Рубина Дина
Я - офеня
Дина Рубина
Я - офеня
Я: "...ходебщик, контюжник, разносчик с извозом, коробейник и мелочник, щепетильник, торгаш в разноску и в развозку по малым городам, селам, деревням, с книгами, бумагой, иглами, сыром и колбасой, серьгами и колечками".
(В.И. Даль)
Я - офеня.
Сыр и колбаса, положим, нарезаны на бутерброды и лежат в сумочке на случай опоздания самолета (поезда, автобуса), серьги в ушах, а колечки - на пальцах...но в остальном я, конечно, тот самый ходебщик, торгаш в разноску и развозку по малым и большим городам. То есть, я - разъездной себе литератор, промышляющий на собственных вечерах продажей собственных книг. Такова реальность моего бытия.
На этих днях в Москве у меня выходит книга. По договору с издателем я должна получить определенное количество экземпляров. Моя московская приятельница ругает меня по телефону.
- Почему вы не настояли на гонораре! - возмущается она, - На черта вам книги сдались, торговать вы ими станете, что ли?
И я, запнувшись на мгновение, смущенно:
- В общем-то...да. Стану.
Вернулся из очередной гастрольной поездки Игорь Губерман, позвонил и сказал:
- Чего ты сидишь? Езжай в Германию, там сейчас все только разворачивается, куча нашего народу подвалила. Заработаешь, я наводки дам. Дранг нах остен, говорит, - Гот мит унц, Германия превыше всего.
- Ты-то как съездил? - спрашиваю.
- Сорок концертов. Теперь, - говорит, - я понимаю, почему публичные девушки наутро бывают угрюмы... Ты после окончания турне не сразу возвращайся, добавь себе дня три.
- На музеи-экскурсии? - спрашиваю.
- Какие музеи! Будешь спать и пить. Пить и спать. Чтоб расслабиться.
- Чего пить? - не поняла я.
- Водку, дура! - проговорил он устало.
...Иногда я думаю - ну что ж, ведь вот и артисты живут этой собачьей разъездной жизнью, и ничего, радуются гастролям, выходу на сцену, лицам в зале...
Хотя, и у них всякое бывает. Актер Женя Терлецкий рассказывал, как однажды они с театром возвращались поездом в феврале из Сочи, с довольно неудачных гастролей.
Вышел он в тамбур покурить, а там, в характерной такой присядке - на корточках - сидит ну явно уголовный элемент, и тоже курит. И Женька стоит, курит. Тот спрашивает - что, мужик, хмурый такой? Женька говорит - мол, так и так, возвращаюсь с неудачных гастролей.
Тот присвистнул, сплюнул и говорит: - Ну ты даешь, мужик! Кто же в Сочи в феврале на "гастроли" ездит!
А когда Женька, улыбнувшись, объяснил - что это за гастроли, тот задумался, покивал и говорит: - Интересная у тебя профессия, мужик. Вот у меня братан артист, так я его пять лет не видел, и ни хера не соскучился!
Нет-нет. Актерство - другая профессия, другой темперамент, иные приводные ремни к тому, что называется мироощущением. Писатель - профессия оседлая, сокрытая, непубличная.
А у меня еще и характер "оседлый". Даже мысль о скором отъезде приводит меня в страшное раздражение. Когда уезжаю, а потом возвращаюсь, я долго привыкаю к собственному дому, долго вспоминаю - куда подевала нужные бумаги и вещи... Почему-то любой отъезд, любая, даже краткосрочная, отлучка у меня "прервалась связь времен"... К тому же, по моему глубокому убеждению, писателю вообще негоже показываться публике на глаза.
Не в том смысле, что - "ты царь, живи один", а в том, что для работы это ничего не дает. Только вредит. Публике ведь не почитаешь новый роман страниц на четыреста, на который ты ухлопалa несколько лет жизни. Публику утомлять не след, вот и кувыркаешься. Читаешь коротенькие забавные рассказы пятнадцатилетней давности, от многократного чтения которых у тебя вырабатывается стойкий рвотный рефлекс. Повторяешь зазубренные "связки", травишь байки, якобы только что пришедшие на память. Изображаешь во все лопатки живой увлекательный диалог.
А в это время боковым таким, ироничным сознанием память бежит-бежит, выхватывает из своих запасников и показывает тебе же полузабытые картинки. Например, пьяную тетьГалю между двумя потоками несущихся машин.
Она жила у нас во дворе, опустившаяся мальвина. Была простой милой женщиной. Убирала "по людям". Вымоет одну квартиру, получит рубль, вымоет вторую - второй рубль, вот она и счастлива. Выпьет бормотухи и "выступает". Буквально, не в переносном смысле: любила выступать.
Пела высоким ломким голосом романсы и советские песни, особенно, Пахмутовой. Для этого выбирала возвышение - интуитивно понимала, что номер требует сцены.
Я - офеня
Я: "...ходебщик, контюжник, разносчик с извозом, коробейник и мелочник, щепетильник, торгаш в разноску и в развозку по малым городам, селам, деревням, с книгами, бумагой, иглами, сыром и колбасой, серьгами и колечками".
(В.И. Даль)
Я - офеня.
Сыр и колбаса, положим, нарезаны на бутерброды и лежат в сумочке на случай опоздания самолета (поезда, автобуса), серьги в ушах, а колечки - на пальцах...но в остальном я, конечно, тот самый ходебщик, торгаш в разноску и развозку по малым и большим городам. То есть, я - разъездной себе литератор, промышляющий на собственных вечерах продажей собственных книг. Такова реальность моего бытия.
На этих днях в Москве у меня выходит книга. По договору с издателем я должна получить определенное количество экземпляров. Моя московская приятельница ругает меня по телефону.
- Почему вы не настояли на гонораре! - возмущается она, - На черта вам книги сдались, торговать вы ими станете, что ли?
И я, запнувшись на мгновение, смущенно:
- В общем-то...да. Стану.
Вернулся из очередной гастрольной поездки Игорь Губерман, позвонил и сказал:
- Чего ты сидишь? Езжай в Германию, там сейчас все только разворачивается, куча нашего народу подвалила. Заработаешь, я наводки дам. Дранг нах остен, говорит, - Гот мит унц, Германия превыше всего.
- Ты-то как съездил? - спрашиваю.
- Сорок концертов. Теперь, - говорит, - я понимаю, почему публичные девушки наутро бывают угрюмы... Ты после окончания турне не сразу возвращайся, добавь себе дня три.
- На музеи-экскурсии? - спрашиваю.
- Какие музеи! Будешь спать и пить. Пить и спать. Чтоб расслабиться.
- Чего пить? - не поняла я.
- Водку, дура! - проговорил он устало.
...Иногда я думаю - ну что ж, ведь вот и артисты живут этой собачьей разъездной жизнью, и ничего, радуются гастролям, выходу на сцену, лицам в зале...
Хотя, и у них всякое бывает. Актер Женя Терлецкий рассказывал, как однажды они с театром возвращались поездом в феврале из Сочи, с довольно неудачных гастролей.
Вышел он в тамбур покурить, а там, в характерной такой присядке - на корточках - сидит ну явно уголовный элемент, и тоже курит. И Женька стоит, курит. Тот спрашивает - что, мужик, хмурый такой? Женька говорит - мол, так и так, возвращаюсь с неудачных гастролей.
Тот присвистнул, сплюнул и говорит: - Ну ты даешь, мужик! Кто же в Сочи в феврале на "гастроли" ездит!
А когда Женька, улыбнувшись, объяснил - что это за гастроли, тот задумался, покивал и говорит: - Интересная у тебя профессия, мужик. Вот у меня братан артист, так я его пять лет не видел, и ни хера не соскучился!
Нет-нет. Актерство - другая профессия, другой темперамент, иные приводные ремни к тому, что называется мироощущением. Писатель - профессия оседлая, сокрытая, непубличная.
А у меня еще и характер "оседлый". Даже мысль о скором отъезде приводит меня в страшное раздражение. Когда уезжаю, а потом возвращаюсь, я долго привыкаю к собственному дому, долго вспоминаю - куда подевала нужные бумаги и вещи... Почему-то любой отъезд, любая, даже краткосрочная, отлучка у меня "прервалась связь времен"... К тому же, по моему глубокому убеждению, писателю вообще негоже показываться публике на глаза.
Не в том смысле, что - "ты царь, живи один", а в том, что для работы это ничего не дает. Только вредит. Публике ведь не почитаешь новый роман страниц на четыреста, на который ты ухлопалa несколько лет жизни. Публику утомлять не след, вот и кувыркаешься. Читаешь коротенькие забавные рассказы пятнадцатилетней давности, от многократного чтения которых у тебя вырабатывается стойкий рвотный рефлекс. Повторяешь зазубренные "связки", травишь байки, якобы только что пришедшие на память. Изображаешь во все лопатки живой увлекательный диалог.
А в это время боковым таким, ироничным сознанием память бежит-бежит, выхватывает из своих запасников и показывает тебе же полузабытые картинки. Например, пьяную тетьГалю между двумя потоками несущихся машин.
Она жила у нас во дворе, опустившаяся мальвина. Была простой милой женщиной. Убирала "по людям". Вымоет одну квартиру, получит рубль, вымоет вторую - второй рубль, вот она и счастлива. Выпьет бормотухи и "выступает". Буквально, не в переносном смысле: любила выступать.
Пела высоким ломким голосом романсы и советские песни, особенно, Пахмутовой. Для этого выбирала возвышение - интуитивно понимала, что номер требует сцены.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента