Семенов Юлиан Семенович
Изгнание поэта
Юлиан Семенович СЕМЕНОВ
ИЗГНАНИЕ ПОЭТА
Император Август спросил:
- Ваш друг Гораций говорит, что только мудрость - источник и начало писания?
- Гораций говорит так, - ответил Меценат, улыбаясь спокойно и чуть надменно.
<Сейчас он перестанет улыбаться, - подумал Август и вдруг поймал себя на том, что злорадствовал, предвкушая миг, когда Меценат перестанет улыбаться. - А ведь это нехорошо, - как бы со стороны заметил он. - Это уже никуда не годится. Завидовать умению улыбаться нелепо. И потом, улыбка - непременный атрибут трусости. А я люблю трусов: как правило, они умны и дальновидны>.
Обойдя свой большой стол, Август вытащил из-под кипы бумаг синенький свиток.
- Если вы согласны с Горацием, то что скажете об этом? - спросил он.
Меценат принял из рук императора свиток и улыбнулся, но теперь иначе, не так, как все время, а ласково и нежно. У мецената было лицо доброго ребенка, и поэтому он всегда старался улыбаться надменно и холодно, опуская книзу уголки толстых губ и сводя брови к переносью. Но когда Меценат забывался, радуясь чему-то, заданная улыбка сходила с его лица, и он делался тем настоящим Меценатом, которого любили поэты и художники.
Сверху было выведено: <ОВИДИЙ. НАУКА ЛЮБВИ>.
Меценат начал увлеченно листать рукопись.
Август неслышно подошел сзади и, обняв Мецената за плечи, заглянул ему в глаза:
- Вам нравится?
- Это великолепно.
- Как лекарство для стариков - не спорю. Говорят, где-то у Понта Эвксинского есть лекари, которые делают из стариков... - император смачно произнес грубое народное словечко и звонко рассмеялся, - но когда литератор становится лекарем, тогда я готов восстать против литературы. Не надо учить того, кто читает. Описать грудь или торс женщины, изваянный рукой мастера, - искусство, и я приветствую это искусство. Но не надо учить, какой рукой обнимать женщину: правой или левой, - Август снова засмеялся, - всякий любит по-разному. В любви, как и в политике, нет рецептов, и не надо их изобретать, а тем более поэтам, людям чрезмерной фантазии...
- Но это искусство, - сказал Меценат. - <Науку любви> будут читать потомки.
- Я не хочу спорить с вами. Вы спорщик, вы сильнее меня в умении дискутировать. Я приказал сослать Овидия. Я приказал отправить его в Томы. Это Понт Эвксинский, это море и то же солнце, что и в Риме, только чуть похолоднее. Пусть он остынет там. И если он так хорош, этот Овидий, то жители Том сделают в его честь мраморный бюст; право, я не буду возражать против этого.
- Император, сослав великого поэта, вы навлечете на себя толки.
Он бил в больное место, и он попал в больное место.
- Я не боюсь толков, - ответил император тихо. - <Толки>! <Толки> это бессильные заговоры старых аристократов, которые забыли, в какой руке держать меч! <Толки> - это колкости юных поэтов, которых я кормлю! Когда меня кусают мухи, я должен бить их. А я сдуваю! <Толки>! Они исчезают, эти ваши толки, как только начинают бить! И появляются вновь, когда сдувают! А я не буду бить! Я буду сдувать! Пусть толки - умные историки смогут извлечь из них пользу в назидание потомству!
Август оборвал себя. Он сердито посмотрел на Мецената и заметил, что тот сейчас не улыбался обычной своей улыбкой, а напряженно слушал.
<Слушать эти злые слова так, как слушает Меценат, может только умный человек и только друг, - подумал Август. - Он друг мне, но он Меценат, а я Август. Он ближе к поэтам, я к богам>.
- Если бы Овидий писал для вас или для меня, - уже спокойно продолжал император, взяв Мецената под руку, - если бы он писал для нашего с вами отдыха, только для нашего, повторяю я, тогда я подарил бы ему хорошую египетскую живопись, потому что слог его отточен и рифмы интересны, хотя и несколько грубоваты. Я могу подтрунивать над богами в вашем присутствии. Но будь здесь третий, я бы падал ниц перед великими, потому что когда нет веры, тогда начинается безверие, а безверие - это кровь!
По тому, как Меценат посмотрел на него, император понял, что ссылку Овидия он выиграл. Ведь важно не само деяние, а оправдание его.
- Вы разрешите дать Овидию мою фрегату? - спросил Меценат.
- Да, конечно, - устало ответил император, - только сделайте это умно, чтобы не говорили о нашей с вами размолвке. Ссориться из-за поэта с императором можно. Но ссориться из-за истины, которая на стороне императора, неразумно.
О ссылке Овидия не было толков. Меценат позаботился об этом. Когда фрегат вернулся из Том, Меценату сказали, что поэт поселился на самом берегу, в маленькой лачуге с одним окном. Меценат отправился в свой загородный дом и там запил, запершись от всех.
...Через неделю Август принимал Мецената по вопросам оформления дворцов скульптурами. Меценат явился к императору оплывший, с мутными глазами и заросшим подбородком.
- Когда Овидию можно будет вернуться? - спросил он императора, глядя в пол.
- Как только он изменится, - ответил Август, - поэты, даже седовласые, - все равно юноши. А юноши меняются, в этом их прелесть. Вы знаете это так же хорошо, как и я.
- Лучше.
- Что? - не понял Август.
- Лучше, чем вы, - ответил Меценат.
Август долго смотрел на Мецената, а потом сказал, будто не слышал слов своего помощника:
- Даже если он даст слово измениться, я не смогу поверить ему: у поэта нет слова. У поэта есть литера. Написанная на бумаге или высеченная на мраморе, литера поэта бессмертна. Я смогу поверить только написанному слову, - медленно заключил Август, - то есть литере, которая станет служить моему делу...
...Человек, приплывший в Томы от Мецената, ждал Овидия во дворе его дома. Палило солнце, над заливом кричали чайки - жадно и зло, в сухой земле, растрескавшейся под солнцем, прятались кузнечики.
Овидий пришел только к вечеру. Под мышкой он нес кожаную сумку с рыбой. Нос его шелушился, волосы выгорели на солнце и стали у висков рыжими, как у перса.
- Я привез послание от Мецената, - сказал человек, поздоровавшись. Он просил тебя написать что-нибудь веселое и уважительное, посвященное императору.
- Он так и сказал? - спросил Овидий, ставя сумку с рыбой на землю. <Посвященное императору>?
- Именно так он и сказал.
- А что еще он просил передать мне?
- Он просил передать вот что: <Трудно тебе, но трудно и мне. И ему самому тоже трудно, потому что нелегко быть богом. У богов есть все права, кроме одного: они не могут ошибаться. Если ребенок не хочет, его заставляют. Я не могу заставить тебя, я могу только просить: создай то, что тебе подскажет трезвый рассудок, - и улицы Рима ждут тебя. Отдай долг и вернись>.
Слушая человека, читавшего наизусть послание Мецената, Овидий доставал из сумки рыб и нанизывал их на тонкую бечевку, чтобы провялить на солнце. Он долго обдумывал услышанное, а потом сказал:
- Передай Меценату, что я отдаю долги только тем, кому должен. И еще обязательно скажи ему, что мне понравилось ловить рыбу. Скажи ему, только не переври, что любовь не дает времени думать, а рыбная ловля думать заставляет.
Человек спросил:
- Это все?
- Все.
- Ну, эти-то слова можно и записать. В них нет ничего такого, что касается всех.
- Ну запиши, - усмехнулся Овидий, - хотя эти слова касаются всех.
Когда посланец Мецената отплыл, Овидий вошел к себе в комнату и лег на кровать, спрятав лицо в подушки. А потом он записал в маленькой тетради: <Самое трудное для голодного - не глотать слюну при виде жареного мяса, даже если оно в руках друга. Самое главное - всегда отдавать долги. Самое легкое - отдать долг, если его и не делал>.
Овидий сидел над тетрадью до вечера. Последней была фраза: <И если ты чувствуешь, что отдать долг надо, хоть и не брал его, - отдай и забудь!> Потом он вписал перед словом <отдай> частицу <не>. А потом зачеркнул всю фразу и пошел спать, потому что с солнцем он хотел уйти в море рыбачить.
Мраморного бюста в честь Овидия жители Томы не воздвигли. Они просто переименовали свой город в Овидиополь. Он стоит на берегу Днестровского лимана, напротив Аккермана. Здесь ловят рыбу курчавые черно-рыжие люди, которые любят стихи и солнце.
ИЗГНАНИЕ ПОЭТА
Император Август спросил:
- Ваш друг Гораций говорит, что только мудрость - источник и начало писания?
- Гораций говорит так, - ответил Меценат, улыбаясь спокойно и чуть надменно.
<Сейчас он перестанет улыбаться, - подумал Август и вдруг поймал себя на том, что злорадствовал, предвкушая миг, когда Меценат перестанет улыбаться. - А ведь это нехорошо, - как бы со стороны заметил он. - Это уже никуда не годится. Завидовать умению улыбаться нелепо. И потом, улыбка - непременный атрибут трусости. А я люблю трусов: как правило, они умны и дальновидны>.
Обойдя свой большой стол, Август вытащил из-под кипы бумаг синенький свиток.
- Если вы согласны с Горацием, то что скажете об этом? - спросил он.
Меценат принял из рук императора свиток и улыбнулся, но теперь иначе, не так, как все время, а ласково и нежно. У мецената было лицо доброго ребенка, и поэтому он всегда старался улыбаться надменно и холодно, опуская книзу уголки толстых губ и сводя брови к переносью. Но когда Меценат забывался, радуясь чему-то, заданная улыбка сходила с его лица, и он делался тем настоящим Меценатом, которого любили поэты и художники.
Сверху было выведено: <ОВИДИЙ. НАУКА ЛЮБВИ>.
Меценат начал увлеченно листать рукопись.
Август неслышно подошел сзади и, обняв Мецената за плечи, заглянул ему в глаза:
- Вам нравится?
- Это великолепно.
- Как лекарство для стариков - не спорю. Говорят, где-то у Понта Эвксинского есть лекари, которые делают из стариков... - император смачно произнес грубое народное словечко и звонко рассмеялся, - но когда литератор становится лекарем, тогда я готов восстать против литературы. Не надо учить того, кто читает. Описать грудь или торс женщины, изваянный рукой мастера, - искусство, и я приветствую это искусство. Но не надо учить, какой рукой обнимать женщину: правой или левой, - Август снова засмеялся, - всякий любит по-разному. В любви, как и в политике, нет рецептов, и не надо их изобретать, а тем более поэтам, людям чрезмерной фантазии...
- Но это искусство, - сказал Меценат. - <Науку любви> будут читать потомки.
- Я не хочу спорить с вами. Вы спорщик, вы сильнее меня в умении дискутировать. Я приказал сослать Овидия. Я приказал отправить его в Томы. Это Понт Эвксинский, это море и то же солнце, что и в Риме, только чуть похолоднее. Пусть он остынет там. И если он так хорош, этот Овидий, то жители Том сделают в его честь мраморный бюст; право, я не буду возражать против этого.
- Император, сослав великого поэта, вы навлечете на себя толки.
Он бил в больное место, и он попал в больное место.
- Я не боюсь толков, - ответил император тихо. - <Толки>! <Толки> это бессильные заговоры старых аристократов, которые забыли, в какой руке держать меч! <Толки> - это колкости юных поэтов, которых я кормлю! Когда меня кусают мухи, я должен бить их. А я сдуваю! <Толки>! Они исчезают, эти ваши толки, как только начинают бить! И появляются вновь, когда сдувают! А я не буду бить! Я буду сдувать! Пусть толки - умные историки смогут извлечь из них пользу в назидание потомству!
Август оборвал себя. Он сердито посмотрел на Мецената и заметил, что тот сейчас не улыбался обычной своей улыбкой, а напряженно слушал.
<Слушать эти злые слова так, как слушает Меценат, может только умный человек и только друг, - подумал Август. - Он друг мне, но он Меценат, а я Август. Он ближе к поэтам, я к богам>.
- Если бы Овидий писал для вас или для меня, - уже спокойно продолжал император, взяв Мецената под руку, - если бы он писал для нашего с вами отдыха, только для нашего, повторяю я, тогда я подарил бы ему хорошую египетскую живопись, потому что слог его отточен и рифмы интересны, хотя и несколько грубоваты. Я могу подтрунивать над богами в вашем присутствии. Но будь здесь третий, я бы падал ниц перед великими, потому что когда нет веры, тогда начинается безверие, а безверие - это кровь!
По тому, как Меценат посмотрел на него, император понял, что ссылку Овидия он выиграл. Ведь важно не само деяние, а оправдание его.
- Вы разрешите дать Овидию мою фрегату? - спросил Меценат.
- Да, конечно, - устало ответил император, - только сделайте это умно, чтобы не говорили о нашей с вами размолвке. Ссориться из-за поэта с императором можно. Но ссориться из-за истины, которая на стороне императора, неразумно.
О ссылке Овидия не было толков. Меценат позаботился об этом. Когда фрегат вернулся из Том, Меценату сказали, что поэт поселился на самом берегу, в маленькой лачуге с одним окном. Меценат отправился в свой загородный дом и там запил, запершись от всех.
...Через неделю Август принимал Мецената по вопросам оформления дворцов скульптурами. Меценат явился к императору оплывший, с мутными глазами и заросшим подбородком.
- Когда Овидию можно будет вернуться? - спросил он императора, глядя в пол.
- Как только он изменится, - ответил Август, - поэты, даже седовласые, - все равно юноши. А юноши меняются, в этом их прелесть. Вы знаете это так же хорошо, как и я.
- Лучше.
- Что? - не понял Август.
- Лучше, чем вы, - ответил Меценат.
Август долго смотрел на Мецената, а потом сказал, будто не слышал слов своего помощника:
- Даже если он даст слово измениться, я не смогу поверить ему: у поэта нет слова. У поэта есть литера. Написанная на бумаге или высеченная на мраморе, литера поэта бессмертна. Я смогу поверить только написанному слову, - медленно заключил Август, - то есть литере, которая станет служить моему делу...
...Человек, приплывший в Томы от Мецената, ждал Овидия во дворе его дома. Палило солнце, над заливом кричали чайки - жадно и зло, в сухой земле, растрескавшейся под солнцем, прятались кузнечики.
Овидий пришел только к вечеру. Под мышкой он нес кожаную сумку с рыбой. Нос его шелушился, волосы выгорели на солнце и стали у висков рыжими, как у перса.
- Я привез послание от Мецената, - сказал человек, поздоровавшись. Он просил тебя написать что-нибудь веселое и уважительное, посвященное императору.
- Он так и сказал? - спросил Овидий, ставя сумку с рыбой на землю. <Посвященное императору>?
- Именно так он и сказал.
- А что еще он просил передать мне?
- Он просил передать вот что: <Трудно тебе, но трудно и мне. И ему самому тоже трудно, потому что нелегко быть богом. У богов есть все права, кроме одного: они не могут ошибаться. Если ребенок не хочет, его заставляют. Я не могу заставить тебя, я могу только просить: создай то, что тебе подскажет трезвый рассудок, - и улицы Рима ждут тебя. Отдай долг и вернись>.
Слушая человека, читавшего наизусть послание Мецената, Овидий доставал из сумки рыб и нанизывал их на тонкую бечевку, чтобы провялить на солнце. Он долго обдумывал услышанное, а потом сказал:
- Передай Меценату, что я отдаю долги только тем, кому должен. И еще обязательно скажи ему, что мне понравилось ловить рыбу. Скажи ему, только не переври, что любовь не дает времени думать, а рыбная ловля думать заставляет.
Человек спросил:
- Это все?
- Все.
- Ну, эти-то слова можно и записать. В них нет ничего такого, что касается всех.
- Ну запиши, - усмехнулся Овидий, - хотя эти слова касаются всех.
Когда посланец Мецената отплыл, Овидий вошел к себе в комнату и лег на кровать, спрятав лицо в подушки. А потом он записал в маленькой тетради: <Самое трудное для голодного - не глотать слюну при виде жареного мяса, даже если оно в руках друга. Самое главное - всегда отдавать долги. Самое легкое - отдать долг, если его и не делал>.
Овидий сидел над тетрадью до вечера. Последней была фраза: <И если ты чувствуешь, что отдать долг надо, хоть и не брал его, - отдай и забудь!> Потом он вписал перед словом <отдай> частицу <не>. А потом зачеркнул всю фразу и пошел спать, потому что с солнцем он хотел уйти в море рыбачить.
Мраморного бюста в честь Овидия жители Томы не воздвигли. Они просто переименовали свой город в Овидиополь. Он стоит на берегу Днестровского лимана, напротив Аккермана. Здесь ловят рыбу курчавые черно-рыжие люди, которые любят стихи и солнце.