Артем Северский
Мои бессмертные
Сегодня утром я собирался покончить с собой, а вот сейчас, разинув рот, смотрю, как голая, она расхаживает по улице и размахивает руками.
Диана.
То есть, она совершенно голая, танцует на сорокаградусной июльской жаре, будто всю жизнь только этим и занималась. Тогда ее имени я не знал, первые несколько секунд мне было на него плевать.
Диана. Богиня.
Наконец-то на меня снизошло откровение. И будто раньше я не мог сообразить, что способен творить все, что угодно, и оставаться безнаказанным. Каждому иногда требуется толчок со стороны. Говоришь кому-то: «Погуляйте с моей собакой через час», – а сам выходишь на улицу и кидаешься под грузовик. О том, что тебя толкнуло к этому, известно лишь тебе. Причина в таких случаях посторонним не видна, но она всегда есть, вот что я хочу сказать.
Теперь я обладаю неприкосновенностью божества. Я – табу.
И с этой минуты все будет по-другому.
К этому я шел все тридцать лет своей жизни.
Откровение, воплощенное в этом немного рыхлом теле и полной груди, говорит всем и каждому, чтобы они посмотрели на себя в зеркало. Оно имеет в виду, что прохожие уроды, придурки и сволочи. Белая кожа Дианы отражает солнце и светится. Исходящее от нее сияние скрывает изъяны. Русые волосы ниже лопаток свалялись в сосульки, напоминают пучки нитей. Под левым глазом у Дианы синяк, такого же цвета, как волосы на лобке, черный.
Вот, например, она подходит к толстому мужику, стоящему возле киоска с газетами, и вытаскивает у него из заднего кармана пачку сигарет.
– Боров жирный, – говорит она ему.
Вынув из пачки сигарету, озирается. Ей надо ее поджечь.
– Гады, дайте зажигалку, – говорит она снова и толкает в плечо молодого парня. Он шарахается в сторону. Диана, стащив зажигалку и прикурив, кричит ему вслед:
– Эй, возьми, какого хрена! – Парень идет дальше. – Мне чужого не надо!
Я смотрю, как зажигалка кувыркается по асфальту. Кто-то наступил на нее, удивленно глянув под ноги.
Асфальт обжигает голые ноги. По моим плечам и груди течет пот. Мы с Дианой на отрезке улицы между большим супермаркетом и перекрестком с сильным движением. Здесь много прохожих, толпы прохожих. Их движущаяся масса сверху, наверное, похожа на медленнотекущую лаву. Я не зря выбрал это место, и она не зря выбрала это место. Вполне возможно, сюда скоро начнется паломничество.
Я просто стою и смотрю, а люди проходят мимо меня. И мимо нее. Иногда Диана начинает с кем-то драться, лупить толстых женщин и высоких злых мужчин по щекам. Поток лавы на несколько мгновений замедляется. Когда инцидент исчерпан, снова начинается движение. Толстые женщины и высокие злые мужчины считают, что произошло недоразумение.
Меня и Диану разделяет примерно тридцать-сорок шагов. Она смеется кому-то в лицо, и этот кто-то выглядит законченным кретином. Смотрит сквозь ее голую грудь и голый живот. У меня возникает желание дать очередному кретину по морде и заорать.
Утром я нахожу возле подъезда большой прямоугольный кусок картона, приношу его домой и достаю заранее приготовленный обрезок проволоки в изоляции. Длиной около метра. Проделываю два отверстия в куске картона, с краю. В эти отверстия вставляю концы проволоки и загибаю их. На картоне я пишу черным маркером: «Я свинья». Больше ничего не придумывается. Впрочем, неважно, что там будет написано, этого все равно никто не прочтет.
Я вешаю картонку себе на шею и иду. Теперь, голый и босой, я стою на отрезке улицы между супермаркетом и перекрестком и смотрю на Диану. Мои плечи жарятся на солнце. Моя голова жарится на солнце. Мои причиндалы свисают под нижним краем таблички. «Я свинья». Никому нет никакого дела до моей надписи. И до меня. И до моих причиндалов.
Постояв немного, Диана шагает в мою сторону. У нее нет никакой цели, и мне это понятно.
Пророчество, о котором я даже не знал, исполнилось. Мы встретились, хотя быть такого не могло по определению. Слишком мала вероятность. Но если я стал божеством, то мне должно быть подвластно чудо.
Ее рот раскрыт. Глаза превращены в ярко-голубые стеклянные шарики. Нас разделяет всего лишь метр-полтора – я сам делаю несколько шагов в ее сторону. Мне видны затылки проходящих людей. Мне слышны разговоры и смех. Шум автомобильного движения.
Диана смотрит на мою табличку и на то, что под ней. Тогда мне впервые стыдно, мой член реагирует вполне адекватно. Диана улыбается, а потом подходит ко мне, чтобы обнять.
Она плачет у меня на плече.
Я плачу тоже, обхватив ее голову.
Люди проходят мимо нас.
Я плачу.
Она плачет.
Но началось все не сегодня. Божеством не становятся в одночасье.
По-моему, стоит об этом рассказать.
Я продаю компьютеры пять лет подряд и понемногу схожу с ума. После пяти лет однообразия можно лишиться разума и больше не обрести его вновь. Что бы ни делал, все приходит к одному – ты объясняешь очередному покупателю-«чайнику», что такое «железо», что такое «софт», что такое «антивирус». Говоришь это на автомате, ты привык больше не вдумываться в слова. Переставляешь системы, тестируешь, оформляешь покупку, кредиты. Улыбаешься. Некоторые думают, что моя улыбка означает, что я могу даже вытереть им нос. Есть типы, которые в каждой фразе ищут подвох. Это шизанутые параноики, с такими лучше долго не общаться. Им нужен Интернет – для этого они и покупают компьютер. В Интернете их интересует только одно. Порнография. Фото, видео, заказы дисков и кассет, недоступных обычным путем.
Другие психи повернуты на программах, они спрашивают у тебя обо всем, они передают тебе свое напряжение и заставляют держать высокую планку. Ты обязан быть в курсе всего, что происходит в сфере программного обеспечения. Ты обязан им – так они думают. Психи, свихнувшиеся на играх, достают тебя разговорами о «стрелялках», аркадах, стратегиях и прочем, что противно самой природе. Будто бы ничего больше в жизни нет и не было от начала времен.
И всегда у тебя на лице ухмылка и внимательно-вежливое выражение.
Магазин, в котором я работаю, уверенно держится на плаву. Однажды утром я думаю: хорошо бы он сгорел вместе со всеми находящимися внутри моими «коллегами». И с директором. Возьми канистру с бензином и поливай прилавки, стенды, кассу, пол, брось канистру в подсобке. Зажги спичку. Собственно, от полного сумасшествия меня отделяет совсем немного. Укради или купи карабин и расстреляй всех, кто находится в магазине в час пик. Утопи в крови директора и кассиршу. Несколько дней я лелею планы бунта. На глазах у всех подорви себя гранатой, и утащи с собой в преисподнюю нескольких пустоголовых идиотов. Ты получишь пятнадцать минут славы, твои окровавленные ошметки, может быть, покажут по телевидению. Рассказ о твоем поступке вызовет осуждение в обществе.
Думай о других! Покончи с собой, придурок, но не так, чтобы пострадали посторонние!
Я выписываю на лист бумаги возможные планы уничтожения собственной жизни. Пол в моей спальне завален бумагой. Если мне что-то не нравится, я комкаю листы и швыряю их в сторону не глядя. Передвигаясь от стены к стене, я слышу шуршание у себя под ногами.
Когда список наиболее предпочтительных мероприятий готов, я иду на работу опять. У меня есть время выбрать из него нечто такое, что разорвет вселенную на мелкие кусочки.
У нас в магазине объявлены семипроцентные скидки. Не пятипроцентные, в честь того, что с момента открытия прошло пять лет, а семи. И меня это бесит. Все утро я горю желанием наплевать директору в физиономию, а возможно, расквасить ее, превратить в кусок мяса. Спросить его: «Ты хоть что-нибудь соображаешь, тварь? Что-нибудь соображаешь?» Лучше всего избить директора у всех на глазах. Этого нет в моем списке, и я обдумываю новую идею с удовольствием. Мое тело, действующее отдельно от разума, производит заученные телодвижения. Улыбочка, кивок головы, пять шагов до витрины, девять до кассы, десять до склада.
На семипроцентные скидки слетается больше покупателей, чем на пятипроцентные. Еще одна причина питать ненависть к директору. Они заполняют магазин с самого утра, толпятся, ожидая своей очереди, галдят. Мы с тремя другими продавцами шныряет в этой толпе, словно селедки в стае дельфинов. Мы жутко боимся, что нас сожрут со всеми потрохами. Покупатели превращаются в чудовищ, трогающих тебя руками и языками, каждый из них размером с гору. Трое продавцов бьются с это плотной массой нелюдей, жаждущих обрести кибернетическое существование. Я чувствую гул в голове, давит виски.
– Если будут какие-то проблемы, приходите, – говорю я, заполняя бумаги.
Потом говорю:
– Если возникнут неисправности, приносите блок обратно. Бесплатно починим.
Не знаю, сколько раз я повторяю эти заклинания.
Я говорю:
– Вот вам руководство по системной плате, изучите его на досуге. Полезно.
Покупательница размером с дом кивает и смотрит на меня словно на диковинную обезьянку за прилавком.
И смотрит будто сквозь мое тело. То же повторяется со следующими двумя – отцом и бледной дочерью четырнадцати лет.
Я бы бил директора лицом об витрины, чтоб осколки срезали плоть с костей его черепа. На глазах у отца и бледной дочери четырнадцати лет.
– Какой гарантийный срок? – спрашивает мужчина.
Тогда я говорю:
– Ублюдок.
Повторяю:
– Ублюдок.
– Может, тебе сдохнуть?
Мужчина смотрит на меня.
– Какой гарантийный срок?
Слышит ли кто-нибудь меня. Я говорю громко:
– Дерьмо!!!
Дочь говорит:
– Куда он делся, пап? Только что здесь был!
Мы взираем друг на друга будто помешанные, я обливаюсь потом, ничего не соображая. В магазине вдруг становится невыносимо жарко, раскаленное дыхание монстров-покупателей выжигает кислород, и мне нечем дышать. Помещение сворачивается, словно яичный белок на сковороде. Моя рука поднимается, чтобы расслабить узел галстука.
В глазах этих двоих совершенно нет намека на то, что они меня видят.
Ощущение, что я стеклянный.
– В чем дело? – я спрашиваю.
Девица кривит губы и чешет макушку.
– Когда он успел уйти, – она спрашивает у отца.
Магазин гудит, десятки ног шаркают вразнобой. Этот звук похож на продвижение огромного змея по каменистой пустыне, когда его чешуйчатое брюхо задевает об острые гранитные обломки. Мне видна каждая гнусная пора на уродливом лице четырнадцатилетней девчонки. Примерно так я выгляжу сейчас: стою за прилавком, а передо мной приготовленный к продаже системный блок и документы, заполненные лишь наполовину. Отец и дочь покупают компьютер наличными. Теперь, видимо, магазин не досчитается живых денег. Если кто-то не подменит меня.
Смотрю на свои руки, и они почти прозрачные. Нет, это галлюцинация. У моих клиентов не в порядке с головой, сдвоенная шизофрения.
– Влад! – зову я. – Влад, можно тебя на минутку!
Проверка связи.
Правда, не знаю, зачем она теперь мне нужна.
Влад пролетает мимо, лавирует среди чудовищ, а я окликаю его, тяну к нему руку. Кричу. Кричу, надеясь, что он услышит. Влад, второй продавец, исчезает за чьей-то спиной, будто его сожрала черная дыра. Я стою, закрыв глаза и положив ладони на прилавок. Температура внутри помещения никак не меньше плюс тридцати восьми. Я не могу отойти ни на сантиметр. Отец и дочь проталкиваются к кассе, чтобы выяснить, в чем дело и почему магазин отказывается их обслуживать.
Я приклеиваюсь к ним и тоже оказываюсь возле кассы, где начинается выяснение отношений с кассиршей и Владимиром, третьим продавцом. Никто не понимает, что покупатели хотят сказать. Продавец ушел, исчез, ушел, исчез, неужели не ясно?!
Я стою рядом, на расстоянии вытянутой руки от Владимира. Он удивленно взирает на парочку из-под очков без оправы. Я щелкаю пальцами у него перед лицом. Я машу ладонями у него перед лицом. А он все смотрит на парочку с самым тупым выражением на лице.
Ни с того ни с сего на меня находит олимпийское спокойствие.
Мне ничего больше не надо.
Я могу пойти домой.
Я вытираю микроскопические капельки пота, появившиеся под носом. Я направляюсь в туалет и там долго сижу на унитазной крышке. Что я делаю? Ничего. Просто сижу. Долго рассматриваю участок стены над дверью, пока кто-то не начинает барабанить с другой стороны. Какого черта, кричу я. Нет ответа. Человек дергает замок, считая, что заело механизм. Я открываю, а кассирша влетает внутрь, словно локомотив, и начинает задирать юбку. Я в ужасе ретируюсь до того, как захлопывается дверь. У кассирши от жары открывается понос.
Все уже считают, что я свалил. Они спрашивают, какого дьявола я ушел домой и никому ничего не сказал. Никто не помнит момент, когда меня перестали замечать.
Толкнув одного из покупателей на выходе, я появляюсь на крыльце. Жмурюсь от солнца.
Меня перестали замечать?
Меня перестали замечать. Факт, требующий проверки. Я не в состоянии определить степень, насколько сильно окружающие достали меня. Такие вещи осознанию не поддаются. В детстве часто мечтаешь превратиться в человека-невидимку и заниматься всякой ерундой, мечтаешь о безнаказанности. Это компенсация за систему родительских запретов. В детстве кажется, что невидимость дает свободу. И ничего в детстве ты не желаешь сильнее.
Когда ты еще в юном возрасте, по твоим понятиям человек-невидимка всемогущ. Это божество и уникум. Он способен валять дурака, а люди только и будут, что удивляться. Сами будут дураками.
Я пытаюсь представить, что на самом деле так и есть, и меня охватывает дикий страх. Нет уж, возьми себя в руки и пока идешь к остановке, сосредоточься на шагах, смотри, как движутся ноги. Помедитируй в ходьбе.
Не помогает, хотя и стараюсь изо всех сил. Встречные толкают меня плечами и злобно рычат, потому что не видят меня. У них настоящие собачьи морды. Я не в состоянии отражать реальность. Мне в глаза лезет безумное солнце, и тогда я прихожу к мысли, что сплю. Возможно, я чем-то отравился. Я наблюдаю галлюцинации под воздействием яда. Через секунду, может быть, я очнусь в магазине, где буду лежать на полу, вызывая жалость покупателей и «коллег». Кто-то скажет: ерунда – только тепловой удар, у меня такое уже было.
Тебе захочется плюнуть ему в рожу.
В автобусе я стою у заднего стекла, вжавшись в него спиной. Ко мне никто не подходит, меня нет ни для кого. Я – не пассажир. У меня нет билета. Кондукторша пару раз взглянула сквозь мою голову – и было как с другими, то есть, ни тени понимания.
Дома я пью крепкий чай, но несмотря на его крепость, наваливается сон. Я сплю прямо в кресле перед работающим телевизором, и звук у него на полную катушку.
Соседка, флиртовавшая со мной еще неделю назад, приходит за сахаром и не видит меня.
Я открываю дверь и стою.
Перед ней закрытая дверь.
Я открываю дверь и стою.
Все, к чему я прикасаюсь, тоже на время обретает свойства невидимости. Я – царь Мидас, на которого наложено проклятие.
Понимая это, я протягиваю к женщине руку с неодолимым стремлением схватить ее за горло.
Дура, ведь я сейчас способен на убийство, и все надежды, что на тебя кто-то там возлагал в детстве, рухнут ко всем чертям.
Дура! Кретинка, убирайся к черту!
Что-то еще удерживает меня от того, чтобы заорать это ей в лицо.
Она тянет руку к звонку снова, а я свои пальца к ее горлу. Нет, нет, нет. Я останавливаюсь.
Она жмет на кнопку звонка несколько раз, я пригвожден к месту и не переступаю порог, будто это означает для меня смерть. Соседка прислушивается. Шепотом говорит:
– Мудак...
Она уходит, навсегда записав меня в число своих врагов. Я запираю дверь и долго думаю о том, что если мне самому придти к ней в «гости», только принести с собой молоток и ножовку по металлу. Внезапная жажда крови. При помощи этих штуковин можно много чего сделать с человеческим телом. Мысли в моей голове такие: соседка будет кричать, люди кричат, когда их убивают, квартира ее будет заляпана кровью, залита кровью, вся мебель будет перевернута во время борьбы, потому что соседка начнет сопротивляться, повсюду останутся мои отпечатки, надо как-то избавляться от тела, разрезать его на части и так отнести на помойку, ночью отнести.
Смотрю на себя в зеркало в ванной и держу на ладони таблетки снотворного, которые откопал в коробке, засунутой в дальний угол антресоли. Глотай. Запивай таблетки водой из-под крана, ржавой на вкус.
Но они совершенно не действуют, и тогда я иду на улицу проветриться. Уже довольно поздно, люди гуляют с собаками. На мои звонки, сделанные в последние полчаса, никто не ответил. Два раза просто не подняли трубку и трижды долго говорили «Алло!», в то время, как я орал в микрофон и доводил себя до истерики. Правильно. Следующая стадия выпадения из жизни – это когда окружающие тебя не слышат.
На скамейке сидит молодая темноволосая женщина. На коленях ее сумочка, черная. Женщина смотрит по сторонам – явно, что ждет кого-то. У нее чертово свидание. С ней, с ним, с группой. Для меня неважны детали, потому что я погружаюсь в состояние дикого нездорового возбуждения.
Следующие десять минут я реву взахлеб и рассказываю брюнетке все, что со мной случилось сегодня. Сопли и слезы текут, что называется, в три ручья, а я вытираю их рукавами куртки. Рассказываю, рассказываю, рассказываю. Брюнетка хмуро поглядывает на часы, сдвигает брови, постукивает тонкими пальчиками по сумочке. Он-она не приходит. Брюнетка достает зеркальце и проверяет макияж под мои стенания.
Тут приходит ее дружок. Длинный, с приторной физиономией хлыщ в кожаной куртке. Он втыкается своим невероятным шнобелем брюнетке в щеку, когда целует, он извиняется за опоздание, но я знаю, что его время занимала другая особа. Загляни ему под футболку, говорю я женщине, у него полно засосов, мать твою! Брюнетка говорит своему дружку «Пошли», берет его под руку. Вместе они уходят по парковой аллее.
Я исповедался незнакомому человеку. Он меня не услышал. И не увидел. И не почувствовал рядом с собой мое присутствие.
Я не могу поколебать даже воздух.
Есть такой вариант: я умер, сам того не замечая, и теперь расхаживаю взад-вперед в виде призрака. Может быть, я стал персонажем фильма.
Еще более невероятная гипотеза: все окружающие сговорились меня не замечать.
Иду по улице и нарочно толкаю всех, до кого способен дотянуться. Выбиваю из рук людей газеты, книги, сумки, мороженое. Оставляю за спиной гневные вопли, детский рев и недовольное оханье толстух. Меня просто прет. Месть, перманентная, непрекращающаяся. Безопасная! Ненавижу! Ненавижу!
Я гляжу в витрины супермаркетов. Моя тень следует за мной, с ней все в порядке, только видок у меня хуже некуда. Я выгляжу изможденным, кажется, что я через секунду рассыплюсь.
Мои похождения продолжаются до глубокой ночи. Я краду из магазина бутылку водки – я захожу туда и встаю напротив прилавка, за которым продавщица, и пялюсь ей в глаза. Совершенно никакой реакции. Абсолютный ноль. Тогда я оглядываю торговый зал, распираемый желанием совершить самое невероятное в своей жизни. Ограбить магазин. Унести все.
Нет, все мне не нужно. Пока.
Я перепрыгиваю через прилавок и рассматриваю водки, стоящие в ряд. Появляется еще одна продавщица, и я отправляю смачный плевок ей на униформу. Я выбираю самую дорогую водку. Я краду палку колбасы и копченую курицу. Я хохочу во все горло, перескакиваю назад, толкая двух покупателей и иду к выходу, по дороге прихватив пачку сигарет.
Никакой больше работы в компьютерном салоне. От меня там не будет ни малейшей пользы, меня там просто не будет. Я свободен от такой необходимости, черт возьми, и поверить не могу.
Невзирая на то, что полночи я блюю желчью, и наступающее дикое похмелье, мной овладевает эйфория – гораздо более сильная, чем вчера.
Утром я включаю музыкальный центр на всю катушку и ношусь по квартире, топаю ногами и стучу кулаками в стены. Я голый и ненормальный. По моей спине, по моей груди стекает пот, глаза навыкате, красные, с прожилками. Все, чего я раньше хотел, я теперь достигаю без труда. Плевать на то, что кому-то мешают мои крики и музыка, плевать, плевать, плевать. Раз я никому не нужен, дьявол с вами.
Я грязен, но свободен.
Выбегая на балкон, я спускаю на головы прохожим.
Просыпаюсь на ковре, я свернулся в позе эмбриона. У меня затекло все тело, каждая мышца посылает сигналы о помощи.
Плетусь в ближайший киоск. Возле него два бомжеватых кретина выясняют отношения. Бутылка опускается на голову одного из них. Они прекращают драку и бегут. У одного кретина полголовы в крови, а он бежит, позабыв обо всем на свете.
Я отбрасываю горлышко.
Та же история. Ботинками я встаю на прилавок возле блюдечка для денег и перепрыгиваю туда, где товар.
Три бутылки пива – и я отправляюсь в огромный супермаркет, расположенный через три квартала отсюда. Распивая украденной пойло, я хожу туда сюда, перебираю товар, раскидываю его по сторонам, приводя в недоумении, а то и в ужас продавцов. Вещи в отделе одежды стоят бешеных денег, я отправляю их на пол и топчу. Бросаю бутылку в витрину. Звон стекла вызывает переполох среди персонала. Заведующая носится по залу и шпыняет молодых девчонок-продавщиц, будто они в чем-то виноваты.
Я смеюсь громко. Меня никто не слышит.
Два дня я живу в супермаркете. Краду еду из продовольственного отдела, набиваю живот деликатесами, пью самые лучшие напитки, мусорю. Мочусь и испражняюсь на самых видных местах, на шубах и джинсах, на бытовой технике и прилавках с ювелирными изделиями.
Наблюдаю за реакцией людей. Она разная, в основном же, негодующая. Поговаривают, что в магазине завелся призрак. Один тип шутит, что это обманутый когда-то здесь покупатель, который вернулся для мести.
Мне надоедает это место – я ухожу и скитаюсь без цели по городу. Долго. Вечность. Я – никто.
Меня нечаянно сбивает небольшой грузовик, когда я иду, погруженный в свои мысли. Удар приходится в левое бедро. Меня кидает на бок, на капот и тащит вверх. Я даже не понял, что несколько раз перекувыркиваюсь, делая дугу над тентованным кузовом. Я валюсь на асфальт со всего маху. И у меня по-прежнему руки в карманах.
Улица почти не занята транспортом, поэтому меня не переезжают идущие следом за грузовиком машины. На мгновение теряю сознание, потом выныриваю из густой тьмы – резко. Грузовик стоит, а водитель рядом. Слышны его крики, ему вторят зеваки, собравшиеся поглядеть за здоровенную вмятину на капоте и лобовое стекло, покрытое частой сетью трещин. Боль во всем теле, однако я жив, абсолютно жив, вопреки простой логике. В ужасе бегу куда глаза глядят – кажется, сквозь людей. Зеваки, ничего не понимающие, подобно водителю, оглядывают улицу в поисках моего трупа. И, конечно, ничего не находят.
Этой ночью я сплю в банке, в святая святых. В хранилище.
Я сваливаю все деньги на пол и устраиваюсь на них. Самый богатый бомж в городе.
Записка на стекле в ванной, приклеенная кусочком скотча: «Если меня сбил грузовик и я остался в живых, то это не доказательство, что я не могу умереть. Я подсознательно этого не хотел, значит... короче, надо действовать по-другому. Вот так. Думай». Записка, написанная мной моей же персоне. Даже роспись стоит, только числа нет. Я не знаю дней, часов, минут. Какой в них долбанный смысл? Просто не чувствую, что нужна какая-то мера времени. Вероятно, у богов нет часов, вероятно, они никуда не опаздывают.
Однако у них преимущество передо мной. Боги не одиноки. У них всегда найдется компания – с кем выпить, кому порассказывать анекдоты, с кем перепихнуться, с кем посмотреть телевизор. Простой футбольный матч с его печалями, радостями и катарсисом в конце мне недоступен. Недоступен.
Когда я бродил по квартире соседки, приходившей за сахаром, и сидел на краю ее постели, мне пришла в голову мысль. Интернет. Возможно, в мире еще существую такие люди. Я не знаю, как их назвать. Похожие на меня люди-призраки. Вполне возможно, у них есть свои странички в сети, свои фан-клубы, свои форумы и чаты.
Я слез с соседки, обтер член о край простыни и ушел. Женщина потянулась во сне, застонала и перевернулась со спины на бок.
Интересно, она может родить от меня ребенка? Тогда я просто архангел.
Интернет пуст, совершенно, как чертова пустыня. Я даже не могу долго находиться в нем – связь становится безобразной, аппаратуре передается моя аура. После многочисленных бесплодных попыток я сижу и плачу, закрыв лицо руками.
Стою в ванной и вчитываюсь в записку, пытаясь понять, в чем тут закавыка. Что я хотел сам себе сказать.
Я отупел. Опустился. Я не меняю одежду. От меня воняет. Хороший конец моей жизни, той, где я тщательно следил за собой и каждый день принимал ванну – не по одному разу, если получалось.
Получается, я должен этого очень захотеть. Смерти. Очень. Вложить в это желание все свои жизненные силы.
Но они на исходе, а значит, надо торопиться.
Я моюсь, бреюсь, причесываюсь. В это время в голове у меня роятся мысли. Почти готов проект самоубийства. Чтобы довести его до ума, я пользуюсь старыми записями.
Утро – и я готов умереть окончательно. Доказать, что я не бессмертен. Я тоже заслуживаю шанса освободиться. Чем я хуже других бестолковых кретинов. Я не хочу выпадать из массы. Верните меня обратно, кто-нибудь!
Я заранее на все согласен.
На все.
Я буду исполнять любые приказы, честное слово.
Я мастерю свой плакат сидя в углу гостиной. По квартире ходят люди. Милиция и еще кто-то, кто отвечает за все коммунальные вопросы. Меня слишком долго не видели среди живых. Вероятно, поступил сигнал с моей работы. Эти люди пришли проверить. Многие умирают у себя дома и лежат месяцами, превращаясь в мумии, с чашками кофе в руках или телепрограммами. Хуже – когда их с голодухи обгладывают собственные кошки или собаки.
Взломав мою дверь при помощи спасателей с их оборудованием, люди ничего в моей квартире не нашли. Мне плевать. Я сделаю последнюю попытку обратить на себя внимание.
Пока милиция составляет протокол, я раздеваюсь догола и навешиваю табличку с надписью «Я свинья» на шею. На улице я не замерзну. Термометр показывает плюс тридцать семь градусов в тени.
На лицах безразличие, я ступаю по пыльному нагретому асфальту, всем демонстрируя свою табличку. Я не прикасаюсь к людям, просто надеюсь на зрительный контакт. Так я оказываюсь между перекрестком и супермаркетом, в потоке людей, которым нет до меня дела.
Моя аура. Мое волшебство. Провидение.
Оно привело меня сюда, чтобы увидеть Ее. Она ругается, машет руками на людей. Исполняется пророчество, о котором мне не было известно. Мои плечи жарятся на солнце. Я чувствую благодать, смешанную с крайним ужасом, меня начинает трясти, словно температура резко упала.
Я вижу ее глаза, в которых живет нерастраченная вселенная, та, что накоплена вопреки ее желанию и что требует выброса. Большого взрыва.
В моих глазах она видит то же самое.
Позже я узнаю, что ее зовут Диана. Я знаю все.
Мы плачем посреди потока прохожих, мы благодарим друг друга за неожиданную встречу. Она смеется, я смеюсь. Мы не в силах остановиться. Она берет меня за руку. Я беру ее за руку.
Она живет. Я живу.
2004 год, октябрь
Диана.
То есть, она совершенно голая, танцует на сорокаградусной июльской жаре, будто всю жизнь только этим и занималась. Тогда ее имени я не знал, первые несколько секунд мне было на него плевать.
Диана. Богиня.
Наконец-то на меня снизошло откровение. И будто раньше я не мог сообразить, что способен творить все, что угодно, и оставаться безнаказанным. Каждому иногда требуется толчок со стороны. Говоришь кому-то: «Погуляйте с моей собакой через час», – а сам выходишь на улицу и кидаешься под грузовик. О том, что тебя толкнуло к этому, известно лишь тебе. Причина в таких случаях посторонним не видна, но она всегда есть, вот что я хочу сказать.
Теперь я обладаю неприкосновенностью божества. Я – табу.
И с этой минуты все будет по-другому.
К этому я шел все тридцать лет своей жизни.
Откровение, воплощенное в этом немного рыхлом теле и полной груди, говорит всем и каждому, чтобы они посмотрели на себя в зеркало. Оно имеет в виду, что прохожие уроды, придурки и сволочи. Белая кожа Дианы отражает солнце и светится. Исходящее от нее сияние скрывает изъяны. Русые волосы ниже лопаток свалялись в сосульки, напоминают пучки нитей. Под левым глазом у Дианы синяк, такого же цвета, как волосы на лобке, черный.
Вот, например, она подходит к толстому мужику, стоящему возле киоска с газетами, и вытаскивает у него из заднего кармана пачку сигарет.
– Боров жирный, – говорит она ему.
Вынув из пачки сигарету, озирается. Ей надо ее поджечь.
– Гады, дайте зажигалку, – говорит она снова и толкает в плечо молодого парня. Он шарахается в сторону. Диана, стащив зажигалку и прикурив, кричит ему вслед:
– Эй, возьми, какого хрена! – Парень идет дальше. – Мне чужого не надо!
Я смотрю, как зажигалка кувыркается по асфальту. Кто-то наступил на нее, удивленно глянув под ноги.
Асфальт обжигает голые ноги. По моим плечам и груди течет пот. Мы с Дианой на отрезке улицы между большим супермаркетом и перекрестком с сильным движением. Здесь много прохожих, толпы прохожих. Их движущаяся масса сверху, наверное, похожа на медленнотекущую лаву. Я не зря выбрал это место, и она не зря выбрала это место. Вполне возможно, сюда скоро начнется паломничество.
Я просто стою и смотрю, а люди проходят мимо меня. И мимо нее. Иногда Диана начинает с кем-то драться, лупить толстых женщин и высоких злых мужчин по щекам. Поток лавы на несколько мгновений замедляется. Когда инцидент исчерпан, снова начинается движение. Толстые женщины и высокие злые мужчины считают, что произошло недоразумение.
Меня и Диану разделяет примерно тридцать-сорок шагов. Она смеется кому-то в лицо, и этот кто-то выглядит законченным кретином. Смотрит сквозь ее голую грудь и голый живот. У меня возникает желание дать очередному кретину по морде и заорать.
Утром я нахожу возле подъезда большой прямоугольный кусок картона, приношу его домой и достаю заранее приготовленный обрезок проволоки в изоляции. Длиной около метра. Проделываю два отверстия в куске картона, с краю. В эти отверстия вставляю концы проволоки и загибаю их. На картоне я пишу черным маркером: «Я свинья». Больше ничего не придумывается. Впрочем, неважно, что там будет написано, этого все равно никто не прочтет.
Я вешаю картонку себе на шею и иду. Теперь, голый и босой, я стою на отрезке улицы между супермаркетом и перекрестком и смотрю на Диану. Мои плечи жарятся на солнце. Моя голова жарится на солнце. Мои причиндалы свисают под нижним краем таблички. «Я свинья». Никому нет никакого дела до моей надписи. И до меня. И до моих причиндалов.
Постояв немного, Диана шагает в мою сторону. У нее нет никакой цели, и мне это понятно.
Пророчество, о котором я даже не знал, исполнилось. Мы встретились, хотя быть такого не могло по определению. Слишком мала вероятность. Но если я стал божеством, то мне должно быть подвластно чудо.
Ее рот раскрыт. Глаза превращены в ярко-голубые стеклянные шарики. Нас разделяет всего лишь метр-полтора – я сам делаю несколько шагов в ее сторону. Мне видны затылки проходящих людей. Мне слышны разговоры и смех. Шум автомобильного движения.
Диана смотрит на мою табличку и на то, что под ней. Тогда мне впервые стыдно, мой член реагирует вполне адекватно. Диана улыбается, а потом подходит ко мне, чтобы обнять.
Она плачет у меня на плече.
Я плачу тоже, обхватив ее голову.
Люди проходят мимо нас.
Я плачу.
Она плачет.
Но началось все не сегодня. Божеством не становятся в одночасье.
По-моему, стоит об этом рассказать.
Я продаю компьютеры пять лет подряд и понемногу схожу с ума. После пяти лет однообразия можно лишиться разума и больше не обрести его вновь. Что бы ни делал, все приходит к одному – ты объясняешь очередному покупателю-«чайнику», что такое «железо», что такое «софт», что такое «антивирус». Говоришь это на автомате, ты привык больше не вдумываться в слова. Переставляешь системы, тестируешь, оформляешь покупку, кредиты. Улыбаешься. Некоторые думают, что моя улыбка означает, что я могу даже вытереть им нос. Есть типы, которые в каждой фразе ищут подвох. Это шизанутые параноики, с такими лучше долго не общаться. Им нужен Интернет – для этого они и покупают компьютер. В Интернете их интересует только одно. Порнография. Фото, видео, заказы дисков и кассет, недоступных обычным путем.
Другие психи повернуты на программах, они спрашивают у тебя обо всем, они передают тебе свое напряжение и заставляют держать высокую планку. Ты обязан быть в курсе всего, что происходит в сфере программного обеспечения. Ты обязан им – так они думают. Психи, свихнувшиеся на играх, достают тебя разговорами о «стрелялках», аркадах, стратегиях и прочем, что противно самой природе. Будто бы ничего больше в жизни нет и не было от начала времен.
И всегда у тебя на лице ухмылка и внимательно-вежливое выражение.
Магазин, в котором я работаю, уверенно держится на плаву. Однажды утром я думаю: хорошо бы он сгорел вместе со всеми находящимися внутри моими «коллегами». И с директором. Возьми канистру с бензином и поливай прилавки, стенды, кассу, пол, брось канистру в подсобке. Зажги спичку. Собственно, от полного сумасшествия меня отделяет совсем немного. Укради или купи карабин и расстреляй всех, кто находится в магазине в час пик. Утопи в крови директора и кассиршу. Несколько дней я лелею планы бунта. На глазах у всех подорви себя гранатой, и утащи с собой в преисподнюю нескольких пустоголовых идиотов. Ты получишь пятнадцать минут славы, твои окровавленные ошметки, может быть, покажут по телевидению. Рассказ о твоем поступке вызовет осуждение в обществе.
Думай о других! Покончи с собой, придурок, но не так, чтобы пострадали посторонние!
Я выписываю на лист бумаги возможные планы уничтожения собственной жизни. Пол в моей спальне завален бумагой. Если мне что-то не нравится, я комкаю листы и швыряю их в сторону не глядя. Передвигаясь от стены к стене, я слышу шуршание у себя под ногами.
Когда список наиболее предпочтительных мероприятий готов, я иду на работу опять. У меня есть время выбрать из него нечто такое, что разорвет вселенную на мелкие кусочки.
У нас в магазине объявлены семипроцентные скидки. Не пятипроцентные, в честь того, что с момента открытия прошло пять лет, а семи. И меня это бесит. Все утро я горю желанием наплевать директору в физиономию, а возможно, расквасить ее, превратить в кусок мяса. Спросить его: «Ты хоть что-нибудь соображаешь, тварь? Что-нибудь соображаешь?» Лучше всего избить директора у всех на глазах. Этого нет в моем списке, и я обдумываю новую идею с удовольствием. Мое тело, действующее отдельно от разума, производит заученные телодвижения. Улыбочка, кивок головы, пять шагов до витрины, девять до кассы, десять до склада.
На семипроцентные скидки слетается больше покупателей, чем на пятипроцентные. Еще одна причина питать ненависть к директору. Они заполняют магазин с самого утра, толпятся, ожидая своей очереди, галдят. Мы с тремя другими продавцами шныряет в этой толпе, словно селедки в стае дельфинов. Мы жутко боимся, что нас сожрут со всеми потрохами. Покупатели превращаются в чудовищ, трогающих тебя руками и языками, каждый из них размером с гору. Трое продавцов бьются с это плотной массой нелюдей, жаждущих обрести кибернетическое существование. Я чувствую гул в голове, давит виски.
– Если будут какие-то проблемы, приходите, – говорю я, заполняя бумаги.
Потом говорю:
– Если возникнут неисправности, приносите блок обратно. Бесплатно починим.
Не знаю, сколько раз я повторяю эти заклинания.
Я говорю:
– Вот вам руководство по системной плате, изучите его на досуге. Полезно.
Покупательница размером с дом кивает и смотрит на меня словно на диковинную обезьянку за прилавком.
И смотрит будто сквозь мое тело. То же повторяется со следующими двумя – отцом и бледной дочерью четырнадцати лет.
Я бы бил директора лицом об витрины, чтоб осколки срезали плоть с костей его черепа. На глазах у отца и бледной дочери четырнадцати лет.
– Какой гарантийный срок? – спрашивает мужчина.
Тогда я говорю:
– Ублюдок.
Повторяю:
– Ублюдок.
– Может, тебе сдохнуть?
Мужчина смотрит на меня.
– Какой гарантийный срок?
Слышит ли кто-нибудь меня. Я говорю громко:
– Дерьмо!!!
Дочь говорит:
– Куда он делся, пап? Только что здесь был!
Мы взираем друг на друга будто помешанные, я обливаюсь потом, ничего не соображая. В магазине вдруг становится невыносимо жарко, раскаленное дыхание монстров-покупателей выжигает кислород, и мне нечем дышать. Помещение сворачивается, словно яичный белок на сковороде. Моя рука поднимается, чтобы расслабить узел галстука.
В глазах этих двоих совершенно нет намека на то, что они меня видят.
Ощущение, что я стеклянный.
– В чем дело? – я спрашиваю.
Девица кривит губы и чешет макушку.
– Когда он успел уйти, – она спрашивает у отца.
Магазин гудит, десятки ног шаркают вразнобой. Этот звук похож на продвижение огромного змея по каменистой пустыне, когда его чешуйчатое брюхо задевает об острые гранитные обломки. Мне видна каждая гнусная пора на уродливом лице четырнадцатилетней девчонки. Примерно так я выгляжу сейчас: стою за прилавком, а передо мной приготовленный к продаже системный блок и документы, заполненные лишь наполовину. Отец и дочь покупают компьютер наличными. Теперь, видимо, магазин не досчитается живых денег. Если кто-то не подменит меня.
Смотрю на свои руки, и они почти прозрачные. Нет, это галлюцинация. У моих клиентов не в порядке с головой, сдвоенная шизофрения.
– Влад! – зову я. – Влад, можно тебя на минутку!
Проверка связи.
Правда, не знаю, зачем она теперь мне нужна.
Влад пролетает мимо, лавирует среди чудовищ, а я окликаю его, тяну к нему руку. Кричу. Кричу, надеясь, что он услышит. Влад, второй продавец, исчезает за чьей-то спиной, будто его сожрала черная дыра. Я стою, закрыв глаза и положив ладони на прилавок. Температура внутри помещения никак не меньше плюс тридцати восьми. Я не могу отойти ни на сантиметр. Отец и дочь проталкиваются к кассе, чтобы выяснить, в чем дело и почему магазин отказывается их обслуживать.
Я приклеиваюсь к ним и тоже оказываюсь возле кассы, где начинается выяснение отношений с кассиршей и Владимиром, третьим продавцом. Никто не понимает, что покупатели хотят сказать. Продавец ушел, исчез, ушел, исчез, неужели не ясно?!
Я стою рядом, на расстоянии вытянутой руки от Владимира. Он удивленно взирает на парочку из-под очков без оправы. Я щелкаю пальцами у него перед лицом. Я машу ладонями у него перед лицом. А он все смотрит на парочку с самым тупым выражением на лице.
Ни с того ни с сего на меня находит олимпийское спокойствие.
Мне ничего больше не надо.
Я могу пойти домой.
Я вытираю микроскопические капельки пота, появившиеся под носом. Я направляюсь в туалет и там долго сижу на унитазной крышке. Что я делаю? Ничего. Просто сижу. Долго рассматриваю участок стены над дверью, пока кто-то не начинает барабанить с другой стороны. Какого черта, кричу я. Нет ответа. Человек дергает замок, считая, что заело механизм. Я открываю, а кассирша влетает внутрь, словно локомотив, и начинает задирать юбку. Я в ужасе ретируюсь до того, как захлопывается дверь. У кассирши от жары открывается понос.
Все уже считают, что я свалил. Они спрашивают, какого дьявола я ушел домой и никому ничего не сказал. Никто не помнит момент, когда меня перестали замечать.
Толкнув одного из покупателей на выходе, я появляюсь на крыльце. Жмурюсь от солнца.
Меня перестали замечать?
Меня перестали замечать. Факт, требующий проверки. Я не в состоянии определить степень, насколько сильно окружающие достали меня. Такие вещи осознанию не поддаются. В детстве часто мечтаешь превратиться в человека-невидимку и заниматься всякой ерундой, мечтаешь о безнаказанности. Это компенсация за систему родительских запретов. В детстве кажется, что невидимость дает свободу. И ничего в детстве ты не желаешь сильнее.
Когда ты еще в юном возрасте, по твоим понятиям человек-невидимка всемогущ. Это божество и уникум. Он способен валять дурака, а люди только и будут, что удивляться. Сами будут дураками.
Я пытаюсь представить, что на самом деле так и есть, и меня охватывает дикий страх. Нет уж, возьми себя в руки и пока идешь к остановке, сосредоточься на шагах, смотри, как движутся ноги. Помедитируй в ходьбе.
Не помогает, хотя и стараюсь изо всех сил. Встречные толкают меня плечами и злобно рычат, потому что не видят меня. У них настоящие собачьи морды. Я не в состоянии отражать реальность. Мне в глаза лезет безумное солнце, и тогда я прихожу к мысли, что сплю. Возможно, я чем-то отравился. Я наблюдаю галлюцинации под воздействием яда. Через секунду, может быть, я очнусь в магазине, где буду лежать на полу, вызывая жалость покупателей и «коллег». Кто-то скажет: ерунда – только тепловой удар, у меня такое уже было.
Тебе захочется плюнуть ему в рожу.
В автобусе я стою у заднего стекла, вжавшись в него спиной. Ко мне никто не подходит, меня нет ни для кого. Я – не пассажир. У меня нет билета. Кондукторша пару раз взглянула сквозь мою голову – и было как с другими, то есть, ни тени понимания.
Дома я пью крепкий чай, но несмотря на его крепость, наваливается сон. Я сплю прямо в кресле перед работающим телевизором, и звук у него на полную катушку.
Соседка, флиртовавшая со мной еще неделю назад, приходит за сахаром и не видит меня.
Я открываю дверь и стою.
Перед ней закрытая дверь.
Я открываю дверь и стою.
Все, к чему я прикасаюсь, тоже на время обретает свойства невидимости. Я – царь Мидас, на которого наложено проклятие.
Понимая это, я протягиваю к женщине руку с неодолимым стремлением схватить ее за горло.
Дура, ведь я сейчас способен на убийство, и все надежды, что на тебя кто-то там возлагал в детстве, рухнут ко всем чертям.
Дура! Кретинка, убирайся к черту!
Что-то еще удерживает меня от того, чтобы заорать это ей в лицо.
Она тянет руку к звонку снова, а я свои пальца к ее горлу. Нет, нет, нет. Я останавливаюсь.
Она жмет на кнопку звонка несколько раз, я пригвожден к месту и не переступаю порог, будто это означает для меня смерть. Соседка прислушивается. Шепотом говорит:
– Мудак...
Она уходит, навсегда записав меня в число своих врагов. Я запираю дверь и долго думаю о том, что если мне самому придти к ней в «гости», только принести с собой молоток и ножовку по металлу. Внезапная жажда крови. При помощи этих штуковин можно много чего сделать с человеческим телом. Мысли в моей голове такие: соседка будет кричать, люди кричат, когда их убивают, квартира ее будет заляпана кровью, залита кровью, вся мебель будет перевернута во время борьбы, потому что соседка начнет сопротивляться, повсюду останутся мои отпечатки, надо как-то избавляться от тела, разрезать его на части и так отнести на помойку, ночью отнести.
Смотрю на себя в зеркало в ванной и держу на ладони таблетки снотворного, которые откопал в коробке, засунутой в дальний угол антресоли. Глотай. Запивай таблетки водой из-под крана, ржавой на вкус.
Но они совершенно не действуют, и тогда я иду на улицу проветриться. Уже довольно поздно, люди гуляют с собаками. На мои звонки, сделанные в последние полчаса, никто не ответил. Два раза просто не подняли трубку и трижды долго говорили «Алло!», в то время, как я орал в микрофон и доводил себя до истерики. Правильно. Следующая стадия выпадения из жизни – это когда окружающие тебя не слышат.
На скамейке сидит молодая темноволосая женщина. На коленях ее сумочка, черная. Женщина смотрит по сторонам – явно, что ждет кого-то. У нее чертово свидание. С ней, с ним, с группой. Для меня неважны детали, потому что я погружаюсь в состояние дикого нездорового возбуждения.
Следующие десять минут я реву взахлеб и рассказываю брюнетке все, что со мной случилось сегодня. Сопли и слезы текут, что называется, в три ручья, а я вытираю их рукавами куртки. Рассказываю, рассказываю, рассказываю. Брюнетка хмуро поглядывает на часы, сдвигает брови, постукивает тонкими пальчиками по сумочке. Он-она не приходит. Брюнетка достает зеркальце и проверяет макияж под мои стенания.
Тут приходит ее дружок. Длинный, с приторной физиономией хлыщ в кожаной куртке. Он втыкается своим невероятным шнобелем брюнетке в щеку, когда целует, он извиняется за опоздание, но я знаю, что его время занимала другая особа. Загляни ему под футболку, говорю я женщине, у него полно засосов, мать твою! Брюнетка говорит своему дружку «Пошли», берет его под руку. Вместе они уходят по парковой аллее.
Я исповедался незнакомому человеку. Он меня не услышал. И не увидел. И не почувствовал рядом с собой мое присутствие.
Я не могу поколебать даже воздух.
Есть такой вариант: я умер, сам того не замечая, и теперь расхаживаю взад-вперед в виде призрака. Может быть, я стал персонажем фильма.
Еще более невероятная гипотеза: все окружающие сговорились меня не замечать.
Иду по улице и нарочно толкаю всех, до кого способен дотянуться. Выбиваю из рук людей газеты, книги, сумки, мороженое. Оставляю за спиной гневные вопли, детский рев и недовольное оханье толстух. Меня просто прет. Месть, перманентная, непрекращающаяся. Безопасная! Ненавижу! Ненавижу!
Я гляжу в витрины супермаркетов. Моя тень следует за мной, с ней все в порядке, только видок у меня хуже некуда. Я выгляжу изможденным, кажется, что я через секунду рассыплюсь.
Мои похождения продолжаются до глубокой ночи. Я краду из магазина бутылку водки – я захожу туда и встаю напротив прилавка, за которым продавщица, и пялюсь ей в глаза. Совершенно никакой реакции. Абсолютный ноль. Тогда я оглядываю торговый зал, распираемый желанием совершить самое невероятное в своей жизни. Ограбить магазин. Унести все.
Нет, все мне не нужно. Пока.
Я перепрыгиваю через прилавок и рассматриваю водки, стоящие в ряд. Появляется еще одна продавщица, и я отправляю смачный плевок ей на униформу. Я выбираю самую дорогую водку. Я краду палку колбасы и копченую курицу. Я хохочу во все горло, перескакиваю назад, толкая двух покупателей и иду к выходу, по дороге прихватив пачку сигарет.
Никакой больше работы в компьютерном салоне. От меня там не будет ни малейшей пользы, меня там просто не будет. Я свободен от такой необходимости, черт возьми, и поверить не могу.
Невзирая на то, что полночи я блюю желчью, и наступающее дикое похмелье, мной овладевает эйфория – гораздо более сильная, чем вчера.
Утром я включаю музыкальный центр на всю катушку и ношусь по квартире, топаю ногами и стучу кулаками в стены. Я голый и ненормальный. По моей спине, по моей груди стекает пот, глаза навыкате, красные, с прожилками. Все, чего я раньше хотел, я теперь достигаю без труда. Плевать на то, что кому-то мешают мои крики и музыка, плевать, плевать, плевать. Раз я никому не нужен, дьявол с вами.
Я грязен, но свободен.
Выбегая на балкон, я спускаю на головы прохожим.
Просыпаюсь на ковре, я свернулся в позе эмбриона. У меня затекло все тело, каждая мышца посылает сигналы о помощи.
Плетусь в ближайший киоск. Возле него два бомжеватых кретина выясняют отношения. Бутылка опускается на голову одного из них. Они прекращают драку и бегут. У одного кретина полголовы в крови, а он бежит, позабыв обо всем на свете.
Я отбрасываю горлышко.
Та же история. Ботинками я встаю на прилавок возле блюдечка для денег и перепрыгиваю туда, где товар.
Три бутылки пива – и я отправляюсь в огромный супермаркет, расположенный через три квартала отсюда. Распивая украденной пойло, я хожу туда сюда, перебираю товар, раскидываю его по сторонам, приводя в недоумении, а то и в ужас продавцов. Вещи в отделе одежды стоят бешеных денег, я отправляю их на пол и топчу. Бросаю бутылку в витрину. Звон стекла вызывает переполох среди персонала. Заведующая носится по залу и шпыняет молодых девчонок-продавщиц, будто они в чем-то виноваты.
Я смеюсь громко. Меня никто не слышит.
Два дня я живу в супермаркете. Краду еду из продовольственного отдела, набиваю живот деликатесами, пью самые лучшие напитки, мусорю. Мочусь и испражняюсь на самых видных местах, на шубах и джинсах, на бытовой технике и прилавках с ювелирными изделиями.
Наблюдаю за реакцией людей. Она разная, в основном же, негодующая. Поговаривают, что в магазине завелся призрак. Один тип шутит, что это обманутый когда-то здесь покупатель, который вернулся для мести.
Мне надоедает это место – я ухожу и скитаюсь без цели по городу. Долго. Вечность. Я – никто.
Меня нечаянно сбивает небольшой грузовик, когда я иду, погруженный в свои мысли. Удар приходится в левое бедро. Меня кидает на бок, на капот и тащит вверх. Я даже не понял, что несколько раз перекувыркиваюсь, делая дугу над тентованным кузовом. Я валюсь на асфальт со всего маху. И у меня по-прежнему руки в карманах.
Улица почти не занята транспортом, поэтому меня не переезжают идущие следом за грузовиком машины. На мгновение теряю сознание, потом выныриваю из густой тьмы – резко. Грузовик стоит, а водитель рядом. Слышны его крики, ему вторят зеваки, собравшиеся поглядеть за здоровенную вмятину на капоте и лобовое стекло, покрытое частой сетью трещин. Боль во всем теле, однако я жив, абсолютно жив, вопреки простой логике. В ужасе бегу куда глаза глядят – кажется, сквозь людей. Зеваки, ничего не понимающие, подобно водителю, оглядывают улицу в поисках моего трупа. И, конечно, ничего не находят.
Этой ночью я сплю в банке, в святая святых. В хранилище.
Я сваливаю все деньги на пол и устраиваюсь на них. Самый богатый бомж в городе.
Записка на стекле в ванной, приклеенная кусочком скотча: «Если меня сбил грузовик и я остался в живых, то это не доказательство, что я не могу умереть. Я подсознательно этого не хотел, значит... короче, надо действовать по-другому. Вот так. Думай». Записка, написанная мной моей же персоне. Даже роспись стоит, только числа нет. Я не знаю дней, часов, минут. Какой в них долбанный смысл? Просто не чувствую, что нужна какая-то мера времени. Вероятно, у богов нет часов, вероятно, они никуда не опаздывают.
Однако у них преимущество передо мной. Боги не одиноки. У них всегда найдется компания – с кем выпить, кому порассказывать анекдоты, с кем перепихнуться, с кем посмотреть телевизор. Простой футбольный матч с его печалями, радостями и катарсисом в конце мне недоступен. Недоступен.
Когда я бродил по квартире соседки, приходившей за сахаром, и сидел на краю ее постели, мне пришла в голову мысль. Интернет. Возможно, в мире еще существую такие люди. Я не знаю, как их назвать. Похожие на меня люди-призраки. Вполне возможно, у них есть свои странички в сети, свои фан-клубы, свои форумы и чаты.
Я слез с соседки, обтер член о край простыни и ушел. Женщина потянулась во сне, застонала и перевернулась со спины на бок.
Интересно, она может родить от меня ребенка? Тогда я просто архангел.
Интернет пуст, совершенно, как чертова пустыня. Я даже не могу долго находиться в нем – связь становится безобразной, аппаратуре передается моя аура. После многочисленных бесплодных попыток я сижу и плачу, закрыв лицо руками.
Стою в ванной и вчитываюсь в записку, пытаясь понять, в чем тут закавыка. Что я хотел сам себе сказать.
Я отупел. Опустился. Я не меняю одежду. От меня воняет. Хороший конец моей жизни, той, где я тщательно следил за собой и каждый день принимал ванну – не по одному разу, если получалось.
Получается, я должен этого очень захотеть. Смерти. Очень. Вложить в это желание все свои жизненные силы.
Но они на исходе, а значит, надо торопиться.
Я моюсь, бреюсь, причесываюсь. В это время в голове у меня роятся мысли. Почти готов проект самоубийства. Чтобы довести его до ума, я пользуюсь старыми записями.
Утро – и я готов умереть окончательно. Доказать, что я не бессмертен. Я тоже заслуживаю шанса освободиться. Чем я хуже других бестолковых кретинов. Я не хочу выпадать из массы. Верните меня обратно, кто-нибудь!
Я заранее на все согласен.
На все.
Я буду исполнять любые приказы, честное слово.
Я мастерю свой плакат сидя в углу гостиной. По квартире ходят люди. Милиция и еще кто-то, кто отвечает за все коммунальные вопросы. Меня слишком долго не видели среди живых. Вероятно, поступил сигнал с моей работы. Эти люди пришли проверить. Многие умирают у себя дома и лежат месяцами, превращаясь в мумии, с чашками кофе в руках или телепрограммами. Хуже – когда их с голодухи обгладывают собственные кошки или собаки.
Взломав мою дверь при помощи спасателей с их оборудованием, люди ничего в моей квартире не нашли. Мне плевать. Я сделаю последнюю попытку обратить на себя внимание.
Пока милиция составляет протокол, я раздеваюсь догола и навешиваю табличку с надписью «Я свинья» на шею. На улице я не замерзну. Термометр показывает плюс тридцать семь градусов в тени.
На лицах безразличие, я ступаю по пыльному нагретому асфальту, всем демонстрируя свою табличку. Я не прикасаюсь к людям, просто надеюсь на зрительный контакт. Так я оказываюсь между перекрестком и супермаркетом, в потоке людей, которым нет до меня дела.
Моя аура. Мое волшебство. Провидение.
Оно привело меня сюда, чтобы увидеть Ее. Она ругается, машет руками на людей. Исполняется пророчество, о котором мне не было известно. Мои плечи жарятся на солнце. Я чувствую благодать, смешанную с крайним ужасом, меня начинает трясти, словно температура резко упала.
Я вижу ее глаза, в которых живет нерастраченная вселенная, та, что накоплена вопреки ее желанию и что требует выброса. Большого взрыва.
В моих глазах она видит то же самое.
Позже я узнаю, что ее зовут Диана. Я знаю все.
Мы плачем посреди потока прохожих, мы благодарим друг друга за неожиданную встречу. Она смеется, я смеюсь. Мы не в силах остановиться. Она берет меня за руку. Я беру ее за руку.
Она живет. Я живу.
2004 год, октябрь