Шалин Анатолий
Объявление
АНАТОЛИЙ ШАЛИН
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Дверь открыла высокая пожилая женщина в белом больничном халате и, едва разглядев Федора, сердито сказала:
- К профессору нельзя, он болен. Зачеты идите сдавать к Куроедову. - И женщина весьма негостеприимно попыталась захлопнуть дверь перед самым носом Федора, но Федя неторопливо выставил вперед ногу и, прислонившись к косяку, произнес:
- Я по объявлению. Вот, - он протянул сорванный с забора листок.
Женщина взяла листок и прочла: "Меняю шестидесятилетний жизненный опыт, знания доктора наук на пять - десять лет молодости. Приглашается молодой человек лет двадцати - двадцати пяти с крепким здоровьем и устойчивой психикой..." - Далее указывался адрес и время приема.
- Ну и что? - спросила женщина сердито. - Я сама эту чепуху повесила на заборе. Старик попросил, вот и повесила, но не всякому же вздору можно верить. Профессор болеет, человек он старый, уважаемый, но вот последнее время появляются у него некоторые странности. Даже не знаю, что вам и посоветовать...
- Так пустите вы меня к нему? - спросил Федор упрямо. Или в другой раз прийти?
Женщина развела руками и, с некоторой опаской поглядывая на могучую фигуру Федора, произнесла:
- Мир полон дураков и сумасшедших. Проходите. Пальто оставьте здесь. Вот тапочки, надевайте - и по коридору в ту дверь.
На огромной деревянной кровати, обложенный со всех сторон подушками и рукописями, лежал длинный бледный старичок. В руках у него была толстая книга на неизвестном Феде языке, а на носу покачивались огромные очки.
- Здравствуйте. Я по объявлению, - сказал Федя, обводя взглядом многочисленные полки с книгами и приборы, пылившиеся на двух столах и подоконнике.
Из приборов Федору был знаком только микроскоп, остальные поражали своей загадочностью и непонятностью.
- Присаживайтесь, - сказал старик, указывая глазами на кресло рядом с кроватью и откладывая в сторону книгу. - Будем знакомы. Сергей Иванович Перепелкин, - произнес он, протягивая Федору дрожащую старческую руку.
- Федя Тараканов, - кратко отрекомендовался Федор, осторожно пожимая протянутую руку и застенчиво опускаясь в кресло.
Старичок благожелательно кивнул.
- Итак, Федя, - сказал он, - вам нужны знания? Опыт? Вы даже готовы пожертвовать для этого несколькими годами своей цветущей юности, не так ли? Вы хотите быть интересным, эрудированным, образованным человеком?
- Да.
- Обычный метод вас не устраивает!
- Видите ли, профессор, науки мне даются с трудом. Способностей у меня маловато, что ли...
- Ага! Способности! - радостно забормотал профессор. Значит, с трудом даются... Гм... Это бывает. Иными словами... Вы только не обижайтесь на меня, я ведь немного врач и гарантирую сохранение тайны. Вы чувствуете себя дураком?
Вопрос был задан в упор, и Федору стало немного душно, уши его приобрели явственный малиновый оттенок.
- Ну, не совсем, конечно, - жалобно пролепетал он, отводя глаза в сторону, - встречаются ведь люди и глупее. А у меня по боксу первый разряд... и по лыжам... и по стрельбе...
- Это хорошо!
- Что хорошо?
- Хорошо, что вы понимаете свои слабости, - пояснил профессор. - Значит, не все потеряно. Плохо, если дурак чувствует себя умным - тогда это законченный дурак, а вы... Какой же вы дурак? Зря вы на себя, молодой человек, наговариваете. Вы просто работали над собой не в том направлении. Это дело поправимое. Вам сколько лет?
- Двадцать.
- Отлично! Работаете? Учитесь?
- На втором курсе университета.
- Хм! - удивился профессор.
- Трудно, - пояснил Федя, - только из-за спортивных успехов и держат.
- Ясно, - усмехнулся профессор. - Да, я вас понимаю. Это свинство!
- Что свинство? - спросил совсем сбитый с толку Федя.
- Свинство, что такой молодой цветущий человек испытывает острый, если так можно выразиться, дефицит знаний, мыслей, идей, а у такого старого сыча, как я, стоящего на краю могилы, этих знаний и мыслей хватит на десятерых. И все эти идеи, мысли, знания пропадут не за понюх табаку. Ведь это ли не свинство, я с вами согласен! Скажите, Федя, вы никогда не задумывались над проблемой передачи информации от одного поколения другому? Не задумывались, а напрасно. Ведь современные методы обучения весьма и весьма далеки от совершенства. Да, да. Не спорьте...
- Я и не спорю, - угрюмо ответил Федор, соображая, не пора ли ему уносить ноги от этого, по-видимому, спятившего старичка.
- Не спорьте, - продолжал старичок, очевидно, уже ничего не слушая и не слыша, - не спорьте, я ведь сам читал лекции. И знаю. Да, проблема информации существует. Над ней бьются и педагоги, и генетики, и кибернетики. Пытался ее решить и я в своей лаборатории. Вы, Федор, имеете какое-нибудь понятие о генетической информации, проблемах памяти и вообще?.. Хотя, что это я, - махнул профессор рукой. - Откуда вам об этом знать?
- Почему же, - обиделся Федя. - В общих чертах... Как все...
- Нет, Федя, нет! - поморщился Перепелкин. - Знать в общих чертах - это значит - ни черта не знать. Я занимался этой проблемой больше десяти лет и в какой-то степени ее решил, но работы еще непочатый край, а времени нет. Я болен. Медицина, как говорится, умывает руки. Вся надежда на вас. Федор, вы согласны на эксперимент?
Федор встрепенулся, и хотя из речи профессора почти ничего не понял, радостно кивнул.
- Согласен. Это не очень больно?
- Нет, это не больно, мой друг, - пробормотал профессор, - но я вижу, вы ничего не понимаете. Это опасно. Я должен все объяснить. Но этот аппарат, что стоит у окна, построен в моей лаборатории и предназначен для прямой передачи информации из одного мозга в другой. Дело новое, чреватое... Администрация института ни за что не согласилась бы на опыты над человеком, они потребуют тщательной проверки, всестороннего изучения вопроса... А когда изучать? Я почти покойник. Остались недели, дни, минуты... Поэтому предлагаю вам этот опыт самым честным образом на свой и ваш страх и риск. Да вы не пугайтесь! В общем-то, ничего страшного. Все наши знания останутся при нас. Аппарат только как бы снимет копию с каких-то участков моего мозга и передаст их вашему. И обратно, запись с вашего мозга попадет в мой. Здесь можно провести некоторую аналогию с перезаписью с магнитофона на магнитофон, улавливаете? Но, Федя, вы должны понять, что вместе с моими знаниями вы получите, если хотите - в нагрузку, частицу моей личности, моего Я. Приобретете, возможно, кое-какие из моих привычек, в какой-то мере будете смотреть на мир моими глазами. Это, кстати, и будет тот жизненный опыт, о котором я сообщал в объявлении. А что касается меня, - продолжал профессор, - я приобрету некоторые из ваших знаний, привычек и наклонностей. И после эксперимента мы с вами будем своеобразными двойниками в мышлении. Вам все понятно, Федя?
- Понятно, - буркнул Федя, у которого от профессорских речей уже начинала пухнуть голова. - Одного я не пойму, зачем вам мои знания? Ведь нет у меня никаких знаний, а наклонности самые дурные, как честный человек я вам об этом сразу говорю.
- Вот мы и подошли к самому главному, - улыбнулся профессор. - Вас интересуют мои мотивы? Разумно. Вам их надо знать. Начну с того, о чем уже упоминал, наши личности с вами будут, так сказать, в двух экземплярах, и если даже с одним из нас что-то случится, все его мысли и чувства, конечно, в несколько деформированном виде сохранятся у другого. Вы, например, сможете заниматься теми проблемами, над которыми я бился в последние годы. Это одна сторона вопроса, но я, например, вовсе не собираюсь умирать. Я надеюсь выздороветь и помолодеть с вашей помощью. Вспомните объявление. Ведь сами по себе знания - это ерунда, если вы не умеете ими пользоваться. А вы приобретете и способности моего мозга, его умение, а я, соответственно, вашего. Ясно?
- Нет!
- Хм! - вздохнул профессор. - Существует такая теория, что все болезни организма, исключая, пожалуй, инфекционные, зависят от центральной нервной системы. Даже старость можно объяснить тем, что мозг человека со временем, развиваясь в одних направлениях, деградирует в других - и все хуже и хуже управляет телом, развитием клеток, биохимическими процессами организма. Теперь понимаете? Грубо говоря, после эксперимента ваш молодой, здоровый мозг как бы напомнит моему старому, разболтанному и расхлябанному, как себя вести. Я рассчитываю, что после такого напоминания мой мозг, мое тело вспомнят свою юность и в определенной степени окрепнут, если хотите. М-да. Не исключено, что и со стороны моего организма будет оказано некоторое негативное влияние на ваш мозг. То есть вы можете постареть. У вас могут появиться какие-то из моих болезней, но все это, конечно, догадки. Возможно, и это был бы самый замечательный вариант, что наши организмы возьмут друг у друга только хорошие и полезные навыки, противясь отрицательным влияниям. Заранее, конечно, трудно что-либо предвидеть. Решайтесь, молодой человек. Аут Цезарь, аут нихиль.
Федя не понял последней фразы профессора, произнесенной им, очевидно, на каком-то зарубежном диалекте, но от нее ему стало только еще страшнее.
Действительно, было о чем подумать.
Ведь на визит к профессору Федора толкнула любовь. Не забывайте, ему было всего двадцать лет. Она же, ее звали Вероника Леонидова, окончила какую-то экспериментальную школу, училась на четвертом курсе, хотя, заметьте, ей было только девятнадцать, и она была красива, как... впрочем, не будем вдаваться в подробности. Федя не был силен в метафорах, и по его мнению все сравнения доказывали бы только, как некрасивы все остальные женщины рядом с Вероникой. И ему тем более было обидно, что на него Вероника внимания не обращала, за исключением разве того случая, когда назвала скучным дураком. Этот-то случай и побудил Федю пуститься на поиски знаний, забросить бокс и стрельбу и пропивать потоки слез над таблицами интегралов. Федя решил резко поумнеть, сделаться интересным, остроумным собеседником, поражать окружающих своей эрудицией и глубиной философского мышления...
Объявление на заборе потрясло Федора, предложения профессора Перепелкина просто очаровали, но...
Было о чем подумать.
"А что, если... - думал Федя. - Ага! Значит... А если постарею на десять лет, ну, это пустяки, а если - на двадцать? А болезни? Хотя, никогда ничем не болел. М-да... А если так жить... Дурак! Обидно... Нет, лучше в омут... И еще оскорбления терпеть."
- Профессор, я согласен, - произнес Федор твердо. - На все согласен! Скажите, что нужно делать?
- Тогда поспешим, - сказал профессор. - Мне с каждым днем все хуже и хуже. Сами видите, - Перепелкин кивнул на небольшую полку над кроватью, заваленную пузырьками с микстурами и горами таблеток. - Подвиньте сюда тот аппарат. Осторожно! Это же прибор! Ну, и силушка у вас, Федор, даже страшно становится. Включайте в розетку. Так... Помогите-ка мне.
Профессор, охая и ахая, поднялся с подушек и склонился над прибором. Он долго возился, включал и выключал какие-то лампочки, чем-то щелкал и что-то ввинчивал и отвинчивал. Затем укрепил на голове Федора шлем со множеством каких-то иголок и проводков, укрепил такой же шлем на своей голове. Перекрестился, плюнул и произнес:
- Ну, поехали, - и нажал кнопку.
Свет померк в глазах Федора. Ощущение было таким, словно он получил пару добротных ударов в челюсть.
Какое-то время Федя и профессор были без сознания. Первым очнулся Федор. Он заметил, что прибор, видимо, автоматически отключился и что уже поздно.
Профессор все еще лежал с закрытыми глазами - и Федю это испугало.
"Не помер ли старик, чего доброго, от всех этих экспериментов? - подумал Федя, участливо снимая с профессора шлем и отодвигая аппарат на прежнее место, к окну. Отыскав на полке с лекарствами пузырек с нашатырным спиртом, Федя поднес его к носу профессора, и только тогда тот очнулся и застонал. Прибежала женщина в белом халате. Профессор принялся глотать пилюли. И Федя, сообразив, что теперь не до него, осторожно вышел из комнаты, отыскал в коридоре свои ботинки, надел пальто и, тихо прикрыв за собой дверь, ушел.
Так он и не понял, обменялись они с Перепелкиным содержимым мозгов или нет? Удался опыт или нет? Пока это Федю не волновало.
Он возвращался домой, хотелось спать, а в голове чувствовался какой-то непривычный зуд. Должно быть, профессорские мысли обживались в просторных извилинах сравнительно малонаселенной Фединой головы.
На следующий день Федя проснулся непривычно рано. Сна не было. Часы на письменном столе показывали половину шестого.
Первая мысль, которая появилась:
"Где валерьянка?"
Федя ужаснулся. Мысль была явно не его, а профессорская.
Отогнав эту мысль и десяток других: о близкой кончине, о всевозможных заболеваниях, покалывании в области сердца, ревматизме, болях в пояснице и печени, Федор подошел к зеркалу.
"Внешне я, во всяком случае, пока не изменился, - отметил он, созерцая полную скрытого достоинства игру бицепсов, Вроде бы, здоров. Но откуда усталость, медлительность в движениях? Кстати, почему я так рано проснулся - старческая бессонница? Нет, с этим надо бороться. От всех этих профессорских недугов надо избавиться, пока они не укоренились. А теперь небольшая разминка".
До половины девятого Федор бегал по комнате.
Прыгал. Лупил грушу и выжимал гири.
После чего осмотрел себя в зеркале еще раз, радостно отметил некоторую задумчивость в лице, ранее ему не свойственную, и после принятия холодного душа поехал на лекции.
На улице он чуть было не сел в такси, но вовремя опомнился: "Э! Нет! Так не пойдет - я еще не профессор!" - и направился к остановке автобуса. В автобусе Федя долго не мог сообразить, почему никто ему не уступит место, и даже собирался поговорить со старушками об упадке нравственности среди молодежи, но очухался, помянул про себя Перепелкина нехорошим словом и стал приводить в порядок мысли, свои и чужие.
"Мысли о болезнях, все эти житейские казусы - это на первых порах неизбежно, - рассуждал Федор, - но это несерьезно, от этого я в два дня избавлюсь. Конечно, я, то есть не я, а он... Нет, не он, а мы, конечно, мы с профессором были правы, предполагая, что получим друг от друга только лучшее, остальное отсеется - не приживется. Кстати, как это старик не сообразил внести улучшение в конструкцию аппарата. Поставить экран, не пропускающий второстепенную информацию. Идея простая - перепаять схему в десяти местах - и порядок. Стоп! Опять его мысли? Нет! Уже, пожалуй, не его. У профессора их не было. Это мои собственные, полученные с его помощью. Кажется, старичок все же научил меня шевелмть мозгами. Да, для меня многое изменится..."
На лекции по математическому анализу Федор пришел к двум выводам. Первый: "Учат теперь не так, как в мои годы." Второй: "Здорово я подзабыл азы!" После лекции ноги сами собой понесли Федю в читальный зал. У него почему-то появилось непреодолимое желание полистать свежие реферативные журналы.
В зале он встретил Веронику.
- Ты чем это здесь занимаешься? - спросила Вероника, озабоченно разглядывая стопку научных журналов, возвышавшуюся перед Федором на столе,
- Науки изучаю, - скромно ответил Федя, разглядывая Веронику.
Только теперь он осознал, как глубоко затронул его эксперимент. Федя смотрел на ту, ради которой, собственно, и заварил всю эту кашу с профессором, и думал: "А ведь изменилось и мое восприятие мира. Что-то и с Вероникой произошло. Смотрю на нее восхищенно, но уже без прежнего обожания, более трезво оцениваю положение. Стал более уверенным в себе, опытным, но что-то исчезло, что-то изменилось". - Федя боялся додумать мысль до конца. Смутно он уже осознавал, что исчезнувшее что-то, быть может, и было любовью.
Исчезла прежняя мальчишеская влюбленность, исчезло безрассудство юности, толкнувшее его еще вчера на визит к профессору.
И Федя понял, кое-что все же потеряно.
- Что с тобой? - спросила Вероника встревоженно. - Почему ты на меня так странно смотришь?
- Я, кажется, разлюбил тебя, - спокойно, отчеканивая каждый слог, выдавил Федя. - И тебе никогда не догадаться - почему... Нет, не то, - Федя усиленно затряс головой. - Не то я говорю, Ника! Не то! Я люблю, люблю тебя, но уже по-другому, совсем по-другому.
Вероника остолбенела.
- Ну, знаешь! - сказала она. - Ты оригинал! Не пойму, почему на курсе тебя дураком считают? Надо же - начинать объяснение в любви с того, что разлюбил. Прохвост! - добавила она восхищенно и, как показалось Федору, с нежностью.
- Правильно, прохвост! - весело согласился Федя. - Пошли сегодня вечером в кино. Согласна?
Еще вчера днем Федя бы умер, а не отважился предложить Веронике пойти в кино, но сегодня все уже было по-другому. И его ничуть не удивило, когда Вероника ответила:
- Пошли!
И Федор понял, что прежняя жизнь глуповатого Феди навсегда кончилась и начинается жизнь совершенно другого человека. Смысл фразы "Аут Цезарь, аут нихиль!", сказанной профессором, как теперь выяснилось, по-латыни, дошел до Федора полностью. И он почувствовал себя этим самым Цезарем, властелином, преобразующим мир. Он увидел, как это прекрасно - уметь мыслить, играть воображением, щекотать за пятки здравый смысл, находить среди привычных вещей что-то таинственное, пугающее своей сложностью и восхищающее своей красотой.
Через несколько лет Вероника вышла замуж за Федора, к тому времени самого молодого и талантливого сотрудника лаборатории профессора Перепелкина.
Еще через три года Федор окончил аспирантуру, защитил диссертацию и в недалеком будущем несомненно обещает стать одним из светил науки.
Историю эту с объявлением можно было бы считать счастливо завершенной, если бы не странное и таинственное происшествие с лучшим другом и учителем молодого кандидата наук профессором Перепелкиным.
Перепелкин после встречи с Федей и проведенного эксперимента проболел месяца три и, к изумлению врачей, поправился...
Больше того, он помолодел, и уже через год выглядел цветущим сорокалетним мужчиной, хотя в институте и шептались, что человеку больше шестидесяти и происходят чудеса.
Чудеса действительно имели место.
Сергей Иванович совершенно позабыл о своих болезнях, увлёкся лыжами, а в кабинете рядом с микроскопом выросла боксерская груша и появились пудовые гири. Были и казусы. Особенно общественности запомнился случай, когда старичок профессор расшвырял сразу трех хулиганов, причем, двум из них, как потом выяснилось в отделении милиции, умудрился сломать челюсти.
Вообще же, после выздоровления Перепелкин вел счастливую, легкомысленную жизнь. Все проблемы и заботы своей лаборатории он препоручил своему новому заместителю Феде Тараканову, а сам увлекался хоккеем, футболом и прочими, довольно азартными играми.
Так оно все и шло до того праздничного вечера в институте, когда Федя представил Перепелкину свою очаровательную супругу Веронику Васильевну Тараканову.
- Ах, княжна! - воскликнул Сергей Иванович в совершеннейшем смятении и схватился за сердце.
- С профессором плохо! - закричали вокруг заботливые сотрудники. - Воды! Скорее воды!
- Нет, ничего, уже все прошло, - грустно сказал профессор, поправляя сбившийся набок галстук. - Спасибо. Все прошло.
Увы, бедняга и не подозревал, что "все" еще только начиналось.
Восхитительный образ Вероники, в свое время полученный от Феди в ходе эксперимента и долго бродивший в тайниках подсознания профессора, вошел в жизнь Перепелкина.
После этой встречи профессор растерял всю свою веселость, сделался бледен.
Несколько раз он наносил визиты Таракановым. Дарил Веронике пышные букеты роз, но после каждого визита ему становилось все хуже и хуже.
Перепелкин, хотя и помолодевший, великолепно отдавал себе отчет, что разница в полстолетия - это ощутимо, что такое не смутит, пожалуй, только Кощея Бессмертного, а если учесть, что соперник его молод, красив и умен, умен не без его помощи, то на что надеяться? И профессор заметался. Потерял надежду.
Однажды вечером случайные прохожие наблюдали, как пожилой, элегантный мужчина с тоскующими глазами прицепил на зеленый забор городского парка записку, странный текст ч которой гласил: "Меняю живую, страдающую душу на..." Далее следовали варианты, нелепость которых была очевидна.
"Объявление" провисело дня два, затем его смыло дождем в придорожную канаву.
Перепелкин, вдруг передумав менять что-то в своей душе, обзвонил всех своих знакомых и заявил, что совершенно счастлив и уезжает в Среднюю Азию организовывать очередную экспедицию, которая будет заниматься поисками снежного человека.
Со временем история с объявлениями забылась, и о профессоре перестали вспоминать.
Хотя изредка в адрес супругов Таракановых приходили милые письма из разных экзотических уголков страны.
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Дверь открыла высокая пожилая женщина в белом больничном халате и, едва разглядев Федора, сердито сказала:
- К профессору нельзя, он болен. Зачеты идите сдавать к Куроедову. - И женщина весьма негостеприимно попыталась захлопнуть дверь перед самым носом Федора, но Федя неторопливо выставил вперед ногу и, прислонившись к косяку, произнес:
- Я по объявлению. Вот, - он протянул сорванный с забора листок.
Женщина взяла листок и прочла: "Меняю шестидесятилетний жизненный опыт, знания доктора наук на пять - десять лет молодости. Приглашается молодой человек лет двадцати - двадцати пяти с крепким здоровьем и устойчивой психикой..." - Далее указывался адрес и время приема.
- Ну и что? - спросила женщина сердито. - Я сама эту чепуху повесила на заборе. Старик попросил, вот и повесила, но не всякому же вздору можно верить. Профессор болеет, человек он старый, уважаемый, но вот последнее время появляются у него некоторые странности. Даже не знаю, что вам и посоветовать...
- Так пустите вы меня к нему? - спросил Федор упрямо. Или в другой раз прийти?
Женщина развела руками и, с некоторой опаской поглядывая на могучую фигуру Федора, произнесла:
- Мир полон дураков и сумасшедших. Проходите. Пальто оставьте здесь. Вот тапочки, надевайте - и по коридору в ту дверь.
На огромной деревянной кровати, обложенный со всех сторон подушками и рукописями, лежал длинный бледный старичок. В руках у него была толстая книга на неизвестном Феде языке, а на носу покачивались огромные очки.
- Здравствуйте. Я по объявлению, - сказал Федя, обводя взглядом многочисленные полки с книгами и приборы, пылившиеся на двух столах и подоконнике.
Из приборов Федору был знаком только микроскоп, остальные поражали своей загадочностью и непонятностью.
- Присаживайтесь, - сказал старик, указывая глазами на кресло рядом с кроватью и откладывая в сторону книгу. - Будем знакомы. Сергей Иванович Перепелкин, - произнес он, протягивая Федору дрожащую старческую руку.
- Федя Тараканов, - кратко отрекомендовался Федор, осторожно пожимая протянутую руку и застенчиво опускаясь в кресло.
Старичок благожелательно кивнул.
- Итак, Федя, - сказал он, - вам нужны знания? Опыт? Вы даже готовы пожертвовать для этого несколькими годами своей цветущей юности, не так ли? Вы хотите быть интересным, эрудированным, образованным человеком?
- Да.
- Обычный метод вас не устраивает!
- Видите ли, профессор, науки мне даются с трудом. Способностей у меня маловато, что ли...
- Ага! Способности! - радостно забормотал профессор. Значит, с трудом даются... Гм... Это бывает. Иными словами... Вы только не обижайтесь на меня, я ведь немного врач и гарантирую сохранение тайны. Вы чувствуете себя дураком?
Вопрос был задан в упор, и Федору стало немного душно, уши его приобрели явственный малиновый оттенок.
- Ну, не совсем, конечно, - жалобно пролепетал он, отводя глаза в сторону, - встречаются ведь люди и глупее. А у меня по боксу первый разряд... и по лыжам... и по стрельбе...
- Это хорошо!
- Что хорошо?
- Хорошо, что вы понимаете свои слабости, - пояснил профессор. - Значит, не все потеряно. Плохо, если дурак чувствует себя умным - тогда это законченный дурак, а вы... Какой же вы дурак? Зря вы на себя, молодой человек, наговариваете. Вы просто работали над собой не в том направлении. Это дело поправимое. Вам сколько лет?
- Двадцать.
- Отлично! Работаете? Учитесь?
- На втором курсе университета.
- Хм! - удивился профессор.
- Трудно, - пояснил Федя, - только из-за спортивных успехов и держат.
- Ясно, - усмехнулся профессор. - Да, я вас понимаю. Это свинство!
- Что свинство? - спросил совсем сбитый с толку Федя.
- Свинство, что такой молодой цветущий человек испытывает острый, если так можно выразиться, дефицит знаний, мыслей, идей, а у такого старого сыча, как я, стоящего на краю могилы, этих знаний и мыслей хватит на десятерых. И все эти идеи, мысли, знания пропадут не за понюх табаку. Ведь это ли не свинство, я с вами согласен! Скажите, Федя, вы никогда не задумывались над проблемой передачи информации от одного поколения другому? Не задумывались, а напрасно. Ведь современные методы обучения весьма и весьма далеки от совершенства. Да, да. Не спорьте...
- Я и не спорю, - угрюмо ответил Федор, соображая, не пора ли ему уносить ноги от этого, по-видимому, спятившего старичка.
- Не спорьте, - продолжал старичок, очевидно, уже ничего не слушая и не слыша, - не спорьте, я ведь сам читал лекции. И знаю. Да, проблема информации существует. Над ней бьются и педагоги, и генетики, и кибернетики. Пытался ее решить и я в своей лаборатории. Вы, Федор, имеете какое-нибудь понятие о генетической информации, проблемах памяти и вообще?.. Хотя, что это я, - махнул профессор рукой. - Откуда вам об этом знать?
- Почему же, - обиделся Федя. - В общих чертах... Как все...
- Нет, Федя, нет! - поморщился Перепелкин. - Знать в общих чертах - это значит - ни черта не знать. Я занимался этой проблемой больше десяти лет и в какой-то степени ее решил, но работы еще непочатый край, а времени нет. Я болен. Медицина, как говорится, умывает руки. Вся надежда на вас. Федор, вы согласны на эксперимент?
Федор встрепенулся, и хотя из речи профессора почти ничего не понял, радостно кивнул.
- Согласен. Это не очень больно?
- Нет, это не больно, мой друг, - пробормотал профессор, - но я вижу, вы ничего не понимаете. Это опасно. Я должен все объяснить. Но этот аппарат, что стоит у окна, построен в моей лаборатории и предназначен для прямой передачи информации из одного мозга в другой. Дело новое, чреватое... Администрация института ни за что не согласилась бы на опыты над человеком, они потребуют тщательной проверки, всестороннего изучения вопроса... А когда изучать? Я почти покойник. Остались недели, дни, минуты... Поэтому предлагаю вам этот опыт самым честным образом на свой и ваш страх и риск. Да вы не пугайтесь! В общем-то, ничего страшного. Все наши знания останутся при нас. Аппарат только как бы снимет копию с каких-то участков моего мозга и передаст их вашему. И обратно, запись с вашего мозга попадет в мой. Здесь можно провести некоторую аналогию с перезаписью с магнитофона на магнитофон, улавливаете? Но, Федя, вы должны понять, что вместе с моими знаниями вы получите, если хотите - в нагрузку, частицу моей личности, моего Я. Приобретете, возможно, кое-какие из моих привычек, в какой-то мере будете смотреть на мир моими глазами. Это, кстати, и будет тот жизненный опыт, о котором я сообщал в объявлении. А что касается меня, - продолжал профессор, - я приобрету некоторые из ваших знаний, привычек и наклонностей. И после эксперимента мы с вами будем своеобразными двойниками в мышлении. Вам все понятно, Федя?
- Понятно, - буркнул Федя, у которого от профессорских речей уже начинала пухнуть голова. - Одного я не пойму, зачем вам мои знания? Ведь нет у меня никаких знаний, а наклонности самые дурные, как честный человек я вам об этом сразу говорю.
- Вот мы и подошли к самому главному, - улыбнулся профессор. - Вас интересуют мои мотивы? Разумно. Вам их надо знать. Начну с того, о чем уже упоминал, наши личности с вами будут, так сказать, в двух экземплярах, и если даже с одним из нас что-то случится, все его мысли и чувства, конечно, в несколько деформированном виде сохранятся у другого. Вы, например, сможете заниматься теми проблемами, над которыми я бился в последние годы. Это одна сторона вопроса, но я, например, вовсе не собираюсь умирать. Я надеюсь выздороветь и помолодеть с вашей помощью. Вспомните объявление. Ведь сами по себе знания - это ерунда, если вы не умеете ими пользоваться. А вы приобретете и способности моего мозга, его умение, а я, соответственно, вашего. Ясно?
- Нет!
- Хм! - вздохнул профессор. - Существует такая теория, что все болезни организма, исключая, пожалуй, инфекционные, зависят от центральной нервной системы. Даже старость можно объяснить тем, что мозг человека со временем, развиваясь в одних направлениях, деградирует в других - и все хуже и хуже управляет телом, развитием клеток, биохимическими процессами организма. Теперь понимаете? Грубо говоря, после эксперимента ваш молодой, здоровый мозг как бы напомнит моему старому, разболтанному и расхлябанному, как себя вести. Я рассчитываю, что после такого напоминания мой мозг, мое тело вспомнят свою юность и в определенной степени окрепнут, если хотите. М-да. Не исключено, что и со стороны моего организма будет оказано некоторое негативное влияние на ваш мозг. То есть вы можете постареть. У вас могут появиться какие-то из моих болезней, но все это, конечно, догадки. Возможно, и это был бы самый замечательный вариант, что наши организмы возьмут друг у друга только хорошие и полезные навыки, противясь отрицательным влияниям. Заранее, конечно, трудно что-либо предвидеть. Решайтесь, молодой человек. Аут Цезарь, аут нихиль.
Федя не понял последней фразы профессора, произнесенной им, очевидно, на каком-то зарубежном диалекте, но от нее ему стало только еще страшнее.
Действительно, было о чем подумать.
Ведь на визит к профессору Федора толкнула любовь. Не забывайте, ему было всего двадцать лет. Она же, ее звали Вероника Леонидова, окончила какую-то экспериментальную школу, училась на четвертом курсе, хотя, заметьте, ей было только девятнадцать, и она была красива, как... впрочем, не будем вдаваться в подробности. Федя не был силен в метафорах, и по его мнению все сравнения доказывали бы только, как некрасивы все остальные женщины рядом с Вероникой. И ему тем более было обидно, что на него Вероника внимания не обращала, за исключением разве того случая, когда назвала скучным дураком. Этот-то случай и побудил Федю пуститься на поиски знаний, забросить бокс и стрельбу и пропивать потоки слез над таблицами интегралов. Федя решил резко поумнеть, сделаться интересным, остроумным собеседником, поражать окружающих своей эрудицией и глубиной философского мышления...
Объявление на заборе потрясло Федора, предложения профессора Перепелкина просто очаровали, но...
Было о чем подумать.
"А что, если... - думал Федя. - Ага! Значит... А если постарею на десять лет, ну, это пустяки, а если - на двадцать? А болезни? Хотя, никогда ничем не болел. М-да... А если так жить... Дурак! Обидно... Нет, лучше в омут... И еще оскорбления терпеть."
- Профессор, я согласен, - произнес Федор твердо. - На все согласен! Скажите, что нужно делать?
- Тогда поспешим, - сказал профессор. - Мне с каждым днем все хуже и хуже. Сами видите, - Перепелкин кивнул на небольшую полку над кроватью, заваленную пузырьками с микстурами и горами таблеток. - Подвиньте сюда тот аппарат. Осторожно! Это же прибор! Ну, и силушка у вас, Федор, даже страшно становится. Включайте в розетку. Так... Помогите-ка мне.
Профессор, охая и ахая, поднялся с подушек и склонился над прибором. Он долго возился, включал и выключал какие-то лампочки, чем-то щелкал и что-то ввинчивал и отвинчивал. Затем укрепил на голове Федора шлем со множеством каких-то иголок и проводков, укрепил такой же шлем на своей голове. Перекрестился, плюнул и произнес:
- Ну, поехали, - и нажал кнопку.
Свет померк в глазах Федора. Ощущение было таким, словно он получил пару добротных ударов в челюсть.
Какое-то время Федя и профессор были без сознания. Первым очнулся Федор. Он заметил, что прибор, видимо, автоматически отключился и что уже поздно.
Профессор все еще лежал с закрытыми глазами - и Федю это испугало.
"Не помер ли старик, чего доброго, от всех этих экспериментов? - подумал Федя, участливо снимая с профессора шлем и отодвигая аппарат на прежнее место, к окну. Отыскав на полке с лекарствами пузырек с нашатырным спиртом, Федя поднес его к носу профессора, и только тогда тот очнулся и застонал. Прибежала женщина в белом халате. Профессор принялся глотать пилюли. И Федя, сообразив, что теперь не до него, осторожно вышел из комнаты, отыскал в коридоре свои ботинки, надел пальто и, тихо прикрыв за собой дверь, ушел.
Так он и не понял, обменялись они с Перепелкиным содержимым мозгов или нет? Удался опыт или нет? Пока это Федю не волновало.
Он возвращался домой, хотелось спать, а в голове чувствовался какой-то непривычный зуд. Должно быть, профессорские мысли обживались в просторных извилинах сравнительно малонаселенной Фединой головы.
На следующий день Федя проснулся непривычно рано. Сна не было. Часы на письменном столе показывали половину шестого.
Первая мысль, которая появилась:
"Где валерьянка?"
Федя ужаснулся. Мысль была явно не его, а профессорская.
Отогнав эту мысль и десяток других: о близкой кончине, о всевозможных заболеваниях, покалывании в области сердца, ревматизме, болях в пояснице и печени, Федор подошел к зеркалу.
"Внешне я, во всяком случае, пока не изменился, - отметил он, созерцая полную скрытого достоинства игру бицепсов, Вроде бы, здоров. Но откуда усталость, медлительность в движениях? Кстати, почему я так рано проснулся - старческая бессонница? Нет, с этим надо бороться. От всех этих профессорских недугов надо избавиться, пока они не укоренились. А теперь небольшая разминка".
До половины девятого Федор бегал по комнате.
Прыгал. Лупил грушу и выжимал гири.
После чего осмотрел себя в зеркале еще раз, радостно отметил некоторую задумчивость в лице, ранее ему не свойственную, и после принятия холодного душа поехал на лекции.
На улице он чуть было не сел в такси, но вовремя опомнился: "Э! Нет! Так не пойдет - я еще не профессор!" - и направился к остановке автобуса. В автобусе Федя долго не мог сообразить, почему никто ему не уступит место, и даже собирался поговорить со старушками об упадке нравственности среди молодежи, но очухался, помянул про себя Перепелкина нехорошим словом и стал приводить в порядок мысли, свои и чужие.
"Мысли о болезнях, все эти житейские казусы - это на первых порах неизбежно, - рассуждал Федор, - но это несерьезно, от этого я в два дня избавлюсь. Конечно, я, то есть не я, а он... Нет, не он, а мы, конечно, мы с профессором были правы, предполагая, что получим друг от друга только лучшее, остальное отсеется - не приживется. Кстати, как это старик не сообразил внести улучшение в конструкцию аппарата. Поставить экран, не пропускающий второстепенную информацию. Идея простая - перепаять схему в десяти местах - и порядок. Стоп! Опять его мысли? Нет! Уже, пожалуй, не его. У профессора их не было. Это мои собственные, полученные с его помощью. Кажется, старичок все же научил меня шевелмть мозгами. Да, для меня многое изменится..."
На лекции по математическому анализу Федор пришел к двум выводам. Первый: "Учат теперь не так, как в мои годы." Второй: "Здорово я подзабыл азы!" После лекции ноги сами собой понесли Федю в читальный зал. У него почему-то появилось непреодолимое желание полистать свежие реферативные журналы.
В зале он встретил Веронику.
- Ты чем это здесь занимаешься? - спросила Вероника, озабоченно разглядывая стопку научных журналов, возвышавшуюся перед Федором на столе,
- Науки изучаю, - скромно ответил Федя, разглядывая Веронику.
Только теперь он осознал, как глубоко затронул его эксперимент. Федя смотрел на ту, ради которой, собственно, и заварил всю эту кашу с профессором, и думал: "А ведь изменилось и мое восприятие мира. Что-то и с Вероникой произошло. Смотрю на нее восхищенно, но уже без прежнего обожания, более трезво оцениваю положение. Стал более уверенным в себе, опытным, но что-то исчезло, что-то изменилось". - Федя боялся додумать мысль до конца. Смутно он уже осознавал, что исчезнувшее что-то, быть может, и было любовью.
Исчезла прежняя мальчишеская влюбленность, исчезло безрассудство юности, толкнувшее его еще вчера на визит к профессору.
И Федя понял, кое-что все же потеряно.
- Что с тобой? - спросила Вероника встревоженно. - Почему ты на меня так странно смотришь?
- Я, кажется, разлюбил тебя, - спокойно, отчеканивая каждый слог, выдавил Федя. - И тебе никогда не догадаться - почему... Нет, не то, - Федя усиленно затряс головой. - Не то я говорю, Ника! Не то! Я люблю, люблю тебя, но уже по-другому, совсем по-другому.
Вероника остолбенела.
- Ну, знаешь! - сказала она. - Ты оригинал! Не пойму, почему на курсе тебя дураком считают? Надо же - начинать объяснение в любви с того, что разлюбил. Прохвост! - добавила она восхищенно и, как показалось Федору, с нежностью.
- Правильно, прохвост! - весело согласился Федя. - Пошли сегодня вечером в кино. Согласна?
Еще вчера днем Федя бы умер, а не отважился предложить Веронике пойти в кино, но сегодня все уже было по-другому. И его ничуть не удивило, когда Вероника ответила:
- Пошли!
И Федор понял, что прежняя жизнь глуповатого Феди навсегда кончилась и начинается жизнь совершенно другого человека. Смысл фразы "Аут Цезарь, аут нихиль!", сказанной профессором, как теперь выяснилось, по-латыни, дошел до Федора полностью. И он почувствовал себя этим самым Цезарем, властелином, преобразующим мир. Он увидел, как это прекрасно - уметь мыслить, играть воображением, щекотать за пятки здравый смысл, находить среди привычных вещей что-то таинственное, пугающее своей сложностью и восхищающее своей красотой.
Через несколько лет Вероника вышла замуж за Федора, к тому времени самого молодого и талантливого сотрудника лаборатории профессора Перепелкина.
Еще через три года Федор окончил аспирантуру, защитил диссертацию и в недалеком будущем несомненно обещает стать одним из светил науки.
Историю эту с объявлением можно было бы считать счастливо завершенной, если бы не странное и таинственное происшествие с лучшим другом и учителем молодого кандидата наук профессором Перепелкиным.
Перепелкин после встречи с Федей и проведенного эксперимента проболел месяца три и, к изумлению врачей, поправился...
Больше того, он помолодел, и уже через год выглядел цветущим сорокалетним мужчиной, хотя в институте и шептались, что человеку больше шестидесяти и происходят чудеса.
Чудеса действительно имели место.
Сергей Иванович совершенно позабыл о своих болезнях, увлёкся лыжами, а в кабинете рядом с микроскопом выросла боксерская груша и появились пудовые гири. Были и казусы. Особенно общественности запомнился случай, когда старичок профессор расшвырял сразу трех хулиганов, причем, двум из них, как потом выяснилось в отделении милиции, умудрился сломать челюсти.
Вообще же, после выздоровления Перепелкин вел счастливую, легкомысленную жизнь. Все проблемы и заботы своей лаборатории он препоручил своему новому заместителю Феде Тараканову, а сам увлекался хоккеем, футболом и прочими, довольно азартными играми.
Так оно все и шло до того праздничного вечера в институте, когда Федя представил Перепелкину свою очаровательную супругу Веронику Васильевну Тараканову.
- Ах, княжна! - воскликнул Сергей Иванович в совершеннейшем смятении и схватился за сердце.
- С профессором плохо! - закричали вокруг заботливые сотрудники. - Воды! Скорее воды!
- Нет, ничего, уже все прошло, - грустно сказал профессор, поправляя сбившийся набок галстук. - Спасибо. Все прошло.
Увы, бедняга и не подозревал, что "все" еще только начиналось.
Восхитительный образ Вероники, в свое время полученный от Феди в ходе эксперимента и долго бродивший в тайниках подсознания профессора, вошел в жизнь Перепелкина.
После этой встречи профессор растерял всю свою веселость, сделался бледен.
Несколько раз он наносил визиты Таракановым. Дарил Веронике пышные букеты роз, но после каждого визита ему становилось все хуже и хуже.
Перепелкин, хотя и помолодевший, великолепно отдавал себе отчет, что разница в полстолетия - это ощутимо, что такое не смутит, пожалуй, только Кощея Бессмертного, а если учесть, что соперник его молод, красив и умен, умен не без его помощи, то на что надеяться? И профессор заметался. Потерял надежду.
Однажды вечером случайные прохожие наблюдали, как пожилой, элегантный мужчина с тоскующими глазами прицепил на зеленый забор городского парка записку, странный текст ч которой гласил: "Меняю живую, страдающую душу на..." Далее следовали варианты, нелепость которых была очевидна.
"Объявление" провисело дня два, затем его смыло дождем в придорожную канаву.
Перепелкин, вдруг передумав менять что-то в своей душе, обзвонил всех своих знакомых и заявил, что совершенно счастлив и уезжает в Среднюю Азию организовывать очередную экспедицию, которая будет заниматься поисками снежного человека.
Со временем история с объявлениями забылась, и о профессоре перестали вспоминать.
Хотя изредка в адрес супругов Таракановых приходили милые письма из разных экзотических уголков страны.