-----------------------------------------------------------------------
Пер. - Н.Семевская. В кн.: "Джером К.Джером". Лениздат; 1980.
OCR & spellcheck by HarryFan, 23 August 2002
-----------------------------------------------------------------------
(Из сборника "Наблюдения Генри" - "Observations of Henry", 1901)
- Им об этом и говорить не стоит, - заметил Генри. Он стоял, перекинув
салфетку через руку, прислонившись к колонне веранды и прихлебывая
бургундское, которое я ему налил. - Если вы и скажете им это, они все
равно не поверят, ни одна не поверит, а между тем это правда: когда они
голые, их никак не различишь.
- Кто не поверит и чему? - спросил я.
У Генри была любопытная привычка комментировать вслух свои
невысказанные мысли. Это делало его речь похожей на замысловатый акростих.
Перед этим мы обсуждали вопрос, как лучше всего есть сардинки: в виде
закуски или как приправу к другому кушанью, и теперь я недоумевал, почему
именно сардины, а не какие-нибудь другие рыбы такие недоверчивые существа;
еще труднее мне показалось представить себе сардину, одетую в платье.
Генри поставил рюмку и выручил меня, пояснив свои слова.
- Я говорю о женщинах, - продолжал он. - Могут ли они отличить одного
младенца от другого, когда ребята голые. У меня есть сестра, она служит в
няньках в родильном доме, и вот она вам твердо скажет, если только вы
спросите ее об этом, что до трех месяцев все дети совершенно одинаковы.
Пожалуй, вы отличите мальчика от девочки и белое христианское дитя от
чернокожего язычника, но чтоб можно было ткнуть пальцем в голого младенца
и сказать: это Смит, а это Джонс, - чепуха! Разденьте их, заверните в
одеяло, и, бьюсь об какой хотите заклад, вы никогда в жизни не скажете,
кто из них чей.
Я согласился с Генри, поскольку мои собственные способности
распознавать малышей были невелики, но высказал предположение, что миссис
Смит, или миссис Джонс наверное найдут признаки, по которым они узнают
свое дитя.
- Конечно, так они сами будут уверять, - ответил Генри, - и, понятно, я
не-говорю о таких случаях, когда у ребенка есть родинка или когда он косит
- все это полезные приметы, но, вообще говоря, младенцы похожи один на
другого, как сардины из одной банки. Как бы то ни было, я знаю случай,
когда одна дура нянька перепутала в гостинице ребят, и матери до сих пор
не уверены, что они получили своих собственных малышей.
- Вы хотите сказать, - вставил я, - что их никак нельзя было отличить?
- Ну, совсем не за что было зацепиться, - ответил Генри, - у них были
одинаковые шишки, одинаковые прыщики, одинаковые царапины; разница в
возрасте составляла не более трех дней, вес их сходился до одной унции, а
рост - до одного дюйма. Отец одного был высокий блондин, а другого -
низенький брюнет, но низенький брюнет был женат на высокой блондинке, а
высокий блондин - на низенькой брюнетке. Целую неделю они кричали и
спорили и по десять раз в день обменивались ребятами. Каждая была уверена,
что она мать того ребенка, который в данную минуту был весел, но стоило
ему запищать, и она убеждалась, что ребенок не ее. Они решили положиться
на инстинкт детей, но когда малыши не были голодны, им, кажется, было
наплевать на всех, а когда им хотелось есть, каждый тянулся к той женщине,
которая держала другого. В конце концов родители решили предоставить все
времени. С тех пор прошло уже три года, и, может быть, теперь у ребятишек
появится какое-нибудь сходство с родителями, которое и решит дело. Так
вот, я и говорю: детей до трех месяцев нельзя отличить друг от друга, и
как бы меня ни уверяли, что это возможно, я буду стоять на своем.
Он замолчал и, казалось, весь ушел в созерцание отдаленного
Маттергорна, облаченного в розовый закат. Генри не был лишен поэтической
жилки, нередкой у поваров и официантов. Я склонен думать, что постоянное
пребывание в атмосфере горячих кушаний способствует развитию
чувствительных струнок. Одним из самых сентиментальных людей, каких я
только знал, был владелец закусочной на углу Фаррингдон-род. Ранним утром
он мог еще оставаться проницательным и деловитым, но когда он, с ножом и
вилкой в руках, витал над смешанными парами булькающих сосисок и шипящего
горохового пудинга, всякий жалкий бродяга, сумевший выдумать какую-нибудь
нелепую побасенку о своих горестях, мог обвести его вокруг пальца.
- Но самая удивительная из всех историй с младенцами, какие я помню, -
после паузы продолжал Генри, по-прежнему не сводя глаз с далеких, покрытых
снегом, горных вершин, - случилась со мной в Уорвике в год юбилея. Я
никогда этого не забуду.
- Это вполне приличная история? - спросил я. - Можно мне ее слушать?
Подумав немного, Генри решил, что в ней нет ничего непристойного, и
рассказал мне следующее.
"Приехал он омнибусом, который подают к поезду в четыре пятьдесят две.
У него был чемоданчик и какая-то корзина. Мне показалось, что это корзинка
для белья. Он не позволил слуге даже притронуться к корзине и сам потащил
ее в свой номер. Он нес ее за ручки, держа прямо перед собой, и спотыкался
чуть ли не на каждой ступеньке. На повороте лестницы он поскользнулся и
сильно стукнулся головой о перила, но не выпустил корзины, а только
выругался и продолжал путь. Я видел, что он взволнован и нервничает, но,
работая в гостинице, привыкаешь к нервным и взволнованным людям. Когда
человек за кем-нибудь гонится или от кого-нибудь удирает, он по дороге
останавливается в гостинице. А если по его внешности видно, что он
заплатит по счету, нам больше ни до чего дела нет. Но этот человек
заинтересовал меня: он был удивительно молодым и простодушным. Да и
гостиница казалась мне скучнейшей дырой после того, к чему я привык, а
когда вы три месяца никого не обслуживали, кроме какого-нибудь
коммерсанта, для которого сезон оказался на редкость неудачным, или
супругов, одержимых манией разъезжать повсюду с путеводителем, вам
становится так тоскливо, что вы рады всякому событию, самому
незначительному, лишь бы оно нарушило однообразие.
Я последовал за приехавшим в его номер и спросил, не нужно ли ему
чего-нибудь. Со вздохом облегчения он опустил корзину на кровать, снял
шляпу, вытер платком лоб и затем обернулся, чтобы ответить мне.
- Вы женаты? - спросил он.
Странно, когда задают такой вопрос слуге, но, поскольку его задал
джентльмен, нечего было беспокоиться.
- Как вам сказать... не совсем, - ответил я (в то время я был только
помолвлен, к тому же не со своей женой, если вам ясно, что я хочу
сказать). - Но я кое-что понимаю в этих делах, - добавил я, - и если вам
нужен совет...
- Не в этом дело, - перебил он меня, - я не хочу, чтобы вы надо мной
смеялись. Я думал, что если вы человек женатый, вы бы поняли все лучше.
Нет ли в этом доме какой-нибудь опытной здравомыслящей женщины?
- У нас служат женщины, - ответил я. - Что касается того,
здравомыслящие они или нет, то на этот счет могут быть разные мнения. В
общем они - обыкновенные женщины. Позвать вам горничную?
- Да, пожалуйста, - сказал он. - Подождите минутку, давайте сначала
откроем это.
Он принялся распутывать веревку, потом вдруг выпустил ее и усмехнулся.
- Нет, - проговорил он, - откройте-ка вы, только осторожно, это будет
для вас сюрпризом.
Я не очень-то люблю сюрпризы. По собственному опыту я знаю, что они
большей частью бывают неприятными.
- Что там такое? - спросил я.
- А вот откроете и увидите, - ответил он, - вреда вам от этого не
будет.
И, отойдя, он снова захихикал.
"Ну, - сказал я себе, - надеюсь, этот субъект ничего плохого не
задумал". И вдруг странная мысль пришла мне в голову, и я замер, держа в
руках веревку.
- А у вас там не мертвец? - выговорил я.
Молодой человек ухватился за каминную доску, и лицо его стало белым,
как простыня.
- Боже мой, - воскликнул он, - не говорите таких ужасных вещей! Мне это
в голову не приходило! Открывайте скорее!
- Лучше идите-ка вы сами сюда и откройте ее, сэр, - возразил я.
Вся эта история мне что-то не нравилась.
- Не могу, - сказал он, - после ваших слов... Меня всего трясет. Скорее
откройте и скажите мне, что все благополучно.
Любопытство пришло мне на помощь. Я разрезал веревку, откинул крышку и
заглянул в корзину.
Молодой человек отвернулся, точно боялся взглянуть в мою сторону.
- Все благополучно? - спросил он. - Он жив?
- Да уж так жив, что дай бог всякому.
- А он дышит как следует? - продолжал посетитель.
- Вы, наверное, оглохли, - возразил я, - если не слышите, как он дышит.
Действительно, его дыхание можно было услышать даже на улице.
- Слава богу! - воскликнул молодой человек и опустился в кресло у
камина. - Вы знаете, мне это просто в голову не приходило. Больше часа я
продержал его в этой корзинке, и если бы он случайно запутался головкой в
одеяле... Никогда больше я не повторю эту глупость!
- Вы его любите? - спросил я.
Он взглянул на меня.
- Люблю ли? - повторил он. - Еще бы! Я его отец. - И он опять
засмеялся.
- Вот как, - проговорил я. - Значит, я полагаю, что имею удовольствие
разговаривать с мистером Костэром Кингом?
- Костэр Кинг? - удивленно повторил он. - Моя фамилия Милбери.
- Но, - возразил я, - на наклейке с внутренней стороны крышки сказано,
что его отец Костэр Кинг, отпрыск Старлайта, а мать - Дженни Динс, отпрыск
Дарби Дьявола.
Он подозрительно посмотрел на меня и поставил между нами стул.
Очевидно, теперь пришел его черед думать, что я сумасшедший. Убедившись,
по-видимому, что я во всяком случае не опасен, он стал придвигаться
поближе к корзине, пока наконец ему не удалось заглянуть в нее. Никогда в
жизни я не слышал, чтобы мужчина издавал такой нечеловеческий вопль. Он
стоял по одну сторону кровати, я - по другую. Щенок, разбуженный шумом,
сел и зарычал сначала на одного из нас, потом - на другого. Я разглядел,
что это был бульдог примерно месяцев десяти. Превосходный щенок для своего
возраста.
- Мое дитя! - закричал молодой человек, и глаза у него буквально на лоб
вылезли. - Это не мое дитя! Что случилось? Или я сошел с ума?
- Вы к этому близки, - произнес я, и так оно и было. - Успокойтесь. Что
вы рассчитывали увидеть здесь?
- Моего мальчика, - снова закричал он. - Моего единственного ребенка,
моего сыночка!
- Вы имеете в виду настоящего ребенка? - продолжал я. - Человеческого
ребенка?
У некоторых людей есть глупая привычка говорить о своих собаках, как о
детях, так что кто его знает, кого он имел в виду.
- Конечно, настоящего! - отвечал он. - Самого прелестного ребенка,
какого вы в своей жизни видели. В воскресенье ему исполнилось ровно
тринадцать недель, а вчера у него прорезался первый зубик.
Вид собачьей морды, кажется, сводил молодого человека с ума. Он
бросился к корзине, и если бы я не помешал ему, наверное, задушил бы
несчастного пса.
- Щенок не виноват, - говорю я. - Осмелюсь сказать, что ему так же
тошно, как и вам. Его ведь тоже потеряли. Кто-то сыграл с вами шутку:
вытащил вашего младенца и сунул вместо него вот этого... если только тут
вообще был ребенок.
- Что это значит? - возмутился он.
- Ну, сэр, - говорю я, - вы меня извините, но джентльмены в здравом уме
не возят ребят в бельевых корзинах. Откуда вы приехали?
- Из Бенбери, - говорит он. - Меня хорошо знают в Бенбери.
- Вот этому можно поверить, - ответил я. - Такого молодого человека,
как вы, наверное, все знают.
- Я мистер Милбери, - говорит он, - бакалейщик с Хай-стрит.
- В таком случае, что вы делаете здесь с этой собакой? - спрашиваю я.
- Не доводите меня до исступления, - отвечает он. - Говорю вам, я сам
не знаю. Моя жена сейчас в Уорвике, ухаживает за своей больной матерью, и
в каждом письме вот уже две недели только и пишет: "Ах, как я хочу видеть
Эрика! Если бы мне хоть на минутку увидеть Эрика!"
- Естественные материнские чувства, - говорю я, - они делают ей честь.
- И вот сегодня, - продолжает он, - я рано окончил работу и решил
привезти сюда ребенка, чтобы жена могла повидать его и убедиться, что с
ним все благополучно. Она не может оставить мать больше чем на час, а мне
нельзя идти к ней, потому что теща меня недолюбливает и я ее раздражаю. Я
хотел подождать здесь, а Милли - это моя жена - пришла бы сюда, когда
освободится. Я собирался сделать ей сюрприз.
- По-моему, - говорю я, - большего сюрприза вы ей никогда в жизни не
устраивали.
- Не шутите с такими вещами, - говорит он. - Я все еще сам не свой и
могу вас искалечить.
Он был прав: нельзя было шутить с этим делом, хотя, конечно, оно имело
свою смешную сторону.
- Но зачем же, - спрашиваю, - было совать ребенка в бельевую корзинку?
- Это вовсе не бельевая корзинка, - с яростью отвечает он. - Это
плетенка для пикников. В последнюю минуту я подумал, что мне не к лицу
нести ребенка на руках: уличные мальчишки кричали бы мне вслед. Мой малыш
очень любит спать, и я решил, что если его устроить поудобнее в этой
корзинке, он отлично перенесет такое короткое путешествие. Я взял корзинку
с собой в вагон и не спускал ее с колен. Ни на одну минуту я не выпускал
ее из рук. Это колдовство, вот что. Я теперь буду верить в чертей.
- Не валяйте дурака, - говорю я. - Всему должно быть объяснение, надо
только доискаться до него. Вы уверены, что это та самая корзина, в которую
вы упаковали младенца?
Милбери был теперь немножко спокойнее. Он наклонился и тщательно
осмотрел корзину.
- Кажется, - сказал он, - но не могу поручиться.
- Скажите-ка, - говорю я, - вы не выпускали корзины из рук? Подумайте
хорошенько.
- Нет, она все время была у меня на коленях.
- Но это же чепуха, если только вы сами по ошибке не сунули туда щенка
вместо ребенка. Подумайте спокойно. Я не ваша жена и хочу только помочь
вам. Я ничего не скажу, если вы сознаетесь, что на минутку отвели глаза от
корзины.
Он опять задумался, и вдруг в глазах его блеснул свет.
- Ей-богу, - говорит он, - вы правы. Я на минутку поставил ее на
платформу в Бенбери, чтобы купить иллюстрированный журнал.
- Ну вот, теперь вы говорите разумно. Подождите-ка, завтра, кажется,
открывается собачья выставка в Бирмингаме?
- Как будто, - говорит он.
- Вот мы и добрались до сути, - говорю я. - По совпадению эту собаку
везли в Бирмингам в точно такой же корзине, как та, в которую вы упаковали
своего младенца. Вы по ошибке взяли корзину со щенком, а его хозяину
достался ваш малыш. И я бы затруднился сказать сразу, кто из вас сейчас
больше сходит с ума. Он, наверное, думает, что вы сделали это нарочно.
Мистер Милбери прижался головой к спинке кровати и застонал.
- В любую минуту может явиться Милли, и мне придется сказать ей, что
нашего крошку по ошибке послали на собачью выставку! У меня язык не
повернется сказать ей такое!
- Поезжайте в Бирмингам, - говорю я, - и постарайтесь уладить это дело.
Вы можете успеть на поезд в пять сорок пять и вернуться около восьми.
- Поедемте со мной, - говорит он, - вы добрый человек, поедемте со
мной. Я не могу ехать один.
Он был прав. В таком состоянии он бы угодил под копыта лошадей, не
успев выйти на улицу.
- Ну что ж, - говорю я, - если хозяин отпустит...
- О, он не может не отпустить вас, - ломая руки, воскликнул молодой
человек. - Скажите ему, что речь идет о счастье целой жизни, скажите
ему...
- Я скажу ему, что речь идет о лишнем полсоверене по счету, - говорю я,
- это больше поможет делу.
Так оно и было, и не прошло и двадцати минут, как я, молодой Милбери и
щенок в корзине сидели в вагоне третьего класса, направляясь в Бирмингам.
Тут я представил себе все трудности нашего предприятия. Предположим, по
счастью окажется, что я прав; предположим, щенка действительно везли на
выставку в Бирмингам; предположим, нам еще более посчастливится, и на
вокзале нам скажут, что там видели джентльмена с такой корзинкой, как
наша, приехавшего поездом в пять тринадцать; а дальше что? Может быть, нам
придется опрашивать всех извозчиков в городе, и к тому времени, когда мы
найдем ребенка, окажется, что уж незачем трудиться распаковывать его. Ну,
конечно, я не собирался болтать о том, что было у меня на уме. По-моему,
бедняга отец чувствовал себя так плохо, что дальше некуда. Мое дело было
вселить в него надежду. Поэтому, когда он в двадцатый раз спросил меня,
думаю ли я, что он еще увидит своего ребенка живым, я сердито оборвал его.
- Да не мучайтесь вы так, - говорю я. - Бы еще вволю насмотритесь на
своего малыша. Дети не так-то легко пропадают. Только в пьесах люди готовы
взять на себя заботу о чужих детях. Я в своей жизни знавал множество
прохвостов, но даже худшему из них я не пожелал бы иметь дело с
десятком-другим чужих младенцев. Не обольщайтесь, будто кто-то похитил его
у вас. Поверьте мне, тот, к кому он попал, не успокоится до тех пор, пока
ему не удастся вернуть ребенка законному владельцу.
Такая болтовня подбодрила его, и когда мы приехали в Бирмингам, он был
гораздо спокойнее. Мы набросились на начальника станции, а тот на всех
носильщиков, которые находились на платформе, когда прибыл поезд пять
тринадцать. Все в один голос утверждали, что из этого поезда не выходил
джентльмен с бельевой корзиной. Начальник станции оказался человеком
семейным, и когда мы все ему объяснили, он посочувствовал нам и
телеграфировал в Бенбери. Кассир в Бенбери помнил, что на этот поезд брали
билеты три джентльмена. Одним из них был мистер Джессоп - торговец хлебом,
другим - неизвестный, взявший билет в Вулфхэмптон, а третьим был сам
молодой Милбери. Дело, казалось, становилось безнадежным, как вдруг
мальчишка-газетчик, слонявшийся вокруг, вмешался в разговор.
- Я видел одну старуху, - говорит он, - которая болталась около вокзала
и нанимала кэб. У нее была корзина, как две капли воды похожая на вашу.
Я думал, юный Милбери бросится мальчишке на шею и расцелует его. С
помощью мальчика мы принялись допрашивать извозчиков. Нетрудно приметить
старенькую леди с бельевой корзиной в руках, и мы узнали, что она поехала
во второразрядную гостиницу на Астор-род.
Остальные подробности мне рассказала горничная. По-видимому, старушка
по-своему переживала не меньше, чем мой джентльмен.
Корзинку нельзя было поставить в кэб и пришлось водрузить ее на крышу.
Леди очень беспокоилась и, так как шел дождь, заставила извозчика накрыть
корзинку фартуком. Снимая ее с кэба, они уронили ее на мостовую, отчего
ребенок проснулся и заплакал.
- Боже мой, мэм, что это? - воскликнула горничная. - Там ребенок?
- Да, милая, там мой малыш, - ответила леди, которая, по-видимому,
любила пошутить и была веселой старушкой, по крайней мере в то время она
еще была веселой.
- Бедняжка... Надеюсь, его не ушибли.
Леди заказала комнату с камином. Слуга внес корзину и поставил ее на
коврик. Леди сказала, что она и горничная обо всем позаботятся, и
выставила слугу. К этому времени, рассказывала мне девушка, младенец
ревел, как пароходная сирена.
- Душечка, - говорила старушка, возясь с веревкой, - не плачь, мамочка
сейчас развяжет корзинку.
Затем она повернулась к горничной:
- Пожалуйста, откройте мою сумку. Вы найдете там бутылку молока и
собачьи галеты.
- Собачьи галеты! - воскликнула горничная.
- Да, - смеясь ответила старушка, - мой малыш любит собачьи галеты.
Девушка открыла сумку; там действительно была бутылка молока и
несколько собачьих галет. Она стояла спиной к леди, когда услышала легкий
стон и стук, заставивший ее обернуться. Старушка лежала, простершись на
ковре, - мертвая, как показалось горничной. Ребенок сидел в корзине, вопя
благим матом. Растерявшаяся девушка, не соображая, что делает, сунула
младенцу галету, за которую тот жадно ухватился. Тогда горничная стала
приводить в чувство леди. Примерно через минуту старушка открыла глаза и
огляделась. Ребенок увлекся галетой и успокоился. Леди взглянула на
малыша, отвернулась и спрятала лицо на груди у горничной.
- Что это такое? - испуганным шепотом спросила леди. - Там, в корзине?
- Там ребенок, мэм, - ответила девушка.
- Бы уверены, что это не собака? - спросила старушка. - Посмотрите
хорошенько.
Девушка стала нервничать и пожалела, что осталась наедине с этой старой
леди.
- Не могла же я принять собаку за ребенка, мэм, - выговорила она. - Это
- дитя, человеческое дитя.
Старушка тихо заплакала.
- Меня постигла божья кара, - сказала она. - Я разговаривала со щенком
так, точно это был крещеный младенец, и теперь вот что случилось мне в
наказание.
- Что же случилось? - спросила горничная, которую, естественно, все
больше и больше интересовала эта история.
- Не знаю, - продолжая сидеть на полу, сказала леди. - Если все это не
сон и я не сошла с ума, то два часа назад я выехала из своего дома в
Фартингхо с корзинкой, в которой был годовалый бульдог. Вы видели, как я
открыла корзинку, и вы видите, что там такое.
- Не бывает таких чудес, чтобы бульдоги превращались в ребятишек, -
заметила горничная.
- Я не знаю, как это получилось, - проговорила старушка, - и не
понимаю, что это значит, но я знаю, что выехала я с бульдогом, а он
каким-то образом превратился вот в это.
- Кто-то подсунул его вам, - сказала горничная. - Кто-то хотел
избавиться от своего ребенка, вытащил вашего щенка и сунул в корзину
младенца.
- Это, должно быть, были необыкновенно ловкие люди, - сказала старушка.
- Я не спускала с корзинки глаз, если не считать, что в Бенбери я зашла в
буфет выпить чашку чая; но я отсутствовала не больше пяти минут.
- Вот тогда-то они все и проделали, - заявила горничная. - Ловкая
работа!
Леди внезапно ясно представила себе, в каком положении она оказалась, и
вскочила на ноги.
- Хорошенькое - дело! - воскликнула она. - Я - незамужняя женщина и
живу в деревне, где полно сплетниц. Это ужасно!
- Чудесный ребеночек! - заметила горничная.
- Может быть, вы хотите взять его себе? - спросила леди, но девушка
ответила, что она этого не хочет.
Старушка села и принялась обдумывать положение. Чем больше она думала,
тем хуже себя чувствовала. Горничная убеждена, что, не появись мы вовремя,
несчастная сошла бы с ума. Когда в дверях показался слуга и сообщил, что
внизу какой-то джентльмен с бульдогом спрашивает о ребенке, она обвила
руками шею слуги и чуть не задушила его в объятиях.
Мы успели на поезд в Уорвик и, к счастью, вернулись в гостиницу за
десять минут до прихода миссис Милбери. Всю дорогу мистер Милбери держал
ребенка на руках. Он предложил мне оставить себе корзину и дал мне еще
полсоверена, намекнув, чтобы я держал язык за зубами, что я и сделал.
Я думаю, что он не стал рассказывать матери младенца о том, что
случилось, а если рассказал, тем хуже для него: так ему, дураку, и надо".
Пер. - Н.Семевская. В кн.: "Джером К.Джером". Лениздат; 1980.
OCR & spellcheck by HarryFan, 23 August 2002
-----------------------------------------------------------------------
(Из сборника "Наблюдения Генри" - "Observations of Henry", 1901)
- Им об этом и говорить не стоит, - заметил Генри. Он стоял, перекинув
салфетку через руку, прислонившись к колонне веранды и прихлебывая
бургундское, которое я ему налил. - Если вы и скажете им это, они все
равно не поверят, ни одна не поверит, а между тем это правда: когда они
голые, их никак не различишь.
- Кто не поверит и чему? - спросил я.
У Генри была любопытная привычка комментировать вслух свои
невысказанные мысли. Это делало его речь похожей на замысловатый акростих.
Перед этим мы обсуждали вопрос, как лучше всего есть сардинки: в виде
закуски или как приправу к другому кушанью, и теперь я недоумевал, почему
именно сардины, а не какие-нибудь другие рыбы такие недоверчивые существа;
еще труднее мне показалось представить себе сардину, одетую в платье.
Генри поставил рюмку и выручил меня, пояснив свои слова.
- Я говорю о женщинах, - продолжал он. - Могут ли они отличить одного
младенца от другого, когда ребята голые. У меня есть сестра, она служит в
няньках в родильном доме, и вот она вам твердо скажет, если только вы
спросите ее об этом, что до трех месяцев все дети совершенно одинаковы.
Пожалуй, вы отличите мальчика от девочки и белое христианское дитя от
чернокожего язычника, но чтоб можно было ткнуть пальцем в голого младенца
и сказать: это Смит, а это Джонс, - чепуха! Разденьте их, заверните в
одеяло, и, бьюсь об какой хотите заклад, вы никогда в жизни не скажете,
кто из них чей.
Я согласился с Генри, поскольку мои собственные способности
распознавать малышей были невелики, но высказал предположение, что миссис
Смит, или миссис Джонс наверное найдут признаки, по которым они узнают
свое дитя.
- Конечно, так они сами будут уверять, - ответил Генри, - и, понятно, я
не-говорю о таких случаях, когда у ребенка есть родинка или когда он косит
- все это полезные приметы, но, вообще говоря, младенцы похожи один на
другого, как сардины из одной банки. Как бы то ни было, я знаю случай,
когда одна дура нянька перепутала в гостинице ребят, и матери до сих пор
не уверены, что они получили своих собственных малышей.
- Вы хотите сказать, - вставил я, - что их никак нельзя было отличить?
- Ну, совсем не за что было зацепиться, - ответил Генри, - у них были
одинаковые шишки, одинаковые прыщики, одинаковые царапины; разница в
возрасте составляла не более трех дней, вес их сходился до одной унции, а
рост - до одного дюйма. Отец одного был высокий блондин, а другого -
низенький брюнет, но низенький брюнет был женат на высокой блондинке, а
высокий блондин - на низенькой брюнетке. Целую неделю они кричали и
спорили и по десять раз в день обменивались ребятами. Каждая была уверена,
что она мать того ребенка, который в данную минуту был весел, но стоило
ему запищать, и она убеждалась, что ребенок не ее. Они решили положиться
на инстинкт детей, но когда малыши не были голодны, им, кажется, было
наплевать на всех, а когда им хотелось есть, каждый тянулся к той женщине,
которая держала другого. В конце концов родители решили предоставить все
времени. С тех пор прошло уже три года, и, может быть, теперь у ребятишек
появится какое-нибудь сходство с родителями, которое и решит дело. Так
вот, я и говорю: детей до трех месяцев нельзя отличить друг от друга, и
как бы меня ни уверяли, что это возможно, я буду стоять на своем.
Он замолчал и, казалось, весь ушел в созерцание отдаленного
Маттергорна, облаченного в розовый закат. Генри не был лишен поэтической
жилки, нередкой у поваров и официантов. Я склонен думать, что постоянное
пребывание в атмосфере горячих кушаний способствует развитию
чувствительных струнок. Одним из самых сентиментальных людей, каких я
только знал, был владелец закусочной на углу Фаррингдон-род. Ранним утром
он мог еще оставаться проницательным и деловитым, но когда он, с ножом и
вилкой в руках, витал над смешанными парами булькающих сосисок и шипящего
горохового пудинга, всякий жалкий бродяга, сумевший выдумать какую-нибудь
нелепую побасенку о своих горестях, мог обвести его вокруг пальца.
- Но самая удивительная из всех историй с младенцами, какие я помню, -
после паузы продолжал Генри, по-прежнему не сводя глаз с далеких, покрытых
снегом, горных вершин, - случилась со мной в Уорвике в год юбилея. Я
никогда этого не забуду.
- Это вполне приличная история? - спросил я. - Можно мне ее слушать?
Подумав немного, Генри решил, что в ней нет ничего непристойного, и
рассказал мне следующее.
"Приехал он омнибусом, который подают к поезду в четыре пятьдесят две.
У него был чемоданчик и какая-то корзина. Мне показалось, что это корзинка
для белья. Он не позволил слуге даже притронуться к корзине и сам потащил
ее в свой номер. Он нес ее за ручки, держа прямо перед собой, и спотыкался
чуть ли не на каждой ступеньке. На повороте лестницы он поскользнулся и
сильно стукнулся головой о перила, но не выпустил корзины, а только
выругался и продолжал путь. Я видел, что он взволнован и нервничает, но,
работая в гостинице, привыкаешь к нервным и взволнованным людям. Когда
человек за кем-нибудь гонится или от кого-нибудь удирает, он по дороге
останавливается в гостинице. А если по его внешности видно, что он
заплатит по счету, нам больше ни до чего дела нет. Но этот человек
заинтересовал меня: он был удивительно молодым и простодушным. Да и
гостиница казалась мне скучнейшей дырой после того, к чему я привык, а
когда вы три месяца никого не обслуживали, кроме какого-нибудь
коммерсанта, для которого сезон оказался на редкость неудачным, или
супругов, одержимых манией разъезжать повсюду с путеводителем, вам
становится так тоскливо, что вы рады всякому событию, самому
незначительному, лишь бы оно нарушило однообразие.
Я последовал за приехавшим в его номер и спросил, не нужно ли ему
чего-нибудь. Со вздохом облегчения он опустил корзину на кровать, снял
шляпу, вытер платком лоб и затем обернулся, чтобы ответить мне.
- Вы женаты? - спросил он.
Странно, когда задают такой вопрос слуге, но, поскольку его задал
джентльмен, нечего было беспокоиться.
- Как вам сказать... не совсем, - ответил я (в то время я был только
помолвлен, к тому же не со своей женой, если вам ясно, что я хочу
сказать). - Но я кое-что понимаю в этих делах, - добавил я, - и если вам
нужен совет...
- Не в этом дело, - перебил он меня, - я не хочу, чтобы вы надо мной
смеялись. Я думал, что если вы человек женатый, вы бы поняли все лучше.
Нет ли в этом доме какой-нибудь опытной здравомыслящей женщины?
- У нас служат женщины, - ответил я. - Что касается того,
здравомыслящие они или нет, то на этот счет могут быть разные мнения. В
общем они - обыкновенные женщины. Позвать вам горничную?
- Да, пожалуйста, - сказал он. - Подождите минутку, давайте сначала
откроем это.
Он принялся распутывать веревку, потом вдруг выпустил ее и усмехнулся.
- Нет, - проговорил он, - откройте-ка вы, только осторожно, это будет
для вас сюрпризом.
Я не очень-то люблю сюрпризы. По собственному опыту я знаю, что они
большей частью бывают неприятными.
- Что там такое? - спросил я.
- А вот откроете и увидите, - ответил он, - вреда вам от этого не
будет.
И, отойдя, он снова захихикал.
"Ну, - сказал я себе, - надеюсь, этот субъект ничего плохого не
задумал". И вдруг странная мысль пришла мне в голову, и я замер, держа в
руках веревку.
- А у вас там не мертвец? - выговорил я.
Молодой человек ухватился за каминную доску, и лицо его стало белым,
как простыня.
- Боже мой, - воскликнул он, - не говорите таких ужасных вещей! Мне это
в голову не приходило! Открывайте скорее!
- Лучше идите-ка вы сами сюда и откройте ее, сэр, - возразил я.
Вся эта история мне что-то не нравилась.
- Не могу, - сказал он, - после ваших слов... Меня всего трясет. Скорее
откройте и скажите мне, что все благополучно.
Любопытство пришло мне на помощь. Я разрезал веревку, откинул крышку и
заглянул в корзину.
Молодой человек отвернулся, точно боялся взглянуть в мою сторону.
- Все благополучно? - спросил он. - Он жив?
- Да уж так жив, что дай бог всякому.
- А он дышит как следует? - продолжал посетитель.
- Вы, наверное, оглохли, - возразил я, - если не слышите, как он дышит.
Действительно, его дыхание можно было услышать даже на улице.
- Слава богу! - воскликнул молодой человек и опустился в кресло у
камина. - Вы знаете, мне это просто в голову не приходило. Больше часа я
продержал его в этой корзинке, и если бы он случайно запутался головкой в
одеяле... Никогда больше я не повторю эту глупость!
- Вы его любите? - спросил я.
Он взглянул на меня.
- Люблю ли? - повторил он. - Еще бы! Я его отец. - И он опять
засмеялся.
- Вот как, - проговорил я. - Значит, я полагаю, что имею удовольствие
разговаривать с мистером Костэром Кингом?
- Костэр Кинг? - удивленно повторил он. - Моя фамилия Милбери.
- Но, - возразил я, - на наклейке с внутренней стороны крышки сказано,
что его отец Костэр Кинг, отпрыск Старлайта, а мать - Дженни Динс, отпрыск
Дарби Дьявола.
Он подозрительно посмотрел на меня и поставил между нами стул.
Очевидно, теперь пришел его черед думать, что я сумасшедший. Убедившись,
по-видимому, что я во всяком случае не опасен, он стал придвигаться
поближе к корзине, пока наконец ему не удалось заглянуть в нее. Никогда в
жизни я не слышал, чтобы мужчина издавал такой нечеловеческий вопль. Он
стоял по одну сторону кровати, я - по другую. Щенок, разбуженный шумом,
сел и зарычал сначала на одного из нас, потом - на другого. Я разглядел,
что это был бульдог примерно месяцев десяти. Превосходный щенок для своего
возраста.
- Мое дитя! - закричал молодой человек, и глаза у него буквально на лоб
вылезли. - Это не мое дитя! Что случилось? Или я сошел с ума?
- Вы к этому близки, - произнес я, и так оно и было. - Успокойтесь. Что
вы рассчитывали увидеть здесь?
- Моего мальчика, - снова закричал он. - Моего единственного ребенка,
моего сыночка!
- Вы имеете в виду настоящего ребенка? - продолжал я. - Человеческого
ребенка?
У некоторых людей есть глупая привычка говорить о своих собаках, как о
детях, так что кто его знает, кого он имел в виду.
- Конечно, настоящего! - отвечал он. - Самого прелестного ребенка,
какого вы в своей жизни видели. В воскресенье ему исполнилось ровно
тринадцать недель, а вчера у него прорезался первый зубик.
Вид собачьей морды, кажется, сводил молодого человека с ума. Он
бросился к корзине, и если бы я не помешал ему, наверное, задушил бы
несчастного пса.
- Щенок не виноват, - говорю я. - Осмелюсь сказать, что ему так же
тошно, как и вам. Его ведь тоже потеряли. Кто-то сыграл с вами шутку:
вытащил вашего младенца и сунул вместо него вот этого... если только тут
вообще был ребенок.
- Что это значит? - возмутился он.
- Ну, сэр, - говорю я, - вы меня извините, но джентльмены в здравом уме
не возят ребят в бельевых корзинах. Откуда вы приехали?
- Из Бенбери, - говорит он. - Меня хорошо знают в Бенбери.
- Вот этому можно поверить, - ответил я. - Такого молодого человека,
как вы, наверное, все знают.
- Я мистер Милбери, - говорит он, - бакалейщик с Хай-стрит.
- В таком случае, что вы делаете здесь с этой собакой? - спрашиваю я.
- Не доводите меня до исступления, - отвечает он. - Говорю вам, я сам
не знаю. Моя жена сейчас в Уорвике, ухаживает за своей больной матерью, и
в каждом письме вот уже две недели только и пишет: "Ах, как я хочу видеть
Эрика! Если бы мне хоть на минутку увидеть Эрика!"
- Естественные материнские чувства, - говорю я, - они делают ей честь.
- И вот сегодня, - продолжает он, - я рано окончил работу и решил
привезти сюда ребенка, чтобы жена могла повидать его и убедиться, что с
ним все благополучно. Она не может оставить мать больше чем на час, а мне
нельзя идти к ней, потому что теща меня недолюбливает и я ее раздражаю. Я
хотел подождать здесь, а Милли - это моя жена - пришла бы сюда, когда
освободится. Я собирался сделать ей сюрприз.
- По-моему, - говорю я, - большего сюрприза вы ей никогда в жизни не
устраивали.
- Не шутите с такими вещами, - говорит он. - Я все еще сам не свой и
могу вас искалечить.
Он был прав: нельзя было шутить с этим делом, хотя, конечно, оно имело
свою смешную сторону.
- Но зачем же, - спрашиваю, - было совать ребенка в бельевую корзинку?
- Это вовсе не бельевая корзинка, - с яростью отвечает он. - Это
плетенка для пикников. В последнюю минуту я подумал, что мне не к лицу
нести ребенка на руках: уличные мальчишки кричали бы мне вслед. Мой малыш
очень любит спать, и я решил, что если его устроить поудобнее в этой
корзинке, он отлично перенесет такое короткое путешествие. Я взял корзинку
с собой в вагон и не спускал ее с колен. Ни на одну минуту я не выпускал
ее из рук. Это колдовство, вот что. Я теперь буду верить в чертей.
- Не валяйте дурака, - говорю я. - Всему должно быть объяснение, надо
только доискаться до него. Вы уверены, что это та самая корзина, в которую
вы упаковали младенца?
Милбери был теперь немножко спокойнее. Он наклонился и тщательно
осмотрел корзину.
- Кажется, - сказал он, - но не могу поручиться.
- Скажите-ка, - говорю я, - вы не выпускали корзины из рук? Подумайте
хорошенько.
- Нет, она все время была у меня на коленях.
- Но это же чепуха, если только вы сами по ошибке не сунули туда щенка
вместо ребенка. Подумайте спокойно. Я не ваша жена и хочу только помочь
вам. Я ничего не скажу, если вы сознаетесь, что на минутку отвели глаза от
корзины.
Он опять задумался, и вдруг в глазах его блеснул свет.
- Ей-богу, - говорит он, - вы правы. Я на минутку поставил ее на
платформу в Бенбери, чтобы купить иллюстрированный журнал.
- Ну вот, теперь вы говорите разумно. Подождите-ка, завтра, кажется,
открывается собачья выставка в Бирмингаме?
- Как будто, - говорит он.
- Вот мы и добрались до сути, - говорю я. - По совпадению эту собаку
везли в Бирмингам в точно такой же корзине, как та, в которую вы упаковали
своего младенца. Вы по ошибке взяли корзину со щенком, а его хозяину
достался ваш малыш. И я бы затруднился сказать сразу, кто из вас сейчас
больше сходит с ума. Он, наверное, думает, что вы сделали это нарочно.
Мистер Милбери прижался головой к спинке кровати и застонал.
- В любую минуту может явиться Милли, и мне придется сказать ей, что
нашего крошку по ошибке послали на собачью выставку! У меня язык не
повернется сказать ей такое!
- Поезжайте в Бирмингам, - говорю я, - и постарайтесь уладить это дело.
Вы можете успеть на поезд в пять сорок пять и вернуться около восьми.
- Поедемте со мной, - говорит он, - вы добрый человек, поедемте со
мной. Я не могу ехать один.
Он был прав. В таком состоянии он бы угодил под копыта лошадей, не
успев выйти на улицу.
- Ну что ж, - говорю я, - если хозяин отпустит...
- О, он не может не отпустить вас, - ломая руки, воскликнул молодой
человек. - Скажите ему, что речь идет о счастье целой жизни, скажите
ему...
- Я скажу ему, что речь идет о лишнем полсоверене по счету, - говорю я,
- это больше поможет делу.
Так оно и было, и не прошло и двадцати минут, как я, молодой Милбери и
щенок в корзине сидели в вагоне третьего класса, направляясь в Бирмингам.
Тут я представил себе все трудности нашего предприятия. Предположим, по
счастью окажется, что я прав; предположим, щенка действительно везли на
выставку в Бирмингам; предположим, нам еще более посчастливится, и на
вокзале нам скажут, что там видели джентльмена с такой корзинкой, как
наша, приехавшего поездом в пять тринадцать; а дальше что? Может быть, нам
придется опрашивать всех извозчиков в городе, и к тому времени, когда мы
найдем ребенка, окажется, что уж незачем трудиться распаковывать его. Ну,
конечно, я не собирался болтать о том, что было у меня на уме. По-моему,
бедняга отец чувствовал себя так плохо, что дальше некуда. Мое дело было
вселить в него надежду. Поэтому, когда он в двадцатый раз спросил меня,
думаю ли я, что он еще увидит своего ребенка живым, я сердито оборвал его.
- Да не мучайтесь вы так, - говорю я. - Бы еще вволю насмотритесь на
своего малыша. Дети не так-то легко пропадают. Только в пьесах люди готовы
взять на себя заботу о чужих детях. Я в своей жизни знавал множество
прохвостов, но даже худшему из них я не пожелал бы иметь дело с
десятком-другим чужих младенцев. Не обольщайтесь, будто кто-то похитил его
у вас. Поверьте мне, тот, к кому он попал, не успокоится до тех пор, пока
ему не удастся вернуть ребенка законному владельцу.
Такая болтовня подбодрила его, и когда мы приехали в Бирмингам, он был
гораздо спокойнее. Мы набросились на начальника станции, а тот на всех
носильщиков, которые находились на платформе, когда прибыл поезд пять
тринадцать. Все в один голос утверждали, что из этого поезда не выходил
джентльмен с бельевой корзиной. Начальник станции оказался человеком
семейным, и когда мы все ему объяснили, он посочувствовал нам и
телеграфировал в Бенбери. Кассир в Бенбери помнил, что на этот поезд брали
билеты три джентльмена. Одним из них был мистер Джессоп - торговец хлебом,
другим - неизвестный, взявший билет в Вулфхэмптон, а третьим был сам
молодой Милбери. Дело, казалось, становилось безнадежным, как вдруг
мальчишка-газетчик, слонявшийся вокруг, вмешался в разговор.
- Я видел одну старуху, - говорит он, - которая болталась около вокзала
и нанимала кэб. У нее была корзина, как две капли воды похожая на вашу.
Я думал, юный Милбери бросится мальчишке на шею и расцелует его. С
помощью мальчика мы принялись допрашивать извозчиков. Нетрудно приметить
старенькую леди с бельевой корзиной в руках, и мы узнали, что она поехала
во второразрядную гостиницу на Астор-род.
Остальные подробности мне рассказала горничная. По-видимому, старушка
по-своему переживала не меньше, чем мой джентльмен.
Корзинку нельзя было поставить в кэб и пришлось водрузить ее на крышу.
Леди очень беспокоилась и, так как шел дождь, заставила извозчика накрыть
корзинку фартуком. Снимая ее с кэба, они уронили ее на мостовую, отчего
ребенок проснулся и заплакал.
- Боже мой, мэм, что это? - воскликнула горничная. - Там ребенок?
- Да, милая, там мой малыш, - ответила леди, которая, по-видимому,
любила пошутить и была веселой старушкой, по крайней мере в то время она
еще была веселой.
- Бедняжка... Надеюсь, его не ушибли.
Леди заказала комнату с камином. Слуга внес корзину и поставил ее на
коврик. Леди сказала, что она и горничная обо всем позаботятся, и
выставила слугу. К этому времени, рассказывала мне девушка, младенец
ревел, как пароходная сирена.
- Душечка, - говорила старушка, возясь с веревкой, - не плачь, мамочка
сейчас развяжет корзинку.
Затем она повернулась к горничной:
- Пожалуйста, откройте мою сумку. Вы найдете там бутылку молока и
собачьи галеты.
- Собачьи галеты! - воскликнула горничная.
- Да, - смеясь ответила старушка, - мой малыш любит собачьи галеты.
Девушка открыла сумку; там действительно была бутылка молока и
несколько собачьих галет. Она стояла спиной к леди, когда услышала легкий
стон и стук, заставивший ее обернуться. Старушка лежала, простершись на
ковре, - мертвая, как показалось горничной. Ребенок сидел в корзине, вопя
благим матом. Растерявшаяся девушка, не соображая, что делает, сунула
младенцу галету, за которую тот жадно ухватился. Тогда горничная стала
приводить в чувство леди. Примерно через минуту старушка открыла глаза и
огляделась. Ребенок увлекся галетой и успокоился. Леди взглянула на
малыша, отвернулась и спрятала лицо на груди у горничной.
- Что это такое? - испуганным шепотом спросила леди. - Там, в корзине?
- Там ребенок, мэм, - ответила девушка.
- Бы уверены, что это не собака? - спросила старушка. - Посмотрите
хорошенько.
Девушка стала нервничать и пожалела, что осталась наедине с этой старой
леди.
- Не могла же я принять собаку за ребенка, мэм, - выговорила она. - Это
- дитя, человеческое дитя.
Старушка тихо заплакала.
- Меня постигла божья кара, - сказала она. - Я разговаривала со щенком
так, точно это был крещеный младенец, и теперь вот что случилось мне в
наказание.
- Что же случилось? - спросила горничная, которую, естественно, все
больше и больше интересовала эта история.
- Не знаю, - продолжая сидеть на полу, сказала леди. - Если все это не
сон и я не сошла с ума, то два часа назад я выехала из своего дома в
Фартингхо с корзинкой, в которой был годовалый бульдог. Вы видели, как я
открыла корзинку, и вы видите, что там такое.
- Не бывает таких чудес, чтобы бульдоги превращались в ребятишек, -
заметила горничная.
- Я не знаю, как это получилось, - проговорила старушка, - и не
понимаю, что это значит, но я знаю, что выехала я с бульдогом, а он
каким-то образом превратился вот в это.
- Кто-то подсунул его вам, - сказала горничная. - Кто-то хотел
избавиться от своего ребенка, вытащил вашего щенка и сунул в корзину
младенца.
- Это, должно быть, были необыкновенно ловкие люди, - сказала старушка.
- Я не спускала с корзинки глаз, если не считать, что в Бенбери я зашла в
буфет выпить чашку чая; но я отсутствовала не больше пяти минут.
- Вот тогда-то они все и проделали, - заявила горничная. - Ловкая
работа!
Леди внезапно ясно представила себе, в каком положении она оказалась, и
вскочила на ноги.
- Хорошенькое - дело! - воскликнула она. - Я - незамужняя женщина и
живу в деревне, где полно сплетниц. Это ужасно!
- Чудесный ребеночек! - заметила горничная.
- Может быть, вы хотите взять его себе? - спросила леди, но девушка
ответила, что она этого не хочет.
Старушка села и принялась обдумывать положение. Чем больше она думала,
тем хуже себя чувствовала. Горничная убеждена, что, не появись мы вовремя,
несчастная сошла бы с ума. Когда в дверях показался слуга и сообщил, что
внизу какой-то джентльмен с бульдогом спрашивает о ребенке, она обвила
руками шею слуги и чуть не задушила его в объятиях.
Мы успели на поезд в Уорвик и, к счастью, вернулись в гостиницу за
десять минут до прихода миссис Милбери. Всю дорогу мистер Милбери держал
ребенка на руках. Он предложил мне оставить себе корзину и дал мне еще
полсоверена, намекнув, чтобы я держал язык за зубами, что я и сделал.
Я думаю, что он не стал рассказывать матери младенца о том, что
случилось, а если рассказал, тем хуже для него: так ему, дураку, и надо".