Катя Рубина
Рассказики
Немного о себе
Я родилась в Москве в родильном доме на улице Станиславского во второй половине прошлого века, вечером первого февраля. Батюшка мой и матушка все свое время отдавали творчеству. Матушка сделала перерыв на этот вечер. Наутро после моего рождения она отправилась в театр на репетицию, а батюшка сел за рояль сочинять музыку.
Так как моя колыбель находилась в непосредственной близости от батюшкиного инструмента, к музыке я приобщилась с самого первого дня.
Пока матушка репетировала и играла, мною занималась бабушка. Сама она уже не служила в театре, потому что была старенькая, она преподавала актерское мастерство в цирковом училище. Бабушка ходила туда три раза в неделю на репетиции, на это время меня передавали тетушке, которая, скрепя сердце, отрывалась от своей диссертации о проблемах постановки Станиславским комедии Мольера «Мнимый больной» и читала мне книжки.
Когда я немного подросла, научилась ходить и держать в руке карандаш, то начала потихоньку рисовать на всем, что под руку попадалось (обои, папины ноты, мамины роли, бабушкины записи и листы тетушкиной диссертации). Это занятие меня очень увлекало. С тех самых пор я решила стать художником, потому что художников у нас в семье не было и надо было восполнять этот пробел. И вообще рисовать очень интересно.
В детстве у меня было три заветных мечты. Первая – чтобы меня украли цыгане, вторая – проскакать по пустыне на арабском жеребце, третья, самая потаенная, чтобы меня печатали в журналах, книжках и разнообразных альманахах, и, конечно, чтобы у меня имелась визитная карточка литератора.
Первая моя мечта не сбылась, о чем сейчас я ни капельки не жалею.
Две остальные сбылись.
Эти события показали мне, что если ты действительно чего-то хочешь и стараешься, то обязательно добьешься. А если не добился, значит, ты не старался и не очень-то и хотел.
Так как моя колыбель находилась в непосредственной близости от батюшкиного инструмента, к музыке я приобщилась с самого первого дня.
Пока матушка репетировала и играла, мною занималась бабушка. Сама она уже не служила в театре, потому что была старенькая, она преподавала актерское мастерство в цирковом училище. Бабушка ходила туда три раза в неделю на репетиции, на это время меня передавали тетушке, которая, скрепя сердце, отрывалась от своей диссертации о проблемах постановки Станиславским комедии Мольера «Мнимый больной» и читала мне книжки.
Когда я немного подросла, научилась ходить и держать в руке карандаш, то начала потихоньку рисовать на всем, что под руку попадалось (обои, папины ноты, мамины роли, бабушкины записи и листы тетушкиной диссертации). Это занятие меня очень увлекало. С тех самых пор я решила стать художником, потому что художников у нас в семье не было и надо было восполнять этот пробел. И вообще рисовать очень интересно.
В детстве у меня было три заветных мечты. Первая – чтобы меня украли цыгане, вторая – проскакать по пустыне на арабском жеребце, третья, самая потаенная, чтобы меня печатали в журналах, книжках и разнообразных альманахах, и, конечно, чтобы у меня имелась визитная карточка литератора.
Первая моя мечта не сбылась, о чем сейчас я ни капельки не жалею.
Две остальные сбылись.
Эти события показали мне, что если ты действительно чего-то хочешь и стараешься, то обязательно добьешься. А если не добился, значит, ты не старался и не очень-то и хотел.
К счастью
Сегодня я видела гения! Батюшки, матушки! Шел прямо по улице и походка и рубашка на нем – все было гениально. Наконец-то я увидела гения! Теперь жизнь у меня изменится. Наверное, к лучшему у меня все изменится. Есть такая народная примета. Встретить гения, это даже лучше, чем горбуна, и даже лучше, чем в говно вляпаться. И в соннике я читала, что если вы во сне увидите гения, то это очень хорошо, это к очень, очень хорошему.
Ой, по телевизору… Сейчас, сейчас!.. Только бы успеть, я давно хотела песенку мамонтенка на мобильник заказать. Вот, уже везение начинается, прямо она уже теперь там, в сотовом будет играть. Он так быстро шел, нет, не мамонтенок, гений этот. Я даже хорошенько не успела его рассмотреть, вижу так – идет гений, а детали, кроме рубашки и походки ничего не успела. Пойду на кухню, чаю попью и маме про этот случай хороший расскажу.
На кухне мама моя сидит, хорошая такая мама, мягкая такая, в халате с иероглифами, в синем таком халате с иероглифами. Мы маме этот халат недавно на рынке в Лужниках купили. Мы долго так ходили и ничего подходящего не видели. Халаты были, но не те, дорогие и не те и всякие. А потом вдруг этот увидели, и там такие иероглифы на синем фоне. Я смотрю там иероглиф ДЭНЬ и это очень хорошо. Я один фильм смотрела и там про китайцев что-то было, нет фильм не про китайцев, там про других было и что-то было там про китайские иероглифы. И один мужик показал иероглиф и говорит: «Это иероглиф ДЭНЬ, и он означает радость и счастье». Я больше никаких иероглифов не знаю, а этот запомнила, потому, что он к счастью. На халате в Лужниках я его увидела и говорю маме: «Мамзя, давай тебе этот халат купим». И мы его купили, потому что, он и недорогой оказался.
Мама сидит за столом, и лампа горит, и на столе уже на тарелочке сыр лежит нарезанный и ветчина, и чай уже мама налила и лимон и все, как я люблю. А мама такая бело-розовая и глаза голубые и стрижка у нее такая хорошая получилась, и седина на голове у мамы белая, красивая такая, и мамзя улыбается, и хорошо так. Я бутерброд взяла, чай отпила и маме говорю:
– Мам, я сегодня на улице гения видела, это очень хорошо.
Мама спрашивает:
– А чем это хорошо?
Я говорю:
– Мам, это даже лучше, чем горбуна увидеть, это к счастью.
Мама говорит:
– Да, может быть, но я не уверена. Мне кажется это к перемене погоды.
Ой, в телевизоре реклама! Карты Таро можно заказать. Сейчас телефон запишу, давно хотела.
– Вот, мам, видишь, уже начинается! Нет, мам, к перемене погоды – это если увидишь покойник идет, а гений – это точно к счастью. Я думаю, что теперь все наладится. Больно уж примета хорошая.
Ой, по телевизору… Сейчас, сейчас!.. Только бы успеть, я давно хотела песенку мамонтенка на мобильник заказать. Вот, уже везение начинается, прямо она уже теперь там, в сотовом будет играть. Он так быстро шел, нет, не мамонтенок, гений этот. Я даже хорошенько не успела его рассмотреть, вижу так – идет гений, а детали, кроме рубашки и походки ничего не успела. Пойду на кухню, чаю попью и маме про этот случай хороший расскажу.
На кухне мама моя сидит, хорошая такая мама, мягкая такая, в халате с иероглифами, в синем таком халате с иероглифами. Мы маме этот халат недавно на рынке в Лужниках купили. Мы долго так ходили и ничего подходящего не видели. Халаты были, но не те, дорогие и не те и всякие. А потом вдруг этот увидели, и там такие иероглифы на синем фоне. Я смотрю там иероглиф ДЭНЬ и это очень хорошо. Я один фильм смотрела и там про китайцев что-то было, нет фильм не про китайцев, там про других было и что-то было там про китайские иероглифы. И один мужик показал иероглиф и говорит: «Это иероглиф ДЭНЬ, и он означает радость и счастье». Я больше никаких иероглифов не знаю, а этот запомнила, потому, что он к счастью. На халате в Лужниках я его увидела и говорю маме: «Мамзя, давай тебе этот халат купим». И мы его купили, потому что, он и недорогой оказался.
Мама сидит за столом, и лампа горит, и на столе уже на тарелочке сыр лежит нарезанный и ветчина, и чай уже мама налила и лимон и все, как я люблю. А мама такая бело-розовая и глаза голубые и стрижка у нее такая хорошая получилась, и седина на голове у мамы белая, красивая такая, и мамзя улыбается, и хорошо так. Я бутерброд взяла, чай отпила и маме говорю:
– Мам, я сегодня на улице гения видела, это очень хорошо.
Мама спрашивает:
– А чем это хорошо?
Я говорю:
– Мам, это даже лучше, чем горбуна увидеть, это к счастью.
Мама говорит:
– Да, может быть, но я не уверена. Мне кажется это к перемене погоды.
Ой, в телевизоре реклама! Карты Таро можно заказать. Сейчас телефон запишу, давно хотела.
– Вот, мам, видишь, уже начинается! Нет, мам, к перемене погоды – это если увидишь покойник идет, а гений – это точно к счастью. Я думаю, что теперь все наладится. Больно уж примета хорошая.
Надежда и любовь
Те, кто говорят, что не бывает любви с первого взгляда и сразу на всю жизнь, просто дураки. А можно сказать по-другому – им не повезло. Можно налить в чашку чая, закурить сигарету, скорчить умную мину и пафосно начать рассуждать: люди кидаются на все, что ни попади, а потом переживают, что ухватили не то. И какая к черту «вся жизнь» – на пять минут не хватает. Так, четыре минуты кажется что это, действительно, настоящая любовь с первого взгляда, а на пятой минуте казаться перестает.
Надежда и Любовь познакомились случайно. Это было на даче, в начале лета – зеленая трава, лютики, кашка. Ну, в общем, до ивана-чая, и, конечно, задолго до золотых шаров, астр и хризантем. Надежда была совсем юная, а Любовь постарше, даже сильно постарше.
До этой встречи у Надежды ничего не складывалось. Нельзя сказать, чтобы она была некрасива, во всяком случае, она была молода, незлобива, в меру умна, в меру общительна. Но никто никогда ей не интересовался. Однажды, правда, было, но этот случай, напротив усугубил. Это тоже произошло на даче. В то время Надежда даже еще гимназию не посещала.
Она играла на полянке, возле дома, и вдруг явился молодой человек, такой довольно симпатичный, высокий. И Надежде показалось, так что-то почудилось. А этот молодой человек, который представился Виктором, начал быстро ковать железо. Он такие слова с ходу кинул: вроде губы у Надежды, как цветки розы и еще что-то такое, в таком романтическом духе, и он сказал, что надо срочно поцеловаться.
В голове у Надежды промелькнула мысль, типа того «а почему бы и нет?»
В общем, Надежда молча подошла к Виктору и зажмурила глаза. Возникла такая пауза. Надежда стояла с закрытыми глазами в ожидании поцелуя. Но ничего не происходило, а когда она решила приоткрыть глаза, Виктора не было.
Надежда расстроилась, но не очень, так слегка. И она уже собралась уйти с этой полянки к себе на дачу, как вдруг явился романтический Виктор с двумя другими мальчиками. И Виктор начал жутко, омерзительно хохотать, изгибаясь всем телом, и через этот хохот он выкрикивал такие слова: «Посмотрите на эту уродину, вот губы-то раскатила, идиотка, страшилище! Ты тут всю жизнь что ли стоять будешь в ожидании поцелуев?»
Чего только в детстве ни бывает, а потом забывается и помнится только хорошее. Но это случай навсегда засел в голове у Надежды. И, в общем-то, Виктор ничего плохого ей не сделал, просто детская злая шутка, но что-то кубыц-тубыц в голове у Надежды тюкнуло и… такая обида – словами не выговоришь. И потом, в течение многих лет, бывая на даче, она боялась, как огня, что они снова встретятся.
Никогда больше она не ходила на ту злополучную полянку, а за калитку выходила с опаской – а вдруг?
К счастью больше никогда ничего подобного не происходило.
Надежда закончила гимназию. Она была очень тихая, как рыба. И в гимназии прозвище у нее была «Тихонадьша»
Гимназические годы протекали ровненько. Огорчения по мелочам – ну клякса в тетради, иногда тройка по географии, ошибка в немецком диктанте. Самое страшное – потеря учебника по французскому (кстати, после всех переживаний он нашелся). Вот, собственно говоря, и все.
Чудо случилось в лето после окончания гимназии. На даче Надежда встретила Любовь. Говоря поэтическим языком – любовь подкралась к ней на цыпочках. Любовь случайно забрела к Надежде на участок. Так все началось.
Они посмотрели друг на друга, их взгляды встретились, и что-то такое произошло. Глаза к глазам. Сердце к сердцу. Родители Надежды были поначалу категорически против.
– Это блажь, это ненадолго, зачем это тебе?
Но тут Надежда проявила не характерную для нее твердость. Сказав: «Или-или». Имея в виду, что если Любовь не останется в доме, тогда они уйдут вместе. Родители просто закрыли на это глаза. В конце концов, единственная дочь, что можно поделать?
Больше Надежда и Любовь никогда не расставались. В их чувстве не было вычурности, надуманности, неискренности, с годами оно только усиливалось. Настоящее глубокое чувство.
А время текло, текло, текло. И случилось все: и холод и голод, и смерть родителей, и пожар на даче, и преподавание музыки, и превращение квартиры из просторной отдельной в коммунальную, и маленькая комнатка с книжным шкафчиком, кроватью и столом, и шитье шляпок из фетра на заказ, и война, бомбежки (несколько раз они спускались на ночь в метро), и расселение коммунальной квартиры, и отдельная клетушка в Митино, правда, с личной ванной и крошечной кухней, и скудная пенсия (слава богу, много ли нам старухам надо?).
А дальше – болезнь и страх. (Доктор сказал – в лучшем случае год, ну два, что вы хотите в вашем-то возрасте?)
– Меня заберут в больницу, или умру. А Любовь? Как она без меня?
И в этих тягостных рассуждениях пришло решение.
Надежда позвонила в зоопарк. Ей сказали – привозите.
Накануне вечером у Надежды болело сердце, они даже толком ни о чем не поговорили. Надежда просто сказала: «Завтра с утра поедем, там тебе будет хорошо».
Поездка из Митина на «Баррикадную» была тяжкой.
Долго ждали автобуса, еле втиснулись. Шел снег, серое небо, слякоть, мутные стекла, сырость в глазах, толчея в метро, какая-то беспросветность, осторожно двери закрываются, не забывайте свои вещи.
– Сколько ей лет? – Вопрос сотрудника террариума смутил и даже, можно сказать, испугал Надежду.
– Она крепкая, ничем не болеет, – лепетала Надежда.
– Это я болею.
– Оставляйте. – Молодой человек достал Любовь из шляпной картонки. – Не волнуйтесь, мы о ней позаботимся. Питание, рацион, витаминные укольчики, кожа суховата.
– Да, да, – шелестела Надежда. – Спасибо, мне так будет спокойней, а как-то можно с этой сухостью бороться? Она вроде бы всегда такая была.
Сотрудник кивал – будем лечить.
– Это не болезненно? – не унималась Надежда.
– Тонкий шприц, черепахи хорошо переносят.
– Она терпеливая и вообще очень. – Надежда погладила Любовь по панцирю и, чтобы не разрыдаться быстро выскочила из террариума.
Обратной дороги она практически не помнила. В каком-то забытьи притащившись домой, Надежда рухнула на диван. Вечер прошел кое-как. Есть Надежде не хотелось. Она выпила жидкого чая, накапала валокордину и легла. Сон не шел. В темноте ей казалось, что Любовь шуршит где-то в углу комнаты. Звук был такой отчетливый, что Надежда несколько раз вставала и включала свет. Шуршание прекращалось.
Настало серое утро. Абсолютно разбитая Надежда опять налила в кружку вчерашнего чаю, открыла холодильник, достала глазированный сырок. На верхней полке лежал открытый пакет зеленой фасоли «HORTEX» – любимая Любина еда.
– Туда и сразу обратно, просто взгляну, как она там устроилась. – От этой мысли на сердце у Надежды потеплело, она успокоилась и отправилась на «Баррикадную».
Легкими тихими шагами Надежда шла по террариуму.
Она сразу увидела в вольере вяло бродящую и не обращающую никакого внимания на других черепах, Любовь. Надежда наклонилась и поскребла по стеклу пальцем. Любовь повернула мордочку и, практически, вприпрыжку рванула к стеклу. Они никак не могли насмотреться друг на друга через это проклятое стекло.
«Нет, это просто невыносимо, – думала Надежда, вытирая перчаткой слезы. – Соседки какие-то несимпатичные, время сколько, а обед им не приносят».
Поздно вечером в Митино уютно тикали часы, на плите свистел чайник, мягкий свет лучился из абажура, на тарелочке аккуратно нарезанные лежали бутерброды с сыром, в углу у стула на вышитой салфетке, как всегда стояла полная миска зеленой фасоли.
– Уколы эти от сухости кожи мы обязательно будем делать, а там и весна, одуванчики пойдут, подорожник, их с постным маслом можно, – говорила Надежда, гладя по крошечной сморщенной головке свою Любовь.
Надежда и Любовь познакомились случайно. Это было на даче, в начале лета – зеленая трава, лютики, кашка. Ну, в общем, до ивана-чая, и, конечно, задолго до золотых шаров, астр и хризантем. Надежда была совсем юная, а Любовь постарше, даже сильно постарше.
До этой встречи у Надежды ничего не складывалось. Нельзя сказать, чтобы она была некрасива, во всяком случае, она была молода, незлобива, в меру умна, в меру общительна. Но никто никогда ей не интересовался. Однажды, правда, было, но этот случай, напротив усугубил. Это тоже произошло на даче. В то время Надежда даже еще гимназию не посещала.
Она играла на полянке, возле дома, и вдруг явился молодой человек, такой довольно симпатичный, высокий. И Надежде показалось, так что-то почудилось. А этот молодой человек, который представился Виктором, начал быстро ковать железо. Он такие слова с ходу кинул: вроде губы у Надежды, как цветки розы и еще что-то такое, в таком романтическом духе, и он сказал, что надо срочно поцеловаться.
В голове у Надежды промелькнула мысль, типа того «а почему бы и нет?»
В общем, Надежда молча подошла к Виктору и зажмурила глаза. Возникла такая пауза. Надежда стояла с закрытыми глазами в ожидании поцелуя. Но ничего не происходило, а когда она решила приоткрыть глаза, Виктора не было.
Надежда расстроилась, но не очень, так слегка. И она уже собралась уйти с этой полянки к себе на дачу, как вдруг явился романтический Виктор с двумя другими мальчиками. И Виктор начал жутко, омерзительно хохотать, изгибаясь всем телом, и через этот хохот он выкрикивал такие слова: «Посмотрите на эту уродину, вот губы-то раскатила, идиотка, страшилище! Ты тут всю жизнь что ли стоять будешь в ожидании поцелуев?»
Чего только в детстве ни бывает, а потом забывается и помнится только хорошее. Но это случай навсегда засел в голове у Надежды. И, в общем-то, Виктор ничего плохого ей не сделал, просто детская злая шутка, но что-то кубыц-тубыц в голове у Надежды тюкнуло и… такая обида – словами не выговоришь. И потом, в течение многих лет, бывая на даче, она боялась, как огня, что они снова встретятся.
Никогда больше она не ходила на ту злополучную полянку, а за калитку выходила с опаской – а вдруг?
К счастью больше никогда ничего подобного не происходило.
Надежда закончила гимназию. Она была очень тихая, как рыба. И в гимназии прозвище у нее была «Тихонадьша»
Гимназические годы протекали ровненько. Огорчения по мелочам – ну клякса в тетради, иногда тройка по географии, ошибка в немецком диктанте. Самое страшное – потеря учебника по французскому (кстати, после всех переживаний он нашелся). Вот, собственно говоря, и все.
Чудо случилось в лето после окончания гимназии. На даче Надежда встретила Любовь. Говоря поэтическим языком – любовь подкралась к ней на цыпочках. Любовь случайно забрела к Надежде на участок. Так все началось.
Они посмотрели друг на друга, их взгляды встретились, и что-то такое произошло. Глаза к глазам. Сердце к сердцу. Родители Надежды были поначалу категорически против.
– Это блажь, это ненадолго, зачем это тебе?
Но тут Надежда проявила не характерную для нее твердость. Сказав: «Или-или». Имея в виду, что если Любовь не останется в доме, тогда они уйдут вместе. Родители просто закрыли на это глаза. В конце концов, единственная дочь, что можно поделать?
Больше Надежда и Любовь никогда не расставались. В их чувстве не было вычурности, надуманности, неискренности, с годами оно только усиливалось. Настоящее глубокое чувство.
А время текло, текло, текло. И случилось все: и холод и голод, и смерть родителей, и пожар на даче, и преподавание музыки, и превращение квартиры из просторной отдельной в коммунальную, и маленькая комнатка с книжным шкафчиком, кроватью и столом, и шитье шляпок из фетра на заказ, и война, бомбежки (несколько раз они спускались на ночь в метро), и расселение коммунальной квартиры, и отдельная клетушка в Митино, правда, с личной ванной и крошечной кухней, и скудная пенсия (слава богу, много ли нам старухам надо?).
А дальше – болезнь и страх. (Доктор сказал – в лучшем случае год, ну два, что вы хотите в вашем-то возрасте?)
– Меня заберут в больницу, или умру. А Любовь? Как она без меня?
И в этих тягостных рассуждениях пришло решение.
Надежда позвонила в зоопарк. Ей сказали – привозите.
Накануне вечером у Надежды болело сердце, они даже толком ни о чем не поговорили. Надежда просто сказала: «Завтра с утра поедем, там тебе будет хорошо».
Поездка из Митина на «Баррикадную» была тяжкой.
Долго ждали автобуса, еле втиснулись. Шел снег, серое небо, слякоть, мутные стекла, сырость в глазах, толчея в метро, какая-то беспросветность, осторожно двери закрываются, не забывайте свои вещи.
– Сколько ей лет? – Вопрос сотрудника террариума смутил и даже, можно сказать, испугал Надежду.
– Она крепкая, ничем не болеет, – лепетала Надежда.
– Это я болею.
– Оставляйте. – Молодой человек достал Любовь из шляпной картонки. – Не волнуйтесь, мы о ней позаботимся. Питание, рацион, витаминные укольчики, кожа суховата.
– Да, да, – шелестела Надежда. – Спасибо, мне так будет спокойней, а как-то можно с этой сухостью бороться? Она вроде бы всегда такая была.
Сотрудник кивал – будем лечить.
– Это не болезненно? – не унималась Надежда.
– Тонкий шприц, черепахи хорошо переносят.
– Она терпеливая и вообще очень. – Надежда погладила Любовь по панцирю и, чтобы не разрыдаться быстро выскочила из террариума.
Обратной дороги она практически не помнила. В каком-то забытьи притащившись домой, Надежда рухнула на диван. Вечер прошел кое-как. Есть Надежде не хотелось. Она выпила жидкого чая, накапала валокордину и легла. Сон не шел. В темноте ей казалось, что Любовь шуршит где-то в углу комнаты. Звук был такой отчетливый, что Надежда несколько раз вставала и включала свет. Шуршание прекращалось.
Настало серое утро. Абсолютно разбитая Надежда опять налила в кружку вчерашнего чаю, открыла холодильник, достала глазированный сырок. На верхней полке лежал открытый пакет зеленой фасоли «HORTEX» – любимая Любина еда.
– Туда и сразу обратно, просто взгляну, как она там устроилась. – От этой мысли на сердце у Надежды потеплело, она успокоилась и отправилась на «Баррикадную».
Легкими тихими шагами Надежда шла по террариуму.
Она сразу увидела в вольере вяло бродящую и не обращающую никакого внимания на других черепах, Любовь. Надежда наклонилась и поскребла по стеклу пальцем. Любовь повернула мордочку и, практически, вприпрыжку рванула к стеклу. Они никак не могли насмотреться друг на друга через это проклятое стекло.
«Нет, это просто невыносимо, – думала Надежда, вытирая перчаткой слезы. – Соседки какие-то несимпатичные, время сколько, а обед им не приносят».
Поздно вечером в Митино уютно тикали часы, на плите свистел чайник, мягкий свет лучился из абажура, на тарелочке аккуратно нарезанные лежали бутерброды с сыром, в углу у стула на вышитой салфетке, как всегда стояла полная миска зеленой фасоли.
– Уколы эти от сухости кожи мы обязательно будем делать, а там и весна, одуванчики пойдут, подорожник, их с постным маслом можно, – говорила Надежда, гладя по крошечной сморщенной головке свою Любовь.
Тьма египетская
И хотя в телевизоре без конца крутят рекламу про путешествия, все равно как-то. И не то, что бы, но. И потом, денег. Ну, даже не в этом дело. Страшно. Страшно мечту испортить. Опасно все, что тебе грезилось-перегрезилось увидеть воочию и разочароваться вусмерть. Страшно грезы потерять. Так посмотреть и сказать: «Ах, это оказывается вот как, боже мой, лучше бы всю жизнь спать и видеть сны». Ох уж эта настоящая реальность.
Страшно еще потому, что, увидев, уже больше никогда, никогда, а только так как там. А там, может, вообще ничего. Там, может, дырка от бублика. А ты всю жизнь думал, а теперь и думать нельзя. Потому, что все ластиком стерто, и те контуры, которые были созданы такими нечеловеческими усилиями, в буквальном, так сказать, смысле этого слова, усилиями грез и мечт всяческих, так вот все эти усилия будут псу под хвост. Наложится реальность, а усилия превратятся в пустоту, в вечное «Му». А ты-то совсем не подготовлен еще к этому «Му».
К этому готовиться всю жизнь надо. И не факт, что получится. Монахи и даосы, маги и чародеи рождаются обычными людьми и потом потихонечку так, по чайной ложечке три раза в день, доходят до этого и то не все, а те, которые упертые методисты и жаждут до жути.
Когда Зойка мне позвонила и сказала, что в Египет собирается, я просто обомлела. Я на стул плюхнулась и сразу сказать ничего не могла. Слов не было. Потом, правда, немного в себя пришла. Пока приходила в себя, пропустила кое-что из ее рассказа. Кто бы мог подумать?
Я первым делом спросила Зойку:
– А ты не боишься?
А она, так обыденно, как само собой разумеющееся:
– А чего там?
Я так подумала, про это «Му», про ластик, про магов, про то, что потом уж навряд ли и говорю:
– А мало ли что?
Зойка, видимо, уже была готова, подготовилась во всеоружии к разговору со мной, отвечает:
– Да брось ты париться! Все ездят!
– Все не все, я вот не езжу.
Тут Зойка взяла и говорит:
– Ну и плохо, нельзя на воду дуть. Нельзя вести страусиную политику! Нельзя так всего бояться! Нельзя себя гробить и засиживаться! Надо уметь отдыхать и расслабляться. По-хорошему расслабиться и отдохнуть можно только в Египте.
Я от таких ее слов просто обалдела. Думаю: «Ничего себе!» Думаю: «Вот еще новости!» Думаю: «И откуда это у нее?»
Она в это время, пока я все это думаю, говорит:
– Чего молчишь-то?
Я говорю:
– Я не молчу, я перевариваю! – И спрашиваю ее: – Что же ты одна едешь или с Борькой?
И тут мне как снег на голову выплескиваются ее слова. Она ничтоже сумняшеся говорит:
– Я с Маринкой еду.
Я просто столбенею от таких ее слов. Я даже про концепцию забываю. Может, и хрен с ним, с «Му» этим, мало ли? Может, это вообще все пурга? Может, ничего не сотрется? Може, это все рефлексии?
Почему с Маринкой-то? Обидно, просто до ужаса, и я так думаю: «Сейчас швырну трубку и все. И пусть едет, куда хочет со своей Маринкой. Подруга лучшая называется». И опять так про себя, конечно, начинаю все прокручивать, пока она якобы оправдывается, а на самом деле, она и не оправдывается даже, а щебечет, как ни в чем, ни бывало. Я даже слушать перестала. Я вот, что себе думаю: «Интересно, когда у них с Борькой возникают проблемы, вернее, не у них с Борькой, а у нее конкретно по поводу Борьки проблемы возникают, она не Маринке звонит, она мне наяривает и по три часа все это мне проговаривает. И раскидываем мы с ней, как и что, и не по одному варианту, а еще страховочные отступные пути разбираем, чтобы ей не так обидно было. А тут – по-хорошему расслабиться можно только в Египте. И она, ну надо же, с Маринкой!»
Я тогда решила ей объяснить проблемку с «Му». Объяснить ей это просто необходимо. Во-первых, это – правда чистая, а во-вторых, это так и есть на самом деле.
Я сразу вопросик задала такой, вроде бы нейтральный, но с подвохом. Я так спокойным непринужденным тоном:
– А как же Борька? Ты что же, его здесь одного оставишь?
Борька это ее отношение к всемирной проблеме «Му». Вернее, без Борьки у нее «Му».
Задала этот коварный вопросик и самой стыдно стало.
«Вот, – думаю, – зачем я это спросила? Нехорошо это. И, даже если мне самой обидно от этой ситуации, но все-таки она моя лучшая подруга». На самом деле мне хотелось ей сказать:
– Погоди, ласточка, не лети в Египет. Останься. Конечно, тебе хочется очутиться в долине, где дремлют тапусы, где жарким песком занесены пурпурно алеющие цветы подакса, там, где с коралловым ожерельем преподносит обжигающий поцелуй ветер Трет, а Сумбрис умастил очередную мумию благовонными маслами, обложил ее блестящими жуками симорадами, натянул на нее золотые шлепанцы и обмотал вытканной полотняной материей руки и шею. Сумбрис никогда не забывает положить на усопшее лицо маску из дерева турабу с подведенными глазами, с нефритовой радужной оболочкой и агатовым зрачком. Там в мускусном дыму улыбающийся Крастикс мраморным глазом смотрит на крошечного воробья и от раскаленного песка пустыни кружится голова. Там по Нилу плывут Нафрик с Нефретихой в неудобных позах, потому, что лицо надо держать в профиль, тело анфас, а ноги, опять же в профиль. Что поделаешь, таковы порядки. И все слуги вынуждены находиться в таком же виде, с опахалами из дфар и циперуса, хотя это, кажется, тоже самое. Там плоские квадратные пруды с плоскими деревьями, потому, что на самом деле, все так и есть. Нет никакой перспективы и точек схода. Есть только одна точка выхода и на нее направлен пик усыпальницы – кубрацефон. Конечно, время боится усыпальниц, они такие страшные, такие большие, морщинистые, такие старые-престарые. Погоди, ласточка, не лети в Египет, возьми вот эти сапфиры по пятьсот каратов, из них сделаны мои глаза, и отнеси тому, кто нуждается, я сегодня хочу быть щедрой-прещедрой. Сколько есть на земле бедных, обездоленных. Возьми мои руки из чистого золота и отнеси нуждающимся. Сколько есть на земле людей, которые никогда нигде не были и не будут, сколько их сидит в вечном «Му». Погоди, ласточка, если ты улетишь в Египет, то я останусь тут одна, и мне будет очень одиноко, хотя, сколько есть на свете одиноких людей, сколько трагедий и драм.
А потом мне захотелось крикнуть, что есть силы:
– Почему с Маринкой?! Я тоже хочу в Египет!
Я хотела крикнуть: «Не улетай, ласточка!», заранее зная ответ: «Улетаю, и точка!»
Но я всего этого не сказала. Я спросила:
– Как же Борька?
А Зойка совсем даже и не обиделась. Я поняла, что по поводу Борьки она была на взводе, и случилось это, видимо, вчера, потому, что вчера мы с ней как раз не успели поговорить, а позавчера все вроде бы нормально было.
Вроде бы все было даже неплохо.
Зойка просто залаяла как-то по-лягушачьи.
Она так зарычала:
– БОООООРРРРЬКА пусть как хочет, я тоже ему не тряпка половая, между прочим, и по-хорошему выносить это не могу, потому, что это просто все уже ни в какие ворота не лезет! Я тоже, между прочим, человек, я тоже все это по-хорошему воспринимать устала!
Зойка выплеснула это и хлюпнула.
Тут мне совсем стыдно стало, что я как-то погорячилась. Я очень мягко начала задавать наводящие вопросы. Вроде таких: «А что?», «Когда?», «Что случилось?»
– Да все, как всегда, – начала Зойка уже более спокойным тоном. – Приехала к нему. Он сам звонил, приезжай, все такое. Ну, я поехала, а он, сидит у себя в квартире и вроде опять ему мать из деревни заговоренное сало прислала. Потому что он сидит у компьютера и играет, и на меня ноль внимания, видимо, опять этого чертова сала наелся. Это сто пудов. Я и так и сяк и на стол накрыла, а он не идет, потом пришел, наспех поел, сразу видно не голодный, и опять к компьютеру. А потом секс был никакой, это так всегда после этих мамкиных уловок, я уже это все проходила. Мне гадалка моя Надька на таро кинула. И точно – мать его заколдованным салом кормит. Это уже я сегодня бегала, а тогда я его ночью растолкала и говорю: «Давай по-хорошему поговорим. Вот ты так себя ведешь и не приласкаешь меня; и в компьютере; и сковородку я, по-твоему, плохо помыла; и коврик в ванной примяла. Вот ты скажи мне по-хорошему, ты много сала съел?» А он повернулся на другой бок и захрапел. Я тогда встала, вещи свои начала собирать, все-все решила забрать: и фен, и тапочки, и щетку зубную, и халатик с розочками. Он хоть и старый, но все равно, почему я должна оставлять ему свои вещи? По-хорошему, это даже стремно. Мать иногда приезжает из деревни. Сама понимаешь. Такси заказала, денег жалко, да и плевать. Он меня даже не проводил. Он с этого сала спит, как слон, я все это проходила. На работу приехала никакая. Написала этому придурку эсэмэску: «Долго это будет продолжаться? Не звони мне больше по-хорошему. Скажи честно, много сала съел?»
Страшно еще потому, что, увидев, уже больше никогда, никогда, а только так как там. А там, может, вообще ничего. Там, может, дырка от бублика. А ты всю жизнь думал, а теперь и думать нельзя. Потому, что все ластиком стерто, и те контуры, которые были созданы такими нечеловеческими усилиями, в буквальном, так сказать, смысле этого слова, усилиями грез и мечт всяческих, так вот все эти усилия будут псу под хвост. Наложится реальность, а усилия превратятся в пустоту, в вечное «Му». А ты-то совсем не подготовлен еще к этому «Му».
К этому готовиться всю жизнь надо. И не факт, что получится. Монахи и даосы, маги и чародеи рождаются обычными людьми и потом потихонечку так, по чайной ложечке три раза в день, доходят до этого и то не все, а те, которые упертые методисты и жаждут до жути.
Когда Зойка мне позвонила и сказала, что в Египет собирается, я просто обомлела. Я на стул плюхнулась и сразу сказать ничего не могла. Слов не было. Потом, правда, немного в себя пришла. Пока приходила в себя, пропустила кое-что из ее рассказа. Кто бы мог подумать?
Я первым делом спросила Зойку:
– А ты не боишься?
А она, так обыденно, как само собой разумеющееся:
– А чего там?
Я так подумала, про это «Му», про ластик, про магов, про то, что потом уж навряд ли и говорю:
– А мало ли что?
Зойка, видимо, уже была готова, подготовилась во всеоружии к разговору со мной, отвечает:
– Да брось ты париться! Все ездят!
– Все не все, я вот не езжу.
Тут Зойка взяла и говорит:
– Ну и плохо, нельзя на воду дуть. Нельзя вести страусиную политику! Нельзя так всего бояться! Нельзя себя гробить и засиживаться! Надо уметь отдыхать и расслабляться. По-хорошему расслабиться и отдохнуть можно только в Египте.
Я от таких ее слов просто обалдела. Думаю: «Ничего себе!» Думаю: «Вот еще новости!» Думаю: «И откуда это у нее?»
Она в это время, пока я все это думаю, говорит:
– Чего молчишь-то?
Я говорю:
– Я не молчу, я перевариваю! – И спрашиваю ее: – Что же ты одна едешь или с Борькой?
И тут мне как снег на голову выплескиваются ее слова. Она ничтоже сумняшеся говорит:
– Я с Маринкой еду.
Я просто столбенею от таких ее слов. Я даже про концепцию забываю. Может, и хрен с ним, с «Му» этим, мало ли? Может, это вообще все пурга? Может, ничего не сотрется? Може, это все рефлексии?
Почему с Маринкой-то? Обидно, просто до ужаса, и я так думаю: «Сейчас швырну трубку и все. И пусть едет, куда хочет со своей Маринкой. Подруга лучшая называется». И опять так про себя, конечно, начинаю все прокручивать, пока она якобы оправдывается, а на самом деле, она и не оправдывается даже, а щебечет, как ни в чем, ни бывало. Я даже слушать перестала. Я вот, что себе думаю: «Интересно, когда у них с Борькой возникают проблемы, вернее, не у них с Борькой, а у нее конкретно по поводу Борьки проблемы возникают, она не Маринке звонит, она мне наяривает и по три часа все это мне проговаривает. И раскидываем мы с ней, как и что, и не по одному варианту, а еще страховочные отступные пути разбираем, чтобы ей не так обидно было. А тут – по-хорошему расслабиться можно только в Египте. И она, ну надо же, с Маринкой!»
Я тогда решила ей объяснить проблемку с «Му». Объяснить ей это просто необходимо. Во-первых, это – правда чистая, а во-вторых, это так и есть на самом деле.
Я сразу вопросик задала такой, вроде бы нейтральный, но с подвохом. Я так спокойным непринужденным тоном:
– А как же Борька? Ты что же, его здесь одного оставишь?
Борька это ее отношение к всемирной проблеме «Му». Вернее, без Борьки у нее «Му».
Задала этот коварный вопросик и самой стыдно стало.
«Вот, – думаю, – зачем я это спросила? Нехорошо это. И, даже если мне самой обидно от этой ситуации, но все-таки она моя лучшая подруга». На самом деле мне хотелось ей сказать:
– Погоди, ласточка, не лети в Египет. Останься. Конечно, тебе хочется очутиться в долине, где дремлют тапусы, где жарким песком занесены пурпурно алеющие цветы подакса, там, где с коралловым ожерельем преподносит обжигающий поцелуй ветер Трет, а Сумбрис умастил очередную мумию благовонными маслами, обложил ее блестящими жуками симорадами, натянул на нее золотые шлепанцы и обмотал вытканной полотняной материей руки и шею. Сумбрис никогда не забывает положить на усопшее лицо маску из дерева турабу с подведенными глазами, с нефритовой радужной оболочкой и агатовым зрачком. Там в мускусном дыму улыбающийся Крастикс мраморным глазом смотрит на крошечного воробья и от раскаленного песка пустыни кружится голова. Там по Нилу плывут Нафрик с Нефретихой в неудобных позах, потому, что лицо надо держать в профиль, тело анфас, а ноги, опять же в профиль. Что поделаешь, таковы порядки. И все слуги вынуждены находиться в таком же виде, с опахалами из дфар и циперуса, хотя это, кажется, тоже самое. Там плоские квадратные пруды с плоскими деревьями, потому, что на самом деле, все так и есть. Нет никакой перспективы и точек схода. Есть только одна точка выхода и на нее направлен пик усыпальницы – кубрацефон. Конечно, время боится усыпальниц, они такие страшные, такие большие, морщинистые, такие старые-престарые. Погоди, ласточка, не лети в Египет, возьми вот эти сапфиры по пятьсот каратов, из них сделаны мои глаза, и отнеси тому, кто нуждается, я сегодня хочу быть щедрой-прещедрой. Сколько есть на земле бедных, обездоленных. Возьми мои руки из чистого золота и отнеси нуждающимся. Сколько есть на земле людей, которые никогда нигде не были и не будут, сколько их сидит в вечном «Му». Погоди, ласточка, если ты улетишь в Египет, то я останусь тут одна, и мне будет очень одиноко, хотя, сколько есть на свете одиноких людей, сколько трагедий и драм.
А потом мне захотелось крикнуть, что есть силы:
– Почему с Маринкой?! Я тоже хочу в Египет!
Я хотела крикнуть: «Не улетай, ласточка!», заранее зная ответ: «Улетаю, и точка!»
Но я всего этого не сказала. Я спросила:
– Как же Борька?
А Зойка совсем даже и не обиделась. Я поняла, что по поводу Борьки она была на взводе, и случилось это, видимо, вчера, потому, что вчера мы с ней как раз не успели поговорить, а позавчера все вроде бы нормально было.
Вроде бы все было даже неплохо.
Зойка просто залаяла как-то по-лягушачьи.
Она так зарычала:
– БОООООРРРРЬКА пусть как хочет, я тоже ему не тряпка половая, между прочим, и по-хорошему выносить это не могу, потому, что это просто все уже ни в какие ворота не лезет! Я тоже, между прочим, человек, я тоже все это по-хорошему воспринимать устала!
Зойка выплеснула это и хлюпнула.
Тут мне совсем стыдно стало, что я как-то погорячилась. Я очень мягко начала задавать наводящие вопросы. Вроде таких: «А что?», «Когда?», «Что случилось?»
– Да все, как всегда, – начала Зойка уже более спокойным тоном. – Приехала к нему. Он сам звонил, приезжай, все такое. Ну, я поехала, а он, сидит у себя в квартире и вроде опять ему мать из деревни заговоренное сало прислала. Потому что он сидит у компьютера и играет, и на меня ноль внимания, видимо, опять этого чертова сала наелся. Это сто пудов. Я и так и сяк и на стол накрыла, а он не идет, потом пришел, наспех поел, сразу видно не голодный, и опять к компьютеру. А потом секс был никакой, это так всегда после этих мамкиных уловок, я уже это все проходила. Мне гадалка моя Надька на таро кинула. И точно – мать его заколдованным салом кормит. Это уже я сегодня бегала, а тогда я его ночью растолкала и говорю: «Давай по-хорошему поговорим. Вот ты так себя ведешь и не приласкаешь меня; и в компьютере; и сковородку я, по-твоему, плохо помыла; и коврик в ванной примяла. Вот ты скажи мне по-хорошему, ты много сала съел?» А он повернулся на другой бок и захрапел. Я тогда встала, вещи свои начала собирать, все-все решила забрать: и фен, и тапочки, и щетку зубную, и халатик с розочками. Он хоть и старый, но все равно, почему я должна оставлять ему свои вещи? По-хорошему, это даже стремно. Мать иногда приезжает из деревни. Сама понимаешь. Такси заказала, денег жалко, да и плевать. Он меня даже не проводил. Он с этого сала спит, как слон, я все это проходила. На работу приехала никакая. Написала этому придурку эсэмэску: «Долго это будет продолжаться? Не звони мне больше по-хорошему. Скажи честно, много сала съел?»
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента