Артем Северский
Паззл
Поколение X? Нет. Поколение Y? Ни в коем разе. Поколение Z? Помилуйте!
Я и другие уже давно за пределом всех возможных алфавитов. Оставьте нас в покое, если вы уже собрались окончательно отравить нашу жизнь.
Мне просто 30 лет, и я собираю паззл. Один здоровый, как бегемот, паззл. Он проел мне все мозги, он сожрал мою душу.
Фигов, хренов паззл. В нем полторы тысячи деталей, и они понемногу высасывают из меня жизнь. Кап. Кап. Возьми тряпку, намочи ее, потом сжимай в руке. Кап. Кап. Вот так же будет уходить и моя жизнь. Я тряпка.
Потом его надо склеить полосками скотча и присобачить на стену. Но надо сначала собрать.
Лена приходит домой, еле ноги волочит и падает на диван. Вокруг ее больших глаз круги, темные, как душа церковного фанатика. Худая грудь выпирает прыщиками-сосками из-под красной майки. Худая шея похожа на ногу дистрофика. Когда она была маленькой, ее родители не предполагали, что у их дочери будет такая шея. Это маленькая семейная трагедия.
Так же ее родители не предполагали что: ее дочь баловалась травой, трахалась направо и налево, снималась в порнухе, сделала три аборта от любимых молодых людей, таскалась со Свидетелями Иеговы на их шабаши и работала в ресторане быстрого питания, где харкала на макнаггетсы вместе с подружкой-лесбиянкой, пока начальница не узнала обо всем и не съездила Лене по носу, сломав его.
Нос вправили, но он все равно несколько кривой.
Узнай об этом мама и папа, трагедий стало бы больше. Они живут в другом городе и получают сообщения от дочери. Лена словно агент под прикрытием. У нее есть легенда: работает там-то, зарабатывает столько-то, у нее все путем, никаких проблем. Питается регулярно, здоровье на уровне. Нет, шарф не забывает зимой. Шампунь от перхоти есть. Долгов за квартиру нет.
Почти ни слова правды. В этой легенде нет ничего про меня.
В расписании сегодняшнего дня Лены был очередной послеработный кастинг. Новая попытка стать актрисой, еще один безнадежный бой с неудачей.
Я так понимаю, проигранный бой.
Лена закуривает, глядя остановившимися глазами в телевизор с выключенным звуком. Берет пульт с диванной подушки, включает звук.
– Я занят, – говорю, а она:
– Чем?
На столе передо мной – паззл из полутора тысяч этих проклятых частей. Я собрал около полусотни в нижнем левом углу.
Я не знаю, как точно выглядит картинка, которую я собираю. Один раз мы с Леной случайно выбросили коробку из-под паззла. Картинка была большой картой звездного неба, знаете, такая старинная, где созвездия рисовались, словно указания художникам давали Да Винчи или Тициан. Неимоверная куча подробностей. А картинки нет. Я бегал к помойке под покровом ночи, но так и не нашел коробку.
– Мне надо сосредоточиться, – говорю.
А Лена:
– Насрать. У меня болит голова, у меня болят ноги, я не еле сегодня с двенадцати часов дня.
Сейчас десять часов вечера. Подробности стираются у меня из памяти. Я не знаю, что получится в итоге. Я имею в виду паззл.
– Иди на кухню, – говорит Лена. – Сделай чего-нибудь пожрать!
Я просидел полтора часа и не присоединил ни одной новой детали.
Поднимаюсь и иду на кухню. Лена смотрит мне в спину. Она меня ненавидит, потому что я символ того, что она дошла до черты. Мы вместе до сих пор только благодаря этому. Мы спим вместе, занимаемся сексом, мы ходим по выходным гулять, мы напиваемся лишь благодаря тому, что я символ. Напоминание. Возможно, Лена думает: я не буду такой же! Ни в коем случае. И идет на очередной кастинг широким, твердым гренадерским шагом, более уверенная в себе, нежели раньше. Я груша, которую бьют, чтобы выместить злобу на начальника. У Лены есть начальник, я не знаю, похож ли я на него. Я тот, кем быть не надо ни в коем случае. Почему Лена не заведет себе смертельно больное животное? Или животное-инвалида. Кошку без двух передних лап, собачку без двух задних. Или безголовую змею. Такое животное подходит на роль символа больше, чем я.
Продавец в занюханном магазине одежды. Лена работает там целый год. Вечером ходит на кастинги, чтобы стать актрисой. Ей уже тридцать лет. У нее было почти все, что обычно бывает с человеком от восемнадцати до сегодняшнего дня. Жизненный опыт. Она называет это жизненным опытом. Очень многозначительно при этом поджимает губы.
Снимая домашние тапочки, она водружает длинные худые ноги на край стола с моим паззлом. У нее кривые пальцы на ногах. Не поэтому ли ее не берут в актрисы? Когда-то ее пальцы не мешали Лене сниматься в порно. Там ее имела куча мужиков, целая дивизия, наверное, и им было наплевать, какие у нее пальцы.
Я думаю о паззле. Доделать до того момента, когда я сойду с ума.
Склеить картинку и повесить на стену. Ты псих, ты пускаешь слюни, но у тебя на стене висит вот это, полюбуйтесь!
Был у меня приятель, он собирал куклы. Ему было двадцать пять лет, он был мужчиной, но собирал куклы; может, из-за того, что когда ему исполнилось шесть, мама стала наряжать его в платье по субботам и воскресеньям. Когда его бросил любовник, мой приятель купил две оставшиеся куклы, оставшиеся потому, что дал себе зарок – собрать тысячу штук. Дошел до черты. Надел платье, которое берег для какого-то особого случая, а потом выбросился с двенадцатого этажа.
Почти как в романах Стивена Кинга. Прочитав все его книги, ты поймешь, что комплексы – это плоть и кровь твоей души. Ты обязан в это поверить, иначе зачем же ты читал? Священная Корова твоей личности – это Детская Травма. Один лгун придумал ее, другие разрекламировали, и ты обязан верить в нее. Иначе зачем ты живешь? Все эти люди написали башни книг, башни, уходящие под облака. В них говорится, какой ты ущербный, потому что в детстве тебя унижали, насиловали орально, совращали, даже не осознавая этого. Ты ревновал одного родителя к другому, хотел убить его, и жениться на самой красивой женщине в мире – твоей матери. Не веришь? Ты – вонючий поганый еретик. У тебя нет права сомневаться – видишь эти башни из книг?.. Прими сказанное выше, покайся – и тебе полегчает, вывернись наизнанку, словно носок. Посмотри внутрь себя и дай ответ на вопрос, какова твоя личная Детская Травма. Возьмемся за руки, друзья, мы – изнасилованные и униженные куски мяса, наша личность – это сраная фикция. Нас попросту нет. Мы – Детские Травмы с имена.
То, что я собираю паззл означает, что начиная с грудного возраста я холил и лелеял собственную Травму?
Лена ест приготовленный мною бутерброд с ветчиной. Еще два, с сыром, лежат на тарелке между ее ногами. Когда-то в детстве так ела моя младшая сестра. Сидит и ест, а крошки и капли от чего-нибудь оказывается на ее животе и груди. Интересно, моя сестра до сих пор не избавилась от этой привычки?
Я спрашиваю у Лены про кастинг. Она машет рукой. Рука худая, точно змея, посаженная на голодный паек. Тут я понимаю, что Лена просто-напросто дистрофик. Она не сидит на диете и не пьет китайские таблетки для выведения шлаков. Но она худеет, вот в чем правда. Худеет стремительно, стремительней японского скоростного экспресса.
– Никак, – говорит Лена, закуривая новую сигарету. Я не могу есть и одновременно курить. Она может. – Там обычное сборище поганых шлюх и дебильных извращенцев. Один сказал, что я похожа на привидение.
Я гляжу на ее круги вокруг глаз. Она похожа на привидение. Кто бы это ни сказал, я с ним согласен. Каждую ночь я ложусь спать со стремительно худеющим привидением.
– Я ему ответила, что он похож на член, который опустили в ацетон.
Ходить на кастинги для Лены все равно, что раз за разом принимать вызов на бой от более молодого, сильного и удачливого боксера. Тебя месят, но ты еще крепок духом и продолжаешь драку.
– Я врезала одной курве в глаз, – говорит Лена. – И чуть не кончила.
Связана ли ее нимфомания с изменениями в организме? Она нимфоманка. Я не только символ, каким не надо быть, но и способ удовлетвориться. Мы подходим друг к другу словно гайка и болт. Мама и папа, говорят сантехники.
Когда мы с Леной ходим по большим магазинам, она отлучается в туалет. «Я скоро приду!» У нее тупой пространный взгляд. «Хорошо...» Губы большого рта потрескались. Ноздри раздуваются. Я стою у какой-нибудь витрины и жду ее, пока она не приходит со слабым румянцем на щеках. Лена рассказывает: пришла в туалет, забралась в кабинку и мастурбировала, пока не кончила. Утверждает, что терпеть она больше не могла. По одну сторону перегородки испражнялась какая-то тетка, а Лена мастурбировала по другую. История эта повторялась не один раз и не в одном месте. Купив фаллоимитатор, Лена испробовала его в сортире модного бутика – напросилась в служебный, мотивируя тем, что ей надо срочно поменять прокладку. Фаллоимитатор оказался на высоте. Она носила его в сумке, пока сумку кто-то не украл. Должно быть, эта розовая резиновая штуковина нашла себе нового хозяина.
По миру бродят миллионы ненормальных, обретающих свои временные пристанища в непредназначенных для этого местах. Для них это способ выражения. Не только душа требует реализации, но и плоть. Когда плоть реализуется таким образом, она чувствует облегчение, такое, что сродни пониманию смысла жизни. По крайне мере, один из инстинктов удовлетворен.
Лена чувствует себя актрисой. Сексуальное самоудовлетворение только одно из заданий, которые она дает себе. Лена приходит в ресторан быстрого питания, бродит между столиками, а потом падает на пол. В этот момент она имитирует эпилептический припадок. Пена получается очень натурально – при помощи быстрорастворимого «Эффералгана», засунутого в рот. Задание для актрисы. Этюд, говорят актеры.
Надо чтобы люди поверили, что у нее приступ, что сейчас она может откусить себе язык. Куча народу бросается к ней на помощь. Домой Лена возвращается счастливая. Она поставила себе пятерку. Монетка упала в прорезь творческой свиньи-копилки, спрятанной глубоко внутри нее. Режиссеры на кастинге обязательно должны оценить Ленины усилия, ее фанатичное желание стать актрисой. Этюды продолжаются. Имитация попадания не в то горло кусочка хлеба – в кафе, обморок в библиотеке, вывернутая нога в аптечном закутке, прободение язвы в компьютерном магазине, розыгрыш с преждевременными родами, когда у нее под платьем подушка, в рейсовом автобусе.
Лена уговаривает меня присоединиться к ее упражнениям, но я не соглашаюсь. У каждого должно быть свое место, достаточно того, что мне приходится ждать ее после отлучек в магазинные туалеты. Может быть, ее возьмут в скрытую камеру, если узнают, как хорошо Лена разыгрывает перед публикой свои представления?
Ее никуда не возьмут. Пора сказать ей это. Но какой смысл говорить? Нет никакой уверенности в том, что Лена прекратит посещать кастинги и драться со своими товарками. Гармония наших отношений строится на том, что мы каждый занимаемся своим делом. На общей территории, в постели, мы сходимся, точно две амебы, и удовлетворяем свое стремление к сексу. Лена будет ходить на кастинги и драться с товарками за благосклонность режиссеров даже спустя годы, когда окончательно покроется морщинами и превратится в модель старой женщины. Потом ее отправят в крематорий, что станет венцом ее карьеры.
Иногда Лене звонят старые соратники по Свидетелям Иеговы. Они готовы простить ее за отступничество, а она посылает их на три буквы, со всем драматизмом, на какой способно ее дарование. Свидетели считают Лену заблудшей овцой, их упорство в желании направить бедняжку на «путь истинный» вызывает во мне зависть. На свете есть маньяки, умеющие добиваться своей цели. Чтобы приблизиться к ним хотя бы немного, мне надо надеть ранец с приделанными к нему реактивными двигателями.
Я гляжу на свой несобранный паззл и думаю: закончу ли я его когда-нибудь? Старинная карта звездного неба будет красиво смотреться на стене.
Лена доедает сделанные мной бутерброды, пьет чай, курит, затем отправляется в душ, позволяя мне вернуться к моему занятию. Я держу в руках несколько деталей, и не понимаю, что они из себя представляют. Кусочек рисунка, крохотный фрагмент фона с отрезком параллели или меридиана. Вот на этом кусочке есть край какого-то созвездия, не знаю, какого. Я прикладываю этот кусочек, но он не подходит, а нужный находится в куче других. Сизиф курит бамбук.
Будет ли сегодня ночью Лена требовать секса? Когда я понял, что она слишком худа, что с ней произошло нечто непонятное, я вряд ли могу вернуться в исходную точку. Исходная точка – это когда я хотел ее всегда и везде.
В постели я говорю ей:
– Ты очень похудела, – а она:
– У меня обмен веществ.
– У всех обмен веществ, – отвечаю я.
– У меня большой, яростный обмен веществ, – вздыхает Лена, обнимая меня худой рукой. Эта рука словно куриная лапка. – Я всегда была тощая.
– Нет, не была.
Она не спорит, молчит в темноте. Либо что-то забыл я, либо что-то забыла она. Нам нечего сказать друг другу.
Через три недели Лена сидела напротив меня. Круги у нее под глазами были черней, чем раньше. В пальцах застряла сигарета, выпускающая дрожащую струйку дыма.
У нее было сильное аномальное кровотечение, и она пошла к врачу. Сидела среди подобных себе в приемной, обливалась потом, нюхала чужие духи и лосьоны. Когда пришла ее очередь, Лена едва не упала в обморок. Никакой игры – в приемной была жара. Воздуха не было.
Она думала о расстрельном кресле и всяком таком. За годы лечений и абортов Лена так с ним и не подружилась. Чтобы не упасть, она хватается за дверь.
При кровотечениях между месячными, врач может назначить выскабливание. Так они это называют. При помощи штуковины под названием кюретка гинеколог выскабливает внутреннюю поверхность матки, чтобы убрать оттуда полипы, новообразования, остатки абортированной плоти после выкидышей. Делается это под наркозом. Потом, все, что выскоблилось, отправляется на исследование. Исключить рак. Исключить инфекции. Развеять сомнения и вселить оптимизм. Дать пропуск в будущее.
– Сильно, – говорит Лена, имея в виду кровотечение. Три недели мы не занимались любовью, что могло означать: случилось какое-то катастрофическое дерьмо. Лена скрывала. Я собирал вечерами свой паззл и радовался тому, что она не домогается меня после отправки в постель, а оказалось, что это катастрофическое дерьмо. Когда происходят такие кровотечения, начинай набрасывать завещание. Впрочем, у Лены нечего завещать. – Мне назначили «чистку».
Так они называют выскабливание.
Она лежит на операционном столе, а врач копается у нее между ног. Лена исчезала на три дня, говоря, что останется в подруги из магазина. В это время она приходила в себя после наркоза.
Дольше было нельзя, иначе бы ее уволили. Кончились мастурбации в сортирах. Кончились представления на людях.
Лена говорит, что у нее рак матки. Исследования ничего не исключили. Все это было ради того, чтобы сказать ей: у вас рак.
Круги у нее под глазами чудовищные, худоба словно у моделей, страдающих анорексией. Во время рассказа Лена выкуривает сигарету. Рассказ не такой и длинный. Три недели ужаса, размышлений о смысле жизни, походов к врачу – все вмещается в три с половиной минуты рассказа. Родители Лены ничего не знают, и, похоже, у них нет шансов узнать о раке своей дочери. Рак кладет конец твоей жизни. Врачи не говорят тебе этого, они пишут заключение профессиональным почерком, похожим на каракули двадцатилетнего клинического кретина, и отпускают тебя в свободный полет. Словно ты птица. Лети, ищи себе пропитание. Вместе со всеми вверх устремилась и Лена. Сгорающие от стыда раковые птицы, не имеющие сил даже посмотреть друг на друга, растворились в городском пространстве, чтобы продолжать играть свои роли. Не играешь роль, выпадаешь из ячейки, – ты труп. А так хотя бы наполовину. Полутруп – не настоящий труп, не правда ли?
Я думаю о своем паззле. Семьдесят три детали уже собраны. Сраное звездное небо в стиле Леонардо Да Винчи.
Врач заводит часы, кладет их женщине в матку, и отпускает ее на все четыре стороны. Вот что он делает. Ты женщина, тебе сорок лет, ты в депрессии после развода, у тебя рак. Ты девушка, вчера переспавшая с парнем в первый раз, он бросил тебя, и у тебя рак. Ты все такая же одинокая и чтобы не умереть, ты идешь на вредное производство, а потом тебе говорят: рак – это из-за вдыхания микроскопической радиоактивной пыли, что пробивается сквозь щели в неисправном респираторе. Некий ублюдок изнасиловал тебя в переулке в день твоего рождения и, забеременев, ты делаешь аборт, чтобы заработать рак.
– Еще он сказал, что может быть последствием трех абортов и всех сожранных противозачаточных, – произносит Лена. – И сказал, что беспорядочный секс тоже вызывает рак.
Врач не может знать, что Лена снималась в порно, но это не имеет значения. Расплата. Наверняка врач думает что-то подобное. Расплата, как ее понимают морально стойкие говнюки с университетским образованием. Они не высказываются открыто, но в глубине души полагают, что диплом дает право на осуждение. Спроси любую женщину, что происходит с ней, когда «скорая» привозит ее с выкидышем в специально созданное для этого заведение. Там есть место, где умирают и разлагаются, сброшенные в кучу, младенцы по сто, двести, триста грамм весом. Слабые матки выбросили их наружу, врачи швырнули младенцев подыхать. Они кричат недоразвитыми легкими, шевелятся, разевают рты. Когда накопится достаточно много младенцев, ими наполняют ведро и несут в печь. Шлюха, думает врач, глядя на женщину, чей нерожденный отправился в огонь. Шлюха, конечно, шлюха. Ее муж болтается возле приемной, курит, выкурил целый блок, а перед этим не спал сутки, но она все равно шлюха. Шлюха, поганая шлюха. Санитарка, моющая в палате пол, молчит, и думает: все вы бляди.
Лена это знает.
– Опухоль размером с грецкий орех, – рассказывает она.
Это опухоль ест как слон и делает ее худой.
Лена вступила в многомиллионную армию раковых больных планеты Земля. Добро пожаловать на борт!
Опухоль, грецкий орех, вросший в нежную внутреннюю поверхность матки. Выстил внутренней поверхности матки называется эндометрием.
Унитаз воняет. Особенно когда опускаешься перед ним на колени и вдыхаешь запах отложений, что наросли на стенках. Стенки.
Эндометрий унитаза. На нем нет опухолей.
Помолимся, братья, богу блевотине, склоним головы. Глотку шире! Я блюю как будто никогда в жизни этого не делал.
Лена одевается в тот момент, когда я умываюсь, когда выхожу из ванной, вытирая рот полотенцем. Спрашиваю, куда она идет.
– На кастинг, конечно.
Сегодня там будет находиться женщина-полутруп. Ее товарки, привыкшие к синякам под глазами Лены, ничего не узнают. Однажды ее там не окажется, раз, другой третий. Она сдаст вахту более удачливой. Куда исчезла та, тощая? Давно пора – эта старая вешалка только воздух портила. Лена исчезнет и больше не испортит воздух, ну, может быть, в морге, когда из ее трупа выйдут остаточные кишечные газы. А потом она отправится в печь, куда до нее отправились три убитых ребенка от любимых мужчин. Куда кучей вывалились из ржавого ведра другие детишки – сто, двести, триста граммов весом.
Лена целует меня в щеку. Говорит, что вернется через два часа. Может быть, мне лечь спать без нее – зачем ждать?
Если послать письмо ее родителям, их хватит удар.
Я спрашиваю, зачем Лене кастинг теперь. Жизнь закончилась. Сейчас она в армии смертников, начиненных взрывчаткой.
Собери паззл, отвечает она. Я хочу посмотреть, на что ты гробишь свое затраханное время. Я хочу посмотреть на это, говорит Лена, до того, как грецкий орех превратится в арбуз.
Врач завил, что опухоль неоперабельная, что, скорее всего, метастазы пойдут в позвоночник, но до того посетят почки и селезенку, чтобы передать им наилучший привет.
Еще, словно напутствуя, словно это я отправляюсь в путь, а не она, Лена говорит: ты бесхребетный урод.
Она рада бросить меня, оставить в таком вот виде, поиметого гнойного пидора, свинью, соплежуя и скота, который забывает смывать после себя, ковыряется в носу и чешет промежность, даже когда к нам приходят гости. В морге она будет улыбаться тому, как подшутила надо мной, вспомнит, что я был символом того, каким не надо становиться ни в коем случае.
А я буду собирать свой паззл.
Лена напомнила мне, что по два месяца я не мою голову и от меня воняет этими немытыми волосами, когда мы занимаемся сексом.
Если бы я не потерял коробку от паззла, я бы смог собрать его. Сейчас не смогу.
Небольшой комментарий: все-таки она выполнила свою миссию. Она не стала похожей на меня. У нее не было ни малейшего шанса это сделать. Напрасные надежды.
Напрасные надежды.
Я и другие уже давно за пределом всех возможных алфавитов. Оставьте нас в покое, если вы уже собрались окончательно отравить нашу жизнь.
Мне просто 30 лет, и я собираю паззл. Один здоровый, как бегемот, паззл. Он проел мне все мозги, он сожрал мою душу.
Фигов, хренов паззл. В нем полторы тысячи деталей, и они понемногу высасывают из меня жизнь. Кап. Кап. Возьми тряпку, намочи ее, потом сжимай в руке. Кап. Кап. Вот так же будет уходить и моя жизнь. Я тряпка.
Потом его надо склеить полосками скотча и присобачить на стену. Но надо сначала собрать.
Лена приходит домой, еле ноги волочит и падает на диван. Вокруг ее больших глаз круги, темные, как душа церковного фанатика. Худая грудь выпирает прыщиками-сосками из-под красной майки. Худая шея похожа на ногу дистрофика. Когда она была маленькой, ее родители не предполагали, что у их дочери будет такая шея. Это маленькая семейная трагедия.
Так же ее родители не предполагали что: ее дочь баловалась травой, трахалась направо и налево, снималась в порнухе, сделала три аборта от любимых молодых людей, таскалась со Свидетелями Иеговы на их шабаши и работала в ресторане быстрого питания, где харкала на макнаггетсы вместе с подружкой-лесбиянкой, пока начальница не узнала обо всем и не съездила Лене по носу, сломав его.
Нос вправили, но он все равно несколько кривой.
Узнай об этом мама и папа, трагедий стало бы больше. Они живут в другом городе и получают сообщения от дочери. Лена словно агент под прикрытием. У нее есть легенда: работает там-то, зарабатывает столько-то, у нее все путем, никаких проблем. Питается регулярно, здоровье на уровне. Нет, шарф не забывает зимой. Шампунь от перхоти есть. Долгов за квартиру нет.
Почти ни слова правды. В этой легенде нет ничего про меня.
В расписании сегодняшнего дня Лены был очередной послеработный кастинг. Новая попытка стать актрисой, еще один безнадежный бой с неудачей.
Я так понимаю, проигранный бой.
Лена закуривает, глядя остановившимися глазами в телевизор с выключенным звуком. Берет пульт с диванной подушки, включает звук.
– Я занят, – говорю, а она:
– Чем?
На столе передо мной – паззл из полутора тысяч этих проклятых частей. Я собрал около полусотни в нижнем левом углу.
Я не знаю, как точно выглядит картинка, которую я собираю. Один раз мы с Леной случайно выбросили коробку из-под паззла. Картинка была большой картой звездного неба, знаете, такая старинная, где созвездия рисовались, словно указания художникам давали Да Винчи или Тициан. Неимоверная куча подробностей. А картинки нет. Я бегал к помойке под покровом ночи, но так и не нашел коробку.
– Мне надо сосредоточиться, – говорю.
А Лена:
– Насрать. У меня болит голова, у меня болят ноги, я не еле сегодня с двенадцати часов дня.
Сейчас десять часов вечера. Подробности стираются у меня из памяти. Я не знаю, что получится в итоге. Я имею в виду паззл.
– Иди на кухню, – говорит Лена. – Сделай чего-нибудь пожрать!
Я просидел полтора часа и не присоединил ни одной новой детали.
Поднимаюсь и иду на кухню. Лена смотрит мне в спину. Она меня ненавидит, потому что я символ того, что она дошла до черты. Мы вместе до сих пор только благодаря этому. Мы спим вместе, занимаемся сексом, мы ходим по выходным гулять, мы напиваемся лишь благодаря тому, что я символ. Напоминание. Возможно, Лена думает: я не буду такой же! Ни в коем случае. И идет на очередной кастинг широким, твердым гренадерским шагом, более уверенная в себе, нежели раньше. Я груша, которую бьют, чтобы выместить злобу на начальника. У Лены есть начальник, я не знаю, похож ли я на него. Я тот, кем быть не надо ни в коем случае. Почему Лена не заведет себе смертельно больное животное? Или животное-инвалида. Кошку без двух передних лап, собачку без двух задних. Или безголовую змею. Такое животное подходит на роль символа больше, чем я.
Продавец в занюханном магазине одежды. Лена работает там целый год. Вечером ходит на кастинги, чтобы стать актрисой. Ей уже тридцать лет. У нее было почти все, что обычно бывает с человеком от восемнадцати до сегодняшнего дня. Жизненный опыт. Она называет это жизненным опытом. Очень многозначительно при этом поджимает губы.
Снимая домашние тапочки, она водружает длинные худые ноги на край стола с моим паззлом. У нее кривые пальцы на ногах. Не поэтому ли ее не берут в актрисы? Когда-то ее пальцы не мешали Лене сниматься в порно. Там ее имела куча мужиков, целая дивизия, наверное, и им было наплевать, какие у нее пальцы.
Я думаю о паззле. Доделать до того момента, когда я сойду с ума.
Склеить картинку и повесить на стену. Ты псих, ты пускаешь слюни, но у тебя на стене висит вот это, полюбуйтесь!
Был у меня приятель, он собирал куклы. Ему было двадцать пять лет, он был мужчиной, но собирал куклы; может, из-за того, что когда ему исполнилось шесть, мама стала наряжать его в платье по субботам и воскресеньям. Когда его бросил любовник, мой приятель купил две оставшиеся куклы, оставшиеся потому, что дал себе зарок – собрать тысячу штук. Дошел до черты. Надел платье, которое берег для какого-то особого случая, а потом выбросился с двенадцатого этажа.
Почти как в романах Стивена Кинга. Прочитав все его книги, ты поймешь, что комплексы – это плоть и кровь твоей души. Ты обязан в это поверить, иначе зачем же ты читал? Священная Корова твоей личности – это Детская Травма. Один лгун придумал ее, другие разрекламировали, и ты обязан верить в нее. Иначе зачем ты живешь? Все эти люди написали башни книг, башни, уходящие под облака. В них говорится, какой ты ущербный, потому что в детстве тебя унижали, насиловали орально, совращали, даже не осознавая этого. Ты ревновал одного родителя к другому, хотел убить его, и жениться на самой красивой женщине в мире – твоей матери. Не веришь? Ты – вонючий поганый еретик. У тебя нет права сомневаться – видишь эти башни из книг?.. Прими сказанное выше, покайся – и тебе полегчает, вывернись наизнанку, словно носок. Посмотри внутрь себя и дай ответ на вопрос, какова твоя личная Детская Травма. Возьмемся за руки, друзья, мы – изнасилованные и униженные куски мяса, наша личность – это сраная фикция. Нас попросту нет. Мы – Детские Травмы с имена.
То, что я собираю паззл означает, что начиная с грудного возраста я холил и лелеял собственную Травму?
Лена ест приготовленный мною бутерброд с ветчиной. Еще два, с сыром, лежат на тарелке между ее ногами. Когда-то в детстве так ела моя младшая сестра. Сидит и ест, а крошки и капли от чего-нибудь оказывается на ее животе и груди. Интересно, моя сестра до сих пор не избавилась от этой привычки?
Я спрашиваю у Лены про кастинг. Она машет рукой. Рука худая, точно змея, посаженная на голодный паек. Тут я понимаю, что Лена просто-напросто дистрофик. Она не сидит на диете и не пьет китайские таблетки для выведения шлаков. Но она худеет, вот в чем правда. Худеет стремительно, стремительней японского скоростного экспресса.
– Никак, – говорит Лена, закуривая новую сигарету. Я не могу есть и одновременно курить. Она может. – Там обычное сборище поганых шлюх и дебильных извращенцев. Один сказал, что я похожа на привидение.
Я гляжу на ее круги вокруг глаз. Она похожа на привидение. Кто бы это ни сказал, я с ним согласен. Каждую ночь я ложусь спать со стремительно худеющим привидением.
– Я ему ответила, что он похож на член, который опустили в ацетон.
Ходить на кастинги для Лены все равно, что раз за разом принимать вызов на бой от более молодого, сильного и удачливого боксера. Тебя месят, но ты еще крепок духом и продолжаешь драку.
– Я врезала одной курве в глаз, – говорит Лена. – И чуть не кончила.
Связана ли ее нимфомания с изменениями в организме? Она нимфоманка. Я не только символ, каким не надо быть, но и способ удовлетвориться. Мы подходим друг к другу словно гайка и болт. Мама и папа, говорят сантехники.
Когда мы с Леной ходим по большим магазинам, она отлучается в туалет. «Я скоро приду!» У нее тупой пространный взгляд. «Хорошо...» Губы большого рта потрескались. Ноздри раздуваются. Я стою у какой-нибудь витрины и жду ее, пока она не приходит со слабым румянцем на щеках. Лена рассказывает: пришла в туалет, забралась в кабинку и мастурбировала, пока не кончила. Утверждает, что терпеть она больше не могла. По одну сторону перегородки испражнялась какая-то тетка, а Лена мастурбировала по другую. История эта повторялась не один раз и не в одном месте. Купив фаллоимитатор, Лена испробовала его в сортире модного бутика – напросилась в служебный, мотивируя тем, что ей надо срочно поменять прокладку. Фаллоимитатор оказался на высоте. Она носила его в сумке, пока сумку кто-то не украл. Должно быть, эта розовая резиновая штуковина нашла себе нового хозяина.
По миру бродят миллионы ненормальных, обретающих свои временные пристанища в непредназначенных для этого местах. Для них это способ выражения. Не только душа требует реализации, но и плоть. Когда плоть реализуется таким образом, она чувствует облегчение, такое, что сродни пониманию смысла жизни. По крайне мере, один из инстинктов удовлетворен.
Лена чувствует себя актрисой. Сексуальное самоудовлетворение только одно из заданий, которые она дает себе. Лена приходит в ресторан быстрого питания, бродит между столиками, а потом падает на пол. В этот момент она имитирует эпилептический припадок. Пена получается очень натурально – при помощи быстрорастворимого «Эффералгана», засунутого в рот. Задание для актрисы. Этюд, говорят актеры.
Надо чтобы люди поверили, что у нее приступ, что сейчас она может откусить себе язык. Куча народу бросается к ней на помощь. Домой Лена возвращается счастливая. Она поставила себе пятерку. Монетка упала в прорезь творческой свиньи-копилки, спрятанной глубоко внутри нее. Режиссеры на кастинге обязательно должны оценить Ленины усилия, ее фанатичное желание стать актрисой. Этюды продолжаются. Имитация попадания не в то горло кусочка хлеба – в кафе, обморок в библиотеке, вывернутая нога в аптечном закутке, прободение язвы в компьютерном магазине, розыгрыш с преждевременными родами, когда у нее под платьем подушка, в рейсовом автобусе.
Лена уговаривает меня присоединиться к ее упражнениям, но я не соглашаюсь. У каждого должно быть свое место, достаточно того, что мне приходится ждать ее после отлучек в магазинные туалеты. Может быть, ее возьмут в скрытую камеру, если узнают, как хорошо Лена разыгрывает перед публикой свои представления?
Ее никуда не возьмут. Пора сказать ей это. Но какой смысл говорить? Нет никакой уверенности в том, что Лена прекратит посещать кастинги и драться со своими товарками. Гармония наших отношений строится на том, что мы каждый занимаемся своим делом. На общей территории, в постели, мы сходимся, точно две амебы, и удовлетворяем свое стремление к сексу. Лена будет ходить на кастинги и драться с товарками за благосклонность режиссеров даже спустя годы, когда окончательно покроется морщинами и превратится в модель старой женщины. Потом ее отправят в крематорий, что станет венцом ее карьеры.
Иногда Лене звонят старые соратники по Свидетелям Иеговы. Они готовы простить ее за отступничество, а она посылает их на три буквы, со всем драматизмом, на какой способно ее дарование. Свидетели считают Лену заблудшей овцой, их упорство в желании направить бедняжку на «путь истинный» вызывает во мне зависть. На свете есть маньяки, умеющие добиваться своей цели. Чтобы приблизиться к ним хотя бы немного, мне надо надеть ранец с приделанными к нему реактивными двигателями.
Я гляжу на свой несобранный паззл и думаю: закончу ли я его когда-нибудь? Старинная карта звездного неба будет красиво смотреться на стене.
Лена доедает сделанные мной бутерброды, пьет чай, курит, затем отправляется в душ, позволяя мне вернуться к моему занятию. Я держу в руках несколько деталей, и не понимаю, что они из себя представляют. Кусочек рисунка, крохотный фрагмент фона с отрезком параллели или меридиана. Вот на этом кусочке есть край какого-то созвездия, не знаю, какого. Я прикладываю этот кусочек, но он не подходит, а нужный находится в куче других. Сизиф курит бамбук.
Будет ли сегодня ночью Лена требовать секса? Когда я понял, что она слишком худа, что с ней произошло нечто непонятное, я вряд ли могу вернуться в исходную точку. Исходная точка – это когда я хотел ее всегда и везде.
В постели я говорю ей:
– Ты очень похудела, – а она:
– У меня обмен веществ.
– У всех обмен веществ, – отвечаю я.
– У меня большой, яростный обмен веществ, – вздыхает Лена, обнимая меня худой рукой. Эта рука словно куриная лапка. – Я всегда была тощая.
– Нет, не была.
Она не спорит, молчит в темноте. Либо что-то забыл я, либо что-то забыла она. Нам нечего сказать друг другу.
Через три недели Лена сидела напротив меня. Круги у нее под глазами были черней, чем раньше. В пальцах застряла сигарета, выпускающая дрожащую струйку дыма.
У нее было сильное аномальное кровотечение, и она пошла к врачу. Сидела среди подобных себе в приемной, обливалась потом, нюхала чужие духи и лосьоны. Когда пришла ее очередь, Лена едва не упала в обморок. Никакой игры – в приемной была жара. Воздуха не было.
Она думала о расстрельном кресле и всяком таком. За годы лечений и абортов Лена так с ним и не подружилась. Чтобы не упасть, она хватается за дверь.
При кровотечениях между месячными, врач может назначить выскабливание. Так они это называют. При помощи штуковины под названием кюретка гинеколог выскабливает внутреннюю поверхность матки, чтобы убрать оттуда полипы, новообразования, остатки абортированной плоти после выкидышей. Делается это под наркозом. Потом, все, что выскоблилось, отправляется на исследование. Исключить рак. Исключить инфекции. Развеять сомнения и вселить оптимизм. Дать пропуск в будущее.
– Сильно, – говорит Лена, имея в виду кровотечение. Три недели мы не занимались любовью, что могло означать: случилось какое-то катастрофическое дерьмо. Лена скрывала. Я собирал вечерами свой паззл и радовался тому, что она не домогается меня после отправки в постель, а оказалось, что это катастрофическое дерьмо. Когда происходят такие кровотечения, начинай набрасывать завещание. Впрочем, у Лены нечего завещать. – Мне назначили «чистку».
Так они называют выскабливание.
Она лежит на операционном столе, а врач копается у нее между ног. Лена исчезала на три дня, говоря, что останется в подруги из магазина. В это время она приходила в себя после наркоза.
Дольше было нельзя, иначе бы ее уволили. Кончились мастурбации в сортирах. Кончились представления на людях.
Лена говорит, что у нее рак матки. Исследования ничего не исключили. Все это было ради того, чтобы сказать ей: у вас рак.
Круги у нее под глазами чудовищные, худоба словно у моделей, страдающих анорексией. Во время рассказа Лена выкуривает сигарету. Рассказ не такой и длинный. Три недели ужаса, размышлений о смысле жизни, походов к врачу – все вмещается в три с половиной минуты рассказа. Родители Лены ничего не знают, и, похоже, у них нет шансов узнать о раке своей дочери. Рак кладет конец твоей жизни. Врачи не говорят тебе этого, они пишут заключение профессиональным почерком, похожим на каракули двадцатилетнего клинического кретина, и отпускают тебя в свободный полет. Словно ты птица. Лети, ищи себе пропитание. Вместе со всеми вверх устремилась и Лена. Сгорающие от стыда раковые птицы, не имеющие сил даже посмотреть друг на друга, растворились в городском пространстве, чтобы продолжать играть свои роли. Не играешь роль, выпадаешь из ячейки, – ты труп. А так хотя бы наполовину. Полутруп – не настоящий труп, не правда ли?
Я думаю о своем паззле. Семьдесят три детали уже собраны. Сраное звездное небо в стиле Леонардо Да Винчи.
Врач заводит часы, кладет их женщине в матку, и отпускает ее на все четыре стороны. Вот что он делает. Ты женщина, тебе сорок лет, ты в депрессии после развода, у тебя рак. Ты девушка, вчера переспавшая с парнем в первый раз, он бросил тебя, и у тебя рак. Ты все такая же одинокая и чтобы не умереть, ты идешь на вредное производство, а потом тебе говорят: рак – это из-за вдыхания микроскопической радиоактивной пыли, что пробивается сквозь щели в неисправном респираторе. Некий ублюдок изнасиловал тебя в переулке в день твоего рождения и, забеременев, ты делаешь аборт, чтобы заработать рак.
– Еще он сказал, что может быть последствием трех абортов и всех сожранных противозачаточных, – произносит Лена. – И сказал, что беспорядочный секс тоже вызывает рак.
Врач не может знать, что Лена снималась в порно, но это не имеет значения. Расплата. Наверняка врач думает что-то подобное. Расплата, как ее понимают морально стойкие говнюки с университетским образованием. Они не высказываются открыто, но в глубине души полагают, что диплом дает право на осуждение. Спроси любую женщину, что происходит с ней, когда «скорая» привозит ее с выкидышем в специально созданное для этого заведение. Там есть место, где умирают и разлагаются, сброшенные в кучу, младенцы по сто, двести, триста грамм весом. Слабые матки выбросили их наружу, врачи швырнули младенцев подыхать. Они кричат недоразвитыми легкими, шевелятся, разевают рты. Когда накопится достаточно много младенцев, ими наполняют ведро и несут в печь. Шлюха, думает врач, глядя на женщину, чей нерожденный отправился в огонь. Шлюха, конечно, шлюха. Ее муж болтается возле приемной, курит, выкурил целый блок, а перед этим не спал сутки, но она все равно шлюха. Шлюха, поганая шлюха. Санитарка, моющая в палате пол, молчит, и думает: все вы бляди.
Лена это знает.
– Опухоль размером с грецкий орех, – рассказывает она.
Это опухоль ест как слон и делает ее худой.
Лена вступила в многомиллионную армию раковых больных планеты Земля. Добро пожаловать на борт!
Опухоль, грецкий орех, вросший в нежную внутреннюю поверхность матки. Выстил внутренней поверхности матки называется эндометрием.
Унитаз воняет. Особенно когда опускаешься перед ним на колени и вдыхаешь запах отложений, что наросли на стенках. Стенки.
Эндометрий унитаза. На нем нет опухолей.
Помолимся, братья, богу блевотине, склоним головы. Глотку шире! Я блюю как будто никогда в жизни этого не делал.
Лена одевается в тот момент, когда я умываюсь, когда выхожу из ванной, вытирая рот полотенцем. Спрашиваю, куда она идет.
– На кастинг, конечно.
Сегодня там будет находиться женщина-полутруп. Ее товарки, привыкшие к синякам под глазами Лены, ничего не узнают. Однажды ее там не окажется, раз, другой третий. Она сдаст вахту более удачливой. Куда исчезла та, тощая? Давно пора – эта старая вешалка только воздух портила. Лена исчезнет и больше не испортит воздух, ну, может быть, в морге, когда из ее трупа выйдут остаточные кишечные газы. А потом она отправится в печь, куда до нее отправились три убитых ребенка от любимых мужчин. Куда кучей вывалились из ржавого ведра другие детишки – сто, двести, триста граммов весом.
Лена целует меня в щеку. Говорит, что вернется через два часа. Может быть, мне лечь спать без нее – зачем ждать?
Если послать письмо ее родителям, их хватит удар.
Я спрашиваю, зачем Лене кастинг теперь. Жизнь закончилась. Сейчас она в армии смертников, начиненных взрывчаткой.
Собери паззл, отвечает она. Я хочу посмотреть, на что ты гробишь свое затраханное время. Я хочу посмотреть на это, говорит Лена, до того, как грецкий орех превратится в арбуз.
Врач завил, что опухоль неоперабельная, что, скорее всего, метастазы пойдут в позвоночник, но до того посетят почки и селезенку, чтобы передать им наилучший привет.
Еще, словно напутствуя, словно это я отправляюсь в путь, а не она, Лена говорит: ты бесхребетный урод.
Она рада бросить меня, оставить в таком вот виде, поиметого гнойного пидора, свинью, соплежуя и скота, который забывает смывать после себя, ковыряется в носу и чешет промежность, даже когда к нам приходят гости. В морге она будет улыбаться тому, как подшутила надо мной, вспомнит, что я был символом того, каким не надо становиться ни в коем случае.
А я буду собирать свой паззл.
Лена напомнила мне, что по два месяца я не мою голову и от меня воняет этими немытыми волосами, когда мы занимаемся сексом.
Если бы я не потерял коробку от паззла, я бы смог собрать его. Сейчас не смогу.
Небольшой комментарий: все-таки она выполнила свою миссию. Она не стала похожей на меня. У нее не было ни малейшего шанса это сделать. Напрасные надежды.
Напрасные надежды.