-----------------------------------------------------------------------
Пер. - М.Надеждина. В кн.: "Джером К.Джером". Лениздат; 1980.
OCR & spellcheck by HarryFan, 23 August 2002
-----------------------------------------------------------------------
(Из сб. "Досужие мысли досужего человека: книга для чтения на досуге")
("Idle Thoughts of on Idle Fellow: a Book for an Idle Holiday", 1886)
Право, мне на редкость не везет. Я рассчитывал напасть на совсем новую,
необычную тему для одного из моих очерков. "Напишу-ка о чем-нибудь
новеньком, - сказал я себе, - о чем еще никто не писал и не говорил; тогда
можно сделать все по-своему". Я ломал голову несколько дней, но
безуспешно. А вчера пришла миссис Каттинг, наша поденщица, - я рискую
назвать ее имя, зная, что она никогда не увидит этой книги. Она даже и не
взглянет на столь легкомысленное произведение. Она не читает ничего, кроме
Библии и "Ллойдз Уикли Ньюс". Всю прочую литературу она считает лишней и
греховной.
Она сказала:
- Ох, какой у вас озабоченный вид, сэр.
- Миссис Каттинг, я все ищу такую тему для очерка, которая бы всех
удивила, которую до меня еще не затрагивала ни одна живая душа и которая
будет привлекать своей новизной, воодушевлять своей необыкновенной
свежестью, - ответил я.
Миссис Каттинг засмеялась и сказала, что я страсть какой потешный.
Вот так со мной бывает всегда. Когда я серьезно рассуждаю о чем-нибудь,
люди только посмеиваются; когда я пытаюсь острить, моих острот никто не
понимает. На прошлой неделе я сочинил великолепный анекдот. Он показался
мне таким удачным, что я тщательно отшлифовал его и искусно вставил в
разговор на одном званом обеде. Не помню точно, как это получилось, но
речь у нас зашла об отношении Шекспира к Реформации, и я тоже сделал
какое-то замечание, а потом быстро добавил:
- Кстати, это напомнило мне об очень смешном происшествии, случившемся
на днях в Уайтчепле.
- Да? И что же там произошло?
- О, это просто уморительно, - заявил я, заранее начиная хихикать. - Вы
будете хохотать до упаду.
И рассказал им свой анекдот.
Когда я кончил, наступило гробовое молчание, - к тому же и анекдот был,
как говорится, затяжным. Наконец кто-то произнес:
- И в этом вся соль?
Я подтвердил, что, безусловно, в этом; мои собеседники были очень
вежливы и поверили мне на слово. Все, кроме старого джентльмена, сидевшего
на другом конце стола; он непременно хотел знать, в чем же все-таки соль:
в том, что _он_ сказал или в том, что _она_ сказала _ему_; мы еще долго
обсуждали этот вопрос.
А у некоторых людей все как раз наоборот. Я знавал одного человека с
необыкновенной способностью видеть во всем только смешное; если вам надо
было серьезно побеседовать с ним, приходилось сначала предупредить его,
что ничего забавного он от вас не услышит. Если же вам не удавалось
втолковать ему это, он бурно веселился по поводу каждого произнесенного
вами слова. Я помню, как у него однажды спросили, который час, а он в
ответ остановился посреди дороги, хлопнул себя по ляжке и разразился
хохотом. Никто не решался рассказывать этому человеку что-нибудь
действительно смешное. Остроумная шутка убила бы его на месте.
Но в данном случае я энергично отверг обвинение в легкомыслии,
настаивая, чтобы миссис Каттинг дала мне практический совет. Подумав, она
наугад предложила мне написать о кустарных вышивках, сказав, что сейчас о
них и не услышишь, а вот в ее молодые годы они были в большой моде.
Я отклонил вышивки и попросил ее подумать еще, Она долго размышляла,
продолжая держать в руках поднос с чаем; под конец ей пришла в голову
мысль о погоде, которая, по ее мнению, была в последние дни просто
отвратительной.
И вот после этого дурацкого предложения мне уже не лезло в голову
ничего, кроме погоды.
Погода в самом деле скверная. Во всяком случае, она очень скверная
сейчас, когда я сижу и пишу. И если она даже будет не такой плохой, когда
эти строки попадут в руки читателю, она не замедлит испортиться.
Послушать нас, так погода всегда бывает скверной. Она - что
правительство: всегда и во всем виновата. Летом мы говорим, что от жары
нечем дышать, зимой - что холод просто убийственный; весной и осенью мы
осуждаем погоду за то, что нам не холодно и не жарко, и мечтаем, чтобы она
решила этот вопрос в ту или другую сторону. Если светит солнце, мы
говорим, что в деревне все гибнет без дождя; если идет дождь, мы молим
бога о хорошей погоде. Если в декабре не выпало снега, мы негодующе
вопрошаем, куда девались наши славные старинные зимы, и рассуждаем так,
словно у нас обманом отняли то, что давно куплено и оплачено; а когда идет
снег, мы употребляем выражения, недостойные христианина. Мы будем
недовольны до, тех пор, пока каждый из нас не станет делать себе
собственную погоду и единолично пользоваться ею. Если же это нельзя
устроить, мы бы предпочли обходиться без всякой погоды.
И все-таки я думаю, что только мы, горожане, так враждебно относимся к
погоде. За городом, где Природа у себя дома, все ее настроения приятны
нам. Что может быть прекраснее снега, когда он таинственно и мягко падает
в полном безмолвии, одевая поля и деревья во все белое, будто на волшебную
свадьбу! А как чудесны зимние прогулки, - когда мы идем пружинящим шагом,
а замерзшая земля поскрипывает под ногами, и щеки горят от разреженного,
бодрящего воздуха, а из-за холмов едва доносятся отдаленный лай овчарок и
детский смех, напоминающий серебристый звон альпийских колокольчиков! А
как хорошо кататься на коньках, - когда мы мчимся вперед по зыбкому льду,
словно на стальных крыльях, и наши коньки мелодично звенят во время
полета! А как хороша весна - Природа во всем очаровании своих восемнадцати
лет! - когда маленькие, полные надежд листочки выглядывают из почек, такие
свежие и зеленые, такие чистые и яркие, - словно юные жизни, робко
пробивающие себе дорогу в шумный мир; когда яблони в цвету, розовые и
белые, будто деревенские девушки в воскресном наряде, окутывают выбеленные
домики пышными облаками нежных цветов, а ветерок несет через леса далекое
"ку-ку!". А лето, с его густой, темной зеленью и сонным жужжаньем, - когда
дождевые капли что-то нашептывают по секрету внимающим им листьям и
сумерки медлят у каждой изгороди! А осень! Какая грустная красота
заключена в ее золотом сиянии и величественном увядании пестро
расцвеченных лесов, в ее кроваво-красных закатах и призрачных вечерних
туманах, в деловитом гудении косилок, в отягощенных плодами садах, и в
перекличке жнецов на поле, и в осенних праздниках урожая!
Даже град, и изморось, и дождь кажутся в деревне лишь полезными слугами
Природы, выполняющими свои бесхитростные обязанности, и сам грозный
Норд-ост, налетающий на нас, когда мы идем между двумя рядами живых
изгородей, - не более как расшумевшийся друг.
Но в городе, когда краска на штукатурке пузырится, опаленная дымным
солнцем, или смешанный с сажей дождь разводит мутную слякоть, или снег
лежит грязными кучами, а холодный ветер свистит в темных улицах и завывает
на углах, колебля пламя газовых рожков, - ни одно из обличий Природы не
пленяет нас. Погода в городе все равно что жаворонок в конторе: она здесь
неуместна и всем мешает. Города должны быть прикрыты сверху, согреты
паровым отоплением и освещены электричеством. Погода - деревенская
красотка, она проигрывает в городском окружении. Мы довольно охотно
любезничаем с ней на лугах, покрытых скошенной травой, но при встрече с
ней на Пэл-Мэл она уже не кажется такой обворожительной. Она слишком
назойливо лезет в глаза. Ее простодушный, непринужденный смех и громкий
голос, ласкавшие слух на ферме, не вяжутся с фальшивой, искусственной
жизнью большого города, а ее манеры начинают просто раздражать.
Совсем недавно погода одарила нас почти непрерывным дождем, зарядившим
примерно на три недели, и я превратился, по выражению мистера Манталини, в
какое-то дьявольски сырое, продрогшее, неприятное существо.
Наш сосед время от времени выходит в садик позади дома и говорит, что
для урожая это очень хорошо, - не то, что он выходит в садик, а то, что
держится такая погода. Он ничего не смыслит в этих делах, но стоило ему
завести прошлым летом парниковую раму для огурцов, как он уже причислил
себя к знатокам сельского хозяйства и все время говорит подобные глупости,
воображая, что вся улица принимает его за удалившегося на покой агронома,
Остается только надеяться, что хоть в этом он прав и что погода
действительно чему-то благоприятствует, ибо мне она наносит только урон.
Она портит мне и одежду и характер. Последнее я могу себе позволить,
потому что характера у меня хватает, но у меня болит сердце, когда я вижу,
как мои любимые шляпы и брюки преждевременно старятся и портятся в этом
холодном мире дождей и снегопадов.
А мой новый весенний костюм... Какой это был замечательный костюм! Но
теперь он до такой степени забрызган грязью, что я не в состоянии спокойно
смотреть на него.
Это все Джим виноват. Я бы ни за что не вышел из дому в тот вечер, если
бы не он. Я как раз примерял костюм, когда вошел Джим. Он с диким воплем
всплеснул руками, как только увидел его.
- Дождались наконец! - закричал он.
Я спросил:
- Сзади хорошо сидит?
- Потрясающе, дружище! - воскликнул он. И затем осведомился, собираюсь
ли я куда-нибудь.
Сперва я сказал "нет", но перед Джимом трудно было устоять. Он уверил
меня, что человек в таком костюме не имеет права сидеть дома.
- У каждого гражданина, - заявил он, - есть свои обязанности по
отношению к обществу. Каждый должен способствовать всеобщему счастью по
мере своих сил. Выйди из дома и дай девочкам полюбоваться на этот
сногсшибательный видик!
Джим вечно употребляет какие-то немыслимые словечки. Не знаю, где он их
набрался. Не у меня, во всяком случае.
- Ты думаешь, девушкам в самом деле понравится? - спросил я.
Джим заявил, что они получат настоящее удовольствие, не меньшее, чем от
загородной прогулки.
Это решило вопрос. Вечер был чудесный, и я пошел.
Когда я вернулся, я разделся, натер все тело водкой, опустил ноги в
горячую воду, поставил на грудь горчичник, съел тарелку горячей каши,
выпил стакан коньяку с кипятком, смазал нос салом и лег в постель.
Эти срочные и энергичные меры плюс крепкий от рождения организм спасли
мне жизнь, но что касается костюма!.. Костюма нет, есть грязевой щиток,
снятый с извозчичьей пролетки.
А как мне нравился этот костюм!.. Но так бывает всегда. Стоит мне
особенно полюбить что-то, как с объектом моей любви обязательно что-нибудь
стрясется. У меня была в детстве ручная крыса, и я любил ее так, как
только мальчишка способен любить старую водяную крысу. И в один прекрасный
день она свалилась в большую миску крыжовенного киселя, который остывал на
кухне; никто не знал, куда девалась бедняжка, пока не стали накладывать
всем по второй порции.
Особенно я ненавижу дождливую погоду в городе. Я, собственно, не
столько против дождя, сколько против грязи, потому что, по-видимому,
обладаю для нее какой-то неотразимой притягательной силой. В ненастный
день мне достаточно только показаться на улицу, и я уже наполовину покрыт
грязью. Всему виной то, что некоторые из нас слишком привлекательны, как
сказала старушка, когда в нее ударила молния. Другие люди могут выходить
из дому в непогоду и часами прогуливаться по улицам, оставаясь совершенно
чистыми, а я лишь перейду дорогу, и на меня уже просто стыдно глядеть (как
говаривала моя покойная мама, когда я был еще мальчиком). Если во всем
Лондоне окажется всего лишь один-единственный комочек грязи, я убежден,
что отобью его у всех соискателей.
Мне бы хотелось отвечать грязи такой, же привязанностью, но боюсь, что
этого никогда не будет. Меня страшит то, что люди называют "характерными
особенностями Лондона". Если на улице грязно, я весь день чувствую себя
таким несчастным и мокрым, что испытываю подлинное блаженство, когда могу
наконец раздеться и лечь в постель, подальше от этой гадости. В ненастную
погоду все не ладится. Не знаю, почему, но в ненастную погоду мне всегда
кажется, будто на улицах больше собак, детских колясок, кэбов и ломовиков,
чем обычно, и все они гораздо чаще путаются у меня под ногами, и что все
люди невыносимо противны (кроме меня, конечно), и я невольно впадаю в
бешенство. Притом в дождь я всегда почему-то несу гораздо больше вещей,
чем в хорошую погоду; а если у вас в руках сумка, три свертка и газета, и
вдруг начинает идти дождь, то, сами понимаете, открыть зонтик почти
невозможно.
Это напомнило мне, кстати, о другом виде погоды, который я не выношу, -
об апрельской погоде (так называемой апрельской, потому что она всегда
наступает в мае). Поэты считают ее прелестной. Она сама не знает, какой
она будет через пять минут, и потому они сравнивают ее с женщиной; в этом
якобы и заключается ее очарование. Я лично ее не одобряю. Подобная
молниеносная переменчивость, возможно, и хороша в девушке, - видимо,
необыкновенно приятно иметь дело с особой, которая сейчас улыбается
неизвестно чему, а через минуту проливает слезы по той же самой причине, а
потом хихикает, а потом дуется, которая одновременно груба и нежна, угрюма
и весела, шумлива и молчалива, вспыльчива и невозмутима, страстна и
апатична. (Имейте в виду, - это не мои слова. Это все поэты. И еще
говорят, что они знатоки в подобных делах!) Но у погоды недостатки такой
системы более заметны. От слез женщины вы не промокнете, а от дождя
наверняка; ее холодность не доведет вас до астмы и ревматизма, а холодный
восточный ветер на это способен. Я могу подготовиться к нормальной плохой
погоде и как-то мириться с ней, но этакая мешанина не по мне. Меня
раздражает ярко-голубое небо над моей головой, если я иду насквозь
промокший; никакие нервы не выдерживают, когда после проливного дождя
солнце выходит, улыбаясь, из-за туч и как бы говорит: "Господи боже ты
мой, неужели вы и вправду промокли? Удивительно, честное слово. Да ведь я
только пошутило!"
Апрель в Англии не дает вам времени даже на то, чтобы открыть или
закрыть зонтик, особенно если он "автоматический", - зонтик, конечно, а не
апрель.
Я купил однажды "автоматический зонтик" в апреле месяце; ну и повозился
я с ним! Мне нужен был зонт; я зашел в один из магазинов на Стрэнде и
сообщил там об этом, на что мне ответили:
- Пожалуйста, сэр. Какого рода зонтик вы хотели бы приобрести?
Я сказал, что мне хотелось бы иметь зонтик, который защищал бы меня от
дождя и не позволял забывать себя в поезде.
- Попробуйте купить "автоматический зонтик", - предложил продавец.
- Что это еще за "автоматический зонтик"? - спросил я.
- Изумительное изобретение, сэр, - с энтузиазмом сообщил продавец. - Он
сам открывается и закрывается.
Я купил такой зонтик, и оказалось, что продавец меня не обманул. Зонт
действительно открывался и закрывался сам. Он был совершенно неподвластен
мне. Когда начинался дождь, - что происходило в то время через каждые пять
минут, - я пытался заставить это сооружение открыться, но оно было
неподвижно; я вынужден был останавливаться и вести борьбу с этим проклятым
предметом, встряхивая его и всячески его ругая, а дождь продолжал лить в
это время как из ведра. Но лишь только дождь прекращался, эта дурацкая
штука, резко дернувшись, внезапно открывалась и ни за что снова не
закрывалась. В результате мне приходилось шагать под чистым синим небом с
раскрытым зонтом над головой, мечтая о том, чтобы опять пошел дождь и меня
бы уже никто не принимал за сумасшедшего.
А если зонт и закрывался, то совершенно неожиданно, и при этом он
непременно сбивал у меня с головы шляпу.
Не знаю, в чем тут дело, но факт остается фактом - никогда человек не
бывает так смешон, как в тот момент, когда он теряет шляпу. Стоит вам
внезапно заметить, что вы остались с непокрытой головой, как вас
охватывает ощущение мучительной беспомощности - одного из самых жестоких
недугов, каким подвержена человеческая плоть. А потом начинается дикая
погоня за шляпой. Вместе с вами мчится возбужденная собачонка,
вообразившая, что с ней играют, и вы обязательно сбиваете с ног несколько,
ни в чем неповинных детишек (не говоря уж об их матерях), валите старого
толстяка на детскую коляску и заставляете воспитанниц женского пансиона
отскочить прямо в объятия какого-то мокрого оборванца. После всего этого
идиотский смех зевак и неприличный вид пойманной наконец шляпы уже не
имеют особого значения.
В общем, принимая во внимание мартовские ветры, апрельские ливни и
полное отсутствие цветов в мае, можно сказать, что в городах весна редко
бывает удачной. Все это еще куда ни шло в деревне, как я говорил, но в тех
городах, где население превышает десять тысяч, весну следует отменить. В
мрачных мастерских нашей земли она, как дети, - не к месту. И весна и дети
плохо выглядят среди пыли и мусора. Грустно видеть, как маленькие
перепачканные ребятишки пытаются играть в шумных дворах и на грязных
улицах. Бедные маленькие заброшенные человеческие молекулы, незванно
явившиеся на свет, - разве можно назвать их детьми? У детей ясные глаза,
пухлые щечки, застенчивые голоса. А это - перемазавшиеся в грязи,
визгливые гномики, их крошечные лица высохли и сморщились, их детский смех
звучит надтреснуто и хрипло.
И весну жизни и весну года надо лелеять на зеленом лоне природы. Нам,
горожанам, весна приносит лишь холодные ветры и моросящие дожди. Если мы
хотим ощутить ее радостное дыхание и услышать ее безмолвные голоса, мы
должны искать ее в безлиственных лесах и на заросших терновником тропах,
на вересковых пустошах и безмятежных высоких холмах. Там весна полна
чудесной свежести. Быстро бегущие облака, открытые просторы, порывистый
ветер и чистый, прозрачный воздух вызывают у вас волнующее ощущение
прилива сил и смутных надежд. Жизнь, подобно окружающей нас природе,
кажется шире и свободнее, - это радужная дорога, ведущая в неизвестное.
Сквозь серебристые разрывы между облаками, опоясывающие небо, нам чудятся
великие надежды, реющие над нашим маленьким неугомонным миром, и их
ароматное дуновение доносится до нас на крыльях буйного мартовского ветра.
Странные и непонятные мысли возникают в наших сердцах. Таинственные
голоса призывают нас к какому-то великому усилию, к какому-то большому
труду, Но мы еще не понимаем того, что они говорят, и зарождающиеся в нас
скрытые отголоски пока еще бессильны ответить им: стремясь наружу, они
лишь трепещут, бессвязные и немые.
Мы, как дети, протягиваем руки к свету, пытаясь схватить сами не знаем
что. Наши мысли - как у юношей в датской песне: очень долгие мысли, очень
смутные мысли; мы не видим, где они кончаются.
Что делать! Все мысли, которые проникают за пределы нашего тесного
мира, могут быть лишь туманными и бесформенными. Мысли, которые легко
понятны нам, - очень маленькие мыслишки: "дважды два - четыре", "когда
человек голоден - приятно поесть", "честность всегда окупается" - и так
далее, и тому подобное. Все более глубокие мысли кажутся нашим бедным
инфантильным умам неопределенными и слишком пространными. Мы лишь с трудом
угадываем грядущие дали сквозь туманы, которые клубятся вокруг нашего
опоясанного временем острова жизни, и слышим только отдаленный рокот
простирающегося за ним океана.
Пер. - М.Надеждина. В кн.: "Джером К.Джером". Лениздат; 1980.
OCR & spellcheck by HarryFan, 23 August 2002
-----------------------------------------------------------------------
(Из сб. "Досужие мысли досужего человека: книга для чтения на досуге")
("Idle Thoughts of on Idle Fellow: a Book for an Idle Holiday", 1886)
Право, мне на редкость не везет. Я рассчитывал напасть на совсем новую,
необычную тему для одного из моих очерков. "Напишу-ка о чем-нибудь
новеньком, - сказал я себе, - о чем еще никто не писал и не говорил; тогда
можно сделать все по-своему". Я ломал голову несколько дней, но
безуспешно. А вчера пришла миссис Каттинг, наша поденщица, - я рискую
назвать ее имя, зная, что она никогда не увидит этой книги. Она даже и не
взглянет на столь легкомысленное произведение. Она не читает ничего, кроме
Библии и "Ллойдз Уикли Ньюс". Всю прочую литературу она считает лишней и
греховной.
Она сказала:
- Ох, какой у вас озабоченный вид, сэр.
- Миссис Каттинг, я все ищу такую тему для очерка, которая бы всех
удивила, которую до меня еще не затрагивала ни одна живая душа и которая
будет привлекать своей новизной, воодушевлять своей необыкновенной
свежестью, - ответил я.
Миссис Каттинг засмеялась и сказала, что я страсть какой потешный.
Вот так со мной бывает всегда. Когда я серьезно рассуждаю о чем-нибудь,
люди только посмеиваются; когда я пытаюсь острить, моих острот никто не
понимает. На прошлой неделе я сочинил великолепный анекдот. Он показался
мне таким удачным, что я тщательно отшлифовал его и искусно вставил в
разговор на одном званом обеде. Не помню точно, как это получилось, но
речь у нас зашла об отношении Шекспира к Реформации, и я тоже сделал
какое-то замечание, а потом быстро добавил:
- Кстати, это напомнило мне об очень смешном происшествии, случившемся
на днях в Уайтчепле.
- Да? И что же там произошло?
- О, это просто уморительно, - заявил я, заранее начиная хихикать. - Вы
будете хохотать до упаду.
И рассказал им свой анекдот.
Когда я кончил, наступило гробовое молчание, - к тому же и анекдот был,
как говорится, затяжным. Наконец кто-то произнес:
- И в этом вся соль?
Я подтвердил, что, безусловно, в этом; мои собеседники были очень
вежливы и поверили мне на слово. Все, кроме старого джентльмена, сидевшего
на другом конце стола; он непременно хотел знать, в чем же все-таки соль:
в том, что _он_ сказал или в том, что _она_ сказала _ему_; мы еще долго
обсуждали этот вопрос.
А у некоторых людей все как раз наоборот. Я знавал одного человека с
необыкновенной способностью видеть во всем только смешное; если вам надо
было серьезно побеседовать с ним, приходилось сначала предупредить его,
что ничего забавного он от вас не услышит. Если же вам не удавалось
втолковать ему это, он бурно веселился по поводу каждого произнесенного
вами слова. Я помню, как у него однажды спросили, который час, а он в
ответ остановился посреди дороги, хлопнул себя по ляжке и разразился
хохотом. Никто не решался рассказывать этому человеку что-нибудь
действительно смешное. Остроумная шутка убила бы его на месте.
Но в данном случае я энергично отверг обвинение в легкомыслии,
настаивая, чтобы миссис Каттинг дала мне практический совет. Подумав, она
наугад предложила мне написать о кустарных вышивках, сказав, что сейчас о
них и не услышишь, а вот в ее молодые годы они были в большой моде.
Я отклонил вышивки и попросил ее подумать еще, Она долго размышляла,
продолжая держать в руках поднос с чаем; под конец ей пришла в голову
мысль о погоде, которая, по ее мнению, была в последние дни просто
отвратительной.
И вот после этого дурацкого предложения мне уже не лезло в голову
ничего, кроме погоды.
Погода в самом деле скверная. Во всяком случае, она очень скверная
сейчас, когда я сижу и пишу. И если она даже будет не такой плохой, когда
эти строки попадут в руки читателю, она не замедлит испортиться.
Послушать нас, так погода всегда бывает скверной. Она - что
правительство: всегда и во всем виновата. Летом мы говорим, что от жары
нечем дышать, зимой - что холод просто убийственный; весной и осенью мы
осуждаем погоду за то, что нам не холодно и не жарко, и мечтаем, чтобы она
решила этот вопрос в ту или другую сторону. Если светит солнце, мы
говорим, что в деревне все гибнет без дождя; если идет дождь, мы молим
бога о хорошей погоде. Если в декабре не выпало снега, мы негодующе
вопрошаем, куда девались наши славные старинные зимы, и рассуждаем так,
словно у нас обманом отняли то, что давно куплено и оплачено; а когда идет
снег, мы употребляем выражения, недостойные христианина. Мы будем
недовольны до, тех пор, пока каждый из нас не станет делать себе
собственную погоду и единолично пользоваться ею. Если же это нельзя
устроить, мы бы предпочли обходиться без всякой погоды.
И все-таки я думаю, что только мы, горожане, так враждебно относимся к
погоде. За городом, где Природа у себя дома, все ее настроения приятны
нам. Что может быть прекраснее снега, когда он таинственно и мягко падает
в полном безмолвии, одевая поля и деревья во все белое, будто на волшебную
свадьбу! А как чудесны зимние прогулки, - когда мы идем пружинящим шагом,
а замерзшая земля поскрипывает под ногами, и щеки горят от разреженного,
бодрящего воздуха, а из-за холмов едва доносятся отдаленный лай овчарок и
детский смех, напоминающий серебристый звон альпийских колокольчиков! А
как хорошо кататься на коньках, - когда мы мчимся вперед по зыбкому льду,
словно на стальных крыльях, и наши коньки мелодично звенят во время
полета! А как хороша весна - Природа во всем очаровании своих восемнадцати
лет! - когда маленькие, полные надежд листочки выглядывают из почек, такие
свежие и зеленые, такие чистые и яркие, - словно юные жизни, робко
пробивающие себе дорогу в шумный мир; когда яблони в цвету, розовые и
белые, будто деревенские девушки в воскресном наряде, окутывают выбеленные
домики пышными облаками нежных цветов, а ветерок несет через леса далекое
"ку-ку!". А лето, с его густой, темной зеленью и сонным жужжаньем, - когда
дождевые капли что-то нашептывают по секрету внимающим им листьям и
сумерки медлят у каждой изгороди! А осень! Какая грустная красота
заключена в ее золотом сиянии и величественном увядании пестро
расцвеченных лесов, в ее кроваво-красных закатах и призрачных вечерних
туманах, в деловитом гудении косилок, в отягощенных плодами садах, и в
перекличке жнецов на поле, и в осенних праздниках урожая!
Даже град, и изморось, и дождь кажутся в деревне лишь полезными слугами
Природы, выполняющими свои бесхитростные обязанности, и сам грозный
Норд-ост, налетающий на нас, когда мы идем между двумя рядами живых
изгородей, - не более как расшумевшийся друг.
Но в городе, когда краска на штукатурке пузырится, опаленная дымным
солнцем, или смешанный с сажей дождь разводит мутную слякоть, или снег
лежит грязными кучами, а холодный ветер свистит в темных улицах и завывает
на углах, колебля пламя газовых рожков, - ни одно из обличий Природы не
пленяет нас. Погода в городе все равно что жаворонок в конторе: она здесь
неуместна и всем мешает. Города должны быть прикрыты сверху, согреты
паровым отоплением и освещены электричеством. Погода - деревенская
красотка, она проигрывает в городском окружении. Мы довольно охотно
любезничаем с ней на лугах, покрытых скошенной травой, но при встрече с
ней на Пэл-Мэл она уже не кажется такой обворожительной. Она слишком
назойливо лезет в глаза. Ее простодушный, непринужденный смех и громкий
голос, ласкавшие слух на ферме, не вяжутся с фальшивой, искусственной
жизнью большого города, а ее манеры начинают просто раздражать.
Совсем недавно погода одарила нас почти непрерывным дождем, зарядившим
примерно на три недели, и я превратился, по выражению мистера Манталини, в
какое-то дьявольски сырое, продрогшее, неприятное существо.
Наш сосед время от времени выходит в садик позади дома и говорит, что
для урожая это очень хорошо, - не то, что он выходит в садик, а то, что
держится такая погода. Он ничего не смыслит в этих делах, но стоило ему
завести прошлым летом парниковую раму для огурцов, как он уже причислил
себя к знатокам сельского хозяйства и все время говорит подобные глупости,
воображая, что вся улица принимает его за удалившегося на покой агронома,
Остается только надеяться, что хоть в этом он прав и что погода
действительно чему-то благоприятствует, ибо мне она наносит только урон.
Она портит мне и одежду и характер. Последнее я могу себе позволить,
потому что характера у меня хватает, но у меня болит сердце, когда я вижу,
как мои любимые шляпы и брюки преждевременно старятся и портятся в этом
холодном мире дождей и снегопадов.
А мой новый весенний костюм... Какой это был замечательный костюм! Но
теперь он до такой степени забрызган грязью, что я не в состоянии спокойно
смотреть на него.
Это все Джим виноват. Я бы ни за что не вышел из дому в тот вечер, если
бы не он. Я как раз примерял костюм, когда вошел Джим. Он с диким воплем
всплеснул руками, как только увидел его.
- Дождались наконец! - закричал он.
Я спросил:
- Сзади хорошо сидит?
- Потрясающе, дружище! - воскликнул он. И затем осведомился, собираюсь
ли я куда-нибудь.
Сперва я сказал "нет", но перед Джимом трудно было устоять. Он уверил
меня, что человек в таком костюме не имеет права сидеть дома.
- У каждого гражданина, - заявил он, - есть свои обязанности по
отношению к обществу. Каждый должен способствовать всеобщему счастью по
мере своих сил. Выйди из дома и дай девочкам полюбоваться на этот
сногсшибательный видик!
Джим вечно употребляет какие-то немыслимые словечки. Не знаю, где он их
набрался. Не у меня, во всяком случае.
- Ты думаешь, девушкам в самом деле понравится? - спросил я.
Джим заявил, что они получат настоящее удовольствие, не меньшее, чем от
загородной прогулки.
Это решило вопрос. Вечер был чудесный, и я пошел.
Когда я вернулся, я разделся, натер все тело водкой, опустил ноги в
горячую воду, поставил на грудь горчичник, съел тарелку горячей каши,
выпил стакан коньяку с кипятком, смазал нос салом и лег в постель.
Эти срочные и энергичные меры плюс крепкий от рождения организм спасли
мне жизнь, но что касается костюма!.. Костюма нет, есть грязевой щиток,
снятый с извозчичьей пролетки.
А как мне нравился этот костюм!.. Но так бывает всегда. Стоит мне
особенно полюбить что-то, как с объектом моей любви обязательно что-нибудь
стрясется. У меня была в детстве ручная крыса, и я любил ее так, как
только мальчишка способен любить старую водяную крысу. И в один прекрасный
день она свалилась в большую миску крыжовенного киселя, который остывал на
кухне; никто не знал, куда девалась бедняжка, пока не стали накладывать
всем по второй порции.
Особенно я ненавижу дождливую погоду в городе. Я, собственно, не
столько против дождя, сколько против грязи, потому что, по-видимому,
обладаю для нее какой-то неотразимой притягательной силой. В ненастный
день мне достаточно только показаться на улицу, и я уже наполовину покрыт
грязью. Всему виной то, что некоторые из нас слишком привлекательны, как
сказала старушка, когда в нее ударила молния. Другие люди могут выходить
из дому в непогоду и часами прогуливаться по улицам, оставаясь совершенно
чистыми, а я лишь перейду дорогу, и на меня уже просто стыдно глядеть (как
говаривала моя покойная мама, когда я был еще мальчиком). Если во всем
Лондоне окажется всего лишь один-единственный комочек грязи, я убежден,
что отобью его у всех соискателей.
Мне бы хотелось отвечать грязи такой, же привязанностью, но боюсь, что
этого никогда не будет. Меня страшит то, что люди называют "характерными
особенностями Лондона". Если на улице грязно, я весь день чувствую себя
таким несчастным и мокрым, что испытываю подлинное блаженство, когда могу
наконец раздеться и лечь в постель, подальше от этой гадости. В ненастную
погоду все не ладится. Не знаю, почему, но в ненастную погоду мне всегда
кажется, будто на улицах больше собак, детских колясок, кэбов и ломовиков,
чем обычно, и все они гораздо чаще путаются у меня под ногами, и что все
люди невыносимо противны (кроме меня, конечно), и я невольно впадаю в
бешенство. Притом в дождь я всегда почему-то несу гораздо больше вещей,
чем в хорошую погоду; а если у вас в руках сумка, три свертка и газета, и
вдруг начинает идти дождь, то, сами понимаете, открыть зонтик почти
невозможно.
Это напомнило мне, кстати, о другом виде погоды, который я не выношу, -
об апрельской погоде (так называемой апрельской, потому что она всегда
наступает в мае). Поэты считают ее прелестной. Она сама не знает, какой
она будет через пять минут, и потому они сравнивают ее с женщиной; в этом
якобы и заключается ее очарование. Я лично ее не одобряю. Подобная
молниеносная переменчивость, возможно, и хороша в девушке, - видимо,
необыкновенно приятно иметь дело с особой, которая сейчас улыбается
неизвестно чему, а через минуту проливает слезы по той же самой причине, а
потом хихикает, а потом дуется, которая одновременно груба и нежна, угрюма
и весела, шумлива и молчалива, вспыльчива и невозмутима, страстна и
апатична. (Имейте в виду, - это не мои слова. Это все поэты. И еще
говорят, что они знатоки в подобных делах!) Но у погоды недостатки такой
системы более заметны. От слез женщины вы не промокнете, а от дождя
наверняка; ее холодность не доведет вас до астмы и ревматизма, а холодный
восточный ветер на это способен. Я могу подготовиться к нормальной плохой
погоде и как-то мириться с ней, но этакая мешанина не по мне. Меня
раздражает ярко-голубое небо над моей головой, если я иду насквозь
промокший; никакие нервы не выдерживают, когда после проливного дождя
солнце выходит, улыбаясь, из-за туч и как бы говорит: "Господи боже ты
мой, неужели вы и вправду промокли? Удивительно, честное слово. Да ведь я
только пошутило!"
Апрель в Англии не дает вам времени даже на то, чтобы открыть или
закрыть зонтик, особенно если он "автоматический", - зонтик, конечно, а не
апрель.
Я купил однажды "автоматический зонтик" в апреле месяце; ну и повозился
я с ним! Мне нужен был зонт; я зашел в один из магазинов на Стрэнде и
сообщил там об этом, на что мне ответили:
- Пожалуйста, сэр. Какого рода зонтик вы хотели бы приобрести?
Я сказал, что мне хотелось бы иметь зонтик, который защищал бы меня от
дождя и не позволял забывать себя в поезде.
- Попробуйте купить "автоматический зонтик", - предложил продавец.
- Что это еще за "автоматический зонтик"? - спросил я.
- Изумительное изобретение, сэр, - с энтузиазмом сообщил продавец. - Он
сам открывается и закрывается.
Я купил такой зонтик, и оказалось, что продавец меня не обманул. Зонт
действительно открывался и закрывался сам. Он был совершенно неподвластен
мне. Когда начинался дождь, - что происходило в то время через каждые пять
минут, - я пытался заставить это сооружение открыться, но оно было
неподвижно; я вынужден был останавливаться и вести борьбу с этим проклятым
предметом, встряхивая его и всячески его ругая, а дождь продолжал лить в
это время как из ведра. Но лишь только дождь прекращался, эта дурацкая
штука, резко дернувшись, внезапно открывалась и ни за что снова не
закрывалась. В результате мне приходилось шагать под чистым синим небом с
раскрытым зонтом над головой, мечтая о том, чтобы опять пошел дождь и меня
бы уже никто не принимал за сумасшедшего.
А если зонт и закрывался, то совершенно неожиданно, и при этом он
непременно сбивал у меня с головы шляпу.
Не знаю, в чем тут дело, но факт остается фактом - никогда человек не
бывает так смешон, как в тот момент, когда он теряет шляпу. Стоит вам
внезапно заметить, что вы остались с непокрытой головой, как вас
охватывает ощущение мучительной беспомощности - одного из самых жестоких
недугов, каким подвержена человеческая плоть. А потом начинается дикая
погоня за шляпой. Вместе с вами мчится возбужденная собачонка,
вообразившая, что с ней играют, и вы обязательно сбиваете с ног несколько,
ни в чем неповинных детишек (не говоря уж об их матерях), валите старого
толстяка на детскую коляску и заставляете воспитанниц женского пансиона
отскочить прямо в объятия какого-то мокрого оборванца. После всего этого
идиотский смех зевак и неприличный вид пойманной наконец шляпы уже не
имеют особого значения.
В общем, принимая во внимание мартовские ветры, апрельские ливни и
полное отсутствие цветов в мае, можно сказать, что в городах весна редко
бывает удачной. Все это еще куда ни шло в деревне, как я говорил, но в тех
городах, где население превышает десять тысяч, весну следует отменить. В
мрачных мастерских нашей земли она, как дети, - не к месту. И весна и дети
плохо выглядят среди пыли и мусора. Грустно видеть, как маленькие
перепачканные ребятишки пытаются играть в шумных дворах и на грязных
улицах. Бедные маленькие заброшенные человеческие молекулы, незванно
явившиеся на свет, - разве можно назвать их детьми? У детей ясные глаза,
пухлые щечки, застенчивые голоса. А это - перемазавшиеся в грязи,
визгливые гномики, их крошечные лица высохли и сморщились, их детский смех
звучит надтреснуто и хрипло.
И весну жизни и весну года надо лелеять на зеленом лоне природы. Нам,
горожанам, весна приносит лишь холодные ветры и моросящие дожди. Если мы
хотим ощутить ее радостное дыхание и услышать ее безмолвные голоса, мы
должны искать ее в безлиственных лесах и на заросших терновником тропах,
на вересковых пустошах и безмятежных высоких холмах. Там весна полна
чудесной свежести. Быстро бегущие облака, открытые просторы, порывистый
ветер и чистый, прозрачный воздух вызывают у вас волнующее ощущение
прилива сил и смутных надежд. Жизнь, подобно окружающей нас природе,
кажется шире и свободнее, - это радужная дорога, ведущая в неизвестное.
Сквозь серебристые разрывы между облаками, опоясывающие небо, нам чудятся
великие надежды, реющие над нашим маленьким неугомонным миром, и их
ароматное дуновение доносится до нас на крыльях буйного мартовского ветра.
Странные и непонятные мысли возникают в наших сердцах. Таинственные
голоса призывают нас к какому-то великому усилию, к какому-то большому
труду, Но мы еще не понимаем того, что они говорят, и зарождающиеся в нас
скрытые отголоски пока еще бессильны ответить им: стремясь наружу, они
лишь трепещут, бессвязные и немые.
Мы, как дети, протягиваем руки к свету, пытаясь схватить сами не знаем
что. Наши мысли - как у юношей в датской песне: очень долгие мысли, очень
смутные мысли; мы не видим, где они кончаются.
Что делать! Все мысли, которые проникают за пределы нашего тесного
мира, могут быть лишь туманными и бесформенными. Мысли, которые легко
понятны нам, - очень маленькие мыслишки: "дважды два - четыре", "когда
человек голоден - приятно поесть", "честность всегда окупается" - и так
далее, и тому подобное. Все более глубокие мысли кажутся нашим бедным
инфантильным умам неопределенными и слишком пространными. Мы лишь с трудом
угадываем грядущие дали сквозь туманы, которые клубятся вокруг нашего
опоясанного временем острова жизни, и слышим только отдаленный рокот
простирающегося за ним океана.