Борис Штерн
Повестка
***
Нордост возвращается домой, заправляет термос цейлонским чаем и отправляется во двор забивать козла, хотя заведующему отделом культуры городской молодежной газеты приличней играть в шахматы.
За трухлявым столом в ожидании партнеров уже скучают члены дворового генерального штаба: лодочник Семен Выдров (попросту Выдра), рядом с ним тихий человек с тихой фамилией Смирный, а также два алкоголика неопределенных лет и занятий — Вова и Коля. У них нет права голоса. В игру их не принимают, как низший класс, но иногда выпускают на подмену подержаться за домино. Но Вова с Колей ни на что не претендуют, просто хотят культурно провести вечер. Сегодня им повезло — генеральный штаб еще не в полном сборе, и Выдра приглашает их на разминку. Вова мешает камни, Коля заглядывает другу через плечо и готовится давать советы.
Разминка начинается.
Выдра играет, как бог, но все специфические доминошные выражения припасены им к вечернему заседанию, и он пока снисходительно наблюдает, как Вова то и дело рубит собственные концы. Нордост попивает чай, а его партнер Смирный ладонью прикрывает камни от нескромных заглядываний Коли и двумя пальцами аккуратно стыкует «бубочку к бубочке».
Во двор въезжает инвалид Федор Иванович Крюков, съездивший только что на велосипеде из Аркадии в Отраду. Он немного запыхался.
— Куда лепишь! — предостерегает Крюков, но поздно: Вова безнадежно сидит с зарубленным «голым» дублем, а Смирный через ход кончает.
— Ану подвинься!
Вова с Колей с почетом изгоняются из игры. Теперь Выдра играет на пару с инвалидом Крюковым. Это чемпионская пара, равных им нет. Нордост забывает про чай, а Смирный напряженно думает, думает, думает…
— Ставь! Не корову проигрываешь! — торопит Выдра.
— Став не речка, — глубокомысленно огрызается Смирный и ставит.
Народ потихоньку собирается на вечернее заседание генштаба. Является всеобщий любимец — глухонемой художник-оформитель, местный Пиросманишвили. Он специалист по шрифтам и вывескам, но пишет их с потрясающими душу ошибками — недавно по заказу дворничихи на черных воротах им сделано объявление строгим готическим шрифтом:
«ТУТА ЛЕТА НЕТУ».
И прочие, и прочие — двор большой.
Наконец Выдра громоподобно делает рыбу и, пока Смирный, тыча пальцем, подсчитывает очки, достает из кармана свое любимое чтиво — настенный женский календарь, листает и приговаривает:
— Так что скажет генеральный штаб? Какое сегодня число? Так… Одиннадцатое апреля. В войну на зенитках кто ездил? Нету таких? Кто же будет ставить?
— А что сегодня такое? — интересуется генеральный штаб.
— День противовоздушной обороны страны!
— Может, не надо, ребята? — говорит Нордост. — Вспомните, что было вчера.
— А вы молчите, Михаил Борисыч, — поспешно отвечает Выдра. (На «вы» в порядке исключения он обращается только к Нордосту.) — Вчера было десятое апреля, святой день освобождения Одессы от немецко-фашистских оккупантов. Немного перебрали.
— Устал я с вами бороться, — вздыхает Нордост. — Ну, пейте, пейте… Недолго осталось.
— Почему «недолго»? — настораживается генеральный штаб.
Нордост загадочно улыбается.
— А что будет? — волнуются Вова с Колей.
— После первого мая будет введен сухой закон, — вещает Нордост.
Ему не верят, хотя знают, что Михаил Борисыч зря болтать не будет. Нет дыма без огня, рассуждает генштаб. — Сухой закон у нас не введут, а вот цены на водку повысить могут. Это у нас запросто. Но на этот случай бытует такой стишок:
Водка стала стоить восемь.
Все равно мы пить не бросим!
Передайте главврачу:
Нам и десять по плечу!
Генеральный штаб недолго совещается и принимает решение: день противовоздушной обороны страны следует отметить. Сбрасываются и отправляют Вову с Колей в магазин. Те летят, как на крыльях, и вскоре возвращаются с четырьмя бутылками-фаустпатронами молдавского портвейна одесского разлива с белым аистом на этикетке.
Генеральный штаб пьет за здоровье противовоздушной обороны страны и закусывает свежим батоном.
Свое ежедневное участие в забивании козла Михаил Борисович глубокомысленно оправдывает тем, что козел — народная игра и его били, бьют и будут бить по всей стране от Черного до Баренцева морей…
Он где-то прав.
Козел, несомненно, одна из самых древних игр, размышляет Михаил Борисович. Удивительно, как это археологи до сих пор не раскопали древнее домино? Интересно, играли скифы в козла? А древние греки? Тут можно написать научную монографию или защитить диссертацию… Интересно, почему до сих пор никто этого не сделал?
Наверное, потому, думает Нордост, — что описывать забивание козла — самое неблагодарное занятие на свете. Его бьют везде одинаково, со скандалами и специфическими выражениями — без этих выражений козел не козел. Тут просыпаются первобытные инстинкты, руки сами ищут дубину, козел жалобно блеет, привязанный на веревке к колу…
Бей его!
Бьют козлов разных видов: есть почтенные генеральские козлы, быстротечные морские, есть козлы офицерские, трудовые, двойные и со всякими ответвлениями. В старых дворах наряду с полезными и бесполезными предметами — воротами, беседками, винтовыми лестницами, сараями, гаражами, бахчисарайскими фонтанами без воды, придурковатыми сфинксами с отбитыми носами, притаившимися под диким виноградом у глухой стены — наряду с ними во дворе обязательно торчит стол для козла. Его начинают бить в апреле и заканчивают поздней осенью. Человеческие страсти и характеры при забивании козла проявляются лучше, чем в любой другой игре, продолжает, рассуждать Нордост, чокаясь термосом о стакан своего партнера Смирного.
Вот Выдра… Холерический темперамент, не раскрывшийся в молодости и сейчас наверстывающий упущенное. Закусывает и рассказывает Смирному, как однажды излечился от всех болезней. За тридцать лет эта история всем надоела, но Смирный вежливо слушает, будто не знает, что Выдра в молодости так болел, что в сорок первом году получил белый билет и еле выжил в эвакуации. Выдра рассказывает, как он шлялся по врачам, теряя от слабости сознание, пока в пятьдесят втором году не зашел в поликлинику к своему участковому врачу и вместо Владимира Аполлинариевича обнаружил в кабинете выдвинутые ящики, заплаканную медсестру и какого-то гражданина в белом халате. Выдра обрадовался новому человеку и начал привычно жаловаться:
«У меня все болит, профессор. Ежедневные головокружения, малокровие, сердце прыгает, печень вздулась, легкие не дышат, я еле живу на свете».
Медсестра почему-то испугалась и убежала, а немного обалдевший гражданин ответил:
«Какой я тебе профессор? Не соображаешь, что ли? Видишь, что тут делается? Пить надо меньше».
«Доктор, я капли в рот не беру, куда мне! — удивился Выдра. — Прочитайте историю моих болезней и выслушайте мое сердце своей трубкой».
«Какой я тебе доктор? — ответил гражданин, заинтересовавшись Выдрой.
— Если совсем не пьешь, значит, дурак».
«Так кто же ты такой? И что ты здесь делаешь в докторском кабинете?!
— запсиховал Выдра. — Фельдшер ты, что ли? Или кто? Горшки выносишь? А где Владимир Аполлинариевич? Он меня хорошо лечил!»
«Ты потише, — ответил гражданин в белом халате, с любопытством разглядывая Выдру. — Не понимаешь? Все как раз обстоит наоборот — твой Владимир Аполлинариевич плохо лечил, оттого его и нету. А я здесь на телефоне. Вот я тебе сейчас припишу лекарство…»
Этот странный гражданин порылся, в чужом ящике, нашел чистый рецептурный бланк и мелким-мелким почерком написал следующий рецепт:
«Сто граммов водки вовнутрь перед обедом каждый день в течение месяца. Если не поможет — курс лечения повторить. Будь здоров!»
Выдра прочитал рецепт, и до него вдруг дошло. Он понял, какому риску подвергался в докторском кабинете. Дрожа, он вышел из поликлиники, купил четвертушку, вернулся домой, отмерил сто грамм и впервые в жизни с отвращением выпил, а потом закусил. В этот день он впервые заснул без снотворного, а через месяц, в точности выполняя предписание странного гражданина, полностью выздоровел. Как видно, его внутренние органы, работавшие всю жизнь вразнобой, объединились на основе выписанного лекарства. С тех пор Выдра лечится каждый день, проводя активную алкогольную пропаганду среди соратников по забиванию козла, хотя и признает, что лет в восемьдесят, наверно, сопьется.
Смирный вежливо кивает Выдре.
Начинается настоящая игра.
Выдра в ударе. Он бьет от души, а Смирный пригибается над столом все ниже и ниже, шевелит губами и пытается разгадать: что, где, у кого. Он подозревает, что Выдра спекулирует и умышленно не отходит дублем-шесть и что Михаил Борисович по простоте душевной его не зарубит.
Нордост в самом деле думает не о том. Теперь его мысли устремляются на Смирного. Михаил Борисыч давно заметил, что Смирный всегда пытается узнать, что делал в войну тот или иной человек, иначе он теряется и не понимает, что за человек перед ним: бормочет какие-то междометия и двух слов связать не может. Люди, родившиеся после войны, для Смирного как бы не существуют, он не знает, о чем с ними говорить.
«Наверно, дело в том, — думает Нордост, — что Смирный был в плену, и с тех пор он как бы контуженный на всю жизнь. Как он выжил — никогда не рассказывает… Наверно, повезло, что был хорошим плотником… И смирным».
Михаил Борисович, думая не о том, наконец ошибается и пропускает шестерочный дубль, но Смирный не отваживается его упрекнуть. Выдра победоносно рычит и кончает сразу двумя камнями:
— Козлы!!!
«Все-таки не следует мне играть, — расстраивается Михаил Борисович. — Заведующий отделом культуры — и вдруг козел! Несолидно».
Смирный мешает камни, а в это время во дворе появляется отставной майор Воскобойников с орденскими планками на груди. Он их никогда не снимает и, наверно, жалеет, что зимой их нельзя носить на пальто. Сейчас Воскобойников возвращается из райвоенкомата, где околачивается круглые дни, мешая сотрудникам работать и выполняя общественные поручения, которые сам же себе придумывает. И еще: у него самая толстая шея из всей компании.
Все места за столом заняты, но Воскобойникову хочется сыграть. Он глядит на Смирного, что-то вспоминает и вытаскивает из кармана повестку.
— Слышь, Смирный, — говорит он, с размаху хлопая Смирного по плечу. — Тут тебе повестка, распишись.
— Ну? — пугается Смирный. — Куда?
— Повестка, — сурово повторяет Воскобойников. — Приказывают явиться сегодня в семнадцать ноль-ноль в военкомат. Вот, гляди… читать умеешь?.. Читай: явиться для со-бе-се-до-ва-ния.
— Как в семнадцать? — пугается Смирный. — Сейчас уже половина шестого!
— Этого я не знаю, — отвечает Воскобойников, немного смутившись, потому что повестку должен был вручить Смирному еще позавчера, но забыл.
Смирный недоверчиво разглядывает повестку и не знает, что думать. Он подозревает, что Воскобойников попросту хочет выселить его из-за стола, потому что в военкомат Смирного не вызывали уже лет восемь, с тех пор, как сняли с воинского учета.
— Скажи, что меня нет дома, — решает Смирный в сгибается над костяшками.
— Как же это я скажу? — удивляется Воскобойников. — Давай расписывайся, мне расписка нужна! Видишь написано: «приказано явиться».
— Слышь, приказ! — подмигивает Выдра Смирному.
И Смирный твердо решает никуда не ходить. Мало того что не предупредили заранее, так еще приказывают, а он не военнообязанный.
— Так и скажи, что меня нет, — огрызается Смирный.
— А где же ты?
— Уехал. Умер.
— Ребята! — возмущается Воскобойников. — Вы все свидетели! Не берет повестку!
— Ага, — подначивает Выдра. — Не исполняет свой долг перед Родиной.
У Смирного темнеет в глазах, он пытается объяснить:
— Я все свои долги давно отдал. Я сейчас на пенсии. Я свое отвоевал.
— Кто отвоевал? Ты? — переспрашивает Воскобойников.
— Да, я.
— Где ж ты воевал?! — искренне удивляется Воскобойников. — Ты же в плену сидел!
Воскобойников выпячивает грудь, но в последний момент ему хватает ума не похвастаться орденскими планками. Он переводит взгляд на Нордоста и показывает на того пальцем:
— Возьми хоть Михаила Борисовича… Он с войны вернулся — иконостас, полна грудь орденов! А ты?.. Полна эта самая огурцов!
— Ребята, ребята… — наконец не выдерживает Нордост. — Причем тут ордена, зачем все это ворошить?
— Он воевал! — не утихомиривается Воскобойников. — Мы пахали!
Если бы Смирный умел говорить, то он спокойно объяснил бы Воскобойникову, что тот всю войну отсидел в военкомате и не ему рассуждать об орденах… Но вместо обстоятельного ответа Смирный сгребает со стола и швыряет в лицо Воскобойникова полную горсть костяшек. Тот хватает Смирного за ворот рубахи и начинает душить. Разлетаются пуговицы. Выдра и Михаил Борисович пытаются оторвать Воскобойникова от Смирного и с трудом отрывают его вместе с рубахой. Вова и Коля суетятся рядом — они хотели культурно провести вечер, а тут такое…
— Да меня сам маршал Жуков… — вырываясь кричит Воскобойников так, что слышно на улице.
— Ну что маршал Жуков, что? — кричит Смирный.
— Чуть не расстрелял, — подначивает Выдра.
Массивного Воскобойникова трудно удержать, а тут еще Смирный вновь загребает горсть костяшек и опять и швыряет ему в лицо. Из дома с визгом вылетает Воскобойникова жена и начинает царапать Смирного. Вова с Колей наконец-то находят себе работу — хватают бабу и держат. Нордост пытается объяснить, что всю эту карусель пора кончать, потому что стыдно.
— Пусть подпишет повестку! — вопит Воскобойников. — А то я приведу его в военкомат с милицией!
— Молча-ать! — вдруг диким голосом кричит Федя Крюков, хватает пустую бутылку и дном бьет ею по столу. К всеобщему удивлению бутылка не разбивается, а пробивает трухлявый стол и застревает в нем.
На этом все начинают успокаиваться. Жена уводит Воскобойникова домой. Вова с Колей ползают по двору, подбирая костяшки, и никак не могут найти дубль-шесть. Смирный собирает рубаху и утирает слезы.
Михаил Борисович начинает разъяснять, что Воскобойников не прав. Слава богу, давно прошли те времена, когда людей попрекали пленом. И надо быть стоеросовой дубиной, чтобы никак не измениться и мыслить какими-то бериевскими категориями одна тысяча девятьсот сорок девятого года.
Но и Смирный тоже не прав — в военкомат надо пойти. Перед сорокалетием Победы туда вызывают всех ветеранов и уточняют адреса для всяких там благ и льгот.
И Выдра тоже неправ — зачем подначивать? У всех свои внутренние психологические комплексы. Черт возьми, не все ли равно, где ты был на войне, если честно исполнял свой долг? А награды такое дело…
— Так они же могли вежливо пригласить, — довольно складно объясняет Смирный. — Зачем приказывать? Пусть соплякам приказывают. И ветеранам. А я не ветеран.
— Как не ветеран? — удивляется Михаил Борисович. — А, ну да…
— Вот так. Не пойду! Пусть как хотят. Меня дома нет.
Вечер безнадежно испорчен. Дубль-шесть так и не нашли, а без него какая игра?
Пенсионеры разбрелись по домам. Их место за столом с торчащей бутылкой водки заняли уже лысые послевоенные сопляки. Они играли в карты и снаряжали Вову с Колей в магазин. Смирный весь вечер чинил рубаху и смотрел в окно. Под столом лежала скомканная повестка. Детишки прыгали через резинку. Ушел к кому-то в гости разодетый Воскобойников с женой. Глухонемой художник под наблюдением дворничихи красил заново ворота, замазывая свою готическую ошибку. Стемнело. Смирный починил рубаху, вышел во двор, подобрал известку, разорвал и выбросил в алебастровую урну. Вернулся домой и стал смотреть программу «Время».
Утром Смирный отправился в гости к Выдре на лодочный причал ловить рыбу. Весь день он сидел на пирсе, дергал бычков и вспоминал, как ехал на подводе, выбираясь из окружения, как был контужен, как пошел куда-то за всеми и вдруг остался один. Бродил два дня не евши, пока не подозвали его немцы и, очень вежливо отняв винтовку, подсадили в грузовик. А там — как сельдей в бочке!.. Вот. А что было потом три с половиной года он к самом деле плохо помнит. Помнит последний день «до», когда подозвали его немцы и подсадили в грузовик, и помнит первый день «после», когда веселые негры на танке проломили ограду и подкатили к бараку. С тех пор негры Смирному симпатичны. А между «до» и «после» было тяжелое сновидение. Так что в самом деле — кому ордена, а кому в морду на.
Выдра с утра тоже на удивление был задумчив и не подначивал Смирного. Во-первых, он вычитал в женском календаре, что домино придумали монахи доминиканского ордена в средние века, и собирался вечером поделиться этим археологическим открытием на заседании генерального штаба; во-вторых, Выдра угрюмо думал о том, что лекарство, верно служившее ему тридцать лет, перестало помогать — вернее, его требуется все больше и больше, и уже не только перед обедом, а и утром, и днем, и вечером, и что без лекарства он, конечно, загнется, но с лекарством загнется еще быстрее; в-третьих, он примеривал к себе сухой закон и недоумевал: как это — совсем ничего не пить? Совсем и ничего… Как это?
За весь день Смирный надергал десяток бычков и собрался уходить, как вдруг на причале появился Нордост.
— Я вас везде ищу, — сказал Михаил Борисович. — Я только что был в военкомате… По своим делам. Просили передать вам записку.
Смирный, пугаясь, развернул записку и прочитал:
«Уважаемый товарищ Смирный! Убедительно прошу Вас зайти сегодня в военкомат в любое удобное для Вас время в комнату N12 для выяснения некоторых личных обстоятельств. Страшный лейтенант Курнаго».
В записке так и написано: «страшный».
— А в чем дело? — пугается Смирный.
— Увидите сами, — уклончиво отвечает Нордост. — Видите: вам не приказывают, а убедительно просят.
Ну, раз просят, думает Смирный. Если просят, то он согласный.
Смирный возвращается домой, открывает шкаф и долго вспоминает, что туда положено одевать. Костюм? Галстук? Думал, думал, а когда надоело думать, отправился в военкомат в чем был — во вчерашней рубахе с разными пуговицами.
Пришел и сунулся прямо по коридору мимо стеклянной кабины, разглядывая номера кабинетов; но из кабины выскочила разукрашенная дама и визгливо спросила:
— Вы куда, гражданин?
— А я не знаю… — развел руками Смирный. — Тут вчера мне надо, так я сегодня…
— Где ваша повестка? Гуляете тут, как по Приморскому бульвару!
— Так я вчера не взял.
— Что значит «не взял»? Воинскую повестку не взяли?!
— Нет! — пугается Смирный. — Вот тут записка.
Дама читает записку и говорит:
— Ага, ясно. Значит, вы и есть тот самый Смирный, который вчера не пришел? Это вас Курнаго вызвал, у него из-за вас служебные неприятности. Но он сейчас уехал по заданию военкома. И ключи от сейфа, наверно, забрал с собой.
— Тогда я пойду домой, — с надеждой говорит Смирный.
— Завтра Курнаго тоже не будет, — соглашается дама. — Приходите в понедельник.
Смирный, весь взмыленный, выскочил на улицу и перевел дух. Закурил и собрался уходить, как вдруг на улице появилась все та же дама и подозвала его:
— Вот хорошо, что вы еще не ушли. Я позвонила военкому, сейчас он вас примет.
— Я в понедельник… — пугается Смирный, жалея, что сразу не смылся.
— Нет! Товарищ полковник вас ожидает. И ключи от сейфа, оказывается, у него.
«Вот прицепилась со своим сейфом, дура толстая», — думает Смирный.
Пришли к военкому в кабинет. Это были квадратный кабинет и квадратный полковник, — а полковников Смирный отродясь боялся, потому что они еще не генералы и выслуживаются.
— Вот этот гражданин, — представила дама.
— Оч-чень хорош-шо, — прошипел полковник. — Вот вам. Вероника Петровна, ключи от сейфа Курнаго, принесите все сюда.
Смирный всего боялся — в особенности таинственного странного лейтенанта Курнаго с его сейфом.
Дама вышла, полковник спросил:
— Что же вы вчера не пришли, товарищ Смирный?
— Да я… Повестку поздно принесли.
— Да? — удивляется полковник. — Гм… Все повестки Курнаго отправил за три дня. Я с ним разберусь. Извините, что так получилось.
— Да чего там… — уныло отвечает Смирный.
Опять появляется дама с какими-то разнокалиберными коробочками и ставит их на квадратный полированный стол перед полковником.
— Ну, не беда, — говорит полковник, поглаживая самую большую коробочку. — Не вчера, так сегодня. Лучше поздно, чем никогда. Как вы думаете?
— Да чего уж там… — соглашается Смирный. Он никак не думает.
— А теперь скажите мне, Павел Игнатьевич, когда и где вы угодили в плен?
Вот Смирный все и понял…
Вот для чего его вызывали: выяснять личные обстоятельства, как сорок лет назад. Значит, заводи шарманку сначала — объясняй, почему выжил.
— Так контужен был, — уныло начинает объяснять он. — Прорывал окружение…
— Ясное дело, — перебивает полковник. — Дивизия ваша обороняла Киев?
— Ясно, Киев.
— А вы кем служили?
— Я? Сапером. Все уходят, а мы мосты рвем.
— Все сходится, — говорит полковник, открывая маленькую коробочку. — Мы вас давно разыскиваем. В плен вы угодили в сентябре, а наградили вас еще в августе сорок первого. С нас давно причитается, но в списках было напутано. Поздравляю! Встаньте же, я вам руку пожму.
Смирный вскакивает, пожимает полковничью руку, садится.
— Жаль, что вы пиджак не надели, я бы вам приколол, — говорит полковник.
— А чего? — удивляется Смирный.
— Чего, чего… Медаль. «За отвагу».
— Кому?
— Кому, кому… Вам. Вы посмотрите, не стесняйтесь.
Смирный заглядывает в коробочку и видит медаль.
— Ага, — говорит Смирный.
— Не так надо отвечать.
— Ах, да… — вспоминает Смирный и вскакивает. — Служу Советскому Союзу! — Полковник улыбается. Дама — тоже.
— Ну, я пошел, — неуверенно говорит Смирный.
— Стоять! — командует полковник и берет вторую коробочку. — Все-таки очень жаль, что вы пиджак но надели. Вы, говорят, обиделись, что вам простую повестку прислали, а не пригласили персонально. Вы абсолютно правы. Я из Курнаго дух вышибу! Позвольте вручить вам…
Смирный заглядывает во вторую коробочку… опять, ядрена вошь, медаль!
— А это чего? — взволнованно спрашивает Смирный.
— Юбилейная медаль. «40 лет Победы в Великой Отечественной войне». Вам теперь положено.
Смирный вдруг начинает плакать.
— Ничего, плачьте, — разрешает полковник. — Вероника Петровна, налейте воды…
— Не надо… — всхлипывает Смирный. — Можно я пойду?
— Нет, не можно. Это еще не все.
Смирный выпивает полный стакан воды, и полковник продолжает:
— Согласно Указу Президиума Верховного Совета, вы, товарищ Смирный, в честь сорокалетия Победы награждаетесь орденом «Отечественной войны» второй степени. Награждение мы произведем потом, когда прибудут ордена, и вызовем вас персональной повесткой. А сейчас вам разрешается носить на груди орденскую планку с ленточкой. Планку можете приобрести в военном универмаге…
Вероника Петровна озабоченно заглядывает в глаза Смирному и спрашивает полковника:
— Может быть, вызвать «скорую помощь»?
— Не надо… — шепчет Смирный. — Я пойду…
— Сидеть! — смеется полковник и берет самую большую коробку. — С нашего ведомства еще причитается.
Смирный с ужасом смотрит.
— Это вам ценный подарок от Министерства обороны. Фотоаппарат «Зенит». Зеркалка. Это хороший фотоаппарат. Вы умеете фотографировать?
— Научусь, — шепчет Смирный. — Можно идти?
(Все коробки закончились).
— Да, пожалуйста. Только распишитесь в ведомости… Канцелярия!
Смирный расписывается рядом с галочкой. В ведомости ничего не напутано, все правильно — его фамилия.
Попрощались.
Смирный с коробками выходит из кабинета, но тут же возвращается:
— Товарищ полковник… Вы этого Курнаго… не надо. Он не виноват.
— Хорошо, не буду, — смеется полковник.
Смирный не помнил, как шел с коробками по улице и как очутился дома. Он открыл шкаф. На вешалке висел его пиджак — старомодный, во еще новый. Пока крепил к пиджаку медали, поколол все пальцы.
Надел пиджак и посмотрел на себя в зеркало. Потом в окно. Во дворе полным ходом шло заседание генерального штаба. Все тут, и Воскобойников тоже.
Смирный в пиджаке с медалями отправляется во двор забивать козла.
Генеральный штаб в полном составе внимательно смотрит на пиджак Смирного. Воскобойников не смотрит ка пиджак Смирного.
Минута молчания.
— Так, — наконец говорит Выдра и достает женский календарь. — Что скажет ученый совет? Что у нас сегодня такое? В космос кто летал? Кто будет ставить?
— А в чем дело? — удивляется ученый совет.
— Сегодня День космонавтики.
— Может, не надо, ребята? — говорит Нордост. — Вспомните, что было вчера…
— Надо! — говорит Смирный. — Я ставлю!
Он достает десять рублей и отправляет Вову с Колей в магазин.
Весь вечер он азартно забивает козла, никого на свете уже не боится, и медали подпрыгивают у него на груди.
За трухлявым столом в ожидании партнеров уже скучают члены дворового генерального штаба: лодочник Семен Выдров (попросту Выдра), рядом с ним тихий человек с тихой фамилией Смирный, а также два алкоголика неопределенных лет и занятий — Вова и Коля. У них нет права голоса. В игру их не принимают, как низший класс, но иногда выпускают на подмену подержаться за домино. Но Вова с Колей ни на что не претендуют, просто хотят культурно провести вечер. Сегодня им повезло — генеральный штаб еще не в полном сборе, и Выдра приглашает их на разминку. Вова мешает камни, Коля заглядывает другу через плечо и готовится давать советы.
Разминка начинается.
Выдра играет, как бог, но все специфические доминошные выражения припасены им к вечернему заседанию, и он пока снисходительно наблюдает, как Вова то и дело рубит собственные концы. Нордост попивает чай, а его партнер Смирный ладонью прикрывает камни от нескромных заглядываний Коли и двумя пальцами аккуратно стыкует «бубочку к бубочке».
Во двор въезжает инвалид Федор Иванович Крюков, съездивший только что на велосипеде из Аркадии в Отраду. Он немного запыхался.
— Куда лепишь! — предостерегает Крюков, но поздно: Вова безнадежно сидит с зарубленным «голым» дублем, а Смирный через ход кончает.
— Ану подвинься!
Вова с Колей с почетом изгоняются из игры. Теперь Выдра играет на пару с инвалидом Крюковым. Это чемпионская пара, равных им нет. Нордост забывает про чай, а Смирный напряженно думает, думает, думает…
— Ставь! Не корову проигрываешь! — торопит Выдра.
— Став не речка, — глубокомысленно огрызается Смирный и ставит.
Народ потихоньку собирается на вечернее заседание генштаба. Является всеобщий любимец — глухонемой художник-оформитель, местный Пиросманишвили. Он специалист по шрифтам и вывескам, но пишет их с потрясающими душу ошибками — недавно по заказу дворничихи на черных воротах им сделано объявление строгим готическим шрифтом:
«ТУТА ЛЕТА НЕТУ».
И прочие, и прочие — двор большой.
Наконец Выдра громоподобно делает рыбу и, пока Смирный, тыча пальцем, подсчитывает очки, достает из кармана свое любимое чтиво — настенный женский календарь, листает и приговаривает:
— Так что скажет генеральный штаб? Какое сегодня число? Так… Одиннадцатое апреля. В войну на зенитках кто ездил? Нету таких? Кто же будет ставить?
— А что сегодня такое? — интересуется генеральный штаб.
— День противовоздушной обороны страны!
— Может, не надо, ребята? — говорит Нордост. — Вспомните, что было вчера.
— А вы молчите, Михаил Борисыч, — поспешно отвечает Выдра. (На «вы» в порядке исключения он обращается только к Нордосту.) — Вчера было десятое апреля, святой день освобождения Одессы от немецко-фашистских оккупантов. Немного перебрали.
— Устал я с вами бороться, — вздыхает Нордост. — Ну, пейте, пейте… Недолго осталось.
— Почему «недолго»? — настораживается генеральный штаб.
Нордост загадочно улыбается.
— А что будет? — волнуются Вова с Колей.
— После первого мая будет введен сухой закон, — вещает Нордост.
Ему не верят, хотя знают, что Михаил Борисыч зря болтать не будет. Нет дыма без огня, рассуждает генштаб. — Сухой закон у нас не введут, а вот цены на водку повысить могут. Это у нас запросто. Но на этот случай бытует такой стишок:
Водка стала стоить восемь.
Все равно мы пить не бросим!
Передайте главврачу:
Нам и десять по плечу!
Генеральный штаб недолго совещается и принимает решение: день противовоздушной обороны страны следует отметить. Сбрасываются и отправляют Вову с Колей в магазин. Те летят, как на крыльях, и вскоре возвращаются с четырьмя бутылками-фаустпатронами молдавского портвейна одесского разлива с белым аистом на этикетке.
Генеральный штаб пьет за здоровье противовоздушной обороны страны и закусывает свежим батоном.
Свое ежедневное участие в забивании козла Михаил Борисович глубокомысленно оправдывает тем, что козел — народная игра и его били, бьют и будут бить по всей стране от Черного до Баренцева морей…
Он где-то прав.
Козел, несомненно, одна из самых древних игр, размышляет Михаил Борисович. Удивительно, как это археологи до сих пор не раскопали древнее домино? Интересно, играли скифы в козла? А древние греки? Тут можно написать научную монографию или защитить диссертацию… Интересно, почему до сих пор никто этого не сделал?
Наверное, потому, думает Нордост, — что описывать забивание козла — самое неблагодарное занятие на свете. Его бьют везде одинаково, со скандалами и специфическими выражениями — без этих выражений козел не козел. Тут просыпаются первобытные инстинкты, руки сами ищут дубину, козел жалобно блеет, привязанный на веревке к колу…
Бей его!
Бьют козлов разных видов: есть почтенные генеральские козлы, быстротечные морские, есть козлы офицерские, трудовые, двойные и со всякими ответвлениями. В старых дворах наряду с полезными и бесполезными предметами — воротами, беседками, винтовыми лестницами, сараями, гаражами, бахчисарайскими фонтанами без воды, придурковатыми сфинксами с отбитыми носами, притаившимися под диким виноградом у глухой стены — наряду с ними во дворе обязательно торчит стол для козла. Его начинают бить в апреле и заканчивают поздней осенью. Человеческие страсти и характеры при забивании козла проявляются лучше, чем в любой другой игре, продолжает, рассуждать Нордост, чокаясь термосом о стакан своего партнера Смирного.
Вот Выдра… Холерический темперамент, не раскрывшийся в молодости и сейчас наверстывающий упущенное. Закусывает и рассказывает Смирному, как однажды излечился от всех болезней. За тридцать лет эта история всем надоела, но Смирный вежливо слушает, будто не знает, что Выдра в молодости так болел, что в сорок первом году получил белый билет и еле выжил в эвакуации. Выдра рассказывает, как он шлялся по врачам, теряя от слабости сознание, пока в пятьдесят втором году не зашел в поликлинику к своему участковому врачу и вместо Владимира Аполлинариевича обнаружил в кабинете выдвинутые ящики, заплаканную медсестру и какого-то гражданина в белом халате. Выдра обрадовался новому человеку и начал привычно жаловаться:
«У меня все болит, профессор. Ежедневные головокружения, малокровие, сердце прыгает, печень вздулась, легкие не дышат, я еле живу на свете».
Медсестра почему-то испугалась и убежала, а немного обалдевший гражданин ответил:
«Какой я тебе профессор? Не соображаешь, что ли? Видишь, что тут делается? Пить надо меньше».
«Доктор, я капли в рот не беру, куда мне! — удивился Выдра. — Прочитайте историю моих болезней и выслушайте мое сердце своей трубкой».
«Какой я тебе доктор? — ответил гражданин, заинтересовавшись Выдрой.
— Если совсем не пьешь, значит, дурак».
«Так кто же ты такой? И что ты здесь делаешь в докторском кабинете?!
— запсиховал Выдра. — Фельдшер ты, что ли? Или кто? Горшки выносишь? А где Владимир Аполлинариевич? Он меня хорошо лечил!»
«Ты потише, — ответил гражданин в белом халате, с любопытством разглядывая Выдру. — Не понимаешь? Все как раз обстоит наоборот — твой Владимир Аполлинариевич плохо лечил, оттого его и нету. А я здесь на телефоне. Вот я тебе сейчас припишу лекарство…»
Этот странный гражданин порылся, в чужом ящике, нашел чистый рецептурный бланк и мелким-мелким почерком написал следующий рецепт:
«Сто граммов водки вовнутрь перед обедом каждый день в течение месяца. Если не поможет — курс лечения повторить. Будь здоров!»
Выдра прочитал рецепт, и до него вдруг дошло. Он понял, какому риску подвергался в докторском кабинете. Дрожа, он вышел из поликлиники, купил четвертушку, вернулся домой, отмерил сто грамм и впервые в жизни с отвращением выпил, а потом закусил. В этот день он впервые заснул без снотворного, а через месяц, в точности выполняя предписание странного гражданина, полностью выздоровел. Как видно, его внутренние органы, работавшие всю жизнь вразнобой, объединились на основе выписанного лекарства. С тех пор Выдра лечится каждый день, проводя активную алкогольную пропаганду среди соратников по забиванию козла, хотя и признает, что лет в восемьдесят, наверно, сопьется.
Смирный вежливо кивает Выдре.
Начинается настоящая игра.
Выдра в ударе. Он бьет от души, а Смирный пригибается над столом все ниже и ниже, шевелит губами и пытается разгадать: что, где, у кого. Он подозревает, что Выдра спекулирует и умышленно не отходит дублем-шесть и что Михаил Борисович по простоте душевной его не зарубит.
Нордост в самом деле думает не о том. Теперь его мысли устремляются на Смирного. Михаил Борисыч давно заметил, что Смирный всегда пытается узнать, что делал в войну тот или иной человек, иначе он теряется и не понимает, что за человек перед ним: бормочет какие-то междометия и двух слов связать не может. Люди, родившиеся после войны, для Смирного как бы не существуют, он не знает, о чем с ними говорить.
«Наверно, дело в том, — думает Нордост, — что Смирный был в плену, и с тех пор он как бы контуженный на всю жизнь. Как он выжил — никогда не рассказывает… Наверно, повезло, что был хорошим плотником… И смирным».
Михаил Борисович, думая не о том, наконец ошибается и пропускает шестерочный дубль, но Смирный не отваживается его упрекнуть. Выдра победоносно рычит и кончает сразу двумя камнями:
— Козлы!!!
«Все-таки не следует мне играть, — расстраивается Михаил Борисович. — Заведующий отделом культуры — и вдруг козел! Несолидно».
Смирный мешает камни, а в это время во дворе появляется отставной майор Воскобойников с орденскими планками на груди. Он их никогда не снимает и, наверно, жалеет, что зимой их нельзя носить на пальто. Сейчас Воскобойников возвращается из райвоенкомата, где околачивается круглые дни, мешая сотрудникам работать и выполняя общественные поручения, которые сам же себе придумывает. И еще: у него самая толстая шея из всей компании.
Все места за столом заняты, но Воскобойникову хочется сыграть. Он глядит на Смирного, что-то вспоминает и вытаскивает из кармана повестку.
— Слышь, Смирный, — говорит он, с размаху хлопая Смирного по плечу. — Тут тебе повестка, распишись.
— Ну? — пугается Смирный. — Куда?
— Повестка, — сурово повторяет Воскобойников. — Приказывают явиться сегодня в семнадцать ноль-ноль в военкомат. Вот, гляди… читать умеешь?.. Читай: явиться для со-бе-се-до-ва-ния.
— Как в семнадцать? — пугается Смирный. — Сейчас уже половина шестого!
— Этого я не знаю, — отвечает Воскобойников, немного смутившись, потому что повестку должен был вручить Смирному еще позавчера, но забыл.
Смирный недоверчиво разглядывает повестку и не знает, что думать. Он подозревает, что Воскобойников попросту хочет выселить его из-за стола, потому что в военкомат Смирного не вызывали уже лет восемь, с тех пор, как сняли с воинского учета.
— Скажи, что меня нет дома, — решает Смирный в сгибается над костяшками.
— Как же это я скажу? — удивляется Воскобойников. — Давай расписывайся, мне расписка нужна! Видишь написано: «приказано явиться».
— Слышь, приказ! — подмигивает Выдра Смирному.
И Смирный твердо решает никуда не ходить. Мало того что не предупредили заранее, так еще приказывают, а он не военнообязанный.
— Так и скажи, что меня нет, — огрызается Смирный.
— А где же ты?
— Уехал. Умер.
— Ребята! — возмущается Воскобойников. — Вы все свидетели! Не берет повестку!
— Ага, — подначивает Выдра. — Не исполняет свой долг перед Родиной.
У Смирного темнеет в глазах, он пытается объяснить:
— Я все свои долги давно отдал. Я сейчас на пенсии. Я свое отвоевал.
— Кто отвоевал? Ты? — переспрашивает Воскобойников.
— Да, я.
— Где ж ты воевал?! — искренне удивляется Воскобойников. — Ты же в плену сидел!
Воскобойников выпячивает грудь, но в последний момент ему хватает ума не похвастаться орденскими планками. Он переводит взгляд на Нордоста и показывает на того пальцем:
— Возьми хоть Михаила Борисовича… Он с войны вернулся — иконостас, полна грудь орденов! А ты?.. Полна эта самая огурцов!
— Ребята, ребята… — наконец не выдерживает Нордост. — Причем тут ордена, зачем все это ворошить?
— Он воевал! — не утихомиривается Воскобойников. — Мы пахали!
Если бы Смирный умел говорить, то он спокойно объяснил бы Воскобойникову, что тот всю войну отсидел в военкомате и не ему рассуждать об орденах… Но вместо обстоятельного ответа Смирный сгребает со стола и швыряет в лицо Воскобойникова полную горсть костяшек. Тот хватает Смирного за ворот рубахи и начинает душить. Разлетаются пуговицы. Выдра и Михаил Борисович пытаются оторвать Воскобойникова от Смирного и с трудом отрывают его вместе с рубахой. Вова и Коля суетятся рядом — они хотели культурно провести вечер, а тут такое…
— Да меня сам маршал Жуков… — вырываясь кричит Воскобойников так, что слышно на улице.
— Ну что маршал Жуков, что? — кричит Смирный.
— Чуть не расстрелял, — подначивает Выдра.
Массивного Воскобойникова трудно удержать, а тут еще Смирный вновь загребает горсть костяшек и опять и швыряет ему в лицо. Из дома с визгом вылетает Воскобойникова жена и начинает царапать Смирного. Вова с Колей наконец-то находят себе работу — хватают бабу и держат. Нордост пытается объяснить, что всю эту карусель пора кончать, потому что стыдно.
— Пусть подпишет повестку! — вопит Воскобойников. — А то я приведу его в военкомат с милицией!
— Молча-ать! — вдруг диким голосом кричит Федя Крюков, хватает пустую бутылку и дном бьет ею по столу. К всеобщему удивлению бутылка не разбивается, а пробивает трухлявый стол и застревает в нем.
На этом все начинают успокаиваться. Жена уводит Воскобойникова домой. Вова с Колей ползают по двору, подбирая костяшки, и никак не могут найти дубль-шесть. Смирный собирает рубаху и утирает слезы.
Михаил Борисович начинает разъяснять, что Воскобойников не прав. Слава богу, давно прошли те времена, когда людей попрекали пленом. И надо быть стоеросовой дубиной, чтобы никак не измениться и мыслить какими-то бериевскими категориями одна тысяча девятьсот сорок девятого года.
Но и Смирный тоже не прав — в военкомат надо пойти. Перед сорокалетием Победы туда вызывают всех ветеранов и уточняют адреса для всяких там благ и льгот.
И Выдра тоже неправ — зачем подначивать? У всех свои внутренние психологические комплексы. Черт возьми, не все ли равно, где ты был на войне, если честно исполнял свой долг? А награды такое дело…
— Так они же могли вежливо пригласить, — довольно складно объясняет Смирный. — Зачем приказывать? Пусть соплякам приказывают. И ветеранам. А я не ветеран.
— Как не ветеран? — удивляется Михаил Борисович. — А, ну да…
— Вот так. Не пойду! Пусть как хотят. Меня дома нет.
Вечер безнадежно испорчен. Дубль-шесть так и не нашли, а без него какая игра?
Пенсионеры разбрелись по домам. Их место за столом с торчащей бутылкой водки заняли уже лысые послевоенные сопляки. Они играли в карты и снаряжали Вову с Колей в магазин. Смирный весь вечер чинил рубаху и смотрел в окно. Под столом лежала скомканная повестка. Детишки прыгали через резинку. Ушел к кому-то в гости разодетый Воскобойников с женой. Глухонемой художник под наблюдением дворничихи красил заново ворота, замазывая свою готическую ошибку. Стемнело. Смирный починил рубаху, вышел во двор, подобрал известку, разорвал и выбросил в алебастровую урну. Вернулся домой и стал смотреть программу «Время».
Утром Смирный отправился в гости к Выдре на лодочный причал ловить рыбу. Весь день он сидел на пирсе, дергал бычков и вспоминал, как ехал на подводе, выбираясь из окружения, как был контужен, как пошел куда-то за всеми и вдруг остался один. Бродил два дня не евши, пока не подозвали его немцы и, очень вежливо отняв винтовку, подсадили в грузовик. А там — как сельдей в бочке!.. Вот. А что было потом три с половиной года он к самом деле плохо помнит. Помнит последний день «до», когда подозвали его немцы и подсадили в грузовик, и помнит первый день «после», когда веселые негры на танке проломили ограду и подкатили к бараку. С тех пор негры Смирному симпатичны. А между «до» и «после» было тяжелое сновидение. Так что в самом деле — кому ордена, а кому в морду на.
Выдра с утра тоже на удивление был задумчив и не подначивал Смирного. Во-первых, он вычитал в женском календаре, что домино придумали монахи доминиканского ордена в средние века, и собирался вечером поделиться этим археологическим открытием на заседании генерального штаба; во-вторых, Выдра угрюмо думал о том, что лекарство, верно служившее ему тридцать лет, перестало помогать — вернее, его требуется все больше и больше, и уже не только перед обедом, а и утром, и днем, и вечером, и что без лекарства он, конечно, загнется, но с лекарством загнется еще быстрее; в-третьих, он примеривал к себе сухой закон и недоумевал: как это — совсем ничего не пить? Совсем и ничего… Как это?
За весь день Смирный надергал десяток бычков и собрался уходить, как вдруг на причале появился Нордост.
— Я вас везде ищу, — сказал Михаил Борисович. — Я только что был в военкомате… По своим делам. Просили передать вам записку.
Смирный, пугаясь, развернул записку и прочитал:
«Уважаемый товарищ Смирный! Убедительно прошу Вас зайти сегодня в военкомат в любое удобное для Вас время в комнату N12 для выяснения некоторых личных обстоятельств. Страшный лейтенант Курнаго».
В записке так и написано: «страшный».
— А в чем дело? — пугается Смирный.
— Увидите сами, — уклончиво отвечает Нордост. — Видите: вам не приказывают, а убедительно просят.
Ну, раз просят, думает Смирный. Если просят, то он согласный.
Смирный возвращается домой, открывает шкаф и долго вспоминает, что туда положено одевать. Костюм? Галстук? Думал, думал, а когда надоело думать, отправился в военкомат в чем был — во вчерашней рубахе с разными пуговицами.
Пришел и сунулся прямо по коридору мимо стеклянной кабины, разглядывая номера кабинетов; но из кабины выскочила разукрашенная дама и визгливо спросила:
— Вы куда, гражданин?
— А я не знаю… — развел руками Смирный. — Тут вчера мне надо, так я сегодня…
— Где ваша повестка? Гуляете тут, как по Приморскому бульвару!
— Так я вчера не взял.
— Что значит «не взял»? Воинскую повестку не взяли?!
— Нет! — пугается Смирный. — Вот тут записка.
Дама читает записку и говорит:
— Ага, ясно. Значит, вы и есть тот самый Смирный, который вчера не пришел? Это вас Курнаго вызвал, у него из-за вас служебные неприятности. Но он сейчас уехал по заданию военкома. И ключи от сейфа, наверно, забрал с собой.
— Тогда я пойду домой, — с надеждой говорит Смирный.
— Завтра Курнаго тоже не будет, — соглашается дама. — Приходите в понедельник.
Смирный, весь взмыленный, выскочил на улицу и перевел дух. Закурил и собрался уходить, как вдруг на улице появилась все та же дама и подозвала его:
— Вот хорошо, что вы еще не ушли. Я позвонила военкому, сейчас он вас примет.
— Я в понедельник… — пугается Смирный, жалея, что сразу не смылся.
— Нет! Товарищ полковник вас ожидает. И ключи от сейфа, оказывается, у него.
«Вот прицепилась со своим сейфом, дура толстая», — думает Смирный.
Пришли к военкому в кабинет. Это были квадратный кабинет и квадратный полковник, — а полковников Смирный отродясь боялся, потому что они еще не генералы и выслуживаются.
— Вот этот гражданин, — представила дама.
— Оч-чень хорош-шо, — прошипел полковник. — Вот вам. Вероника Петровна, ключи от сейфа Курнаго, принесите все сюда.
Смирный всего боялся — в особенности таинственного странного лейтенанта Курнаго с его сейфом.
Дама вышла, полковник спросил:
— Что же вы вчера не пришли, товарищ Смирный?
— Да я… Повестку поздно принесли.
— Да? — удивляется полковник. — Гм… Все повестки Курнаго отправил за три дня. Я с ним разберусь. Извините, что так получилось.
— Да чего там… — уныло отвечает Смирный.
Опять появляется дама с какими-то разнокалиберными коробочками и ставит их на квадратный полированный стол перед полковником.
— Ну, не беда, — говорит полковник, поглаживая самую большую коробочку. — Не вчера, так сегодня. Лучше поздно, чем никогда. Как вы думаете?
— Да чего уж там… — соглашается Смирный. Он никак не думает.
— А теперь скажите мне, Павел Игнатьевич, когда и где вы угодили в плен?
Вот Смирный все и понял…
Вот для чего его вызывали: выяснять личные обстоятельства, как сорок лет назад. Значит, заводи шарманку сначала — объясняй, почему выжил.
— Так контужен был, — уныло начинает объяснять он. — Прорывал окружение…
— Ясное дело, — перебивает полковник. — Дивизия ваша обороняла Киев?
— Ясно, Киев.
— А вы кем служили?
— Я? Сапером. Все уходят, а мы мосты рвем.
— Все сходится, — говорит полковник, открывая маленькую коробочку. — Мы вас давно разыскиваем. В плен вы угодили в сентябре, а наградили вас еще в августе сорок первого. С нас давно причитается, но в списках было напутано. Поздравляю! Встаньте же, я вам руку пожму.
Смирный вскакивает, пожимает полковничью руку, садится.
— Жаль, что вы пиджак не надели, я бы вам приколол, — говорит полковник.
— А чего? — удивляется Смирный.
— Чего, чего… Медаль. «За отвагу».
— Кому?
— Кому, кому… Вам. Вы посмотрите, не стесняйтесь.
Смирный заглядывает в коробочку и видит медаль.
— Ага, — говорит Смирный.
— Не так надо отвечать.
— Ах, да… — вспоминает Смирный и вскакивает. — Служу Советскому Союзу! — Полковник улыбается. Дама — тоже.
— Ну, я пошел, — неуверенно говорит Смирный.
— Стоять! — командует полковник и берет вторую коробочку. — Все-таки очень жаль, что вы пиджак но надели. Вы, говорят, обиделись, что вам простую повестку прислали, а не пригласили персонально. Вы абсолютно правы. Я из Курнаго дух вышибу! Позвольте вручить вам…
Смирный заглядывает во вторую коробочку… опять, ядрена вошь, медаль!
— А это чего? — взволнованно спрашивает Смирный.
— Юбилейная медаль. «40 лет Победы в Великой Отечественной войне». Вам теперь положено.
Смирный вдруг начинает плакать.
— Ничего, плачьте, — разрешает полковник. — Вероника Петровна, налейте воды…
— Не надо… — всхлипывает Смирный. — Можно я пойду?
— Нет, не можно. Это еще не все.
Смирный выпивает полный стакан воды, и полковник продолжает:
— Согласно Указу Президиума Верховного Совета, вы, товарищ Смирный, в честь сорокалетия Победы награждаетесь орденом «Отечественной войны» второй степени. Награждение мы произведем потом, когда прибудут ордена, и вызовем вас персональной повесткой. А сейчас вам разрешается носить на груди орденскую планку с ленточкой. Планку можете приобрести в военном универмаге…
Вероника Петровна озабоченно заглядывает в глаза Смирному и спрашивает полковника:
— Может быть, вызвать «скорую помощь»?
— Не надо… — шепчет Смирный. — Я пойду…
— Сидеть! — смеется полковник и берет самую большую коробку. — С нашего ведомства еще причитается.
Смирный с ужасом смотрит.
— Это вам ценный подарок от Министерства обороны. Фотоаппарат «Зенит». Зеркалка. Это хороший фотоаппарат. Вы умеете фотографировать?
— Научусь, — шепчет Смирный. — Можно идти?
(Все коробки закончились).
— Да, пожалуйста. Только распишитесь в ведомости… Канцелярия!
Смирный расписывается рядом с галочкой. В ведомости ничего не напутано, все правильно — его фамилия.
Попрощались.
Смирный с коробками выходит из кабинета, но тут же возвращается:
— Товарищ полковник… Вы этого Курнаго… не надо. Он не виноват.
— Хорошо, не буду, — смеется полковник.
Смирный не помнил, как шел с коробками по улице и как очутился дома. Он открыл шкаф. На вешалке висел его пиджак — старомодный, во еще новый. Пока крепил к пиджаку медали, поколол все пальцы.
Надел пиджак и посмотрел на себя в зеркало. Потом в окно. Во дворе полным ходом шло заседание генерального штаба. Все тут, и Воскобойников тоже.
Смирный в пиджаке с медалями отправляется во двор забивать козла.
Генеральный штаб в полном составе внимательно смотрит на пиджак Смирного. Воскобойников не смотрит ка пиджак Смирного.
Минута молчания.
— Так, — наконец говорит Выдра и достает женский календарь. — Что скажет ученый совет? Что у нас сегодня такое? В космос кто летал? Кто будет ставить?
— А в чем дело? — удивляется ученый совет.
— Сегодня День космонавтики.
— Может, не надо, ребята? — говорит Нордост. — Вспомните, что было вчера…
— Надо! — говорит Смирный. — Я ставлю!
Он достает десять рублей и отправляет Вову с Колей в магазин.
Весь вечер он азартно забивает козла, никого на свете уже не боится, и медали подпрыгивают у него на груди.