Неонилла Самухина
ЗДРАВСТВУЙ, МАШЕНЬКА!
Рассказ
Здравствуй, Машенька! Ты прости меня, что не писала так долго – закрутилась, завертелась, как веретено, а толку – чуть, и время ушло…
Ты помнишь пустыню Сахару, какую во мне оставил мой бывший муж после развода? Ты знаешь, не хотела тебе писать об этом раньше, но видно придется признаться: твоя подруга все возненавидела и иссохшейся, древней старухой бредет по жизни. Вот такой «поэтический» образ… Ты спрашиваешь о поклонниках, признаюсь – не обездолена я в этом вопросе, но стала замечать, что поклонники мои в последнее время все больше увлекаются самим процессом поклонения, а я в этом процессе как будто уже и не участвую. Смотрю со стороны на их руки, так трепетно прикасающиеся к моим пальцам, и ничегошеньки, кроме их географического расположения, не ощущаю! Осознала я это недавно и ужаснулась – неужели старею?!
А тут пришла осень, странная такая, теплая, можно сказать, весенняя. И что-то во мне сдвинулось. Будь я деревом, наверное, вся бы покрылась почками-цветами и заблагоухала. Жар какой-то заполыхал в груди, истома, темные желания с дразнящими дикими видениями. Сны стали сниться. Помнишь этот анекдот, когда доктор спрашивает пациента: «Вас мучают эротические сны?», а тот ему в ответ лукаво: «Ну почему же, доктор, мучают?» Ну, так вот, они, сны то есть, меня не то чтобы мучают, но одолевать начинают. Причем снятся не люди, а ощущения и музыка. Проснусь и думаю – сбрендила, а потом, в конце концов, решила, что все это неспроста и стала ждать чего-то неземного. И вот это «неземное» пришло, точнее – подземное.
Иду как-то по Питеру и вдруг вижу мужчин, оказывается, они тоже живут в нашем городе! Ты знаешь, меня это вдруг так поразило! И вот такая пораженная захожу я в метро, вношусь на чужих бедрах и плечах в, как всегда, битком забитый вагон и припарковываюсь в полувисящем положении на чьей-то мужской груди. Поднимаю глаза, Машенька, и обомлеваю, потому что то, что я вижу в десяти сантиметрах от своего лица, в метро возить нельзя, это нужно держать в картинной галерее какого-нибудь знаменитого музея. Потому что у него, Машенька, есть губы… Нет, у него еще есть глаза, ах, какие это глаза, Машенька! Их взгляд словно толкнул меня в грудь. И от этого толчка что-то внутри стронулось и скатилось в самый низ живота, где вдруг замерцали-закололи звездочки-иголочки. А в голове будто взрыв полыхнул, заливая уже знакомым жаром лицо и шею. Как-то отстраненно, но мгновенно я осознала значение слов: «перехватило дыхание». Помнишь, как мы с тобой в десятом классе ходили с нашими мальчишками в кино, и Колька Иванов вроде как случайно и незаметно клал свою руку на мою? Я-то помню, как сердце у меня тогда буквально выпрыгивало из груди и таяло где-то в вышине, а его горячие капли падали сверху и обжигали мне грудь и живот, которые скручивало спазмами такого наслаждения, какого мне не доводилось испытать, даже став женщиной. Кому сказать – не поверят, но самым счастливым местом в моей жизни до недавнего времени было старое изодранное кресло в кинотеатре маленького таежного поселка.
Так вот, чувствую, что сердечко мое, совсем как тогда, через солнечное сплетение упорхнуло к потолку вагона и начинает там плавиться. И тут моя дурацкая модная челка, как назло, падает на правый глаз. Стою, как идиотка: руки к телу прижаты, поправить нечем, смотрю на него беспомощно левым глазом и не знаю, что делать. И тогда он наклоняется и своей щекой отводит мою челку в сторону… Ой, Машенька… Ты же знаешь, как я жутко восприимчива к запахам, от него же повеяло такой сногсшибательной смесью одеколона и свежего здорового теплого дыхания, что я тут же умерла, хотя и продолжала стоять, с ужасом ощущая, как предательски наливаются мои губы. Мужчины, если они в широкой одежде, еще как-то могут закамуфлировать проявление своих чувств, а вот припухающие, рдеющие губы не скроешь, они всегда выдают мою «готовность». Опустила я лицо, а стоим-то мы тесно прижатые друг к другу, и рассматриваю прямо перед собой гладкий ворс его шерстяной куртки. А тут вагон качнуло. Я носом уткнулась своему попутчику в грудь, откинулась, попыталась отодвинуться, да не тут то было! Вагон к тому же замотало из стороны в сторону, я затравленно взглянула на него и улеглась щекой ему на грудь. И вдруг сверху донесся шепот:
– Не смущайтесь… Я вас удержу!
Кто бы сомневался, только не я! Казалось, что ничто не сможет оторвать меня от него, и будь моя воля – ехала бы так вечно… Прижимаясь к нему, я ощущала, как он дышит, и изнывала от желания прижаться к нему еще сильнее, чтобы почувствовать, как его грудь вздрогнет и заволнуется от участившегося дыхания. Но такой смелости я не набралась, да и Бог его знает, как бы он на это среагировал, мужчины бывают разные, хотя мне кажется, всем мужчинам должно быть приятно, что они волнуют женщину. Но есть и такие, которые делают возмущенное лицо, начинают говорить о какой-то черте, которую не стоит переступать и так далее, по-моему, они просто ханжи. Так или иначе, но разрушать момента мне не хотелось.
А самые сладкие моменты, согласись, Машенька, это моменты ожидания и начала. Когда егоеще не знаешь, то можешь только представлять, как он среагирует на тебя. Тут уж фантазия расстарается… А потом, правда, ходишь с такой дикой болью в животе от неудовлетворенности этих фантазий, которые, впрочем, как правило, ни один мужчина и не может удовлетворить по причине своего эгоизма. Кое-кто, правда, не советовал мне обобщать в этом вопросе, но сам при этом не попытался доказать обратного на деле.
Ну да ладно. А кончилось все, Машенька, довольно быстро. Поезд подъехал к центральной станции, все стали выходить, нас отлепило друг от друга, освободились места, я села. А он, даже не взглянув на меня, ушел в другой конец вагона, тоже сел, достал из дипломата журнал и уткнулся в него. Как я ни старалась пускать ему посылы, он был броней – неприступной и такой же холодной. Я потерла лоб рукой, от руки пахнуло его одеколоном, значит, мне ничего не показалось. Он вышел на моей станции, как-то странно придерживая дипломат перед собой, заторопился к эскалатору и скрылся. И только тут я сообразила, в чем дело! Куртка у него короткая, джинсы – в обтяжку, ноги, кстати, обалденные. Скорее всего, наш эротичный подземный тур все-таки оставил «следы» в конфигурации его тела. Машенька, признаюсь честно: я пожалела, что была в шубе, ослабившей чувствительность моих бедер…
Вот в общем-то и все…
Три месяца ходила неприкаянная, думала только о нем. Просыпалась утром, еще глаза не успевала открыть – и тут же видела перед внутренним взором его лицо, глаза, и опять ощущала толчок от его взгляда. Днем на работе тоже думала только о нем. Вечером не могла уснуть, до того дошла, что стала ощущать прикосновение его губ. Низ живота болел уже непрестанно. Я даже испугалась, что могу себе весь свой тонкий женский организм угробить. Сразу вспомнила Христовых невест, которые до того доводили себя в монастырях, что в буквальном смысле ощущали соитие с Богом, даже были случаи ложной беременности с ростом живота, в котором, как потом выяснялось, никакого дитя не было. Недаром Ломоносов говорил, что молодым нельзя уходить в монастырь, ибо вместо моления Богу они тратят силы, энергию и время на укрощение плоти.
Ты знаешь, я поняла, почему неразделенное чувство так нестерпимо мучительно. Потому что в этот период накопление нежности растет в геометрической прогрессии по отношению к остальной жизни, и эта нежность, если она не отдана мужчине, вызвавшему ее, начинает разъедать душу. Оскар Уайльд говорил о неудовлетворенных желаниях, которые разъедают душу. Мне кажется, что он сузил проблему. Душу может разъедать и нежность, и любовь, и любое другое чувство, не имеющее выхода.
И вот недавно, Машенька, произошло со мной нечто невыразимое. Не пугайся, дорогая, начало самое что ни на есть банальное.
Заехал ко мне мой давний поклонник. Желаний у меня, бедняжки, истерзанной «подземной любовью», как ты сама понимаешь, не было никаких. Но выпили чего-то вкусного, потрепались, по глазам вижу – заводится, а мне сопротивляться стало вдруг лень. Провались, думаю, все пропадом, да и о здоровье пора подумать. Расстегнула ему рубашку, прижалась губами к его животу, и сдалась.
Машенька, вот тут-то меня и накрыло. Почувствовав его погружение в меня, я закрыла глаза. И тут же увидела лицо того, близкого моего попутчика. И не просто отвлеченно увидела, а увидела его над собой… Это не мой поклонник погружался в меня, а Он. Я видела егополуприкрытые глаза, видела, как менялось еголицо от движений нашей близости, слышала егодыхание, именно такое, какое я представляла и хотела услышать там, в метро. Ты не представляешь, Машенька, что со мной стало, каким темным туманом заволокло мое сознание… Из женщины я превратилась в тигрицу, тело мое выгибалось дугой, кончики грудей вставали дыбом под его руками. Я увидела его руки, Машенька, как в живую. Сильные и нежные, с наполненными венами, в которых, когда к ним прижимаешься губами, чувствуется стремительный ток его крови. Я увидела и ощутила его щеку, гладко выбритую, с небольшим раздражением у виска, пахнущую его одеколоном, запах которого я не могу забыть. И, наконец, я почувствовала его горячие губы, сначала терпеливые, а потом все более неистовые и жадные.
Конец был ужасен. Такого безумного, черного, дьявольского конца я не испытывала никогда и, надеюсь, не испытаю более. Меня скрутило и швырнуло под огненный смерч, застывший в бешеном вращении над моим телом и с ураганной силой разверзнувший мои бедра. Его клокочущая воронка вошла в мое лоно, пронзила меня, прокатилась по позвоночнику и вырвалась, как бы сказали йоги, через чакры потоком ослепляющего света. Дикое, режущее наслаждение полоснуло и разорвало мое сознание, я что-то выстонала и замолчала. Больше не помню ничего…
– Кто он?
Я отлично поняла, кого он имеет в виду, и ответила правду – что не знаю.
– Но ты же звала его по имени! – возмутился он.
Тут у меня, Машенька, в голове пронеслось воспоминание, что я, действительно, что-то говорила. Но ты мне объясни – как я могла звать по имени того, чьего имени я не знаю?! Можешь представить лицо моего поклонника, когда я его спросила – какое же имя я произнесла…
Он загасил сигарету, молча оделся и ушел, так ничего и не ответив. Дверь, правда, закрыл тихо.
А теперь скажи – как жить дальше? Мало того, что я до этого напредставляла кучу всякого, теперь к этой куче добавились какие-то реально-ирреальные воспоминания, которые не дают мне отныне покоя. Хуже того – я теперь вообще боюсь с кем-нибудь ложиться в постель.
Короче говоря, не выдержала я всего этого, взяла отпуск, и провожу его в буквальном смысле под землей, пытаясь там разыскать его. Ведь только онсможет освободить меня от этого наваждения.
И еще я пытаюсь вспомнить его имя, которого я никогда не знала.
Господи, за что мне такое наказание?!
Целую тебя, Машенька, ты у меня единственная, кто поймет и не осудит, да и кому еще я могу такое рассказать…
Санкт-Петербург
17 марта 1997 года
© 2007, Институт соитологии
Ты помнишь пустыню Сахару, какую во мне оставил мой бывший муж после развода? Ты знаешь, не хотела тебе писать об этом раньше, но видно придется признаться: твоя подруга все возненавидела и иссохшейся, древней старухой бредет по жизни. Вот такой «поэтический» образ… Ты спрашиваешь о поклонниках, признаюсь – не обездолена я в этом вопросе, но стала замечать, что поклонники мои в последнее время все больше увлекаются самим процессом поклонения, а я в этом процессе как будто уже и не участвую. Смотрю со стороны на их руки, так трепетно прикасающиеся к моим пальцам, и ничегошеньки, кроме их географического расположения, не ощущаю! Осознала я это недавно и ужаснулась – неужели старею?!
А тут пришла осень, странная такая, теплая, можно сказать, весенняя. И что-то во мне сдвинулось. Будь я деревом, наверное, вся бы покрылась почками-цветами и заблагоухала. Жар какой-то заполыхал в груди, истома, темные желания с дразнящими дикими видениями. Сны стали сниться. Помнишь этот анекдот, когда доктор спрашивает пациента: «Вас мучают эротические сны?», а тот ему в ответ лукаво: «Ну почему же, доктор, мучают?» Ну, так вот, они, сны то есть, меня не то чтобы мучают, но одолевать начинают. Причем снятся не люди, а ощущения и музыка. Проснусь и думаю – сбрендила, а потом, в конце концов, решила, что все это неспроста и стала ждать чего-то неземного. И вот это «неземное» пришло, точнее – подземное.
Иду как-то по Питеру и вдруг вижу мужчин, оказывается, они тоже живут в нашем городе! Ты знаешь, меня это вдруг так поразило! И вот такая пораженная захожу я в метро, вношусь на чужих бедрах и плечах в, как всегда, битком забитый вагон и припарковываюсь в полувисящем положении на чьей-то мужской груди. Поднимаю глаза, Машенька, и обомлеваю, потому что то, что я вижу в десяти сантиметрах от своего лица, в метро возить нельзя, это нужно держать в картинной галерее какого-нибудь знаменитого музея. Потому что у него, Машенька, есть губы… Нет, у него еще есть глаза, ах, какие это глаза, Машенька! Их взгляд словно толкнул меня в грудь. И от этого толчка что-то внутри стронулось и скатилось в самый низ живота, где вдруг замерцали-закололи звездочки-иголочки. А в голове будто взрыв полыхнул, заливая уже знакомым жаром лицо и шею. Как-то отстраненно, но мгновенно я осознала значение слов: «перехватило дыхание». Помнишь, как мы с тобой в десятом классе ходили с нашими мальчишками в кино, и Колька Иванов вроде как случайно и незаметно клал свою руку на мою? Я-то помню, как сердце у меня тогда буквально выпрыгивало из груди и таяло где-то в вышине, а его горячие капли падали сверху и обжигали мне грудь и живот, которые скручивало спазмами такого наслаждения, какого мне не доводилось испытать, даже став женщиной. Кому сказать – не поверят, но самым счастливым местом в моей жизни до недавнего времени было старое изодранное кресло в кинотеатре маленького таежного поселка.
Так вот, чувствую, что сердечко мое, совсем как тогда, через солнечное сплетение упорхнуло к потолку вагона и начинает там плавиться. И тут моя дурацкая модная челка, как назло, падает на правый глаз. Стою, как идиотка: руки к телу прижаты, поправить нечем, смотрю на него беспомощно левым глазом и не знаю, что делать. И тогда он наклоняется и своей щекой отводит мою челку в сторону… Ой, Машенька… Ты же знаешь, как я жутко восприимчива к запахам, от него же повеяло такой сногсшибательной смесью одеколона и свежего здорового теплого дыхания, что я тут же умерла, хотя и продолжала стоять, с ужасом ощущая, как предательски наливаются мои губы. Мужчины, если они в широкой одежде, еще как-то могут закамуфлировать проявление своих чувств, а вот припухающие, рдеющие губы не скроешь, они всегда выдают мою «готовность». Опустила я лицо, а стоим-то мы тесно прижатые друг к другу, и рассматриваю прямо перед собой гладкий ворс его шерстяной куртки. А тут вагон качнуло. Я носом уткнулась своему попутчику в грудь, откинулась, попыталась отодвинуться, да не тут то было! Вагон к тому же замотало из стороны в сторону, я затравленно взглянула на него и улеглась щекой ему на грудь. И вдруг сверху донесся шепот:
– Не смущайтесь… Я вас удержу!
Кто бы сомневался, только не я! Казалось, что ничто не сможет оторвать меня от него, и будь моя воля – ехала бы так вечно… Прижимаясь к нему, я ощущала, как он дышит, и изнывала от желания прижаться к нему еще сильнее, чтобы почувствовать, как его грудь вздрогнет и заволнуется от участившегося дыхания. Но такой смелости я не набралась, да и Бог его знает, как бы он на это среагировал, мужчины бывают разные, хотя мне кажется, всем мужчинам должно быть приятно, что они волнуют женщину. Но есть и такие, которые делают возмущенное лицо, начинают говорить о какой-то черте, которую не стоит переступать и так далее, по-моему, они просто ханжи. Так или иначе, но разрушать момента мне не хотелось.
А самые сладкие моменты, согласись, Машенька, это моменты ожидания и начала. Когда егоеще не знаешь, то можешь только представлять, как он среагирует на тебя. Тут уж фантазия расстарается… А потом, правда, ходишь с такой дикой болью в животе от неудовлетворенности этих фантазий, которые, впрочем, как правило, ни один мужчина и не может удовлетворить по причине своего эгоизма. Кое-кто, правда, не советовал мне обобщать в этом вопросе, но сам при этом не попытался доказать обратного на деле.
Ну да ладно. А кончилось все, Машенька, довольно быстро. Поезд подъехал к центральной станции, все стали выходить, нас отлепило друг от друга, освободились места, я села. А он, даже не взглянув на меня, ушел в другой конец вагона, тоже сел, достал из дипломата журнал и уткнулся в него. Как я ни старалась пускать ему посылы, он был броней – неприступной и такой же холодной. Я потерла лоб рукой, от руки пахнуло его одеколоном, значит, мне ничего не показалось. Он вышел на моей станции, как-то странно придерживая дипломат перед собой, заторопился к эскалатору и скрылся. И только тут я сообразила, в чем дело! Куртка у него короткая, джинсы – в обтяжку, ноги, кстати, обалденные. Скорее всего, наш эротичный подземный тур все-таки оставил «следы» в конфигурации его тела. Машенька, признаюсь честно: я пожалела, что была в шубе, ослабившей чувствительность моих бедер…
Вот в общем-то и все…
Три месяца ходила неприкаянная, думала только о нем. Просыпалась утром, еще глаза не успевала открыть – и тут же видела перед внутренним взором его лицо, глаза, и опять ощущала толчок от его взгляда. Днем на работе тоже думала только о нем. Вечером не могла уснуть, до того дошла, что стала ощущать прикосновение его губ. Низ живота болел уже непрестанно. Я даже испугалась, что могу себе весь свой тонкий женский организм угробить. Сразу вспомнила Христовых невест, которые до того доводили себя в монастырях, что в буквальном смысле ощущали соитие с Богом, даже были случаи ложной беременности с ростом живота, в котором, как потом выяснялось, никакого дитя не было. Недаром Ломоносов говорил, что молодым нельзя уходить в монастырь, ибо вместо моления Богу они тратят силы, энергию и время на укрощение плоти.
Ты знаешь, я поняла, почему неразделенное чувство так нестерпимо мучительно. Потому что в этот период накопление нежности растет в геометрической прогрессии по отношению к остальной жизни, и эта нежность, если она не отдана мужчине, вызвавшему ее, начинает разъедать душу. Оскар Уайльд говорил о неудовлетворенных желаниях, которые разъедают душу. Мне кажется, что он сузил проблему. Душу может разъедать и нежность, и любовь, и любое другое чувство, не имеющее выхода.
И вот недавно, Машенька, произошло со мной нечто невыразимое. Не пугайся, дорогая, начало самое что ни на есть банальное.
Заехал ко мне мой давний поклонник. Желаний у меня, бедняжки, истерзанной «подземной любовью», как ты сама понимаешь, не было никаких. Но выпили чего-то вкусного, потрепались, по глазам вижу – заводится, а мне сопротивляться стало вдруг лень. Провались, думаю, все пропадом, да и о здоровье пора подумать. Расстегнула ему рубашку, прижалась губами к его животу, и сдалась.
Машенька, вот тут-то меня и накрыло. Почувствовав его погружение в меня, я закрыла глаза. И тут же увидела лицо того, близкого моего попутчика. И не просто отвлеченно увидела, а увидела его над собой… Это не мой поклонник погружался в меня, а Он. Я видела егополуприкрытые глаза, видела, как менялось еголицо от движений нашей близости, слышала егодыхание, именно такое, какое я представляла и хотела услышать там, в метро. Ты не представляешь, Машенька, что со мной стало, каким темным туманом заволокло мое сознание… Из женщины я превратилась в тигрицу, тело мое выгибалось дугой, кончики грудей вставали дыбом под его руками. Я увидела его руки, Машенька, как в живую. Сильные и нежные, с наполненными венами, в которых, когда к ним прижимаешься губами, чувствуется стремительный ток его крови. Я увидела и ощутила его щеку, гладко выбритую, с небольшим раздражением у виска, пахнущую его одеколоном, запах которого я не могу забыть. И, наконец, я почувствовала его горячие губы, сначала терпеливые, а потом все более неистовые и жадные.
Конец был ужасен. Такого безумного, черного, дьявольского конца я не испытывала никогда и, надеюсь, не испытаю более. Меня скрутило и швырнуло под огненный смерч, застывший в бешеном вращении над моим телом и с ураганной силой разверзнувший мои бедра. Его клокочущая воронка вошла в мое лоно, пронзила меня, прокатилась по позвоночнику и вырвалась, как бы сказали йоги, через чакры потоком ослепляющего света. Дикое, режущее наслаждение полоснуло и разорвало мое сознание, я что-то выстонала и замолчала. Больше не помню ничего…
* * *
Когда я очнулась, мой поклонник стоял нагой у окна и нервно курил. Видно, заметив в отражении в стекле, что я шевельнулась, он повернулся, подошел ко мне и прилег рядом. Помолчал, с какой-то тоской вглядываясь в меня, а потом спросил:– Кто он?
Я отлично поняла, кого он имеет в виду, и ответила правду – что не знаю.
– Но ты же звала его по имени! – возмутился он.
Тут у меня, Машенька, в голове пронеслось воспоминание, что я, действительно, что-то говорила. Но ты мне объясни – как я могла звать по имени того, чьего имени я не знаю?! Можешь представить лицо моего поклонника, когда я его спросила – какое же имя я произнесла…
Он загасил сигарету, молча оделся и ушел, так ничего и не ответив. Дверь, правда, закрыл тихо.
А теперь скажи – как жить дальше? Мало того, что я до этого напредставляла кучу всякого, теперь к этой куче добавились какие-то реально-ирреальные воспоминания, которые не дают мне отныне покоя. Хуже того – я теперь вообще боюсь с кем-нибудь ложиться в постель.
Короче говоря, не выдержала я всего этого, взяла отпуск, и провожу его в буквальном смысле под землей, пытаясь там разыскать его. Ведь только онсможет освободить меня от этого наваждения.
И еще я пытаюсь вспомнить его имя, которого я никогда не знала.
Господи, за что мне такое наказание?!
Целую тебя, Машенька, ты у меня единственная, кто поймет и не осудит, да и кому еще я могу такое рассказать…
Санкт-Петербург
17 марта 1997 года
© 2007, Институт соитологии