Рисунок
В большой комнате накрывают праздничный стол, а на маленьком журнальном человек в легкой светлой рубашке с вольно расстегнутым воротом что-то старательно рисует на широком бумажном листе. Его твердые сильные плечи распирают рубашку, брови упорно сдвинуты оттого, что не все получается, так как хотелось бы, сбежались от напряжения. Девочка лет семи, стоящая за спиной его, поднимается на цыпочки, чтобы получше разглядеть, что там творится на листе бумаги. Шорох карандаша сливается с ее дыханием.
– Дядя Ваня, – говорит она с некоторым удивлением, – а почему ты такой невысокий?
– Невысокий? – весело повторяет за нею он. – Правильно, Вита. Действительно, невысокий. А вот если бы я был хотя бы на три вершка повыше, я бы тебе сейчас ничего не рисовал. Это за много лет до твоего рождения случилось. Мы тогда с фашистами дрались. Зашел мне в хвост в тяжелом воздушном бою гитлеровский ас, как дал из пушки, половину фонаря разворотил. Но трасса его над головой моей промчалась, а я тогда целым и невредимым из боя возвратился. Вот и смекай почему.
– А я знаю, – обрадовано восклицает девочка, – потому что ты невысокий.
– Верно, Вита, – одобряет рисующий, и карандаш с прежним тихим шорохом продолжает свою работу.
Я с порога прислушиваюсь к их разговору, и память рисует картину: над рыхлыми кучевыми облаками светлый тупоносый «Лавочкин-5» атакует зеленый самолет со свастикой на хвосте и не может заметить вовремя, что и на его самолет заходит сзади другой фашистский «мессершмитт». Гаснет расстояние между ними. Издали я неотрывно слежу за движением карандаша, зажатого его крупными пальцами, и представляю себе этого самого аса уже из далекого фронтового прошлого. Искаженное напряжением лицо, злорадную улыбку врага, убежденного, что он вот-вот одержит победу и превратит в желтый костер советский истребитель. Даже будто бы слышу треск разлетающегося на куски фонаря кабины. «Интересно, как он нарисовал все это своей собеседнице?»– подумал я и, стараясь ступать неслышно, подошел к журнальному столику.
Я смотрел за движением карандаша, а на бумаге в эту минуту рождалась бабочка с хрупкими нежными крыльями, такая непохожая на боевой самолет.
И, сделав последний штрих, трижды Герой Советского Союза Иван Никитович Кожедуб оборачивается ко мне и, самодовольно подмигнув, спрашивает:
– Ну как? Похожа?
– Дядя Ваня, – говорит она с некоторым удивлением, – а почему ты такой невысокий?
– Невысокий? – весело повторяет за нею он. – Правильно, Вита. Действительно, невысокий. А вот если бы я был хотя бы на три вершка повыше, я бы тебе сейчас ничего не рисовал. Это за много лет до твоего рождения случилось. Мы тогда с фашистами дрались. Зашел мне в хвост в тяжелом воздушном бою гитлеровский ас, как дал из пушки, половину фонаря разворотил. Но трасса его над головой моей промчалась, а я тогда целым и невредимым из боя возвратился. Вот и смекай почему.
– А я знаю, – обрадовано восклицает девочка, – потому что ты невысокий.
– Верно, Вита, – одобряет рисующий, и карандаш с прежним тихим шорохом продолжает свою работу.
Я с порога прислушиваюсь к их разговору, и память рисует картину: над рыхлыми кучевыми облаками светлый тупоносый «Лавочкин-5» атакует зеленый самолет со свастикой на хвосте и не может заметить вовремя, что и на его самолет заходит сзади другой фашистский «мессершмитт». Гаснет расстояние между ними. Издали я неотрывно слежу за движением карандаша, зажатого его крупными пальцами, и представляю себе этого самого аса уже из далекого фронтового прошлого. Искаженное напряжением лицо, злорадную улыбку врага, убежденного, что он вот-вот одержит победу и превратит в желтый костер советский истребитель. Даже будто бы слышу треск разлетающегося на куски фонаря кабины. «Интересно, как он нарисовал все это своей собеседнице?»– подумал я и, стараясь ступать неслышно, подошел к журнальному столику.
Я смотрел за движением карандаша, а на бумаге в эту минуту рождалась бабочка с хрупкими нежными крыльями, такая непохожая на боевой самолет.
И, сделав последний штрих, трижды Герой Советского Союза Иван Никитович Кожедуб оборачивается ко мне и, самодовольно подмигнув, спрашивает:
– Ну как? Похожа?