасшествия; Батюшков, Ницше, Дарвин и почему-то
Шекспир, очень похожий на картине на женщину.
Дод устало опустился на диван и посмотрел на затянутого жерлом
Пифагора. Возможно, с вулканом он хотел разыграть очередную мистификацию,
для получения новых запретов, но переиграл. Угаданные или придуманные им
числа сыграли с ним злую шутку: возле кратера остался один его башмак,
найденный впоследствии тpемя местными жителями; случилось это четвертого
числа лунного месяца на седьмом десятке его жизни. Его учение было тайным, и
особая сила магических чисел таилась в том, что мир был в основном
иррациональным. На картине Пифагор был изображен со спины, ноги его увязли в
лаве. Возможно, он был уже мертв. Свет, исходящий из раскаленного жерла,
освещал его неравномерно, ломано. Может быть, спектр его тоже состоял из
особой последовательности чередующихся полос. Один, три, четыре, десять...
Господи, что за чушь лезет ему в голову? Кстати, он с женой развелся
десятого марта. Ну и что? А есть ли вообще какая-нибудь закономерность в
частоте возникающих плохих событий? Может быть, они тоже подчиняются закону
Пи? Ладно, хватит. Надо поесть чего-нибудь и приготовиться к урокам. Вот,
надо же, как раз завтра будет теорема Пифагора, которую тот не смог удержать
в тайне. Под старость древний учитель почувствовал опасность чисел, но
ученики предавали его, разглашая секреты фигур и закономерностей счета. Их
убивали, исключали из сообщества, но зараза познания неотвратимо выползала в
мир.
Поднявшись, Дод разогрел на электроплитке в предбаннике яичницу, достал
чеснок и стоя поел.
Ночь сгущалась, плотнела за окном. Школьные фонари разрезали ее ткань
почти осязаемой на ощупь световой застывшей материей. Было тихо, как перед
смертью.
И вдруг погасло электричество. Во всей школе. Разом. Будто просто
вытекло и кончилось. И, ничем не мешаемый, лунный свет постепенно обрел силу
и разлился, материализовался в вытесняющем его до этого мире.
Значит, подготовка сегодня не выгорела - что ж. Дод зашел в комнату с
целью улечься спать, глянул на залитую мертвым светом обстановку и замер.
Пифагор погружался в лаву неотразимо и жутко, это было уже привычно, но
- он развернулся, вот что. Он был теперь лицом к комнате. Возможно ли такое?
Дод протер глаза, глянул еще раз. Неужели он плохо рассмотрел до этого
картину? Да нет, вряд ли. Аналитический ум его привычно заработал, и Дод
облегченно вздохнул. Ну, конечно, все дело в освещении, вернее, даже в
повороте освещения. Упавший сбоку лунный свет позволил по-иному взглянуть на
линии рисунка, расставив их по-своему, и Дод увидел, что то, что он раньше
принимал за сморщенную кожу затылка с клубком посеченных от жара волос,
оказалось гримасой боли очень старого человека.
Он лег, как обычно, не раздеваясь, подоткнув себя с двух сторон пледом,
и кто-то очень явственно сказал при этом откуда-то сбоку: "Надоело". Дод
повернул голову и увидел, как изображение Достоевского слегка колыхнулось,
изменилось, и классик упрямо повторил:
- Да-с, надоело. Черт вас возьми.
- Что надоело? - ответили ему с противоположной стены, где тоже
наметилось какое-то движение внутри сразу нескольких картин.
- Второй час ночи, а игра еще не сделана, господа, - укоризненно
покачал тяжелой головой Достоевский.
- Были помехи, - пояснил ему Дарвин. - Электроимпульсы, всплески чуждой
энергии, нейронных спонтанных образований.
- Ну-с, и что?
- Это было тяжело, но я наконец выловил в них то, что хотел. Код
выхода. Что вы на это скажете?
- Скажу, что это гнусно. И еще банально. Вы уже никогда не станете тем,
кем были в свое время, предупреждаю. А тогда зачем городить?
- Ошибаетесь, милейший, ошибаетесь. Я два года копил информацию,
прочесывая мысли, сны и биотоки этого ублюдка - и за это такая серая
неблагодарность?
- А я, видите ли, дальтоник.
- Да, повисишь тут годы... И все же мы должны благодарить этого зануду
за то, что он смог подобрать такой угол и расположение нашего подвеса,
возможно, не ведая о том, что нам наконец удалось создать замкнутое
саморазвивающееся интеллектуальное поле. Образ каждого внес в него свою
лепту. Образ, подкрепленный представлением простого учителя и в то же время,
возможно, создателя новой цивилизации, или даже новой формы жизни. Жизни в
виде информационного поля. Оно создано, дело теперь за эволюцией.
- И каким же вы представляете прогресс?
- Во всепроникновении. Поначалу. Космический интеллект мироздания - как
он вам?
- Глупо, - Достоевский зевнул и скосил глаза вниз. - Давайте лучше
начнем кон.
- Боже, вы все еще не можете расстаться с прежним образом. Поймите же,
вас нет, вы другой, вы - фантом, обладающий мощным интеллектуальным зарядом.
И давайте по серьезному.
- А что это вы нападаете на всех? - отозвался из угла фантом Гоголя. -
Мертвая ваша душа.
- Если бы не ваш последний всплеск высочайшего интеллекта, принятый
всеми за сумасшествие, - вас бы тут не было, учтите. Я придумал и, значит,
распоряжаюсь эволюцией сам.
- Как вы думаете, еще можно что-то выкачать из материнского субъекта? -
заколыхался во тьме образ Ницше.
- Он будет нашим связником, проводником и аккумулятором энергопитания.
По крайней мере первое время.
- А потом?
- Потом посмотрим. Возможно, мы его аннигилируем. А может, включим в
нашу систему, если не будет мешать. - Нужен он нам.
- Не помешает. Пока не задействован, не подключен к кругообороту
циркулирующих зарядов весь накопленный интеллектуалофонд, нельзя гнушаться
ничем. Малое поле весьма чувствительно к разным флуктуациям. Его легко
разрушить.
- Разрушить наши образы. У кого рука поднимется на это?
- Сейчас на все поднимается рука, - осадил Ницше Шекспир. - Век
саморазрушительного сладострастия.
- Да, да, сладострастия, - зашептал Достоевский, сдвигаясь к раме. -
Сладострастие убийств. Почему бы не сыграть в него? Всем. Чувствуете, как в
воздухе пахнет убийством?
- Кинжал отравленный уж ждет вонзиться в плоть, - подтвердил
предположение Шекспир.
- Не переигрывайте, друзья, - сдвинул брови Лейбниц. - Трансцендентный
мир чувств и ощущений нам недоступен. Понятия - материальные носители наших
зарядов. Интеллекты - вот что нам нужно. Разрушать и выуживать их не так
сложно, сложно найти. Я предлагаю сохранить целостность Субъекта для миссии
искателя.
- Фу, какие они все сегодня скучные, - возмутился Достоевский Гоголю. -
Давай разыграем этот мир на пару с тобой.
- Бросьте, вы срываете весь эксперимент по поглощению. А сейчас очень
подходящий случай. Поле нашего интеллекта выходит за сферу комнаты и,
главное, оно становится почти независимым от Субъекта. Еще немного усилия, и
стадия созревания кончится. И Субъект станет нашим первым пробным шаром.
Решившись, Дод скинул ноги на пол, вдел в шлепанцы и выскочил из
комнаты в предбанник. Черт знает, что с ним творится сегодня. Эти ожившие
интеллектуальные заряды, заключенные в оболочку классических образов, под
обстрелом которых ему суждено отныне находиться, втягиваясь в их игру - бред
какой-то. Он никогда не замечал, чтобы раньше с ним случались галлюцинации,
но сегодня, видимо, он получил слишком большой стресс после разговора с
директором. И вообще вся эта нервотрепка последнего времени, связанная с
разводом, жизнью в бывшей уборной, школьными проблемами, директорскими
загадками. Организм не выдерживает, это худо. Не хватало еще психического
сбоя. Нет, надо взять себя в руки. Аутотренинг, зарядка, полноценный сон,
витамины (вот витаминов, видимо, еще не хватает, весна все-таки),
налаживание быта, может быть - женщина. Да, конечно, нужна женщина, чтобы
сбросить накопленный отрицательный заряд - фу ты, опять заряд. Психически
женщина устойчивее. Она более эмоциональна и, наверно, поэтому более гибка.
Никакими такими трансцендентными штучками ее не расшатаешь.
Все, сейчас он выпьет кофе, и бред исчезнет. Хорошо, что он нашел
логическое объяснение ему. Возможно, это первый стук, и его душевное
состояние вызывает серьезные опасения. И тогда - трижды не прав директор,
выбравший его в качестве какого-то подопытного кролика для своих неясных
психологических экспериментов. Хотя это тоже домыслы. Что он может
проверять? Тип психической реакции? Силу своего внушения? Живучесть
подсознательных первобытных суеверий, разбуженных и выползающих под влиянием
какого-либо толчка? Подчинение самого сильного аналитического ума и логики
врожденному биологическому иррационализму? И этой же логикой порождаемое
алогичное буйство фантазий? Или замыкание и саморазрушение собственной
сущности, основанной на личной аксиоматике - системе первичных аксиом,
лежащих в основе всех вариантов поведения, мышления и мироощущения?
Дудки - с ним этот номер не пройдет. Дод всегда считал себя
трезвомыслящим человеком - может, даже чересчур рассудочным и логичным,
привыкшим всему находить доступное и простое объяснение. Нитями логики и
взаимной обусловленности был связан весь мир, и он был объясним, полностью.
Истина существовала в нем всегда одна. То есть в развивающемся мире она
оставалась неизменной, не изменяющейся вместе с ним и не колеблющейся в
каких-то пределах в разных частях мироздания - она была Над. В этом был прав
Платон. Наш мир - лишь одна из разверток ее, приближение к ней. Способ
выражения и проявления. Дремучий лес заблуждений, окружающих эту истину, и
есть познание.
Дод одним махом вылил в себя кофе. Он потому и развелся с женой, что
она не хотела признать и понять эту сторону его натуры, открытой в беспредел
непостижимого, ждущего его объяснения и увязывания. Она не могла понять, что
он был математик не по профессии - по призванию и мыслил прежде, чем
чувствовал.
Это не тот вариант, любезный Тимур Андреевич. Себе он тоже способен
дать объяснение. Рефлексия духа так же логична, однозначна и проста, как и
все остальное. И потому - спать.
Дод тем не менее осторожно заглянул в комнату и отшатнулся. Несколько
призраков сидело теперь возле окна, ведя неторопливый разговор, не видя и не
слыша его, будто находящегося по отношению к ним в другом, низшем измерении.
Тела их были совсем эфемерны, но с течением времени словно набирались плоти,
вещественности, черпая ее из окружающего пространства.
"Голограммы? Проекции?" - пробовал дать объяснение увиденному Дод, но в
голову ничего не приходило.
Спрятавшись за занавеской, он затаил дыхание и прислушался, надеясь
найти объяснение несуразице в их разговоре.
- Чувствуешь присутствие чуждой энергии? - тотчас спросил фантом
Лейбница у Гоголя.
- Он думает, что спрятался, - отозвался псевдо-Гоголь, усмехаясь.
Длинный нос его все же был не совсем гоголевский.
- Он теперь наш и он умер.
- Благодарность, благодарность, друзья, - напомнил всем псевдо-Дарвин.
- Не забывайте о ней сразу. Это чревато. Он создал нужное перекрещенье
линий, породивших подпространство, и именно через нее можно осуществиться и
размножиться. Она - связующее звено между мирами, переходный тоннель.
- Наша оболочка не может шокировать? - поинтересовался Толстой,
наматывая на руки пряжу, вместе с ним ставшую бессмертной.
- Во-первых, со временем наш облик будет меняться, - пояснил Дарвин. -
По закону адаптации. А во-вторых, никто же не подумает, что мы настоящие
бессмертные. Подумают, что просто похожи на своих знаменитых двойников. Это
закон психологии: сводить любое чудо к обыденности. Да и, потом, мы же
действительно не они. Мы - это только их интеллект, голограмма духовного
потенциала. Поддерживаемая в состоянии консервации благодаря сторонним
потенциалам. Ведь мы уже присутствуем в уме практически каждого человека, и
потому наше вторжение пройдет легко и незаметно.
- Почему Пушкин на стене? - недовольно поморщился Достоевский.
- Он всегда был сам по себе, - ответил Батюшков, поднимая вверх
курносый профиль. - Гений.
Впрочем, Пушкин зловеще усмехался, обнажая с правой стороны мелкие
острые зубы, чего раньше, Дод помнил, на картине не было.
- Сейчас еще немного приспособимся к трехмерности, - сказал
псевдо-Зенон, вкачивая энергию в растолченные члены, - и начнем великую
циркуляцию зарядов. Первый конгломерат интеллекта, думаю, будет создан
сравнительно быстро. Когда мой двойник утверждал, что реального движения
нет, а есть лишь движение во мнении, он имел в виду именно это движение
интеллекта, которое по скорости, последствиям и способу осуществления
оставит далеко позади все существующие формы.
- Бесовское движение, - пробормотал Достоевский. - Давайте же наконец
попробуем чего-нибудь. Любое движение есть убийство определенного вида
энергии.
- Хотите сонет послушать? - предложил Шекспир, вновь вживаясь в прежнюю
роль. Он перетек на диван, еще не до конца сконцентрировавшись, принял
нужную форму и начал:
Любовь обреченная, любовь безнадежная.
Нет вещи печальней. Нет чувства дороже.
- Раньше было лучше, - заметил Батюшков. - Хотя мы и не знали перевода
Пастернака.
- Ладно, начинаем игру по отлову, - постановил Дарвин как режиссер
эволюции. - Энергии достаточно.
- Ура, - одновременно крикнули Достоевский и Гоголь, выгибаясь, чтобы
установить напоследок закон перемещения формы в новом пространстве.
- Пушкин будет судьей, Достоевский с Ницше - идейными руководителями, а
Сократ - исполнителем. Архимед будет следить за постоянством законов внутри
поля, остальные будут пока зрителями, для поддержания общего фона.
- Чепуха, - сказал Дод, обливаясь потом. - Мистика. Ничего этого не
существует. Плод воображения.
Он вышел на середину комнаты, чтобы разом покончить со всем этим
кошмаром, но понял, что призраки его не видят. Очевидно, они реагировали
лишь на движение мысли, то есть колебания биопотенциалов мозга. Но тогда сам
собой напрашивался вывод, что надо просто не думать. Замереть, застыть,
отупеть. Дод закрыл глаза, пытаясь подавить в себе акт мышления. Как,
интересно, они собираются отлавливать его? И что делать с ним? Сбрасывать
его интеллект в свой банк, делая безнадежным дебилом? Вложить в него
какую-то свою программу? Чем-то обменяться?
Господи, да он же сам подсказывает им решения. Питает их. Создает.
Монстры просто растут на глазах, поглощая его идеи. Неужели в нем самом так
много отрицательного? Если монстры суть отражения, вытяжки его снов,
фантазий, мыслей и представлений, то сколько же дерьма внутри него! Они
зарядились всей его отрицательной энергией и, реализовав, обособив ее,
сейчас направят против него же.
А что, если подумать что-нибудь хорошее? Например, о каждом их
двойнике, образ которого они использовали для замыкания и локализации
каких-то своих энергетических границ? Конечно, он слишком долго находился в
этой комнате, наедине с портретами и собственными мыслями, и создал внутри
нее какое-то постоянное сильное напряжение. И вот - разрядка. Интересно,
выпустит ли эта комната теперь наружу его? Или циркулирующие в ней
электроимпульсы и достигшие некоего пика постоянным наложением биотоки в
самом деле превратились в нечто самостоятельное, самодостаточное и замкнутое
- новый вид осознавшей и способной к самоподдержанию, развитию и расширению
материи?
Но тогда, может, попытаться наладить с ней прямой контакт? Нет, поздно.
Слишком мощный импульс.
Возможно, лишь энергия отрицательных связей и ощущений обладает
подобной мощью и самостоятельностью, поэтому и нужна им. Как пища. Зло как
способ существования в виде сложным образом циркулирующих квантов
интеллектуального разумного поля.
Призраки подбирались к нему, нащупывая местонахождение излучающего
биотоки источника. Пифагор с компанией равнодушно взирали на поисковую
деятельность разделенного оболочками родственного поля. Эти картины...
Конечно, все изображенные на них были злы, вот в чем была ошибка. Или Тимур
Андреевич намеренно отбирал сюда таких. Даже Пушкин, хоть и отстранился, -
ведь зол был, бестия.
Дод видел, как призраки по ходу брожения поглощали книги, предметы и
некоторые хранящиеся у него видеокассеты, все больше и больше
материализуясь.
"Достоевский" подпрыгивал на одной ноге, хлопая в ладоши, - какой-то
распухший, нездоровый, дикий.
- Последний кон, - кричал он, - затягиваем петлю. Ату!
Дод лавировал между ними, перебегая из одного угла в другой. Пока не
замер под Пушкиным. "Наверно, разум всегда зол, - стукнула мысль. - В какое
бы добро ни рядился".
Пушкин взирал на него сверху насмешливо, даже цинично. Так вот ты
какой, любитель изящности! Дод хотел увернуться из-под него, но не успел. Он
ощутил внутри себя ледяную режущую тяжесть, от которой заперло дыхание и
болью свело члены. И понял: таким и было касание призрака. Лед коснулся его
желудка, сердца, легких, его трогали изнутри, из самой его сути, подбираясь
к мозгу. Отчаянным усилием Дод сорвал со стены картину и со всей силой
грохнул об пол. Раздался душераздирающий вековой стон, и он почувствовал
вокруг замешательство. В поле была пробита брешь, и интеллектуальные
самородки не знали, чем ее заделать. Опыт регенерации еще не был нажит.
Воспользовавшись моментом, Дод рванулся к окну, намереваясь распахнуть
его, но был затащен внутрь. "Все кончено, - мелькнула слабая мысль. -
Сопротивление бесполезно". Вытянутый из привычного измерения, он был отныне
навеки заперт здесь, в этом полевом кошмаре, включенный в безжалостный
кругооборот чужой воли.
За окном уже светало, редело, но это был рассвет другого мира. Подняв
разбитого, истекающего кровью Пушкина, Достоевский подошел к Доду, и, не
размыкая рта, сказал:
- Вникай.
- Нет, - воспротивился Дод остатками сознания.
- Он плохо сыграл свою роль и потому был уничтожен. Ты теперь заменишь
его. Здесь ты замкнут, а в нашем мире твое сознание разомкнуто, слито со
всем. Оно и есть наш мир. Входи.
Дод хотел было посопротивляться, но Пифагор строго сказал:
- Один, три, четыре, десять - выходи, рогатый месяц.
- Огромный цветок тебе поднесу, чтобы ты насладился покоем, - прошептал
Шекспир, - и смертную чашу отдам, с которой ты в вечность войдешь.
Ницше, вплотную подойдя к Доду, положил космической температуры,
тяжелую, как мир, ладонь на его лоб и сказал:
- Дод умер.
И Дод умер. Но прежде он почувствовал, как закурчавились его прямые до
того волосы, как вылезли, опушились по бокам щек бакенбарды, выдалась вперед
челюсть, распухли губы. Он становился фантомом, энергетическим сгустком,
просто одной из величин, характеристик, слагающих квантующегося личностями
Поля - одним из них. Глаза его выкатились, позвоночник просел, сбавив рост,
живот втянулся, впал далеко внутрь, а плечи слегка провисли и вобрались.
Комплекс ощущений, которым он стал, совместился с разбитым им образом
великого поэта.
Он начал остывать, растворяться, теряя внутренности, сознание,
личность, и наконец застыл со скошенной набок ухмылкой на полотне
неизвестного художника, закрыв собою брешь, разрыв в пространстве духа. И
тогда, получив контакт, сцепление, нити бытия сомкнулись, и началось великое
и жуткое Вторжение - развертка в мир порожденного в глухой школьной комнате
интеллектуального вихря. Один, три, четыре...
Пока санитары закрывали дверцы машины, Тимур Андреевич стоял и смотрел.
Надо же, как быстро все получилось, он и не загадывал. Слаб, слаб человек, и
самые сильные внешне - еще слабее.
- Он что, в самом деле того? - спросили сзади.
- Окончательно, - ответил, не поворачиваясь, Тимур Андреевич. -
Вообразил себя Пушкиным, причем не простым, а мертвым - как бы его образом.
Стихи шпарит, портрет его весь искромсал.
- Странно, он был всегда таким спокойным. Что с ним случилось?
- Внутренне мы живем другой жизнью, так что спокойствие ни при чем. Ну
а у него - неурядицы, школьные перегрузки, быт, жена. Стресс оказался
непосильным для его психики. Вот и все.
- Такой рассудительный мужчина, умница, и вдруг - Пушкин. Непонятно.
- Иногда достаточно одного толчка, и человек проваливается в иной мир.
В котором свои законы и где, может, каждый третий Пушкин, а каждый второй -
Наполеон. И вариантов нет: или тот, или другой.
- И что с ним будет?
- Ничего. Будет жить в своем мирке, замкнувшись от всяких внешних
впечатлений. У него теперь иная суть. Интересно. Просто даже здорово.
- Что именно здорово, Тимур Андреевич?
- Его погубили магические числа, - ответил чему-то своему директор. -
Ну ладно, идите работать, хватит. Замените уроки математики чем-нибудь
другим, Вера Васильевна. И позовите электрика, пусть освещение наладит, там
рубильник почему-то сгорел. Где-то, видимо, очень сильно закоротило или
кто-то опять подключил к питанию слишком мощную энергопотребляющую нагрузку.
- Да, такое уже было, как раз тогда, когда свихнулся наш трудовик во
время ночного дежурства. Мы думали, что его ударило током. Он все воображал
себя то ли нагрузкой, то ли каким-то блоком питания, с тем его и забрали.
- Веселая школа, не правда ли? Один, три, четыре, Пи...
Было воскресенье 2050 года...
Днепропетровск
© Copyright Любовь Романчук
Email: roman_chuk@rambler.ru
Date: 15 Aug 2002
---------------------------------------------------------------
- А вот что я вам, Давид Натанович, предложу, - Тимур Андреевич
приподнялся в кресле и, глубоко затянувшись сигаретой, стряхнул пепел в
стоявший на столике черепок, списанный из кабинета анатомии. - Вот что.
Он глянул на замершего в напряжении учителя математики, и тот, не
удержавшись, поторопил:
- Что же?
- Изменить магические числа, - медленно произнес Тимур Андреевич, не
позволяя себе ни йоты насмешки в тоне.
- То есть?
Давид Натанович, или просто Дод, подался вперед, не веря серьезности
высказанного директором предложения. В последнее время директор неизменно
величал его Магистром, словно загодя готовя к новой роли. И теперь смотрел
на него деловито, холодно и непроницаемо.
- Магические числа обрели слишком большую власть, хотя сами суть
продукт воображения. Их придумали, да, но вложили в них некий смысл, который
со временем действительно проник в них. Вот в чем интерес. Они стали такими,
какими их придумали. И плохо то, что тайна этой символики становится
доступной все большему числу непосвященных, которые таким образом обретают
тайную власть - власть творить зло. Пифагор считал, что числа правят миром,
и это так. Он угадал или придумал эти комбинации правящих миром
последовательностей, и теперь, с ростом знания, с рассекречиванием многих
истин миропорядку начинает угрожать опасность.
- Главное - не только знать их, главное - знать, как ими пользоваться,
- подыграл директору Давид Натанович.
В благодарность за подсказку Тимур Андреевич склонил голову.
- Чтобы уменьшить проникающую силу зла, вообще риск, я и предлагаю
заменить магические числа.
- Чем?
- Другими комбинациями. Поменять. Чтобы рассеять опасную концентрацию
полей вокруг одних и тех же знаков. Люди начнут вникать в новый смысл,
искать иные обобщения, связи, забирая тем самым энергию у прежних чисел и,
пока выстроят новую систему роковых зависимостей, да пока эта система станет
явью, пройдет время. Что нам и нужно.
- Кому это "нам"?
- Нам с вами, Магистр, - Тимур Андреевич на этот раз не сдержался и
слегка скосил рот в ухмылке.
- Зачем вы разыгрываете меня, Тимур Андреевич? - возмутился Дод. - Мы
же с вами современные люди. Я математик и, конечно же, люблю числа и
зависимости, но не до такой же степени. И к тому же не верю в магические
числа. Иудеи никогда не были последователями Пифагора.
- Вот это уж бросьте, коллега, - взмахнул сигаретой Тимур Андреевич,
окутывая себя при этом нитями дыма. - Вы просто не осознаете это. Но верите,
верите. И сплевываете три раза через плечо, и на уроках без конца повторяете
рефрен "это первое, а там и третье, четвертое, десятое и так далее", а это
по Пифагору священные числа. И на гитаре, я знаю, любите баловаться. А что
есть струна, как не выражение через звуки тех же чисел? Пифагор опять-таки
первый заметил, что и лира подчинена числу. А ваша любимая фигура, которую
вы в анкете назвали - тоже, заметьте, не круг и не звезда, а именно
треугольник и ромб. То есть опять - тройка, четверка. Вспомните, наконец,
вашу диссертацию, где вы рассматриваете и доказываете периоды различной
природной цикличности: временной, размерной и пространственной, основанной
на тройке.
- Я был не прав. Число Пи лежит в основе всеобщей периодизации: от
классификации природных объектов по их размерам с размерным интервалом Пи в
степени двадцать, или классификации форм лунных, земных или иных рельефов с
интервалом просто Пи, до периодов солнечной активности с рангами от одного
до двадцати, характеризующих разные геохронологические эпохи. Временные
интервалы Пи в степени такой-то и означают смену одной эпохи, или периода,
другой, или другим (чередование засух, оледенений, северных сияний,
землетрясений, наводнений, кометной активности, озерных отложений, смен эр,
планетной деятельности).
- Достаточно. Я вашу диссертацию изучил подробно, - оборвал его
директор. - Вы - прирожденный Магистр, Давид Натанович. Потому и поручаю вам
эту миссию.
- Да бог с вами. Что вы опять за свои шутки?
- Вы - Магистр, - повторил директор. - Вы проникли в самое нутро
мироздания, облекли числа высшим основополагающим смыслом. Смыслом творения.
И этот смысл должны теперь у них отобрать. Станьте апологетом числа Е, или
постоянной Планка, или числа девять, двадцать четыре, наконец. Разгрузите
немного вашу злосчастную тройку. И другие священные числа. Придумайте
другую, вашу последовательность. Сколько линий зла будет сразу нарушено,
перепутано. Сколько тяготеющей над людьми символики, знаков и фигур будет
уничтожено. Пока зло отыщет новые линии для соединения и отдаленного
опосредствованного воздействия - вы будете торжествовать. Внесите путаницу,
прошу вас.
- Я не понимаю, - Давид Натанович сложил пухлые, измазанные пастой руки
на округлый плотный животик и тотчас ощутил требовательное бульканье. - Что
я должен делать? Вы хотите, чтобы я провел цикл лекций? Или внес исправления
в школьную программу? Или - дополнительные уроки?
- Мелко плаваете, - осуждающе покачал головой Тимур Андреевич.
Гладко зачесанные назад вороненые волосы его тускло блеснули в
отраженном свете лампы.
- Мелко. Вы ничего не должны делать. То есть совершенно. Измените
вначале эти числа для себя. И уверуйте в это. А дальше все пойдет само
собой. Первая брешь в привычном числопоклонстве должна быть ваша.
- Но как?
- А как Пифагор. Возьмите числа, которые еще не были задействованы ни в
чьей символике. Например, двойка. Или семнадцать.
- И что?
- Плюйте не три, а семнадцать раз, но убежденно. Каждый раз.
- Да вы просто смеетесь!
- Нисколько! Если вам не нравится пример, выберите другой. Вы же
математик, вам лучше знать.
- Я могу быть свободен?
- Вы всегда свободны, Магистр. Это ваше право.
Коротко взмахнув руками, Дод повернулся и вышел из кабинета. Напоследок
кинул взгляд на застывшего у окна с недокуренной сигаретой Тимура
Андреевича. Тот показался ему каким-то неживым, искусственным, настолько
неподвижно сидел. Даже дым от сигареты окаменел в омертвелой комнате, словно
во внезапно остановленной кинопленке. Свет от зеленого абажура падал на
директорский лоб, подмешивая к нему зелени, постепенно растекающейся по
всему лицу, и Дод вздрогнул, хотя аналитически понимал всю несуразность
пришедшего предположения. Но перерыв в акте бытия длился недолго. Тимур
Андреевич пошевелился, ожил, смахивая с лица разлитую освещением зелень,
словно выйдя из пут вечности, в которой одновременно пребывал. Дым
заструился, потек в верх комнаты, вся картинка которой вновь прониклась,
наполнилась живым движением. Доду лишь показалось, что звуки слегка отстают
от вызвавших их причин, словно преодолевают какое-то дополнительное
внутреннее глубинное расстояние. Тимур Андреевич поднял на него черные
блестящие глаза, и Дод поспешно ретировался в коридор.
Весь этот спектакль показался ему неуместным и грубым. Конечно, он
чувствовал, что Тимур Андреевич давно не празднует его, но избавляться от
него таким способом, поднимая на смех - зачем? Чем-то ему не по душе
организованный им математический класс. С тех пор и начались подколы насчет
магических чисел. Вначале Тимур Андреевич предложил внести дополнительный
час по историческому экскурсу в мир чисел. Затем настаивал на включении в
курс лекций о применении и смысле различных космических констант,
участвующих в образовании Вселенной. Теперь предлагал изменить сами
магические числа. Что это - намеренный прием выпроваживания из школы, просто
издевательство или... Безусловно, и у Дода были ошибки в работе - с той же
тройкой в диссертации. А может, - мелькнула жуткая мысль, - Тимур Андреевич
принадлежит тайной ложе, поклоняющейся какому-нибудь числу, и хочет затащить
в нее и Дода? Или ставит какой-то опыт? Мистика, чепуха. Он же знает, что
единственный довод для Дода - это логика. И больше ничего. Никакой магии,
никаких священных чисел не существует, как не существует ничего
бездоказательного, априорного, трансцендентного. Даже иррационального. Все в
конце концов можно объяснить. А что не объясняется, не выводится,
противоречит самому себе - основано на ложных предпосылках и ложных фактах.
Да, мир пронизан числами. Но не числа - миром. И никакого магического
кода проникновения в существо вещей, мира и духа не существует.
Чего же тогда хочет от него Тимур Андреевич, этот странный, периодами
застывающий человек, словно одновременно живущий в двух ипостасях? Вот что
важно узнать.
Дод зашел в свою комнату на третьем этаже, расположенную на месте
бывшей уборной. После развода с женой он по разрешению директора жил в
школе. На оставшемся от уборной вдоль стены возвышении располагалась его
мебель, на стене напротив и в простенках шкафов в строго симметричном
порядке висели картины - портреты великих людей, которым не нашлось пока
места в классах. Тут были Пушкин молодой поры; Достоевский, запечатленный в
азартном упоении игры; бранящий жену Толстой; высокомерно принимающий смерть
в кубке Сократ; поглощенный вулканом Пифагор, так и не смогший скрыться от
магии и мощи придуманных им священных чисел; Архимед в ванне; сумевший в
знак протеста откусить себе язык и затем истолченный в ступе Зенон (на
портрете как раз была изображена горстка его разбитой спрессованной плоти);
Гоголь в период своего сумасшествия; Батюшков, Ницше, Дарвин и почему-то
Шекспир, очень похожий на картине на женщину.
Дод устало опустился на диван и посмотрел на затянутого жерлом
Пифагора. Возможно, с вулканом он хотел разыграть очередную мистификацию,
для получения новых запретов, но переиграл. Угаданные или придуманные им
числа сыграли с ним злую шутку: возле кратера остался один его башмак,
найденный впоследствии тpемя местными жителями; случилось это четвертого
числа лунного месяца на седьмом десятке его жизни. Его учение было тайным, и
особая сила магических чисел таилась в том, что мир был в основном
иррациональным. На картине Пифагор был изображен со спины, ноги его увязли в
лаве. Возможно, он был уже мертв. Свет, исходящий из раскаленного жерла,
освещал его неравномерно, ломано. Может быть, спектр его тоже состоял из
особой последовательности чередующихся полос. Один, три, четыре, десять...
Господи, что за чушь лезет ему в голову? Кстати, он с женой развелся
десятого марта. Ну и что? А есть ли вообще какая-нибудь закономерность в
частоте возникающих плохих событий? Может быть, они тоже подчиняются закону
Пи? Ладно, хватит. Надо поесть чего-нибудь и приготовиться к урокам. Вот,
надо же, как раз завтра будет теорема Пифагора, которую тот не смог удержать
в тайне. Под старость древний учитель почувствовал опасность чисел, но
ученики предавали его, разглашая секреты фигур и закономерностей счета. Их
убивали, исключали из сообщества, но зараза познания неотвратимо выползала в
мир.
Поднявшись, Дод разогрел на электроплитке в предбаннике яичницу, достал
чеснок и стоя поел.
Ночь сгущалась, плотнела за окном. Школьные фонари разрезали ее ткань
почти осязаемой на ощупь световой застывшей материей. Было тихо, как перед
смертью.
И вдруг погасло электричество. Во всей школе. Разом. Будто просто
вытекло и кончилось. И, ничем не мешаемый, лунный свет постепенно обрел силу
и разлился, материализовался в вытесняющем его до этого мире.
Значит, подготовка сегодня не выгорела - что ж. Дод зашел в комнату с
целью улечься спать, глянул на залитую мертвым светом обстановку и замер.
Пифагор погружался в лаву неотразимо и жутко, это было уже привычно, но
- он развернулся, вот что. Он был теперь лицом к комнате. Возможно ли такое?
Дод протер глаза, глянул еще раз. Неужели он плохо рассмотрел до этого
картину? Да нет, вряд ли. Аналитический ум его привычно заработал, и Дод
облегченно вздохнул. Ну, конечно, все дело в освещении, вернее, даже в
повороте освещения. Упавший сбоку лунный свет позволил по-иному взглянуть на
линии рисунка, расставив их по-своему, и Дод увидел, что то, что он раньше
принимал за сморщенную кожу затылка с клубком посеченных от жара волос,
оказалось гримасой боли очень старого человека.
Он лег, как обычно, не раздеваясь, подоткнув себя с двух сторон пледом,
и кто-то очень явственно сказал при этом откуда-то сбоку: "Надоело". Дод
повернул голову и увидел, как изображение Достоевского слегка колыхнулось,
изменилось, и классик упрямо повторил:
- Да-с, надоело. Черт вас возьми.
- Что надоело? - ответили ему с противоположной стены, где тоже
наметилось какое-то движение внутри сразу нескольких картин.
- Второй час ночи, а игра еще не сделана, господа, - укоризненно
покачал тяжелой головой Достоевский.
- Были помехи, - пояснил ему Дарвин. - Электроимпульсы, всплески чуждой
энергии, нейронных спонтанных образований.
- Ну-с, и что?
- Это было тяжело, но я наконец выловил в них то, что хотел. Код
выхода. Что вы на это скажете?
- Скажу, что это гнусно. И еще банально. Вы уже никогда не станете тем,
кем были в свое время, предупреждаю. А тогда зачем городить?
- Ошибаетесь, милейший, ошибаетесь. Я два года копил информацию,
прочесывая мысли, сны и биотоки этого ублюдка - и за это такая серая
неблагодарность?
- А я, видите ли, дальтоник.
- Да, повисишь тут годы... И все же мы должны благодарить этого зануду
за то, что он смог подобрать такой угол и расположение нашего подвеса,
возможно, не ведая о том, что нам наконец удалось создать замкнутое
саморазвивающееся интеллектуальное поле. Образ каждого внес в него свою
лепту. Образ, подкрепленный представлением простого учителя и в то же время,
возможно, создателя новой цивилизации, или даже новой формы жизни. Жизни в
виде информационного поля. Оно создано, дело теперь за эволюцией.
- И каким же вы представляете прогресс?
- Во всепроникновении. Поначалу. Космический интеллект мироздания - как
он вам?
- Глупо, - Достоевский зевнул и скосил глаза вниз. - Давайте лучше
начнем кон.
- Боже, вы все еще не можете расстаться с прежним образом. Поймите же,
вас нет, вы другой, вы - фантом, обладающий мощным интеллектуальным зарядом.
И давайте по серьезному.
- А что это вы нападаете на всех? - отозвался из угла фантом Гоголя. -
Мертвая ваша душа.
- Если бы не ваш последний всплеск высочайшего интеллекта, принятый
всеми за сумасшествие, - вас бы тут не было, учтите. Я придумал и, значит,
распоряжаюсь эволюцией сам.
- Как вы думаете, еще можно что-то выкачать из материнского субъекта? -
заколыхался во тьме образ Ницше.
- Он будет нашим связником, проводником и аккумулятором энергопитания.
По крайней мере первое время.
- А потом?
- Потом посмотрим. Возможно, мы его аннигилируем. А может, включим в
нашу систему, если не будет мешать. - Нужен он нам.
- Не помешает. Пока не задействован, не подключен к кругообороту
циркулирующих зарядов весь накопленный интеллектуалофонд, нельзя гнушаться
ничем. Малое поле весьма чувствительно к разным флуктуациям. Его легко
разрушить.
- Разрушить наши образы. У кого рука поднимется на это?
- Сейчас на все поднимается рука, - осадил Ницше Шекспир. - Век
саморазрушительного сладострастия.
- Да, да, сладострастия, - зашептал Достоевский, сдвигаясь к раме. -
Сладострастие убийств. Почему бы не сыграть в него? Всем. Чувствуете, как в
воздухе пахнет убийством?
- Кинжал отравленный уж ждет вонзиться в плоть, - подтвердил
предположение Шекспир.
- Не переигрывайте, друзья, - сдвинул брови Лейбниц. - Трансцендентный
мир чувств и ощущений нам недоступен. Понятия - материальные носители наших
зарядов. Интеллекты - вот что нам нужно. Разрушать и выуживать их не так
сложно, сложно найти. Я предлагаю сохранить целостность Субъекта для миссии
искателя.
- Фу, какие они все сегодня скучные, - возмутился Достоевский Гоголю. -
Давай разыграем этот мир на пару с тобой.
- Бросьте, вы срываете весь эксперимент по поглощению. А сейчас очень
подходящий случай. Поле нашего интеллекта выходит за сферу комнаты и,
главное, оно становится почти независимым от Субъекта. Еще немного усилия, и
стадия созревания кончится. И Субъект станет нашим первым пробным шаром.
Решившись, Дод скинул ноги на пол, вдел в шлепанцы и выскочил из
комнаты в предбанник. Черт знает, что с ним творится сегодня. Эти ожившие
интеллектуальные заряды, заключенные в оболочку классических образов, под
обстрелом которых ему суждено отныне находиться, втягиваясь в их игру - бред
какой-то. Он никогда не замечал, чтобы раньше с ним случались галлюцинации,
но сегодня, видимо, он получил слишком большой стресс после разговора с
директором. И вообще вся эта нервотрепка последнего времени, связанная с
разводом, жизнью в бывшей уборной, школьными проблемами, директорскими
загадками. Организм не выдерживает, это худо. Не хватало еще психического
сбоя. Нет, надо взять себя в руки. Аутотренинг, зарядка, полноценный сон,
витамины (вот витаминов, видимо, еще не хватает, весна все-таки),
налаживание быта, может быть - женщина. Да, конечно, нужна женщина, чтобы
сбросить накопленный отрицательный заряд - фу ты, опять заряд. Психически
женщина устойчивее. Она более эмоциональна и, наверно, поэтому более гибка.
Никакими такими трансцендентными штучками ее не расшатаешь.
Все, сейчас он выпьет кофе, и бред исчезнет. Хорошо, что он нашел
логическое объяснение ему. Возможно, это первый стук, и его душевное
состояние вызывает серьезные опасения. И тогда - трижды не прав директор,
выбравший его в качестве какого-то подопытного кролика для своих неясных
психологических экспериментов. Хотя это тоже домыслы. Что он может
проверять? Тип психической реакции? Силу своего внушения? Живучесть
подсознательных первобытных суеверий, разбуженных и выползающих под влиянием
какого-либо толчка? Подчинение самого сильного аналитического ума и логики
врожденному биологическому иррационализму? И этой же логикой порождаемое
алогичное буйство фантазий? Или замыкание и саморазрушение собственной
сущности, основанной на личной аксиоматике - системе первичных аксиом,
лежащих в основе всех вариантов поведения, мышления и мироощущения?
Дудки - с ним этот номер не пройдет. Дод всегда считал себя
трезвомыслящим человеком - может, даже чересчур рассудочным и логичным,
привыкшим всему находить доступное и простое объяснение. Нитями логики и
взаимной обусловленности был связан весь мир, и он был объясним, полностью.
Истина существовала в нем всегда одна. То есть в развивающемся мире она
оставалась неизменной, не изменяющейся вместе с ним и не колеблющейся в
каких-то пределах в разных частях мироздания - она была Над. В этом был прав
Платон. Наш мир - лишь одна из разверток ее, приближение к ней. Способ
выражения и проявления. Дремучий лес заблуждений, окружающих эту истину, и
есть познание.
Дод одним махом вылил в себя кофе. Он потому и развелся с женой, что
она не хотела признать и понять эту сторону его натуры, открытой в беспредел
непостижимого, ждущего его объяснения и увязывания. Она не могла понять, что
он был математик не по профессии - по призванию и мыслил прежде, чем
чувствовал.
Это не тот вариант, любезный Тимур Андреевич. Себе он тоже способен
дать объяснение. Рефлексия духа так же логична, однозначна и проста, как и
все остальное. И потому - спать.
Дод тем не менее осторожно заглянул в комнату и отшатнулся. Несколько
призраков сидело теперь возле окна, ведя неторопливый разговор, не видя и не
слыша его, будто находящегося по отношению к ним в другом, низшем измерении.
Тела их были совсем эфемерны, но с течением времени словно набирались плоти,
вещественности, черпая ее из окружающего пространства.
"Голограммы? Проекции?" - пробовал дать объяснение увиденному Дод, но в
голову ничего не приходило.
Спрятавшись за занавеской, он затаил дыхание и прислушался, надеясь
найти объяснение несуразице в их разговоре.
- Чувствуешь присутствие чуждой энергии? - тотчас спросил фантом
Лейбница у Гоголя.
- Он думает, что спрятался, - отозвался псевдо-Гоголь, усмехаясь.
Длинный нос его все же был не совсем гоголевский.
- Он теперь наш и он умер.
- Благодарность, благодарность, друзья, - напомнил всем псевдо-Дарвин.
- Не забывайте о ней сразу. Это чревато. Он создал нужное перекрещенье
линий, породивших подпространство, и именно через нее можно осуществиться и
размножиться. Она - связующее звено между мирами, переходный тоннель.
- Наша оболочка не может шокировать? - поинтересовался Толстой,
наматывая на руки пряжу, вместе с ним ставшую бессмертной.
- Во-первых, со временем наш облик будет меняться, - пояснил Дарвин. -
По закону адаптации. А во-вторых, никто же не подумает, что мы настоящие
бессмертные. Подумают, что просто похожи на своих знаменитых двойников. Это
закон психологии: сводить любое чудо к обыденности. Да и, потом, мы же
действительно не они. Мы - это только их интеллект, голограмма духовного
потенциала. Поддерживаемая в состоянии консервации благодаря сторонним
потенциалам. Ведь мы уже присутствуем в уме практически каждого человека, и
потому наше вторжение пройдет легко и незаметно.
- Почему Пушкин на стене? - недовольно поморщился Достоевский.
- Он всегда был сам по себе, - ответил Батюшков, поднимая вверх
курносый профиль. - Гений.
Впрочем, Пушкин зловеще усмехался, обнажая с правой стороны мелкие
острые зубы, чего раньше, Дод помнил, на картине не было.
- Сейчас еще немного приспособимся к трехмерности, - сказал
псевдо-Зенон, вкачивая энергию в растолченные члены, - и начнем великую
циркуляцию зарядов. Первый конгломерат интеллекта, думаю, будет создан
сравнительно быстро. Когда мой двойник утверждал, что реального движения
нет, а есть лишь движение во мнении, он имел в виду именно это движение
интеллекта, которое по скорости, последствиям и способу осуществления
оставит далеко позади все существующие формы.
- Бесовское движение, - пробормотал Достоевский. - Давайте же наконец
попробуем чего-нибудь. Любое движение есть убийство определенного вида
энергии.
- Хотите сонет послушать? - предложил Шекспир, вновь вживаясь в прежнюю
роль. Он перетек на диван, еще не до конца сконцентрировавшись, принял
нужную форму и начал:
Любовь обреченная, любовь безнадежная.
Нет вещи печальней. Нет чувства дороже.
- Раньше было лучше, - заметил Батюшков. - Хотя мы и не знали перевода
Пастернака.
- Ладно, начинаем игру по отлову, - постановил Дарвин как режиссер
эволюции. - Энергии достаточно.
- Ура, - одновременно крикнули Достоевский и Гоголь, выгибаясь, чтобы
установить напоследок закон перемещения формы в новом пространстве.
- Пушкин будет судьей, Достоевский с Ницше - идейными руководителями, а
Сократ - исполнителем. Архимед будет следить за постоянством законов внутри
поля, остальные будут пока зрителями, для поддержания общего фона.
- Чепуха, - сказал Дод, обливаясь потом. - Мистика. Ничего этого не
существует. Плод воображения.
Он вышел на середину комнаты, чтобы разом покончить со всем этим
кошмаром, но понял, что призраки его не видят. Очевидно, они реагировали
лишь на движение мысли, то есть колебания биопотенциалов мозга. Но тогда сам
собой напрашивался вывод, что надо просто не думать. Замереть, застыть,
отупеть. Дод закрыл глаза, пытаясь подавить в себе акт мышления. Как,
интересно, они собираются отлавливать его? И что делать с ним? Сбрасывать
его интеллект в свой банк, делая безнадежным дебилом? Вложить в него
какую-то свою программу? Чем-то обменяться?
Господи, да он же сам подсказывает им решения. Питает их. Создает.
Монстры просто растут на глазах, поглощая его идеи. Неужели в нем самом так
много отрицательного? Если монстры суть отражения, вытяжки его снов,
фантазий, мыслей и представлений, то сколько же дерьма внутри него! Они
зарядились всей его отрицательной энергией и, реализовав, обособив ее,
сейчас направят против него же.
А что, если подумать что-нибудь хорошее? Например, о каждом их
двойнике, образ которого они использовали для замыкания и локализации
каких-то своих энергетических границ? Конечно, он слишком долго находился в
этой комнате, наедине с портретами и собственными мыслями, и создал внутри
нее какое-то постоянное сильное напряжение. И вот - разрядка. Интересно,
выпустит ли эта комната теперь наружу его? Или циркулирующие в ней
электроимпульсы и достигшие некоего пика постоянным наложением биотоки в
самом деле превратились в нечто самостоятельное, самодостаточное и замкнутое
- новый вид осознавшей и способной к самоподдержанию, развитию и расширению
материи?
Но тогда, может, попытаться наладить с ней прямой контакт? Нет, поздно.
Слишком мощный импульс.
Возможно, лишь энергия отрицательных связей и ощущений обладает
подобной мощью и самостоятельностью, поэтому и нужна им. Как пища. Зло как
способ существования в виде сложным образом циркулирующих квантов
интеллектуального разумного поля.
Призраки подбирались к нему, нащупывая местонахождение излучающего
биотоки источника. Пифагор с компанией равнодушно взирали на поисковую
деятельность разделенного оболочками родственного поля. Эти картины...
Конечно, все изображенные на них были злы, вот в чем была ошибка. Или Тимур
Андреевич намеренно отбирал сюда таких. Даже Пушкин, хоть и отстранился, -
ведь зол был, бестия.
Дод видел, как призраки по ходу брожения поглощали книги, предметы и
некоторые хранящиеся у него видеокассеты, все больше и больше
материализуясь.
"Достоевский" подпрыгивал на одной ноге, хлопая в ладоши, - какой-то
распухший, нездоровый, дикий.
- Последний кон, - кричал он, - затягиваем петлю. Ату!
Дод лавировал между ними, перебегая из одного угла в другой. Пока не
замер под Пушкиным. "Наверно, разум всегда зол, - стукнула мысль. - В какое
бы добро ни рядился".
Пушкин взирал на него сверху насмешливо, даже цинично. Так вот ты
какой, любитель изящности! Дод хотел увернуться из-под него, но не успел. Он
ощутил внутри себя ледяную режущую тяжесть, от которой заперло дыхание и
болью свело члены. И понял: таким и было касание призрака. Лед коснулся его
желудка, сердца, легких, его трогали изнутри, из самой его сути, подбираясь
к мозгу. Отчаянным усилием Дод сорвал со стены картину и со всей силой
грохнул об пол. Раздался душераздирающий вековой стон, и он почувствовал
вокруг замешательство. В поле была пробита брешь, и интеллектуальные
самородки не знали, чем ее заделать. Опыт регенерации еще не был нажит.
Воспользовавшись моментом, Дод рванулся к окну, намереваясь распахнуть
его, но был затащен внутрь. "Все кончено, - мелькнула слабая мысль. -
Сопротивление бесполезно". Вытянутый из привычного измерения, он был отныне
навеки заперт здесь, в этом полевом кошмаре, включенный в безжалостный
кругооборот чужой воли.
За окном уже светало, редело, но это был рассвет другого мира. Подняв
разбитого, истекающего кровью Пушкина, Достоевский подошел к Доду, и, не
размыкая рта, сказал:
- Вникай.
- Нет, - воспротивился Дод остатками сознания.
- Он плохо сыграл свою роль и потому был уничтожен. Ты теперь заменишь
его. Здесь ты замкнут, а в нашем мире твое сознание разомкнуто, слито со
всем. Оно и есть наш мир. Входи.
Дод хотел было посопротивляться, но Пифагор строго сказал:
- Один, три, четыре, десять - выходи, рогатый месяц.
- Огромный цветок тебе поднесу, чтобы ты насладился покоем, - прошептал
Шекспир, - и смертную чашу отдам, с которой ты в вечность войдешь.
Ницше, вплотную подойдя к Доду, положил космической температуры,
тяжелую, как мир, ладонь на его лоб и сказал:
- Дод умер.
И Дод умер. Но прежде он почувствовал, как закурчавились его прямые до
того волосы, как вылезли, опушились по бокам щек бакенбарды, выдалась вперед
челюсть, распухли губы. Он становился фантомом, энергетическим сгустком,
просто одной из величин, характеристик, слагающих квантующегося личностями
Поля - одним из них. Глаза его выкатились, позвоночник просел, сбавив рост,
живот втянулся, впал далеко внутрь, а плечи слегка провисли и вобрались.
Комплекс ощущений, которым он стал, совместился с разбитым им образом
великого поэта.
Он начал остывать, растворяться, теряя внутренности, сознание,
личность, и наконец застыл со скошенной набок ухмылкой на полотне
неизвестного художника, закрыв собою брешь, разрыв в пространстве духа. И
тогда, получив контакт, сцепление, нити бытия сомкнулись, и началось великое
и жуткое Вторжение - развертка в мир порожденного в глухой школьной комнате
интеллектуального вихря. Один, три, четыре...
Пока санитары закрывали дверцы машины, Тимур Андреевич стоял и смотрел.
Надо же, как быстро все получилось, он и не загадывал. Слаб, слаб человек, и
самые сильные внешне - еще слабее.
- Он что, в самом деле того? - спросили сзади.
- Окончательно, - ответил, не поворачиваясь, Тимур Андреевич. -
Вообразил себя Пушкиным, причем не простым, а мертвым - как бы его образом.
Стихи шпарит, портрет его весь искромсал.
- Странно, он был всегда таким спокойным. Что с ним случилось?
- Внутренне мы живем другой жизнью, так что спокойствие ни при чем. Ну
а у него - неурядицы, школьные перегрузки, быт, жена. Стресс оказался
непосильным для его психики. Вот и все.
- Такой рассудительный мужчина, умница, и вдруг - Пушкин. Непонятно.
- Иногда достаточно одного толчка, и человек проваливается в иной мир.
В котором свои законы и где, может, каждый третий Пушкин, а каждый второй -
Наполеон. И вариантов нет: или тот, или другой.
- И что с ним будет?
- Ничего. Будет жить в своем мирке, замкнувшись от всяких внешних
впечатлений. У него теперь иная суть. Интересно. Просто даже здорово.
- Что именно здорово, Тимур Андреевич?
- Его погубили магические числа, - ответил чему-то своему директор. -
Ну ладно, идите работать, хватит. Замените уроки математики чем-нибудь
другим, Вера Васильевна. И позовите электрика, пусть освещение наладит, там
рубильник почему-то сгорел. Где-то, видимо, очень сильно закоротило или
кто-то опять подключил к питанию слишком мощную энергопотребляющую нагрузку.
- Да, такое уже было, как раз тогда, когда свихнулся наш трудовик во
время ночного дежурства. Мы думали, что его ударило током. Он все воображал
себя то ли нагрузкой, то ли каким-то блоком питания, с тем его и забрали.
- Веселая школа, не правда ли? Один, три, четыре, Пи...
Было воскресенье 2050 года...
Днепропетровск