-----------------------------------------------------------------------
Журнал "Техника - молодежи". Пер. с польск. - Р.Матвеева.
OCR & spellcheck by HarryFan, 9 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
- Работа хорошая, - говорили старшие дежурные, и Макинто в глубине души
признавал их правоту. Но он не любил свою работу. По многим причинам. В
основном потому, что она была действительно хорошей, спокойной, и потому,
что коллеги, четверть жизни просидевшие на дежурствах, так ее хвалили.
Обязанности дежурного были очень просты - сиди себе, и только.
Остальное - работу, о которой техник Пабле говорил, что неизвестно, где ее
начало, а где конец, - исполняли автоматы. Пабле приходил раз в неделю,
чтобы осмотреть радиоприемную аппаратуру. В среднем это занимало четверть
часа, остальным рабочим временем он мог распоряжаться свободно. Макинто
завидовал ему, пока не узнал, что техник все остальные дни недели торчал в
мастерской, где работы почти не было, да и была она еще скучнее, чем в
обсерватории. Потому что в обсерватории хоть иногда что-то да происходило.
Например, в среднем два раза в неделю включался зуммер, и хотя заранее
было известно, что это опять ложная тревога, сама необходимость
проанализировать поступивший сигнал позволяла убить время.
Бывало, что старшим коллегам Макинто надоедало слушать читающий
аппарат, а по видео шел малоинтересный публицистический блок. Тогда они,
пользуясь монтажным столом и архивными пленками, писали так называемую
космическую музыку. Из зарегистрированных импульсов и потоков сигналов,
принятых радиотелескопом из Галактики, выбирали и объединяли наиболее
интересные, по их мнению, отрывки. Так иногда появлялись произведения с
удивительной мелодической линией. Самое красивое из них (по мнению
большинства работников обсерватории) - им страшно гордился его автор,
старший дежурный Хеннес, - называлось "Симфония пульсара РР Лира".
Подобные творческие пробы Макинто считал проявлением детства, а причину
почти поголовного увлечения ими усматривал в монотонности работы. Он с
тревогой думал о своем будущем и часто упрекал себя в том, что, имея все
условия, не пишет диссертацию или, что сейчас страшно модно, какую-нибудь
научную работу. Конечно, сразу после учебы, когда он еще радовался диплому
радиоастронома, у него была масса планов, и именно для их реализации он
устроился в обсерваторию.
Но работа, которую он исполнял, делала безвольным, опустошала.
Достаточно было взглянуть на постную физиономию Гулла, которого Макинто
обычно сменял, сесть к пульту и послушать монотонное гудение аппаратуры.
- Есть что-нибудь новое? - спрашивал Макинто, потому что так повелось.
Этот риторический вопрос стал традиционным.
- Одна "молния" от архангела Гавриила и хоровое пение с группой цефеид.
Это мрачная шутка, которую Макинто знал наизусть и к которой был всегда
готов, каждый раз его раздражала. Он постоянно обещал себе поговорить с
Гуллом, но кончалось тем, что Макинто молча падал в теплое еще кресло и с
миной мученика ждал, пока Гулл уберется к черту, что тот и делал довольно
быстро и охотно.
Но сегодня Гулл задержался.
- Обрати внимание на квадрат Кардашева, - сказал он, - в нем было
четыре тревоги.
- Ого! - удивился Макинто. - А текст?
Четыре сигнала за смену явление необычное, и об этом можно было
поговорить. Макинто приготовился высказывать различные предположения,
выслушивать их от Гулла, то есть как-то скрашивать долгое дежурство.
- Что-то невразумительное. - Гулл кивнул и вышел.
Макинто даже обиделся - он никакого другого ответа и не ждал, но
поговорить-то можно было. В то же время явное бегство Гулла привлекло его
внимание к сигналам.
Лаборатория принимала все диапазоны радиоволн, улавливаемые системой
антенн с орбиты Земли. Особенное внимание обращалось на сигналы с частотой
от 2000 до 4000 мегагерц, которые наименее подвержены искажениям, о чем
должна знать каждая научно-техническая цивилизация. А так как неведомая
передача велась на этих частотах, то приняли ее довольно четко.
Макинто проверил отдаленность радиоисточника от Земли. Получилось около
пятисот световых лет, что в пересчете на мощность давало величину в
миллиард раз больше достигнутой в мире. Предположение, что данный
радиоисточник искусственного происхождения и его активность подтверждает
существование научно-технической цивилизации, можно было исключить
полностью. На лекциях ему футурологию не преподавали, а в работе
принимаются во внимание только факты.
Удивляло лишь то, что никогда еще не принимали сигнала с настолько
стабильной и узкой полосой частот, да и район, из которого поступал
сигнал, считался зоной низкой активности радиоизлучения.
Макинто оторвал взгляд от осциллографа и вернулся к пеленгатору,
нацеленному на радиоисточник. Индикаторы однозначно указывали водородное
облако. Согласно закону Баррета-Хойла его мощность должна быть несравнимо
меньше мощности принятого сигнала, а наука категорически отрицала
возможность естественного и к тому же внезапного ее увеличения.
Это определение "естественного" не давало Макинто покоя. С трудом он
вспомнил гипотезу Хойла - как-никак одного из крупнейших авторитетов
астрономии и астрофизики XX века, приведенную на какой-то лекции как
пример того, к чему может привести чрезмерно буйная фантазия
исследователя. Ибо Хойл утверждал, что разумные существа, достигшие
соответствующего уровня развития, вполне могут использовать водородные
облака для усиления радиоволн. Электростатическим полем в облаке нужно
было создать резонаторную нишу и направить в нее излучение
кристаллического мазера. Усиленный в миллион раз сигнал устремится в
пространство вдоль оси резонатора.
Макинто пожал плечами. Если даже и так, то почему выбрана отдаленная
солнечная система, когда о жизни на Земле и соседних планетах не
свидетельствовали абсолютно никакие радиосигналы (кроме шумов, излучаемых
естественными источниками). Так было в то время, когда этот сигнал
отправился в сторону Земли.
Резкий звук зуммера вырвал Макинто из задумчивости. Одного взгляда на
приборы хватило, чтобы обнаружить причину тревоги. Линия, определяющая
частоту выделенного сигнала, находилась на том же месте; частота осталась
прежней, но салатовые листики оптического индикатора объединялись,
колебались с десяток секунд, потом возвращались в первоначальное
состояние. Продолжалось это полчаса, ну, может, час без четверти. Потом
наступил долгий перерыв.
Это была уже пятая передача. Получалось что-то невообразимое: с точки
зрения здравого смысла это не мог быть естественный сигнал, с точки зрения
здравого смысла ни одному разумному существу не должно прийти в голову
посылать его к Земле и с точки зрения здравого смысла это не могло быть
ничем иным.
Но, вероятно, именно для этих случаев была составлена инструкция, не
очень умная, по мнению сотрудников, но по крайней мере обязывающая к
действиям.
Макинто прежде всего переписал на магнитную ленту данные из памяти
компьютера. Теперь он должен приготовить весь комплекс информации для
многопрограммного читающего устройства. Но вначале он решил переговорить с
Гуллом.
Телефон в квартире Гулла не отвечал.
Макинто отключился. Ему пришло в голову, что Гулл ждал этого звонка и
потому сбежал. Но чего он опасался? Если он нашел правильный путь, если
ему удалось найти верный ключ и расшифровать сигнал, то какого черта он
это скрыл? И где расшифрованные записи?
Он машинально посмотрел на люк мусоропровода. Из него торчал прижатый
дверцей конец ленты. Макинто вытянул почти триста метров, которые спасло
от сожжения в излучателе то, что люк был слишком поспешно захлопнут.
Торопливо намотал пленку на катушку и включил воспроизведение. На
верхней дорожке был записан сигнал в естественном виде. Нижняя заключала
перевод этого сигнала. Макинто уменьшил громкость зуммера, который
продолжал издавать незначительно модулированные звуки с интервалами по
несколько минут. Трижды прослушал запись и ничего не понял. Из
репродуктора плыло заунывное низкое гудение, вдобавок искаженное
механическими повреждениями пленки. Тогда он увеличил скорость. Текст
звучал приблизительно так:
- МА-МА... ТУТ... МА-МО-ЧКА... НО... НО... МА-ЛА... ЛЯ-ЛЯ...
Теперь Макинто понял, почему Гулл предпочел не делиться своим
открытием. Хвастаться такой расшифровкой значило бы нарваться на насмешки.
А все-таки Гулл считает, что нельзя пренебречь этим сигналом, потому что,
сдавая дежурство, не преминул сказать о нем.
Следовало проверить, какой программой пользовались при первом переводе.
6-ЭТА-М - зажглось на экране, когда компьютер проанализировал пленку
Гулла.
Макинто поместил свою катушку с записью на панель шифратора, отстучал
на перфораторе: "6-ЭТА-М" и нажал кнопку пуска. Пленка исчезла в щели, а
через секунду, уже закодированная, вплыла в считывающее устройство. Еще
через пять секунд она была намотана на ту же катушку и расшифрована.
Минуту поколебавшись, он включил воспроизведение.
Услышал как будто продолжение:
- О... О... СЕ-СЕ... МО-Я... МА-МА... МА-МО-ЧКА... НО... СЕ... СЕ...
ТИ-ХО... ТИ-ХО...
В пользу гипотезы Хойла, если рискнуть и принять ее всерьез,
свидетельствует исключительно неправдоподобный скачок мощности сигнала,
излучаемого наблюдаемым водородным облаком. Принятый сигнал мог быть
случайным набором знаков - ведь компьютер располагал сотнями тысяч
программ, а значит, и почти любое множество импульсов, подобранных более
или менее случайно, мог перевести на человеческий язык.
Макинто, как и другие дежурные, больше всего боялся оказаться смешным.
Поэтому он смотал с катушки ленту и вместе с лентой Гулла бросил в люк,
проследив, чтобы она не застряла в узком канале.
Правда, сигнал навсегда записан в памяти компьютера, но, во-первых,
контроль этой памяти производился нерегулярно и бессистемно, во-вторых,
никто не мог бы - на основании воспроизводимого текста перевода - обвинить
Макинто в небрежности.
В неожиданно наступившей тишине до него дошло, что гудение, которое
последние четыре часа гнетуще давило на его уши, вдруг прекратилось.
Салатовые крылышки в оптическом индикаторе сузились до линии толщиной в
волос, затем амплитуда волны спала до минимума. Но что хуже всего - и
Макинто констатировал это с ужасом - исчезла кривая, определяющая полосу
частот сигнала, значит, исчез и сам сигнал! Водородное облако вдруг
смолкло, будто его кто-то выключил.
Макинто снова взялся за работу. Переписал все на магнитную ленту,
закодировал по программе "6-ЭТА-М" и пропустил через считывающее
устройство. Установил регулятор скорости ленты на максимум и включил
перевод.
По мере того как из репродуктора вытекали слоги, черты лица Макинто
искажала гримаса растущего изумления.
- ЦЕ-ТЫ-ТЬ... ВЕДЬ... СТОЛЬ-КО... РАЗ... Я... ТЕ-БЕ... ГО-ВО-РИ-ЛА...
ЧТО-ВЫ... ТЫ... НЕ... И-ГРА-ЛА... ПА-ПИ-НЫМ... РА-ДИ-О-ТЕ-ЛЕ-ФО-НОМ.
Макинто ошеломленно вглядывался в вертящиеся перед ним катушки.
Журнал "Техника - молодежи". Пер. с польск. - Р.Матвеева.
OCR & spellcheck by HarryFan, 9 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
- Работа хорошая, - говорили старшие дежурные, и Макинто в глубине души
признавал их правоту. Но он не любил свою работу. По многим причинам. В
основном потому, что она была действительно хорошей, спокойной, и потому,
что коллеги, четверть жизни просидевшие на дежурствах, так ее хвалили.
Обязанности дежурного были очень просты - сиди себе, и только.
Остальное - работу, о которой техник Пабле говорил, что неизвестно, где ее
начало, а где конец, - исполняли автоматы. Пабле приходил раз в неделю,
чтобы осмотреть радиоприемную аппаратуру. В среднем это занимало четверть
часа, остальным рабочим временем он мог распоряжаться свободно. Макинто
завидовал ему, пока не узнал, что техник все остальные дни недели торчал в
мастерской, где работы почти не было, да и была она еще скучнее, чем в
обсерватории. Потому что в обсерватории хоть иногда что-то да происходило.
Например, в среднем два раза в неделю включался зуммер, и хотя заранее
было известно, что это опять ложная тревога, сама необходимость
проанализировать поступивший сигнал позволяла убить время.
Бывало, что старшим коллегам Макинто надоедало слушать читающий
аппарат, а по видео шел малоинтересный публицистический блок. Тогда они,
пользуясь монтажным столом и архивными пленками, писали так называемую
космическую музыку. Из зарегистрированных импульсов и потоков сигналов,
принятых радиотелескопом из Галактики, выбирали и объединяли наиболее
интересные, по их мнению, отрывки. Так иногда появлялись произведения с
удивительной мелодической линией. Самое красивое из них (по мнению
большинства работников обсерватории) - им страшно гордился его автор,
старший дежурный Хеннес, - называлось "Симфония пульсара РР Лира".
Подобные творческие пробы Макинто считал проявлением детства, а причину
почти поголовного увлечения ими усматривал в монотонности работы. Он с
тревогой думал о своем будущем и часто упрекал себя в том, что, имея все
условия, не пишет диссертацию или, что сейчас страшно модно, какую-нибудь
научную работу. Конечно, сразу после учебы, когда он еще радовался диплому
радиоастронома, у него была масса планов, и именно для их реализации он
устроился в обсерваторию.
Но работа, которую он исполнял, делала безвольным, опустошала.
Достаточно было взглянуть на постную физиономию Гулла, которого Макинто
обычно сменял, сесть к пульту и послушать монотонное гудение аппаратуры.
- Есть что-нибудь новое? - спрашивал Макинто, потому что так повелось.
Этот риторический вопрос стал традиционным.
- Одна "молния" от архангела Гавриила и хоровое пение с группой цефеид.
Это мрачная шутка, которую Макинто знал наизусть и к которой был всегда
готов, каждый раз его раздражала. Он постоянно обещал себе поговорить с
Гуллом, но кончалось тем, что Макинто молча падал в теплое еще кресло и с
миной мученика ждал, пока Гулл уберется к черту, что тот и делал довольно
быстро и охотно.
Но сегодня Гулл задержался.
- Обрати внимание на квадрат Кардашева, - сказал он, - в нем было
четыре тревоги.
- Ого! - удивился Макинто. - А текст?
Четыре сигнала за смену явление необычное, и об этом можно было
поговорить. Макинто приготовился высказывать различные предположения,
выслушивать их от Гулла, то есть как-то скрашивать долгое дежурство.
- Что-то невразумительное. - Гулл кивнул и вышел.
Макинто даже обиделся - он никакого другого ответа и не ждал, но
поговорить-то можно было. В то же время явное бегство Гулла привлекло его
внимание к сигналам.
Лаборатория принимала все диапазоны радиоволн, улавливаемые системой
антенн с орбиты Земли. Особенное внимание обращалось на сигналы с частотой
от 2000 до 4000 мегагерц, которые наименее подвержены искажениям, о чем
должна знать каждая научно-техническая цивилизация. А так как неведомая
передача велась на этих частотах, то приняли ее довольно четко.
Макинто проверил отдаленность радиоисточника от Земли. Получилось около
пятисот световых лет, что в пересчете на мощность давало величину в
миллиард раз больше достигнутой в мире. Предположение, что данный
радиоисточник искусственного происхождения и его активность подтверждает
существование научно-технической цивилизации, можно было исключить
полностью. На лекциях ему футурологию не преподавали, а в работе
принимаются во внимание только факты.
Удивляло лишь то, что никогда еще не принимали сигнала с настолько
стабильной и узкой полосой частот, да и район, из которого поступал
сигнал, считался зоной низкой активности радиоизлучения.
Макинто оторвал взгляд от осциллографа и вернулся к пеленгатору,
нацеленному на радиоисточник. Индикаторы однозначно указывали водородное
облако. Согласно закону Баррета-Хойла его мощность должна быть несравнимо
меньше мощности принятого сигнала, а наука категорически отрицала
возможность естественного и к тому же внезапного ее увеличения.
Это определение "естественного" не давало Макинто покоя. С трудом он
вспомнил гипотезу Хойла - как-никак одного из крупнейших авторитетов
астрономии и астрофизики XX века, приведенную на какой-то лекции как
пример того, к чему может привести чрезмерно буйная фантазия
исследователя. Ибо Хойл утверждал, что разумные существа, достигшие
соответствующего уровня развития, вполне могут использовать водородные
облака для усиления радиоволн. Электростатическим полем в облаке нужно
было создать резонаторную нишу и направить в нее излучение
кристаллического мазера. Усиленный в миллион раз сигнал устремится в
пространство вдоль оси резонатора.
Макинто пожал плечами. Если даже и так, то почему выбрана отдаленная
солнечная система, когда о жизни на Земле и соседних планетах не
свидетельствовали абсолютно никакие радиосигналы (кроме шумов, излучаемых
естественными источниками). Так было в то время, когда этот сигнал
отправился в сторону Земли.
Резкий звук зуммера вырвал Макинто из задумчивости. Одного взгляда на
приборы хватило, чтобы обнаружить причину тревоги. Линия, определяющая
частоту выделенного сигнала, находилась на том же месте; частота осталась
прежней, но салатовые листики оптического индикатора объединялись,
колебались с десяток секунд, потом возвращались в первоначальное
состояние. Продолжалось это полчаса, ну, может, час без четверти. Потом
наступил долгий перерыв.
Это была уже пятая передача. Получалось что-то невообразимое: с точки
зрения здравого смысла это не мог быть естественный сигнал, с точки зрения
здравого смысла ни одному разумному существу не должно прийти в голову
посылать его к Земле и с точки зрения здравого смысла это не могло быть
ничем иным.
Но, вероятно, именно для этих случаев была составлена инструкция, не
очень умная, по мнению сотрудников, но по крайней мере обязывающая к
действиям.
Макинто прежде всего переписал на магнитную ленту данные из памяти
компьютера. Теперь он должен приготовить весь комплекс информации для
многопрограммного читающего устройства. Но вначале он решил переговорить с
Гуллом.
Телефон в квартире Гулла не отвечал.
Макинто отключился. Ему пришло в голову, что Гулл ждал этого звонка и
потому сбежал. Но чего он опасался? Если он нашел правильный путь, если
ему удалось найти верный ключ и расшифровать сигнал, то какого черта он
это скрыл? И где расшифрованные записи?
Он машинально посмотрел на люк мусоропровода. Из него торчал прижатый
дверцей конец ленты. Макинто вытянул почти триста метров, которые спасло
от сожжения в излучателе то, что люк был слишком поспешно захлопнут.
Торопливо намотал пленку на катушку и включил воспроизведение. На
верхней дорожке был записан сигнал в естественном виде. Нижняя заключала
перевод этого сигнала. Макинто уменьшил громкость зуммера, который
продолжал издавать незначительно модулированные звуки с интервалами по
несколько минут. Трижды прослушал запись и ничего не понял. Из
репродуктора плыло заунывное низкое гудение, вдобавок искаженное
механическими повреждениями пленки. Тогда он увеличил скорость. Текст
звучал приблизительно так:
- МА-МА... ТУТ... МА-МО-ЧКА... НО... НО... МА-ЛА... ЛЯ-ЛЯ...
Теперь Макинто понял, почему Гулл предпочел не делиться своим
открытием. Хвастаться такой расшифровкой значило бы нарваться на насмешки.
А все-таки Гулл считает, что нельзя пренебречь этим сигналом, потому что,
сдавая дежурство, не преминул сказать о нем.
Следовало проверить, какой программой пользовались при первом переводе.
6-ЭТА-М - зажглось на экране, когда компьютер проанализировал пленку
Гулла.
Макинто поместил свою катушку с записью на панель шифратора, отстучал
на перфораторе: "6-ЭТА-М" и нажал кнопку пуска. Пленка исчезла в щели, а
через секунду, уже закодированная, вплыла в считывающее устройство. Еще
через пять секунд она была намотана на ту же катушку и расшифрована.
Минуту поколебавшись, он включил воспроизведение.
Услышал как будто продолжение:
- О... О... СЕ-СЕ... МО-Я... МА-МА... МА-МО-ЧКА... НО... СЕ... СЕ...
ТИ-ХО... ТИ-ХО...
В пользу гипотезы Хойла, если рискнуть и принять ее всерьез,
свидетельствует исключительно неправдоподобный скачок мощности сигнала,
излучаемого наблюдаемым водородным облаком. Принятый сигнал мог быть
случайным набором знаков - ведь компьютер располагал сотнями тысяч
программ, а значит, и почти любое множество импульсов, подобранных более
или менее случайно, мог перевести на человеческий язык.
Макинто, как и другие дежурные, больше всего боялся оказаться смешным.
Поэтому он смотал с катушки ленту и вместе с лентой Гулла бросил в люк,
проследив, чтобы она не застряла в узком канале.
Правда, сигнал навсегда записан в памяти компьютера, но, во-первых,
контроль этой памяти производился нерегулярно и бессистемно, во-вторых,
никто не мог бы - на основании воспроизводимого текста перевода - обвинить
Макинто в небрежности.
В неожиданно наступившей тишине до него дошло, что гудение, которое
последние четыре часа гнетуще давило на его уши, вдруг прекратилось.
Салатовые крылышки в оптическом индикаторе сузились до линии толщиной в
волос, затем амплитуда волны спала до минимума. Но что хуже всего - и
Макинто констатировал это с ужасом - исчезла кривая, определяющая полосу
частот сигнала, значит, исчез и сам сигнал! Водородное облако вдруг
смолкло, будто его кто-то выключил.
Макинто снова взялся за работу. Переписал все на магнитную ленту,
закодировал по программе "6-ЭТА-М" и пропустил через считывающее
устройство. Установил регулятор скорости ленты на максимум и включил
перевод.
По мере того как из репродуктора вытекали слоги, черты лица Макинто
искажала гримаса растущего изумления.
- ЦЕ-ТЫ-ТЬ... ВЕДЬ... СТОЛЬ-КО... РАЗ... Я... ТЕ-БЕ... ГО-ВО-РИ-ЛА...
ЧТО-ВЫ... ТЫ... НЕ... И-ГРА-ЛА... ПА-ПИ-НЫМ... РА-ДИ-О-ТЕ-ЛЕ-ФО-НОМ.
Макинто ошеломленно вглядывался в вертящиеся перед ним катушки.