-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Соло".
OCR & spellcheck by HarryFan, 1 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Он все отдаст стражам священной долины: легкий, пригодный лишь для
того, чтобы убивать, боевой топорик. Отдаст лук и стрелы - стройные и
крепкие. Отвяжет от пояса и протянет с насмешливым поклоном старшему
стражу тяжелый и верный кремниевый нож, блестящий шлифованными гранями;
нож будет особенно жалко отдавать, он всегда видел в нем надежного
сообщника в бою и на охоте в той последней стадии, когда бой и охота
неразличимы.
Одно лишь оставит он у себя: маленький плоский маузер со съемным
глушителем. Маузер у него спрятан в таком месте, где ни один дикарь не
стал бы прятать оружие. Да и не восприняли бы пистолет за оружие эти дети
природы, не знакомые еще даже с металлом. Не по их уровню эта вещь, еще
объяснять бы пришлось, что к чему. А зачем? Он, Давид, не намерен
пользоваться оружием в этой первобытной дуэли, просто слишком привык он к
нехитрому механизму, сжился, и сейчас расстаться с маузером для него - все
равно, что потерять по глупости руку или ногу.
А потом старший страж укажет молча на увитую заковыристой флорой
расщелину - путь в долину двуединого таинства вождей, место их гибели и
рождения.
Не так, как все люди, рождается вождь. Не выползает он в крови и слизи
из чрева матери: зрелым мужчиной с крепкими мышцами и хорошей реакцией
появляется на свет. И кровь на коже, когда выходит вождь из священной
долины - не материнская, это его собственная кровь. Или - претендента,
которому уже вождем не быть.
Давид войдет в расщелину. Он будет ступать по темным, влажным от росы
камням шагом цепким и осторожным, внимательно вглядываясь вперед и по
сторонам. Должен быть какой-то подвох, несомненно. Не так уж прост,
наверное, старый вождь, и не зря даются вождям эти недолгие, но такие
емкие минуты форы. "Да я бы за эти минуты здесь столько наворотил", -
подумает Давид и непроизвольно затаит дыхание, пытаясь уловить в тишине
малейший шорох, хоть какой-нибудь признак близости врага. Но услышит
только гулкий стук собственного сердца и, не выдержав роли, злясь на себя
и поэтому - очень быстро, он выхватит пистолет, сдернет предохранитель,
дошлет патрон в ствол и взведет курок. Потом постоит с полминуты,
постепенно успокаиваясь.
Нет, он брал с собой оружие не для того, чтобы пользоваться им. Он
очень не хочет стрелять, очень. Но пути назад уже нет, а играть приходится
наверняка. Тут уж кто кого, знаете ли. Все преимущества пока на стороне
старого вождя: то, что он вошел сюда раньше почти на десять минут, вся его
простая и здоровая жизнь в этих девственных горах, питание высокоценными
белковыми продуктами, о которых можно только мечтать. Да и дыхание,
конечно, - тридцать лет бегать за козами и оленями по свежему воздуху, это
не пустяк. Поэтому пистолет, пожалуй, только уравнивает шансы. Да,
безусловно, только уравнивает.
Хватит. Точка. Не о том надо думать. Уже показался свет, солнечный
свет, в котором толкутся пылинки. Теперь минуту постоять, привыкнуть к
солнцу и вытереть о замшу влажные ладони. И - вперед.
Вождь будет сидеть на теплом камне метрах в тридцати от входа в долину.
Увидев противника, он встанет, вытянется во весь свой немалый рост и чуть
пригнется, приняв боевую стойку. Давид пойдет на него, ничего не видя,
кроме широкого заросшего лица и постепенно поднимая пистолет: нельзя
тратить драгоценные патроны зря, чтобы наверняка, одним выстрелом. Волна
ненависти, самой страшной ненависти к врагу, когда причиной - ты сам,
накатит на него: "Какие уж тут правила, какое уж там дзюдо, это ж зверь,
дикий зверь, с ними нельзя иначе." Со злой радостью увидит Давид испуг и
изумление на лице врага и даже засмеется слегка, когда вождь метнется в
сторону скользящим шагом и, как змея, уползет за кусты, за камни: "Ничего,
никуда ты от меня не денешься, времени у нас - до самого вечера. Все равно
поймаю тебя на мушку!" - мысленно, все с той же злой радостью скажет он
старому вождю. Но нехорошее уже шевельнется в душе - предчувствие
непоправимого.
Что страх в глазах противника иногда хуже, чем тупая решимость, Давид
поймет поздно - лишь когда услышит металлическое клацание, знакомый и
невозможный здесь звук. Тогда, не задумываясь - думать будет совсем уже
поздно, думать будет некогда - он рванется вперед, надеясь успеть.
И не успеет.
Авт.сб. "Соло".
OCR & spellcheck by HarryFan, 1 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Он все отдаст стражам священной долины: легкий, пригодный лишь для
того, чтобы убивать, боевой топорик. Отдаст лук и стрелы - стройные и
крепкие. Отвяжет от пояса и протянет с насмешливым поклоном старшему
стражу тяжелый и верный кремниевый нож, блестящий шлифованными гранями;
нож будет особенно жалко отдавать, он всегда видел в нем надежного
сообщника в бою и на охоте в той последней стадии, когда бой и охота
неразличимы.
Одно лишь оставит он у себя: маленький плоский маузер со съемным
глушителем. Маузер у него спрятан в таком месте, где ни один дикарь не
стал бы прятать оружие. Да и не восприняли бы пистолет за оружие эти дети
природы, не знакомые еще даже с металлом. Не по их уровню эта вещь, еще
объяснять бы пришлось, что к чему. А зачем? Он, Давид, не намерен
пользоваться оружием в этой первобытной дуэли, просто слишком привык он к
нехитрому механизму, сжился, и сейчас расстаться с маузером для него - все
равно, что потерять по глупости руку или ногу.
А потом старший страж укажет молча на увитую заковыристой флорой
расщелину - путь в долину двуединого таинства вождей, место их гибели и
рождения.
Не так, как все люди, рождается вождь. Не выползает он в крови и слизи
из чрева матери: зрелым мужчиной с крепкими мышцами и хорошей реакцией
появляется на свет. И кровь на коже, когда выходит вождь из священной
долины - не материнская, это его собственная кровь. Или - претендента,
которому уже вождем не быть.
Давид войдет в расщелину. Он будет ступать по темным, влажным от росы
камням шагом цепким и осторожным, внимательно вглядываясь вперед и по
сторонам. Должен быть какой-то подвох, несомненно. Не так уж прост,
наверное, старый вождь, и не зря даются вождям эти недолгие, но такие
емкие минуты форы. "Да я бы за эти минуты здесь столько наворотил", -
подумает Давид и непроизвольно затаит дыхание, пытаясь уловить в тишине
малейший шорох, хоть какой-нибудь признак близости врага. Но услышит
только гулкий стук собственного сердца и, не выдержав роли, злясь на себя
и поэтому - очень быстро, он выхватит пистолет, сдернет предохранитель,
дошлет патрон в ствол и взведет курок. Потом постоит с полминуты,
постепенно успокаиваясь.
Нет, он брал с собой оружие не для того, чтобы пользоваться им. Он
очень не хочет стрелять, очень. Но пути назад уже нет, а играть приходится
наверняка. Тут уж кто кого, знаете ли. Все преимущества пока на стороне
старого вождя: то, что он вошел сюда раньше почти на десять минут, вся его
простая и здоровая жизнь в этих девственных горах, питание высокоценными
белковыми продуктами, о которых можно только мечтать. Да и дыхание,
конечно, - тридцать лет бегать за козами и оленями по свежему воздуху, это
не пустяк. Поэтому пистолет, пожалуй, только уравнивает шансы. Да,
безусловно, только уравнивает.
Хватит. Точка. Не о том надо думать. Уже показался свет, солнечный
свет, в котором толкутся пылинки. Теперь минуту постоять, привыкнуть к
солнцу и вытереть о замшу влажные ладони. И - вперед.
Вождь будет сидеть на теплом камне метрах в тридцати от входа в долину.
Увидев противника, он встанет, вытянется во весь свой немалый рост и чуть
пригнется, приняв боевую стойку. Давид пойдет на него, ничего не видя,
кроме широкого заросшего лица и постепенно поднимая пистолет: нельзя
тратить драгоценные патроны зря, чтобы наверняка, одним выстрелом. Волна
ненависти, самой страшной ненависти к врагу, когда причиной - ты сам,
накатит на него: "Какие уж тут правила, какое уж там дзюдо, это ж зверь,
дикий зверь, с ними нельзя иначе." Со злой радостью увидит Давид испуг и
изумление на лице врага и даже засмеется слегка, когда вождь метнется в
сторону скользящим шагом и, как змея, уползет за кусты, за камни: "Ничего,
никуда ты от меня не денешься, времени у нас - до самого вечера. Все равно
поймаю тебя на мушку!" - мысленно, все с той же злой радостью скажет он
старому вождю. Но нехорошее уже шевельнется в душе - предчувствие
непоправимого.
Что страх в глазах противника иногда хуже, чем тупая решимость, Давид
поймет поздно - лишь когда услышит металлическое клацание, знакомый и
невозможный здесь звук. Тогда, не задумываясь - думать будет совсем уже
поздно, думать будет некогда - он рванется вперед, надеясь успеть.
И не успеет.