Шленский Александр
Желание умереть
Александр Шленский
Желание умереть
Человек - удивительно нелогичное существо. Казалось бы, с пониманием этого факта он должен придти к большему согласию с самим собой, к осознании нелепости собственных желаний и поведения и попытаться упорядочить их и согласовать между собой.
Но как выясняется, согласовать самого себя с самим собой не так-то просто. И более всего это сказывается на отношении к смерти. В детстве и в ранней юности я боялся смерти. Не процесс умирания, не мучения, связанные с расставанием с жизнью, а именно вечное небытие, которое должно воспоследовать за актом смерти, внушало мне неизъяснимый ужас.
Это был совершенно иррациональный страх, с которым почти нельзя было бороться. Никакие приятные мысли - например, о предстоящем свидании с любимой, о возможности заработать много денег, о перспективах стать знаменитым - ничто из этого не помогало от этого постыдного страха, который раз в месяц непременно охватывал меня среди ночи, заставляя стискивать зубы и подолгу держаться за пульс, считая одно за другим частые вздрагивания лучевой артерии под тонкой кожей запястья - сколько их еще осталось, этих ударов? Что станет со мной после того как эта жилка перестанет вздрагивать?
В те годы жизнь телесная и ее радости еще занимала в моем сознании гораздо более места, нежели жизнь непосредственно духовная, и от того смерть воспринималась прежде всего как лишение этих радостей и казалась ужасной. Как же так - я, такой молодой и жадный до удовольствий, даримых жизнью, привыкший их получать, когда-то перестану не только получать приятное ощущения от жизни, но и вообще, любые ощущения.
Становясь старше, я все более и более рассматривал смерть как предел, который не дает человеку времени для постижения сути вещей, для духовного самосовершенствования, и это также казалось и обидным, и страшным. Но это был уже совсем другой страх - страх не успеть, страх умереть раньше чем сумеешь постичь самое главное в жизни, соприкоснуться с истиной. Умереть, не познав истины, тоже страшно, но этот страх уже не вызывал животные содрогания тела, боящегося умереть, а только горечь, доходящую до легкой степени скорби.
Наконец, оказавшись в эмиграции и скоропостижно объевшись благами потребительского общества, я увидел насколько быстро насыщаем человек, чересчур умный и неоправданно глубокий, вещами и услугами, предназначенными для того, чтобы дать поверхностное телесное удовольствие, не оплодотворенное ни работой мысли, ни эстетической оценкой.
Промышленная эстетика вещей, сделанных по единым стандартам, и профессиональная этика людей, удовлетворяющих мои потребности за деньги, вызвала у меня не ощущение комфорта, как у большинства приезжающих в США, а глубокое разочарование, ощущение тотальной фальши и отторжение. Я в принципе могу купить, но не хочу нового, еще более совершенного телевизора, потому что по нему гонят туфту. Я не хочу нового удобного телефона, потому что не с кем вести душевных разговоров, я не хочу покупать пищашую, пиликающую электронику, потому что она только нервирует меня, а сервисы, которые она дает, мне не нужны. Я не хочу покупать новую, красивую одежду, потому что хочу, чтобы видели во мне, а не на мне, но всем наплевать и на то, и на другое.
Когда все общество вокруг озабочено только двумя вещами: как заработать денег на развлечения, и как на заработанные деньги получить больше комфорта и удовольствия, к сердцу медленно и неуклонно подступает тоска. Это происходит не вдруг, а постепенно, незаметно, но неуклонно прогрессирует все больше и больше, как раковая опухоль, которая сперва никому не видна, но рано или поздно вырастает до огромных размеров и душит породившую ее ткань.
И когда эта тоска прорывается на уровень сознания, становится совершенно очевидно, что смысла в жизни никакого нет, ибо если бы он был, люди искали бы именно его, а не крутились все как один в конвейере "заработок - удовольствие". Когда все вокруг живут именно по этим правилам, а ты сам живешь по совершенно иным, становится понятным, что жизнь твоя совершенно излишняя, они никому не нужна, и все попытки найти ее смысл и соприкоснуться с истиной абсолютно тщетны, ибо нельзя искать ее в одиночку, и нельзя быть лишь одному озабоченным ее поиском.
И тогда начинаешь искать себе подобных, но находишь их, только для того чтобы убедиться, что разговор о поиске истины всякий раз подменяется борьбой авторитетов. Утверждение своего авторитета есть не что иное как один из сортов поверхностного удовольствия, от поисков которого пытался убежать. Многократное и бесполезное бегство от того, чего убежать нельзя, изматывающий темп жизни, заставляющей делать множество вещей - работать на дурацкой работе, или того хуже, эту работу искать, общаться с неинтересными людьми на неинтересные темы, - вызывает все большую усталость и желание забыться сном. Долгим сном. Долгим как смерть.
Мне хочется умереть, потому что жизнь представляется мне совершенно бессмысленным занятием. И даже не потому что я оказался слаб, и не могу поднатужиться и понять какие-то вещи поосновательнее и поглубже, соприкоснуться с истиной. Усталое тело, гудящая голова, ноющий позвоночник, боль в мышцах предплечья, сведенных компьютерным спазмом от многочасового сидения за клавиатурой говорят: зачем тебе все это надо? С кем ты этим поделишься? А если не с кем, то ты с этим и умрешь. Не все ли тебе равно, с чем тебе умирать? Ведь смерть - это вечное небытие, и тебе не понадобится собранный тобой багаж. Ты все равно оставишь его перед тем как сесть в свой последний поезд. Так не мучай нас понапрасну - умри сейчас, дай нам отдых, дай нам покой.
И вечное небытие уже вовсе не кажется страшным, оно не пугает, а наоборот, странным образом притягивает, манит, кажется избавлением от всех разочарований, от постоянной боли изношенного тела, от первых признаков старения, от постоянной усталости. Я беру свой любимый японский разделочный нож, за который заплатил семнадцать долларов, медленно прикладываю его к груди пониже мечевидного отростка, берусь двумя руками за рукоять и хочу нажать со всей силы, чтобы лезвие вспороло аорту, чтобы моя горячая кровь излилась через рану тугими толчками, и чтобы наступил долгожданный вечный сон.
Я медленно усиливаю нажим, показывается первая крохотная капелька крови. И тут на меня внезапно нападает нелепый животный страх, телесный страх, страх процесса умирания, страх физической боли, вызванной процессом насильственного расставанием с жизнью, несмотря на явную бесполезность последней.
Тело начинает дрожать крупной дрожью, на лице выступает постыдный пот. Я отнимаю нож от груди и пробую на вкус соленую кровь на кончике лезвия. Потом аккуратно споласкиваю нож в раковине, отрезаю им кусок швейцарского сыра и медленно, сосредоточенно жую. Затем накапываю в стакан с водой тридцать капель валокордина, и глотаю залпом.
Потом долго сижу на корточках в углу, пытаясь унять дрожь в мышцах и думаю от том, что человек - удивительно нелогичное существо. Я держу себя левой рукой за правое запястье, и тонкая жилка под моими пальцами бьется частыми тугими толчками.
March 2002
Dallas, TX
Желание умереть
Человек - удивительно нелогичное существо. Казалось бы, с пониманием этого факта он должен придти к большему согласию с самим собой, к осознании нелепости собственных желаний и поведения и попытаться упорядочить их и согласовать между собой.
Но как выясняется, согласовать самого себя с самим собой не так-то просто. И более всего это сказывается на отношении к смерти. В детстве и в ранней юности я боялся смерти. Не процесс умирания, не мучения, связанные с расставанием с жизнью, а именно вечное небытие, которое должно воспоследовать за актом смерти, внушало мне неизъяснимый ужас.
Это был совершенно иррациональный страх, с которым почти нельзя было бороться. Никакие приятные мысли - например, о предстоящем свидании с любимой, о возможности заработать много денег, о перспективах стать знаменитым - ничто из этого не помогало от этого постыдного страха, который раз в месяц непременно охватывал меня среди ночи, заставляя стискивать зубы и подолгу держаться за пульс, считая одно за другим частые вздрагивания лучевой артерии под тонкой кожей запястья - сколько их еще осталось, этих ударов? Что станет со мной после того как эта жилка перестанет вздрагивать?
В те годы жизнь телесная и ее радости еще занимала в моем сознании гораздо более места, нежели жизнь непосредственно духовная, и от того смерть воспринималась прежде всего как лишение этих радостей и казалась ужасной. Как же так - я, такой молодой и жадный до удовольствий, даримых жизнью, привыкший их получать, когда-то перестану не только получать приятное ощущения от жизни, но и вообще, любые ощущения.
Становясь старше, я все более и более рассматривал смерть как предел, который не дает человеку времени для постижения сути вещей, для духовного самосовершенствования, и это также казалось и обидным, и страшным. Но это был уже совсем другой страх - страх не успеть, страх умереть раньше чем сумеешь постичь самое главное в жизни, соприкоснуться с истиной. Умереть, не познав истины, тоже страшно, но этот страх уже не вызывал животные содрогания тела, боящегося умереть, а только горечь, доходящую до легкой степени скорби.
Наконец, оказавшись в эмиграции и скоропостижно объевшись благами потребительского общества, я увидел насколько быстро насыщаем человек, чересчур умный и неоправданно глубокий, вещами и услугами, предназначенными для того, чтобы дать поверхностное телесное удовольствие, не оплодотворенное ни работой мысли, ни эстетической оценкой.
Промышленная эстетика вещей, сделанных по единым стандартам, и профессиональная этика людей, удовлетворяющих мои потребности за деньги, вызвала у меня не ощущение комфорта, как у большинства приезжающих в США, а глубокое разочарование, ощущение тотальной фальши и отторжение. Я в принципе могу купить, но не хочу нового, еще более совершенного телевизора, потому что по нему гонят туфту. Я не хочу нового удобного телефона, потому что не с кем вести душевных разговоров, я не хочу покупать пищашую, пиликающую электронику, потому что она только нервирует меня, а сервисы, которые она дает, мне не нужны. Я не хочу покупать новую, красивую одежду, потому что хочу, чтобы видели во мне, а не на мне, но всем наплевать и на то, и на другое.
Когда все общество вокруг озабочено только двумя вещами: как заработать денег на развлечения, и как на заработанные деньги получить больше комфорта и удовольствия, к сердцу медленно и неуклонно подступает тоска. Это происходит не вдруг, а постепенно, незаметно, но неуклонно прогрессирует все больше и больше, как раковая опухоль, которая сперва никому не видна, но рано или поздно вырастает до огромных размеров и душит породившую ее ткань.
И когда эта тоска прорывается на уровень сознания, становится совершенно очевидно, что смысла в жизни никакого нет, ибо если бы он был, люди искали бы именно его, а не крутились все как один в конвейере "заработок - удовольствие". Когда все вокруг живут именно по этим правилам, а ты сам живешь по совершенно иным, становится понятным, что жизнь твоя совершенно излишняя, они никому не нужна, и все попытки найти ее смысл и соприкоснуться с истиной абсолютно тщетны, ибо нельзя искать ее в одиночку, и нельзя быть лишь одному озабоченным ее поиском.
И тогда начинаешь искать себе подобных, но находишь их, только для того чтобы убедиться, что разговор о поиске истины всякий раз подменяется борьбой авторитетов. Утверждение своего авторитета есть не что иное как один из сортов поверхностного удовольствия, от поисков которого пытался убежать. Многократное и бесполезное бегство от того, чего убежать нельзя, изматывающий темп жизни, заставляющей делать множество вещей - работать на дурацкой работе, или того хуже, эту работу искать, общаться с неинтересными людьми на неинтересные темы, - вызывает все большую усталость и желание забыться сном. Долгим сном. Долгим как смерть.
Мне хочется умереть, потому что жизнь представляется мне совершенно бессмысленным занятием. И даже не потому что я оказался слаб, и не могу поднатужиться и понять какие-то вещи поосновательнее и поглубже, соприкоснуться с истиной. Усталое тело, гудящая голова, ноющий позвоночник, боль в мышцах предплечья, сведенных компьютерным спазмом от многочасового сидения за клавиатурой говорят: зачем тебе все это надо? С кем ты этим поделишься? А если не с кем, то ты с этим и умрешь. Не все ли тебе равно, с чем тебе умирать? Ведь смерть - это вечное небытие, и тебе не понадобится собранный тобой багаж. Ты все равно оставишь его перед тем как сесть в свой последний поезд. Так не мучай нас понапрасну - умри сейчас, дай нам отдых, дай нам покой.
И вечное небытие уже вовсе не кажется страшным, оно не пугает, а наоборот, странным образом притягивает, манит, кажется избавлением от всех разочарований, от постоянной боли изношенного тела, от первых признаков старения, от постоянной усталости. Я беру свой любимый японский разделочный нож, за который заплатил семнадцать долларов, медленно прикладываю его к груди пониже мечевидного отростка, берусь двумя руками за рукоять и хочу нажать со всей силы, чтобы лезвие вспороло аорту, чтобы моя горячая кровь излилась через рану тугими толчками, и чтобы наступил долгожданный вечный сон.
Я медленно усиливаю нажим, показывается первая крохотная капелька крови. И тут на меня внезапно нападает нелепый животный страх, телесный страх, страх процесса умирания, страх физической боли, вызванной процессом насильственного расставанием с жизнью, несмотря на явную бесполезность последней.
Тело начинает дрожать крупной дрожью, на лице выступает постыдный пот. Я отнимаю нож от груди и пробую на вкус соленую кровь на кончике лезвия. Потом аккуратно споласкиваю нож в раковине, отрезаю им кусок швейцарского сыра и медленно, сосредоточенно жую. Затем накапываю в стакан с водой тридцать капель валокордина, и глотаю залпом.
Потом долго сижу на корточках в углу, пытаясь унять дрожь в мышцах и думаю от том, что человек - удивительно нелогичное существо. Я держу себя левой рукой за правое запястье, и тонкая жилка под моими пальцами бьется частыми тугими толчками.
March 2002
Dallas, TX