Пётр Фёдорович Северов
Подвиг Невельского
Нессельроде раскрыл золотую табакерку, понюхал, трижды чихнул и позвонил в колокольчик. В ту же секунду в дверях появился безмолвный секретарь.
— Узнайте в Главном морском штабе, — распорядился министр, — нет ли за этим Невельским порочащих проступков?
Секретарь церемонно поклонился и бесшумно исчез.
— Пора прибрать к рукам и одёрнуть этих самоуверенных молодых людей, — проговорил Нессельроде своим обычным медлительным баском. — Флотские офицеры слишком уж зазнались…
Раздражение графа Нессельроде имело много причин. Капитан-лейтенант Невельской — образованный, вежливый и сдержанный моряк на приёме держался безупречно. И это не нравилось Нессельроде: он не мог придраться ни к его жесту, ни к слову. Одной, двумя фразами капитан-лейтенант опрокидывал все доводы графа, а когда Нессельроде заговорил о новейших географических открытиях, оказалось, что Невельской знает об этом значительно больше министра, он подсказывал графу фамилии мореплавателей, называл по памяти многочисленные проливы, мысы, острова…
А ведь граф хотел прочесть этому флотскому лекцию по географии. Когда-то Нессельроде и сам служил во флоте. Неприятные воспоминания! Его уволили как совершенно непригодного к морской службе. Может быть, Невельской знал и об этом? Так или иначе, но после неудачной морской карьеры граф относился к флотским офицерам с подчёркнутой неприязнью.
Находясь на русской государственной службе, граф Нессельроде, однако, не умел говорить по-русски. Он предпочитал свой, немецкий язык. Невельской тоже знал немецкий, но здесь, в кабинете, будто нарочно он разговаривал только по-русски, и это немало сердило графа, который в глубине души ненавидел Россию, боялся её и презирал.
Опозорившись во флоте, хитрый проныра и ловкий льстец Нессельроде был замечен при дворе. Он получил назначение по дипломатическому ведомству и вскоре приобрёл полнейшее доверие Николая I. Царя и графа свела и сдружила ненависть ко всему революционному, к народам, которые боролись против иностранного ига.
В 1848 году при ближайшем участии Нессельроде была организована карательная экспедиция против венгерской революции. Граф кричал вне себя от ярости:
— Как?! Венгерское мужичьё восстало?! Перевешать их! Перестрелять! Пусть эта революция захлебнётся собственной кровью!
К этому грозному, чванливому чужеземному вельможе и пришёл в том же 1848 году Геннадий Иванович Невельской.
Не каждый бы осмелился возражать могущественному Нессельроде. А скромный, невысокий чином моряк не устрашился ни сумрачной славы графа, ни его выпученных глаз. Он сказал:
— Я отправляюсь на транспорте «Байкал» из Кронштадта на Камчатку, в Петропавловск. Наш путь лежит через Атлантику, вокруг мыса Горн, через Тихий океан. Я прошу разрешить мне исследовать побережье Сахалина и устье реки Амур. Вспомните, ваша светлость, — ещё Пётр Великий указывал, как важен будет Амур для России. Эта река — ворота в океан…
Граф удивлённо пожал плечами и спросил по-немецки.
— Только за этим вы ко мне и пришли?
— Так точно, ваша светлость!
Нессельроде усмехнулся:
— Однако вам следовало бы внимательно прочесть сообщения великих мореплавателей Лаперуза и Браутона! Они объявили на весь мир, что Сахалин — это полуостров, а река Амур теряется в песках.
— Их сообщения мне известны, — сказал Невельской. — Но ни Лаперуз, ни Браутон не обошли Сахалин с запада. И может ли быть, чтобы такая великая река, как Амур, вся терялась в песках? Я уверен, она имеет выход к морю.
Нессельроде зевнул и спросил рассеянно:
— И что же?.. Зачем вам, мой друг, понадобилась эта чужая река?
— Чужая? — изумился Невельской. — Но ещё в 1644 году казак Поярков прошёл её до самого устья, и приамурские племена приняли покровительство России!..
— Ах, это было так давно, молодой человек! — заметил Нессельроде.
Невельскому было за тридцать лет; он понимал, что словами «молодой человек» граф старался подчеркнуть своё пренебрежение.
— Да, это было так давно, — продолжал Нессельроде равнодушно. — Мало ли что мог докладывать какой-то казак Поярков! С него не спросишь. Дело было двести лет назад… Но если вы не верите, молодой человек, ни Лаперузу, ни Браутону, то… известно ли вам, что два года назад подпоручик Гаврилов на бриге «Константин» снова исследовал устье Амура и снова доказал, что войти в эту реку не может ни один корабль. Второе: он доказал, и это окончательно, что Сахалин есть полуостров.
— Но и Гаврилов не обошёл Сахалин с запада, — осмелился возразить Невельской. — Кроме того, у него не было времени для тщательного исследования Амура!..
Нессельроде, казалось, не слышал:
— Ещё напомню вам, что адмирал Врангель полностью согласен с Лаперузом, Браутоном, Гавриловым. О, я вижу, вам мало и этих авторитетов? Тогда замечу, что с ними вполне согласен я.
Невельской промолчал. Министр посмотрел на него удивлённо: после таких разъяснений этот упрямый моряк должен был бы принести извинения за свою неосведомлённость. Или он попрежнему упорствовал, невзирая ни на какие авторитеты?
Нессельроде понял его молчание. Багровые желваки на лице графа дрогнули и потемнели: он не терпел, если ему кто-либо перечил, а тем более какой-то капитан-лейтенант!
— Я принял вас, — сказал Нессельроде холодно, — не ввиду особых ваших заслуг. Об этом меня просил князь Меньшиков. Странно, что он мог поверить вашим фантазиям. Итак, запомните: Сахалин полуостров, а река Амур исчезает в песках. Она никуда не впадает… Что? Удивительно? Однако это факт. России эта река не нужна. Итак, вопрос об Амуре раз и навсегда исчерпан…
— Осмелюсь заметить, — проговорил Невельской, — вопрос далеко ещё не исчерпан…
Граф Нессельроде резко поднялся с кресла. Дряблые щеки его тряслись:
— Молодой человек! Вы забываетесь! Государственные дела решаете не вы, а государь-император и его министры! Кстати, государь-император недавно изволили сказать, вот, точная запись… слушайте…
Нессельроде раскрыл сафьяновую папку и осторожно, словно прикасался к святыне, взял лист бумаги с золотым, тиснёным орлом.
— Их императорское величество изволили выразиться: «…Для чего нам эта река, когда положительно уже доказано, что входить в её устье могут только одни лодки».
Теперь Нессельроде открыто торжествовал: он смотрел в лицо Невельскому выпученными, водянистыми глазами и смеялся.
— Все мои помыслы и заботы, — сказал Невельской, — лишь о славе и могуществе отчизны.
И снова, казалось, граф не расслышал.
— Мой долг напомнить вам, капитан-лейтенант, что малейшая вольность, если таковую вы допустите в плавании, так-то: самовольный поход к устью Амура, будет наказана со всей строгостью. Мы твёрдо решили отказаться от реки Амур, пусть ею владеет кто хочет, и на этом закончен разговор…
Невельской вышел из кабинета и медленно спустился по мраморной лестнице. То, за чем он шёл с такой надеждой, рушилось навсегда. Тупой, чванливый чужеземец встал на его пути. Граф Нессельроде не интересуется Амуром. Больше того, он запрещает исследовать великую реку. А эти угрозы?.. Что они означают?.. Конечно, разжалование в матросы и, может быть, ссылка…
Медленно шагая по набережной Невы, Невельской как будто слышал позади себя голос министра: «…вольность… будет наказана со всей строгостью». Да, с Нессельроде нельзя бороться. Одно его слово и — сгублена вся жизнь. Нессельроде всесилен. Он — советник царя. Пришлый чужеземец, всеми неправдами пробравшийся к власти, разве жил он, тревожился будущим России?.. Но Россия, родина, могучий, великий и славный народ когда-нибудь с презрением вычеркнет со страниц своей истории имя этого сановного проходимца. Врёшь, Нессельроде! Извечно русская река — Амур — нужна России! Русские удалые люди эту реку открыли и никому её не отдадут.
Трудно бороться с Нессельроде. Но родина выше всех сановников и всей дворцовой знати. Нет, Невельской не отступит. Пусть ждут его любые наказания, все равно он пойдёт и к Сахалину, и на Амур!..
Нужно только выиграть время. Как это сделать? Есть единственный выход: ускорить рейс.
Если бы ему, Невельскому, удалось добраться до Камчатки за девять, за десять месяцев, в его распоряжении осталось бы все лето, самая золотая пора. Думать о плавании в бурном неизведанном море поздней осенью или зимой, конечно, не приходилось.
Но для того, чтобы выиграть драгоценное время, нужно быть уверенным в команде и в корабле.
Ещё и ещё раз Невельской выверяет тщательно отобранную им самим команду. Испытанные моряки-балтийцы бесстрашно карабкаются по реям, молниеносно ставят и убирают паруса. В этой бравой команде капитан вполне уверен. Такие матросы в трудную минуту не подведут.
А корабль… Не случайно же Невельской приезжал на верфи, пристально осматривал каждую скрепу этого корабля! Стройный двухмачтовый транспорт «Байкал» недаром привлекал внимание кронштадтцев. Был он словно выточен из единого куска прочнейшего материала, и знатоки, осматривавшие корабль, говорили уверенно:
— Этому шторм не страшен…
В конце августа 1848 года матросы закрыли доверху наполненные трюмы «Байкала», и транспорт вышел в далёкий путь.
Морская дорога до Копенгагена, затем Северным морем, к Английскому каналу, Невельскому была хорошо знакома. Ещё мичманом он не раз совершал походы в различные европейские порты. Но и в неизведанных просторах океана капитан Невельской чувствовал себя так же уверенно, как на родной Балтике. Даже жестокие штормы у мыса Горн, которого неспроста страшились многие моряки, нисколько не поколебали неизменно бодрого настроения капитана: он уже произвёл расчёты и был уверен, что желанное время, необходимое для задуманных исследований ему удастся обеспечить в пути.
Ни офицеры, ни матросы «Байкала» не знали о планах своего капитана. До последней минуты, пока не будет сдан груз, он решил сохранить свою заветную мечту в тайне.
После долгих дней и ночей из синей пучины медленно выплыли стройные пальмы Гавайских островов. Торжественная встреча ждала здесь путешественников.
Как только отгремели якорные канаты, к борту «Байкала» причалила большая, ярко раскрашенная лодка. Посланцы короля Гавайских островов Камехамеха радостно поздравляли русских моряков со счастливым плаванием и приглашали во дворец.
На Гавайях хорошо помнили первых русских поселенцев по именам. Ещё в 1815 году русский мореход, первый главный правитель русских поселений в Америке Баранов закрепил за Россией эти далёкие земли. Не с оружием, не с угрозой, — с разными товарами, с плугами и зерном пришли русские поселенцы к островитянам. Это были первые белые люди с большого материка, пришедшие не грабить, не убивать, а вместе трудиться.
Тогда и возникла дружба между русскими и гавайцами, прочная трудовая дружба, память о которой долго хранилась на островах. А позже на Гавайях появились вооружённые до зубов американцы… Но островитяне помнили мирных русских поселенцев. Реки островов, заливы, мысы ещё носили русские названия. И среди гавайцев оказалось много Петровых, Павловых, Ивановых… От отцов к детям и внукам передавались русские фамилии и имена.
Торжественно встретил король Камехамеха русских моряков. Играли оркестры, сыпались цветы, огромные столы были полны угощения.
Прощаясь с Невельским, король сказал:
— Передайте вашей великой родине, что здесь, на Гавайях, помнят и любят сердечных и мужественных русских людей…
Не хотелось морякам «Байкала» так скоро расставаться с гостеприимными островитянами, но капитан торопил отход… У Невельского были свои расчёты: во что бы то ни стало выиграть время. Несмотря на противные ветры, на шквалы и штормы, срывавшие паруса, на тропический зной, от которого корпус корабля рассыхался так, что приходилось все время конопатить щели, «Байкал» уже намного обогнал предписанные сроки рейса. В мае 1849 года он прибыл в Петропавловск на Камчатке.
Казалось бы, уж теперь команда сможет отдохнуть. Но капитан скомандовал:
— Все на разгрузку! — И сам принялся открывать трюм.
Матросы и грузчики работали дни и ночи: в такие краткие сроки ещё ни один корабль не сдавал здесь груза. Когда последний тюк был свезён на берег, Невельской сказал:
— Все посторонние должны покинуть судно. У трапа поставить вахтенного и никого на корабль не пускать.
Эти распоряжения капитана немало озадачили офицера. Спрашивать у Геннадия Ивановича о причинах такой таинственности никто из них, однако, не решился — к исполнению службы капитан был строг и праздных вопросов не терпел. Впрочем, разгадка была, как видно, близка: капитан приказал собрать весь экипаж.
Матросы и офицеры выстроились на палубе, и Невельской, одетый в парадную форму, неторопливо спустился к ним по узкому крутому трапу. Он был заметно взволнован. При первом слове благодарности дружной команде за отличный переход голос его дрогнул. Матросы грянули «ура», а старший офицер выступил вперёд и сказал:
— За этот счастливый рейс команда благодарит вас, нашего испытанного капитана. Мы не знали ни аварий, ни болезней, потому что вы, Геннадий Иванович, были отцом каждому моряку и сумели все предусмотреть в пути.
Невельской крепко пожал ему руку, медленно, в раздумье прошёл вдоль строя, встрепенулся, поднял голову, и глаза его заблестели.
— А ведь путь не окончен, дорогие друзья!.. Может быть, настоящий наш путь только теперь и должен начаться. Я думал об этом пути ещё задолго до отплытия из Кронштадта. И в рейсе все время думал о нем…
В эту минуту Невельскому показалось: строй замер, окаменел, моряки, как один, затаили дыхание…
— Этот путь трудный, опасный, и не только штормы да мели на нем грозят. В Петербурге против… Но я решился и беру всю ответственность на себя. Я говорю о пути к реке Амур и к полуострову Сахалин. Подчёркиваю это слово: полуостров. Однако кто может подтвердить, что Сахалин действительно полуостров? Ни один мореплаватель не ступал ногой на тот перешеек, которым Сахалин как будто соединён с материком. Вопрос об Амуре для нас ещё более важен: не может быть, чтобы такая великая река вся терялась в песках и не имела свободного выхода к океану. Эту реку открыли и первые нанесли на карту русские люди, значит, русская это река! России нужен Амур, ибо это свободный выход к восточному океану… Две великие загадки — о Сахалине и об устье Амура — мы должны разгадать. Только мысль об отечестве, о силе и славе его руководит мною…
Словно порыв ветра пронёсся над шеренгой.
— Я никого не неволю, — сказал Геннадий Иванович негромко, — следовать со мной в этот опасней и неразрешённый путь. Я слышу голос родины, она повелевает мне вопреки всем запретам отправиться в неизведанные районы. Пусть тот, кто согласен идти со мной, сделает шаг вперёд…
На какую-то неуловимую секунду моряки замерли, а потом все разом стремительно шагнули вперёд.
Команда тесно окружила Невельского, офицеры крепко жали ему руку.
— Я знал, — проговорил Невельской чуть слышно, — знал ваш ответ, потому что вы — это сама Россия…
30 мая 1849 года транспорт «Байкал» снялся с якоря и вышел в океан, держа курс на юг.
У северо-восточных берегов Сахалина корабль попал в суровые штормы. А дальше, к устью Амура, тянулись бесконечные мели, которых ни измерить, ни сосчитать… Поминутно рискуя кораблём, Невельской свыше полумесяца лавировал среди этих беспорядочных песчаных наносов, однако положить на карту весь огромный Амурский лиман оказалось невозможно. Слишком мало было для этого сил. А драгоценное летнее время уходило… И Нессельроде мог дознаться об ослушании капитана-лейтенанта.
Невельской решает ускорить работы и ограничиться только разведкой устья реки. Где должны быть наибольшие глубины? Очевидно, не на разливе, меж многочисленных островов. Капитан направляет на шлюпке первую группу разведчиков к западному берегу реки. Вслед за шлюпкой вдоль мели осторожно пробирается транспорт. Матросы поминутно замеряют глубину. Многим уже будто слышится, как под килем поскрипывает песок…
Но капитан приказывает:
— Вперёд!
И послушный рулю транспорт следует дальше, почти касаясь мелей. Неожиданно с носа доносится радостный возглас матроса:
— Шесть метров… Восемь!.. Девять метров глубины!
Теперь «Байкал» уже уверенно огибает отмель, и капитан приказывает отдать якоря. Невельской знает, что в эти часы он стоит перед решением давней загадки. Его охватывает нетерпение. Слишком медленными кажутся сборы разведочных шлюпок в дорогу. Невельской поторапливает моряков…
Десятого июля он отправляется на трех шлюпках в рейс, который должен или подтвердить мнение кабинетного «знатока» Нессельроде или развеять в прах всю его надменную болтовню.
Стремительно несутся лёгкие шлюпки вдоль пустынных берегов… Остаётся справа мыс Табах, а впереди широко открывается могучее течение Амура. Невельской измеряет глубины… Не остаётся сомнений, здесь могут проходить морские корабли. А дальше глубины все возрастают. Значит, это сказка, будто устье Амура не судоходно, будто оно теряется в песках!..
Долгое время Невельской следует вдоль отмелей и обрывов против течения реки, потом переправляется к правому берегу и снова выходит в лиман. Оказывается, здесь глубины ещё больше.
Какое великое будущее у этого открытия! Весь огромный бассейн Амура получает выход в океан! Амур отныне будет доступен с моря для кораблей!..
А Нессельроде смеялся… «Для чего нам эта река»… На украшенной золотым орлом бумаге хранил он эти слова царя…
Не останавливаться! Дальше в путь! Нужно ещё проверить показания Лаперуза.
И шлюпки продолжают путь. Яростно швыряет их крутая волна. Грозные буруны гудят и клокочут у берега. Но моряки все ближе и ближе подходят к той широте, где должен быть перешеек от материка к Сахалину, будто бы открытый Лаперузом.
Двадцать четвёртого июля Невельской достигает этих мест. Но никакого перешейка он не увидел. Значит, Сахалин — остров. От материка он отделен проливом (это был Татарский пролив), вполне доступным для больших кораблей.
Интересно, что скажет Нессельроде?.. Наверное, взбесится. Не в его, однако, силах запретить существование пролива.
…Через несколько дней штабс-капитан Корсаков уже мчался в Петербург с рапортом Невельского.
Когда этот рапорт прибыл в Петербург и был почтительнейше преподнесён графу Нессельроде, титулованный немец, казалось, и действительно взбесился.
— Ложь! — закричал он и затопал ногами. — Наглая ложь!.. Никакого пролива между Сахалином и материком не существует! И река Амур теряется в песках! Я твёрдо в этом уверен, а Невельской лжёт! Немедленно разжаловать его в матросы! Примерно наказать!
А Невельской, оставшийся без всяких средств для содержания команды, экономя каждый сухарь и каждый грамм лекарств, продолжал тем временем изучение побережья и открыл на берегах Охотского моря два залива, названные заливами Счастья и Николая.
От гиляков он узнал, что в Татарском проливе, на Сахалине, на Охотском побережье уже не раз появлялись американские, английские, французские китобои, которые грабили селения, разбирали на топливо дома, чинили свой пиратский суд и расправу, наперебой похваляясь, что скоро на этих берегах высадятся их войска.
Невельской знал, что за похвальбами иностранцев скрывались серьёзные намерения и планы. В Охотске он как-то встретился с французским лейтенантом, спутником Лаперуза. Лейтенант сказал Невельскому, что если бы устье реки Амура оказалось доступным для прохода кораблей, правительство Франции немедленно заняло бы это устье. От китобоя, прибывшего с Гавайских островов, Невельской узнал, что американцы готовятся захватить в Татарском проливе удобную бухту для стоянки своих китобойных кораблей. Было ему известно также, что в Приамурье появилось множество английских миссионеров, и они рассказывали о русских всяческие небылицы, стремясь вооружить против России приамурские племена.
Жадные щупальца английских, американских, французских капиталистов уже тянулись к русскому Приамурью. Невельской хорошо понимал, что нужно действовать решительно и без промедлений. Нужно закрепить эти земли за родиной, чтобы ни один иноземец не смел хозяйничать здесь, на русских берегах.
Поднять русский флаг в низовьях Амура и отогнать иноземцев было ещё не поздно. Невельской их не страшился. Удара следовало ждать с другой стороны, сзади, из Петербурга… Снова разгневается граф Нессельроде. В смелых действиях Невельского он, конечно, увидит оскорбление своей высокой персоны…
Геннадий Иванович недолго раздумывал над сложной задачей. Пусть ждёт его разжалование в матросы, ссылка в Сибирь, что угодно, но он должен отстоять для родины этот богатейший край. Русский флаг должен быть поднят в низовьях Амура. История, народ разберётся, кто был прав: сановный Нессельроде или он, незаметный русский моряк.
1 августа 1850 года в устье Амура, на мысе Куегда, прогремел ружейный салют и глухо громыхнула корабельная пушка. На высокой стройной мачте, установленной на берегу, плавно взлетело и развернулось широкое полотнище русского флага…
Не только на устье Амура, — на весь огромный, необозримый край в несколько сот тысяч квадратных километров отважный сын родины Геннадий Невельской утверждал в этот день и час законные права своего народа.
А некоторое время спустя в Петербурге министр иностранных дел граф Нессельроде снова корчился и захлёбывался от гнева, понося и проклиная самоуправного моряка.
— Этот бродяга хочет поссорить Россию с великими державами! — кричал Нессельроде. — Как он осмелился без моего ведома и разрешения присоединить к России целый край?! Разжаловать и на каторгу!.. В Сибирь!..
«Особый комитет» вынес драконовское решение: «Разжаловать в матросы, чтобы никому не повадно было делать что-либо по собственному попущению».
Так отблагодарили царские сановники отважного русского моряка.
Но молва о русском флаге над Амуром летела, как птица, и не было для неё преград.
О Невельском заговорили на почтовых станциях, в молодых сибирских городах. Имя его облетело вскоре и весь Петербург. И даже царедворцы из «Особого комитета», как видно, устыдились своего свирепого приказа о разжаловании. Этот позорный приказ был отменён.
Однако самолюбивый и жёлчный Нессельроде надолго затаил против Невельского лютую злобу и жажду мести. Сколько неожиданных ударов его самолюбию и авторитету нанёс этот упрямый моряк! Сначала он доказал, что Амур судоходен, потом открыл Татарский пролив и доказал, что Сахалин — остров, потом самовольно поднял флаг… Не заявит же Нессельроде перед лицом всей России, что и теперь он отказывается от Амура! Такое заявление было бы очень опасно. Того и жди, скажут: предатель!..
В бессильной злобе граф сжимал кулаки.
— Что за народ в этой России! Какой-то моряк учит министра и осмеливается ставить в идиотское положение!.. Ну, Невельской, счёты ещё будут сведены впереди!..
Экспедиция Невельского, заброшенная в дикий, пустынный край, лишается всякого снабжения продуктами. Российско-американская компания, снабжавшая экспедицию из порта Аян, отказывает и в продовольствии, и в одежде.
Один за другим гибнут от голода верные спутники Невельского, его матросы. Тяжело болеет его неразлучный друг по всем скитаниям в этих дебрях — жена. Умирает от голода маленькая дочь. Но Невельской продолжает исследования. Капитан открывает Императорскую, ныне Советскую Гавань, залив, названный его именем, находит на Сахалине месторождения каменного угля, описывает берега Татарского пролива и внутренние районы острова, поднимает русский флаг в гавани Тамариору-Анива, на Южном Сахалине…
Летом 1858 года пышная свита сибирского генерал-губернатора Муравьёва медленно двигалась из Сретенска в Иркутск.
Колокольным звоном встречали правителя Сибири в сёлах. Духовенство служило молебны. Казаки кричали «ура»… Представители дворянства и купечества подносили губернатору цветы. Казалось, весь дальний путь его усеян цветами.
Торжества происходили по случаю заключения с Китаем договора о границе. В этом договоре китайский богдыхан[1] признавал русскими владениями Приамурье и Приморье до корейской границы.
Отныне граница проходила по тем рубежам, которые были указаны Невельским. Казалось бы, при чем здесь генерал-губернатор Муравьёв? Капитан Невельской доказал принадлежность этих земель России и утвердил их за родиной.
Но при царском дворе вдруг забыли о мужественном моряке.
Генерал-губернатор был возведён в «графы Российской империи», осыпан наградами, подарками, орденами, отныне он получил вторую фамилию. Муравьёв-Амурский. Каждое его слово жадно ловили журналисты. О нем были написаны сотни восторженных статей и до десятка книг…
О Невельском тоже писали газеты. И какая только клевета не была возведена на отважного исследователя Приморья! Чья-то злобная сильная рука направляла весь этот поток лжи и оскорблений.
Никогда больше не ступил Геннадий Иванович на палубу корабля, никогда не увидел родного, зовущего моря. В Морском техническом комитете, меж архивов и скучных чиновников, царедворцы уготовили ему «почётную ссылку».
Однако народ не забыл о подвигах своего отважного сына. Канули в забвение имена злобного Нессельроде и его льстивых прислужников. Имя же и подвиги славного русского моряка — Невельского живут и будут жить в благодарном сердце народа.
