---------------------------------------------------------------
© Copyright Александр Сидоров
Email: zhiganets@mail.ru
Date: 04 Dec 2000
---------------------------------------------------------------
Александр Сидоров, 1956 г/р. Журналист, переводчик, 8.863-2. - 33-43-75
Вам держали "пушку" у лба?
Не сподобились? Ну и хрен с ним...
По-татарски кисмет - судьба.
Или, может быть, по-турецки.
Хочешь верь, а хочешь не верь -
Видишь сам, я мужик не хилый, -
Но когда распахнул он дверь -
Шибанула плесень могилы.
А в руке у него - "макар",
А с лица он - мертвяк зеленый...
"Я тебя, - говорит, - искал,
Помнишь, тварь, - говорит, - Алену?"
Палец пляшет на спуске - мрак!
Мандражирует в ритме вальса...
Я же с нею не спал, дурак, -
Ну вот разве что - целовался,
Ну, слезу ее стер рукой,
Прикоснулся к ресницам длинным...
Так за что же ты, рог тупой,
В лоб мне хочешь влепить маслину?!
Ведь она ж была, как в раю,
Вдалеке от тебя, падлюки!
Приласкал я жену твою
За ее великие муки,
Да за плач ее дотемна,
Да за жизнь, что ее пинала,
За любовь, которой она
Крылья белые обкорнала.
А его корежит, волка/,
От обиды, бешенства, срама!
А в глазах у меня - тоска.
Только страху нету. Ни грамма.
Помирать, конечно, не мед,
Но ни жути нет, ни озноба.
Любопытно - когда ж нажмет?
Да и то сказать - не особо.
Чую в теле легкий напряг
От веселого ожиданья!..
Вдруг гляжу: возникло в дверях
Удивительное созданье.
Как вошла за ним она вслед -
Поперхнулась в часах кукушка;
Тут ее и признал я - Смерть.
Пропадай, моя черепушка...
Ты видал ее - так на так?
Ничего, братан, поправимо.
Неспроста, родной, неспроста
К ней ползем по горло в крови мы.
Это все брехня, что коса,
Что черны глазницы пустые:
Золотые у нее волоса,
И глаза у ней - золотые!
Как же, смертушка, ты нежна,
Как же бабы живые грубы!
Тянет руки ко мне она,
Раскрывает влажные губы,
Колокольцы ее звенят,
И маня/т они, и ласкают...
И я понял, что жизнь - херня.
Хоть хорошая, хоть какая.
Что в той жизни? Пьянки с блядьми
Да мытаришь душу за гро/ши...
Жми, шепчу ему, падло, жми!
Что ж ты тянешь, такой хороший?
Светлый, радостный я сижу -
Бей бродягу хоть в лоб, хоть в спину!
...Не хватило псу куражу,
Опустил он свою волыну.
Дальше просто: зашли в кабак,
Накатили мы с ним "Пшеничной".
Он хотя на дух и слабак,
Но по жизни - мужик приличный.
Только мне - какие понты/?
Не от водки мне стало жарко:
Захмелел я от красоты,
Для которой жизни - не жалко!
Симпатичная баба - Смерть,
Особливо с доставкой на дом...
Есть такое слово - кисмет.
Ну, да вам объяснять не надо.
И будет собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
Михайла Ломоносов
....
Вот с крыши падает кирпич
И пролетает мимо окон.
А за окном - какой-то хрыч,
Он в плед завернут, будто в кокон,
А ниже - девушка в окне,
Она нормальна (не вполне,
Поскольку бьется лбом о раму),
А ниже - папа душит маму,
А дальше - желтый человек
Терзает черствый чебурек,
И, несмотря на гепатит,
Имеет зверский аппетит...
И все-таки кирпич - летит!
А что за дело кирпичу?
Ему - лечу, куда хочу!
А почему бы не хотеть?
А почему бы не лететь?
Летят сорока и баклан,
Граната и аэроплан,
Летит комар - и даже два,
Летит в корзину голова,
И над Парижем поутру/
Летит фанера по ветру/,
Летят в квартире пробки - трах! -
И в темноте вползает страх...
Но наш кирпич - про то и спич -
Цивилизованный кирпич.
Передовому кирпичу
Любое дело по плечу,
Любое тело - по башке!
Вот он уже вошел в пике,
Хрясь! - "мама!" - слышен чей-то стон...
Должно быть, это был Ньютон.
Его кудрявый паричок
Слегка попортил кирпичок.
Исак, братишка, не взыщи:
Такая фрукта - кирпищи.
Оне, конечно, не ранет, -
Но тоже крепко долбанет.
Летят оне,
Поют оне,
И бьют оне
По Ньютоне!
Что ни удар - открытие,
Открытие - и вскрытие.
Исак, ну ты же не ишак,
Ну это ж прогрессивный шаг!
Ведь без посредства кирпичи/н
Ты не узрел бы связь причин.
Враги используют ренклод?
Так с кирпича - крупней приплод!
Конечно, он слегка не в тон -
Но ты ж наш, собственный Невтон!
О Русь! бурля и клокоча,
Твой гений просит кирпича...
Пусть я не похож на плейбоя
И в смысле мозгов - не мыслитель,
И крепко обижен судьбою
Облезлый мой ангел-хранитель,
Ни голоса нет и ни слуха,
Не признан я русским народом -
Но жизнь, как позорная муха,
Кружит над моим бутербродом.
Глядит на колбасные глади,
Взирает на пайку ржаную,
Все жаждет урвать и обгадить,
И вытоптать душу больную!
Гудит надо мною, скотина,
Как ядерный бомбардировщик,
Летит, как народ Палестины
На легкий еврейский погромчик.
И горько мне как-то подспудно:
Зеленая и молодая,
Довольна ты, сука, паскудно
Сиротский кусок объедая?!
И понял я (правда, не сразу)
Без книг, без конспектов, без лекций:
Жизнь - это источник заразы,
Разносчик коварных инфекций.
Но все я терплю, чуманею,
Хоть муха меня доконала -
Нет силы гоняться за нею
С потрепанным старым журналом...
июнь 1999
Господи, прости ее, красивую -
за мужчин, что взглядами насилуют
и пускают слюни похотливые;
Господи, прости ее, счастливую
и далекую от наших дел греховных,
за убогих, жалких и психованных
наших женщин с лицами плаксивыми -
тоже бывших некогда красивыми,
но измятых жизнью проклятущею;
Господи, прости ее, цветущую,
с влажным взглядом, бархатною кожею,
на земных красавиц непохожую,
за морщины, шрамы и оплывшие
щеки, о румянце позабывшие,
за кривых, горбатых и юродивых
и за всех, что выглядят навроде их,
за ожоги на душе и коже
ты прости ей, всемогущий Боже.
Господи, прости ее, любимую:
бьет она, как белку в глаз дробиною
лупит сибиряк - без сожаления;
перед нею грохнусь на колени я,
хлынут горлом горькие признания -
и скончаюсь, не придя в сознание.
А она, воздушная и нежная,
примет эту смерть, как неизбежное,
только хмыкнет: эк беднягу скорчило -
хорошо хоть, шкурка не попорчена;
томным взором под ноги уставится...
Господи! прости ее, красавицу.
Филозофская поэма
Сане Климову
и его босоногой душе
Такой больной и пристальный САПОГ.
Такой большой и пристальный - как БОГ.
Такой огромный, в небо вознесен,
Сурово тень отбросил он на все,
Что распростерто перед ним внизу:
На спичку, на бычок, на стрекозу,
Чей жалкий труп пылится на боку, -
И на тебя, задравшего башку.
Он - Бог,
а ты убог
и насеком.
Зачем же взор твой давит косяком
Орнамент на подошве вышины?
Зачем зрачки в Сапог устремлены?
Ведь в секторе обзора не узреть
Не то чтоб всю, не то чтоб даже треть -
Серпа гвоздей на каблуке ступни...
Эй, клоп, оцепенение стряхни!
Разуй осоловелые глаза:
Сапог все ближе! Цель - не стрекоза,
Не спичка, не бычок и не сучок -
Сапог несется на тебя, сучок!
Еще одно мгновенье - и хорош:
Впечатает в асфальт едрену вошь!
Остановись, мгновенье! нет, скользит...
Сапог неотвратим, как Немезид
(Ну, Немезида; только не могу
Я женщину приставить к Сапогу).
Есть уравненье жертвы и ловца:
Стремнины и упорного гребца,
Пучины и усталого гребца,
Распахнутого люка и слепца...
Ты обречен быть жертвой Сапога:
Как жертвой потепления - снега/,
Как жертвою прибоя - берега,
Как жертвою изюбра - кабарга,
Как жертвою портфеля - крокодил...
Но чем ты Сапогу не угодил?
Почто его всевышняя пята
Ничтожным насекомцем занята?
Ведь с грозной пятки на носок тупой
Ступает он проторенной тропой
Куда-то по неведомым делам
И мимоходом разгребает хлам -
В других пространствах и иных мирах;
Мы для него не более чем прах.
Одно растолковать тебе могу:
Ничто, видать, не чуждо Сапогу.
Когда-то и его надменный топ
Привычке вечной изменяет, чтоб
В низах не забывала мелюзга
Недреманное око Сапога.
Как с грохотом обрушилась плита -
Так с хохотом обрушилась пята
На спичку, на бычок, на шелуху -
Но промахнулось То, что наверху!
Но насекомец выскользнул - и жив,
К тому же нецензурно обложив
Сапожий образ - с тылу и с лица,
И мать Сапожью, и его отца,
Возвел семиэтажную хулу
На стельку, голенище и каблук,
Обматерил подметку, крем и хром -
И тем навлек Сапожий гнев и гром!
И содрогнулась грешная земля!
Но в этот раз, завидев издаля
Огромную и темную стопу,
Летящую к презренному клопу, -
Ты отскочил подальше от греха
(Так отскочила от Левши блоха,
И прежде чем опять ее поймать,
Не раз он тоже вспомнил чью-то мать).
И вновь с небес обрушился удар!
Но лишь асфальт отчасти пострадал,
Стальной подметки повторив изгиб...
Несчастный! для чего ты не погиб?!
Зачем ты нажил страшного врага
В сияющем обличье Сапога?
Сапог забыл про все свои дела,
Он зрит не насекомца, а козла!
Пусть даже отпущенья, но - козла
И воплощенье мирового зла!
Ты воплощаешь мерзость и порок
Уж тем, что бо/рзо скачешь между строк!
Уж тем, что скачешь, блошка, охренев,
И, невзирая на Сапожен гнев,
По-прежнему вдыхаешь кислород,
Чем подстрекаешь вшивый свой народ.
Сапог все хлоп да топ, все топ - да в пот,
А у него полно других хлопот!
Мне жаль тебя, и я тебе ору:
Ныряй в свою нору, в свою дыру,
Где безопасно, тихо и темно,
Где Сапогам топтаться не дано!
Ну вот и все. Ну вот и хорошо.
Сапог погромыхал - и прочь ушел.
Ведь каждая минута дорога
Для этого большого Сапога,
Весь день его расписан - от и до...
Но он запомнил, где твое гнездо.
Где норка. Где невзрачный бугорок.
Сапог вернется. Он суров и строг.
Сегодня я печален - се ля ви,
А вы стоите в царственном сиянье;
Графиня, объяснитесь мне в любви!
Вы ж видите, что я - не в состоянье.
Сияют зеркала, скользит паркет,
И, нежно лобызая ваши ручки,
Я вас молю, забывши этикет:
Займите мне червонец до получки!
В груди пылает раскаленный шар -
О как порой беспомощны внутри мы!
Графиня! воспаленная душа
Рыдает без бургундского и "Примы".
Мой друг, к чему истерика и мат?
Зачем глаза полны печальной влаги?
Смените свой замызганный халат:
Я все-таки в мундире и при шпаге!
И пожалейте вашего раба,
Оставим разговор смешной и старый;
Мне завтра в бой! опять зовет труба
В гасконский полк - грузить пустую тару.
Что значит ваше "на хрен"? Кес кесе?
В присутствии инфанты и придворных!..
Я не встречал сих слов ни у Мюссе,
Ни в Лувре, ни в общественных уборных.
Ну да, меня изрядно развезло:
Должно быть, выпил много шоколада...
Паррдон! На гобелены Фонтен...бллло!
Я вытру, ма пароль... Ой, блин! не надо!
Саше Егорову - пароходу
и паровозу
Ребята, готовы? Все о,кей? Поехали! Играем блюз.
Играем блюз.
Мы играем блюз,
мы взрываем шлюз,
и тяжкий груз
срывается вниз,
в эту сонную срань!..
Ай,м сорри, мисс,
это вовсе не брань -
это джаз, бэби, джаз,
это джаз на раз,
два,
три,
фо,
файв,
это черный кайф...
Это не слушают, бэби,
это надо ловить - лови!
Торчи и плыви.
Леди и джентльмены, минуточку внимания, -
наш трубач!
Он славный парень,
правда, большой трепач,
а кто из нас не трепач, джентльмены?
пусть первый бросит в меня башмак!
Зато играет он - просто смак,
чтоб мне стать белым,
если это не так.
Глядите, как дует -
пыхтит на износ!
Так простим же ему
словесный понос;
ставлю бакс против ста -
на Страшном Суде
сам Господь позволит ему подудеть
в эту старую,
мятую,
зачмоканную трубу -
чтобы все мертвецы
перевернулись в гробу!
Мэм, это не припадочный,
это наш пианист -
у него просто такая манера.
Страшный парень, мэм,
почти коммунист:
в прошлом году в "Плейбое"
видел фото
живого
русского
пионера!
Клавиши выбивает, как зубы, -
во черномазый дает!
Бывший профи,
на ринге откалывал не такое...
Когда он в ударе, лучше не подходи -
убьет!
Эй, малый,
оставь инструмент в покое!
Я кому сказал - брэк!
Делай рэгг!
Шевели пальцами, парень,
у тебя что, паралич,
или руки с перепою
начинают труситься?
Тогда купи балалайку
на Брайтон-Бич
и играй цыганские песни
для нью-йоркских таксистов!
Не слышу ударных!
Что? Нет, я не могу:
сопляк, заткни себе в рот
баббл-гум!
Где ты видишь ударника -
чтоб мне удавиться?
Ты еще скажи,
что моя Салли - девица,
а ее попка - белее, чем мел!
Да ты знаешь, как я ее имел?!
Вот если б он так
вам свой ритм отбивал,
вы бы лежали здесь все
вповал!
Девочка,
не падай в обморок
от экстаза:
я бы лучше сыграл
на бачке унитаза!
Парень трижды судился
за многоженство -
а в нем нет ни гонора,
ни пижонства!
Ну, пошел,
пошел,
поехал,
а теперь по тарелкам - хрясь!..
Нет, это не черный:
его просто в детстве
уронили в грязь.
Ты этими палочками
стучишь или кушаешь -
я не врублюсь?
Не понял... Ах, да,
это же не хэви-металл,
это же - медленный блюз...
Пардон, увлекся.
Но все поправимо:
видите негра
с лицом херувима?
Не похож? А ты что,
пять минут как из рая?
Зато он на саксе, как бог,
играет!
Гуталин,
дай публике оторваться!
Леди и джентльмены,
только не надо оваций,
это же не речь губернатора штата
на открытии нового крематория -
парень просто хочет
попасть в историю
как король негритянского джаза!
Итак,
вступаем в последнюю фазу.
Вы чувствуете,
какой раскованный импровиз?
Этому не учат,
это должно быть в крови!
Ну, бразер,
умой их всех,
дай забойный финал! -
Все люди делятся на масти:
он - белый, ты - цветной
(есть еще голубые, но это -
вопрос уже иной),
и ты не верь, что в раю
нет различий и рас
(а голубой, он вообще
везде педераст),
и когда ты отправишься
в мир иной,
не надейся на крылышки
за спиной:
Господь - не дальтоник,
и в свой черед
он без труда твою масть
разберет,
он скажет: "Ниггер,
да ты вконец опупел?!
Здесь не место
всякой цветной шантрапе!"
А я не обижусь,
я не удивлюсь,
я просто спою ему
черный блюз:
"Ооо, черный блюз,
дверь, Господь, запирай,
ооо, черный блюз,
мне не нужен твой рай,
ооо, я утрусь,
уберусь
и обратно уже не припрусь -
что же плачешь ты, Боже,
почему подпеваешь
мой про/клятый блюз,
черный блюз, ооо"...
Блэк блюз,
джентльмены, -
блэк-блюз-бойз!
Январь лубочною иконою
Сиял над зимними дворами,
Размалевал стекло оконное,
Как богомаз - алтарь во храме.
Дремала мирно сказка белая -
Мол, сами спим - и вам желаем...
Но вдруг, как псина ошалелая,
Влетел февраль - с веселым лаем,
С лавиной снега, шквалом ветра -
Катись-ка кубарем, прохожий! -
И с непосредственностью сеттера,
Который навалил в прихожей.
А мне казалась жизнь - малиною,
Негаженным листом блокнота...
Февраль, ну что ж ты, рожа псиная,
Зачем же ты меня в говно-то?!
Гляди, чего накуролесила
Пурга на святочной картине:
Тебя бы, брат, за это месиво
Арапником - да по хребтине!
Февраль - животное не гордое:
Скулит и просит о пардоне,
Своей холодной, глупой мордою
Мне робко тычется в ладони,
Ничем февраль не отличается
От прочей бессловесной псины;
Все в этом мире приручается...
И это - непереносимо.
Когда
приходят холода,
не то чтоб хочется рыда-
ниями отогреть свою
озябнувшую душу ю-
ную, что, телу не в пример,
способна не поддаться мер-
зостям и не стареть, -
а просто наконец-то предъ-
явить законные права
на должность, неизменно ва-
кантную (поскольку во-
круг достойных - никого) -
истопника надежд своих;
не говорите только - них-
т ферштейн; скажите "объясни";
а это значит - все, что сни-
лось - но не в кошмарных снах,
а в тех, где ейде гуте нах-
т на нас веселый пестрый сор
швыряет сверху щедрой гор-
стью, как сеятель зерно, -
в беспутных грезах этих но-
чей, которые даря/т
шампань, музы/ку и наряд-
ных девиц, умеющих легко
и просто нам отдаться в по-
коях, где полно зеркал,
терзая нашу плоть, закал-
ку прошедшую в огне
безумной страсти, пылкой не-
жности - но в этот раз
она мучительней гораз-
до бьется, стонет и кричит,
взмывая в умопомрачит-
ельную высь небес
и тут же вдруг срываясь в без-
дну (и несть сей бездне дна) -
так вот, все то, что только с на-
ми творят такие сны,
навеки хочется отны-
не развеять в пух и прах;
а если очень тошно - трах-
нуть не во сне, а наяву;
как говорят французы - ву
компрене? но вот в чем соль:
кого придется нам исполь-
зовать на отогрев души?
смазливых, ярких и души-
стых - и длинноногих - дев,
которые не прочь, раздев-
шись, к нам нырнуть в кровать,
вы, словно сорок тысяч брать-
ев (как говаривал Гамле/т),
любить не сможете, а след-
ственно, на кой же ляд
душе потребно это бляд-
ство? она, как и во сне,
погребена обледене-
вши... впрочем, к черту вши:
я, истопник своей души,
к ней тихи спичку подношу -
майн готт, какой же будет шу-
хер....
Фемина, не дышите на свечу,
Не хлопайте глазами на поэта;
Послушайте сюда: я вас хочу...
Не торопитесь, я же не про это.
Я вас хочу спросить как на духу:
Кто я для вас, смешной и нелюдимый?
Как говорят французы - ху есть ху?
Не бойтесь, это - непереводимо.
Я к вам явился из волшебных снов,
Шикарный в меру сил, как Слава Зайцев,
Здоровый, как Порфирий Иванов,
Задолбанный судьбой, как сто китайцев.
И презирая кукольных Пьеро,
Привыкших сердцем тряпочным швыряться, -
Я настежь распахнул свое нутро
И предложил вам в нем поковыряться.
Я ненормален - есть такой грешок,
Не раз на этом пойман был с поличным.
Я знаю, что любить - нехорошо.
Скажу вам больше - даже неприлично.
И вас пугает мой нелепый вид,
Нелепые слова нелепой страсти...
Но кто же знал, что вас слегка стошнит,
Когда я распахну вам душу настежь?
Не склеилось у нас, и нечем крыть;
Мы с вами разной масти и покроя.
Позвольте трубку мира докурить,
И я топор любви навек зарою,
И грудь свою, как гроб, заколочу:
Душа сгнила, поэзия - протухла...
Фемина, не дышите на свечу:
Она давным-давно уже потухла.
Март 1999 г.
Не плачь, соловушко, по мне,
Не лезь мне в душу с певчим хламом ты:
В моей безрадостной стране
Поэты вымерли, как мамонты.
И лбы безбожные крестя,
Доисторических следов ища,
Народ гуляет по костям
Полуистлевшего чудовища.
Но не разбудишь мертвеца,
И не услышат хамы хмурые,
Как полутонные сердца
Гудели под звериной шкурою.
А я вас все-таки люблю -
Слепые, жалкие, калечные...
Я - мамонт! Я еще трублю
.......................
Август. Зной. Торгуют арбузами.
Цельсий в небо подбросил плюс.
Со своими верными музами
Не мычу я и не телюсь.
Ну каких шедевров поэзии
Дожидаться от этих муз?
Загорать на крышу полезли,
Уплетать медовый арбуз.
К солнцу попки задрали голые -
Ни фантазии, ни ума! -
И плюют в беспечные головы
Православных и басурман.
Ни минуты от них покоя мне:
Налетят, устроят погром,
А потом срифмуют такое мне,
Что ни в сказке и ни пером!
С этой бешеной бабьей кликою,
Чтим соседями как урод,
Вряд ли что я создам великое,
А скорее, наоборот -
Не видать Нобелевской премии,
Не носить лавровых венков...
И убитый горем, в гареме я
Горько плачу от их стишков.
Лишь единое утешение
В милых музах я нахожу;
Но об этом, прошу прошшения,
Никому я не расскажу.
.........................
Стихи нисходят на коне крылатом:
Плюх прямо с неба в блюдечко с салатом!
Утрется ручкой, носиком шмыгнет -
И что-нибудь ядреное загнет
Про ночь, про страсть, про встречи тет-а-тет...
Вдруг сверху снова что-то - шлеп в паштет!
Я нахожу стихи невдалеке:
За пазухой, в кармане, в кошельке,
В носке, в стакане, в стеллаже меж книг;
Куда ни плюнь - то таракан, то стих.
Квартира, как психушка, как бедлам:
Лопочут и топочут по столам,
Дерутся и грызут карандаши,
В тетрадях чертят рожи и шиши,
Визжат и стонут, плачут и звенят -
А я гоняю этих бесенят!
Я с ними бился в шутку и всерьез,
Я пробовал однажды дихлофос,
Я их ловил и в баночку сажал,
И даже мухобойкой угрожал.
А все-таки я не могу без них;
Мне кажется, я сам - всего лишь стих,
Я сам упал с небес и вполз, как тать -
Стонать и плакать, петь и хохотать.
Давите кулаком и каблуком,
Травите мышьяком и коньяком,
И окунайте мордою в салат,
И распинайте, как Христа Пилат -
Я рифмою своей кровоточу
И ничего другого не хочу...
....................................
Нет, я умру не на больничной койке:
Беспутный гражданин босяцкого района,
Я повторю судьбу веселого Вийона -
Меня уроют где-то на помойке.
Я душу рвал, рыдал, в красивой стойке
Рычал стихи со взором воспаленным -
Чтоб в морге дуборезы утомленно
Оттачивали курс шитья и кройки.
Мой добрый друг, патологоанатом,
Мы связаны с тобой одним канатом:
Я сам любил возню в словесной требухе...
К поэзии я полз, как змий к Олегу -
Так помяни усопшего коллегу,
Который помянул тебя в стихе.
.......................
Утро рдеет ли в высях, небесная кровь ли
истекает по куполу, звезды смывая...
Восприяли начало звериные ловли,
рвутся своры борзых, как орда кочевая.
В захоронках кричальщики чутко застыли,
гулко бьются сердца о кресты на гайтанах;
забран лес отдаленный в тенета густые,
и лихие охотники в красных кафтанах
погоняют коней своих скорым побегом
в направленье сетей, что искусно сокрыты;
в топком поле осеннем, серебряным снегом
поутру припорошенном, вязнут копыта.
От веселой гоньбы хорониться напрасно
в заповедном лесу легкоступным еленям:
мечут стрелы наездники в дальность прекрасно,
и, наждавши в размер, подсекают колени
убегающим жертвам арканом змеистым;
режет глотку секач, и на лезвии плоском
луч багряный играет, и свита со свистом
мчит к добыче, коней ожигая внахлестку.
Пересвист удалой над полями несется,
разлетается вширь над округою всею
за окраины леса, где раннее солнце
золотит чешуи превеликого змея.
Дремлет змей, и тяжелые веки прикрыты,
словно раковин створы; и в панцирь одеты,
два змеиные зрака, как две маргариты,
полыхают во тьме чрезъестественным светом.
Звонкий посвист и лай, громкий хохот и кличи
растревожили змея; навстречу восходу
вскрылись веки, и ноздри, учуяв добычу,
раздуваются... Змей начинает охоту.
............................
Чего ты ищешь, Фауст, на вершинах?
Николас Ленау
Чего ты ищешь, Фауст, на вершинах?
Ведь все на месте: в море острова,
в мозгу туман, солдаты - при старшинах,
кинжал - в спине... И в целом жизнь - права.
Все козыря - при ней, а мелочь - в сносе,
и ты опять остался в дураках.
Нет в жизни счастья, Фауст, майн геноссе -
но есть порядок в танковых войсках.
Все как всегда: очередной Гертруде
придется выпить свой стакан с вином;
рождаются стихи, и умирают люди...
В Багдаде все спокойно. В основном.
..........................
Мир замер. Время кончилось. Пока
секунд в резервуар не закачали -
остановилась пуля у виска,
застыли клочья пены на причале;
недвижно в подворотне босячье -
команда алкашей из высшей лиги;
недвижим звук - свисает только "е"
через губу у пьяного ханыги;
окаменели юные тела
в своем самозабвенье воспаленном:
Она и Он, в чем мама родила,
переплелись, как змей с Лаокооном.
А жизнь - течет. Резервуар всосет
горючее по самую макушку -
и пуля хрупкий череп разнесет,
и алкаши допьют свою чекушку,
и, задрожав, любовники в огне
насытят ненасытное желанье,
и даже самодержец на коне
пошевелит своею медной дланью,
дождем обрушат птицы свой помет
на шляпы граждан в Курске и Париже!..
Никто и не заметит, не поймет,
что время стало несколько пожиже.
.....................................
Как прибалдевшие буддисты
в глубоком трансе -
Ростов еще не пробудился,
и не старайся
в его шафрановые глюки
с утра воткнуться;
так в шапито - мелькают руки,
мелькают блюдца,
циркач жонглирует, колдует
уже за гранью,
и ничего не существует
в его сознанье -
ни мам, ни бабушек, ни внуков,
ни дамы в ложе,
ни слов, ни запахов, ни звуков -
он приморожен,
он как сомнамбула, как зомби,
но вы не верьте:
в нем скрыта жизнь - как скрыто в бомбе
дыханье смерти,
всего лишь пять минут в программе,
за ним - коверный...
Вот так и город мой утрами
в себя повернут.
Его безлюдные бульвары
почти что мертвы;
"шорк-шорк" - скребут о тротуары
усердно метлы,
чтоб избежать лихих наездов
жильцов свирепых,
бомж выползает из подъезда
и чешет репу,
"буль-буль" - раздавит свой фунфырик
смурной бичара;
и где-то вспыхнет свет в квартире,
и дню начало...
Раз ты по жизни ростовчанин,
вставай с утра ты,
и ты забудешь про печали
и про утраты,
и тишиною непривычной
слегка прибитый,
ты сам поймешь, как неприличны
твои обиды,
как много мелкого, пустого
в душе лежало,
как ты ничтожен без Ростова,
смешон и жалок.
Ну что ты, славный мой, за птица?
Одно засранство.
А город - все-таки частица -
нет, часть! - пространства,
а отрешенность - состоянье
общенья с бездной;
Ростов купается в сиянье
любви небесной,
как губка, впитывает ноты
музы/ки райской...
Не нарушай его дремоты.
И не старайся.
.............................
Художник, нарисуй мою судьбу...
Начни с того, что я лежу в гробу.
Здесь реалистом прояви себя ты:
пусть гроб несут суровые ребята
и пусть один (но только не чрезмерно)
чуть сморщится - должно быть, пахнет скверно.
А дальше ты даешь уже наплывом:
художник нарисуй меня счастливым.
И рядом девушку красивую со мной -
она потом была моей женой -,
всю в белом и со свадебным кольцом,
с открытым и приветливым лицом.
Здесь будет нежный контур, легкий штрих:
мне, мертвецу, приснился сон о них.
Художник, мне ведь хочется немного;
ты помнишь "Виноградники" Ван Гога?
Я так же ярко в детстве видел мир...
Изобрази мне детство, мон ами.
Широкими, кричащими мазками
дай руки, что тогда меня ласкали;
с них благодать сходила, как в раю,
на стриженую голову мою,
и жизнь мне не казалась тяжела -
я мало знал и малого желал.
Блаженны те, кто жаждой не томим...
Изобрази мне детство, мон ами.
Плесни по центру красное пятно:
несли по церкви красное вино,
всех причащали Кровию Господней -
но мой глоток не выпит посегодня.
Вот он разлит растяпой на холсте,
о том скорбит Распятый на кресте.
Равви/, не надо, не о чем скорбеть:
я все равно бы не помог себе.
Я в жизни не/ пил крови и вина,
за все грехи я заплачу/ сполна.
Я заплачу за все, что пил, что не / пил,
за все слова, что обратились в пепел,
за свет в душе, что Богом был дарован
и на стихи безбожно разворован.
Теперь осталось самое простое:
коттедж эпохи Позднего Застоя,
счет в банке, яхта, белая "тойота"
(чего еще забыли? а, бабье-то!),
роскошный сад, бассейн, лазурь небес
и гурии - в купальниках и без.
Намалевал все это... попурри?
Прекрасно. Плюнь теперь и разотри.
Все, дорогой, спасибо за труды.
Да, не забудь! я умер молодым.
.......................
Ну вот, растаяла лучина,
И все погасло вместе с нею...
"О, не суди меня, мужчина,
Прости меня - ведь ты сильнее!"
Заплачет женщина красиво,
Уйдет ли женщина надменно -
Скажите женщине спасибо
За все: за ложь и за измену,
За то, что бьет без сожаленья,
Без всяких скидок на ранимость,
И не имеет представленья,
Что боль для вас - необходимость.
Душе без горестей легко ли?
Чтоб ей дышать, нужны занозы:
Неутихающие боли,
Непросыхающие слезы.
Спасибо женщине скажите,
Простите женщине обиду -
И, как чужепланетный житель,
Вернитесь на свою орбиту.
.........................
Я когда-то сеял любовь
И на суше, и на воде,
Не боялся каменных лбов,
Но боялся каменных дев,
Потому что каменным лбам
Можно сходу - и между рог!
Ну, а против каменных дам
Кто я есть? Повелитель блох.
Но я бился в сердца их зло,
Словно муха бьется в окно, -
И порой дрожало стекло,
Разлеталось с треском оно!
Где вы, девы? Груда камней...
А в сердцах - шторма бушевали!
Там, в пучине, на самом дне,
Жемчуг раковины скрывали.
О жестокий мой интерес,
Баловство мое молодое:
Что мне хрупких раковин треск,
Если бусинки - на ладони?
Я любил такую игру,
И скорлупки лихо хрустели:
Смерть, она красна на миру,
А любовь красна - на постели!
А любовь - как ледовый пласт,
Предназначенный ледоколу,
А любовь - словно снежный наст,
По которому бьют подковы,
А любовь - как девятый вал
И скорлупка под парусами!..
Я жемчужин не воровал -
Мне русалки бросали сами.
Я в кругу серафимов пел,
Я в небесных волнах плескался!
Только жемчуг мой потускнел
И нектар любви - расплескался.
Отзвенела моя казна,
Отпорхали мои серафимы...
Но опять приходит весна,
И мне хочется быть любимым!
И ползу я в свою нору,
Бьюсь во сне и вздыхаю тяжко...
И, наверное, я умру,
В кулаке сжимая стекляшку.
..........................
© Copyright Александр Сидоров
Email: zhiganets@mail.ru
Date: 04 Dec 2000
---------------------------------------------------------------
Александр Сидоров, 1956 г/р. Журналист, переводчик, 8.863-2. - 33-43-75
Вам держали "пушку" у лба?
Не сподобились? Ну и хрен с ним...
По-татарски кисмет - судьба.
Или, может быть, по-турецки.
Хочешь верь, а хочешь не верь -
Видишь сам, я мужик не хилый, -
Но когда распахнул он дверь -
Шибанула плесень могилы.
А в руке у него - "макар",
А с лица он - мертвяк зеленый...
"Я тебя, - говорит, - искал,
Помнишь, тварь, - говорит, - Алену?"
Палец пляшет на спуске - мрак!
Мандражирует в ритме вальса...
Я же с нею не спал, дурак, -
Ну вот разве что - целовался,
Ну, слезу ее стер рукой,
Прикоснулся к ресницам длинным...
Так за что же ты, рог тупой,
В лоб мне хочешь влепить маслину?!
Ведь она ж была, как в раю,
Вдалеке от тебя, падлюки!
Приласкал я жену твою
За ее великие муки,
Да за плач ее дотемна,
Да за жизнь, что ее пинала,
За любовь, которой она
Крылья белые обкорнала.
А его корежит, волка/,
От обиды, бешенства, срама!
А в глазах у меня - тоска.
Только страху нету. Ни грамма.
Помирать, конечно, не мед,
Но ни жути нет, ни озноба.
Любопытно - когда ж нажмет?
Да и то сказать - не особо.
Чую в теле легкий напряг
От веселого ожиданья!..
Вдруг гляжу: возникло в дверях
Удивительное созданье.
Как вошла за ним она вслед -
Поперхнулась в часах кукушка;
Тут ее и признал я - Смерть.
Пропадай, моя черепушка...
Ты видал ее - так на так?
Ничего, братан, поправимо.
Неспроста, родной, неспроста
К ней ползем по горло в крови мы.
Это все брехня, что коса,
Что черны глазницы пустые:
Золотые у нее волоса,
И глаза у ней - золотые!
Как же, смертушка, ты нежна,
Как же бабы живые грубы!
Тянет руки ко мне она,
Раскрывает влажные губы,
Колокольцы ее звенят,
И маня/т они, и ласкают...
И я понял, что жизнь - херня.
Хоть хорошая, хоть какая.
Что в той жизни? Пьянки с блядьми
Да мытаришь душу за гро/ши...
Жми, шепчу ему, падло, жми!
Что ж ты тянешь, такой хороший?
Светлый, радостный я сижу -
Бей бродягу хоть в лоб, хоть в спину!
...Не хватило псу куражу,
Опустил он свою волыну.
Дальше просто: зашли в кабак,
Накатили мы с ним "Пшеничной".
Он хотя на дух и слабак,
Но по жизни - мужик приличный.
Только мне - какие понты/?
Не от водки мне стало жарко:
Захмелел я от красоты,
Для которой жизни - не жалко!
Симпатичная баба - Смерть,
Особливо с доставкой на дом...
Есть такое слово - кисмет.
Ну, да вам объяснять не надо.
И будет собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
Михайла Ломоносов
....
Вот с крыши падает кирпич
И пролетает мимо окон.
А за окном - какой-то хрыч,
Он в плед завернут, будто в кокон,
А ниже - девушка в окне,
Она нормальна (не вполне,
Поскольку бьется лбом о раму),
А ниже - папа душит маму,
А дальше - желтый человек
Терзает черствый чебурек,
И, несмотря на гепатит,
Имеет зверский аппетит...
И все-таки кирпич - летит!
А что за дело кирпичу?
Ему - лечу, куда хочу!
А почему бы не хотеть?
А почему бы не лететь?
Летят сорока и баклан,
Граната и аэроплан,
Летит комар - и даже два,
Летит в корзину голова,
И над Парижем поутру/
Летит фанера по ветру/,
Летят в квартире пробки - трах! -
И в темноте вползает страх...
Но наш кирпич - про то и спич -
Цивилизованный кирпич.
Передовому кирпичу
Любое дело по плечу,
Любое тело - по башке!
Вот он уже вошел в пике,
Хрясь! - "мама!" - слышен чей-то стон...
Должно быть, это был Ньютон.
Его кудрявый паричок
Слегка попортил кирпичок.
Исак, братишка, не взыщи:
Такая фрукта - кирпищи.
Оне, конечно, не ранет, -
Но тоже крепко долбанет.
Летят оне,
Поют оне,
И бьют оне
По Ньютоне!
Что ни удар - открытие,
Открытие - и вскрытие.
Исак, ну ты же не ишак,
Ну это ж прогрессивный шаг!
Ведь без посредства кирпичи/н
Ты не узрел бы связь причин.
Враги используют ренклод?
Так с кирпича - крупней приплод!
Конечно, он слегка не в тон -
Но ты ж наш, собственный Невтон!
О Русь! бурля и клокоча,
Твой гений просит кирпича...
Пусть я не похож на плейбоя
И в смысле мозгов - не мыслитель,
И крепко обижен судьбою
Облезлый мой ангел-хранитель,
Ни голоса нет и ни слуха,
Не признан я русским народом -
Но жизнь, как позорная муха,
Кружит над моим бутербродом.
Глядит на колбасные глади,
Взирает на пайку ржаную,
Все жаждет урвать и обгадить,
И вытоптать душу больную!
Гудит надо мною, скотина,
Как ядерный бомбардировщик,
Летит, как народ Палестины
На легкий еврейский погромчик.
И горько мне как-то подспудно:
Зеленая и молодая,
Довольна ты, сука, паскудно
Сиротский кусок объедая?!
И понял я (правда, не сразу)
Без книг, без конспектов, без лекций:
Жизнь - это источник заразы,
Разносчик коварных инфекций.
Но все я терплю, чуманею,
Хоть муха меня доконала -
Нет силы гоняться за нею
С потрепанным старым журналом...
июнь 1999
Господи, прости ее, красивую -
за мужчин, что взглядами насилуют
и пускают слюни похотливые;
Господи, прости ее, счастливую
и далекую от наших дел греховных,
за убогих, жалких и психованных
наших женщин с лицами плаксивыми -
тоже бывших некогда красивыми,
но измятых жизнью проклятущею;
Господи, прости ее, цветущую,
с влажным взглядом, бархатною кожею,
на земных красавиц непохожую,
за морщины, шрамы и оплывшие
щеки, о румянце позабывшие,
за кривых, горбатых и юродивых
и за всех, что выглядят навроде их,
за ожоги на душе и коже
ты прости ей, всемогущий Боже.
Господи, прости ее, любимую:
бьет она, как белку в глаз дробиною
лупит сибиряк - без сожаления;
перед нею грохнусь на колени я,
хлынут горлом горькие признания -
и скончаюсь, не придя в сознание.
А она, воздушная и нежная,
примет эту смерть, как неизбежное,
только хмыкнет: эк беднягу скорчило -
хорошо хоть, шкурка не попорчена;
томным взором под ноги уставится...
Господи! прости ее, красавицу.
Филозофская поэма
Сане Климову
и его босоногой душе
Такой больной и пристальный САПОГ.
Такой большой и пристальный - как БОГ.
Такой огромный, в небо вознесен,
Сурово тень отбросил он на все,
Что распростерто перед ним внизу:
На спичку, на бычок, на стрекозу,
Чей жалкий труп пылится на боку, -
И на тебя, задравшего башку.
Он - Бог,
а ты убог
и насеком.
Зачем же взор твой давит косяком
Орнамент на подошве вышины?
Зачем зрачки в Сапог устремлены?
Ведь в секторе обзора не узреть
Не то чтоб всю, не то чтоб даже треть -
Серпа гвоздей на каблуке ступни...
Эй, клоп, оцепенение стряхни!
Разуй осоловелые глаза:
Сапог все ближе! Цель - не стрекоза,
Не спичка, не бычок и не сучок -
Сапог несется на тебя, сучок!
Еще одно мгновенье - и хорош:
Впечатает в асфальт едрену вошь!
Остановись, мгновенье! нет, скользит...
Сапог неотвратим, как Немезид
(Ну, Немезида; только не могу
Я женщину приставить к Сапогу).
Есть уравненье жертвы и ловца:
Стремнины и упорного гребца,
Пучины и усталого гребца,
Распахнутого люка и слепца...
Ты обречен быть жертвой Сапога:
Как жертвой потепления - снега/,
Как жертвою прибоя - берега,
Как жертвою изюбра - кабарга,
Как жертвою портфеля - крокодил...
Но чем ты Сапогу не угодил?
Почто его всевышняя пята
Ничтожным насекомцем занята?
Ведь с грозной пятки на носок тупой
Ступает он проторенной тропой
Куда-то по неведомым делам
И мимоходом разгребает хлам -
В других пространствах и иных мирах;
Мы для него не более чем прах.
Одно растолковать тебе могу:
Ничто, видать, не чуждо Сапогу.
Когда-то и его надменный топ
Привычке вечной изменяет, чтоб
В низах не забывала мелюзга
Недреманное око Сапога.
Как с грохотом обрушилась плита -
Так с хохотом обрушилась пята
На спичку, на бычок, на шелуху -
Но промахнулось То, что наверху!
Но насекомец выскользнул - и жив,
К тому же нецензурно обложив
Сапожий образ - с тылу и с лица,
И мать Сапожью, и его отца,
Возвел семиэтажную хулу
На стельку, голенище и каблук,
Обматерил подметку, крем и хром -
И тем навлек Сапожий гнев и гром!
И содрогнулась грешная земля!
Но в этот раз, завидев издаля
Огромную и темную стопу,
Летящую к презренному клопу, -
Ты отскочил подальше от греха
(Так отскочила от Левши блоха,
И прежде чем опять ее поймать,
Не раз он тоже вспомнил чью-то мать).
И вновь с небес обрушился удар!
Но лишь асфальт отчасти пострадал,
Стальной подметки повторив изгиб...
Несчастный! для чего ты не погиб?!
Зачем ты нажил страшного врага
В сияющем обличье Сапога?
Сапог забыл про все свои дела,
Он зрит не насекомца, а козла!
Пусть даже отпущенья, но - козла
И воплощенье мирового зла!
Ты воплощаешь мерзость и порок
Уж тем, что бо/рзо скачешь между строк!
Уж тем, что скачешь, блошка, охренев,
И, невзирая на Сапожен гнев,
По-прежнему вдыхаешь кислород,
Чем подстрекаешь вшивый свой народ.
Сапог все хлоп да топ, все топ - да в пот,
А у него полно других хлопот!
Мне жаль тебя, и я тебе ору:
Ныряй в свою нору, в свою дыру,
Где безопасно, тихо и темно,
Где Сапогам топтаться не дано!
Ну вот и все. Ну вот и хорошо.
Сапог погромыхал - и прочь ушел.
Ведь каждая минута дорога
Для этого большого Сапога,
Весь день его расписан - от и до...
Но он запомнил, где твое гнездо.
Где норка. Где невзрачный бугорок.
Сапог вернется. Он суров и строг.
Сегодня я печален - се ля ви,
А вы стоите в царственном сиянье;
Графиня, объяснитесь мне в любви!
Вы ж видите, что я - не в состоянье.
Сияют зеркала, скользит паркет,
И, нежно лобызая ваши ручки,
Я вас молю, забывши этикет:
Займите мне червонец до получки!
В груди пылает раскаленный шар -
О как порой беспомощны внутри мы!
Графиня! воспаленная душа
Рыдает без бургундского и "Примы".
Мой друг, к чему истерика и мат?
Зачем глаза полны печальной влаги?
Смените свой замызганный халат:
Я все-таки в мундире и при шпаге!
И пожалейте вашего раба,
Оставим разговор смешной и старый;
Мне завтра в бой! опять зовет труба
В гасконский полк - грузить пустую тару.
Что значит ваше "на хрен"? Кес кесе?
В присутствии инфанты и придворных!..
Я не встречал сих слов ни у Мюссе,
Ни в Лувре, ни в общественных уборных.
Ну да, меня изрядно развезло:
Должно быть, выпил много шоколада...
Паррдон! На гобелены Фонтен...бллло!
Я вытру, ма пароль... Ой, блин! не надо!
Саше Егорову - пароходу
и паровозу
Ребята, готовы? Все о,кей? Поехали! Играем блюз.
Играем блюз.
Мы играем блюз,
мы взрываем шлюз,
и тяжкий груз
срывается вниз,
в эту сонную срань!..
Ай,м сорри, мисс,
это вовсе не брань -
это джаз, бэби, джаз,
это джаз на раз,
два,
три,
фо,
файв,
это черный кайф...
Это не слушают, бэби,
это надо ловить - лови!
Торчи и плыви.
Леди и джентльмены, минуточку внимания, -
наш трубач!
Он славный парень,
правда, большой трепач,
а кто из нас не трепач, джентльмены?
пусть первый бросит в меня башмак!
Зато играет он - просто смак,
чтоб мне стать белым,
если это не так.
Глядите, как дует -
пыхтит на износ!
Так простим же ему
словесный понос;
ставлю бакс против ста -
на Страшном Суде
сам Господь позволит ему подудеть
в эту старую,
мятую,
зачмоканную трубу -
чтобы все мертвецы
перевернулись в гробу!
Мэм, это не припадочный,
это наш пианист -
у него просто такая манера.
Страшный парень, мэм,
почти коммунист:
в прошлом году в "Плейбое"
видел фото
живого
русского
пионера!
Клавиши выбивает, как зубы, -
во черномазый дает!
Бывший профи,
на ринге откалывал не такое...
Когда он в ударе, лучше не подходи -
убьет!
Эй, малый,
оставь инструмент в покое!
Я кому сказал - брэк!
Делай рэгг!
Шевели пальцами, парень,
у тебя что, паралич,
или руки с перепою
начинают труситься?
Тогда купи балалайку
на Брайтон-Бич
и играй цыганские песни
для нью-йоркских таксистов!
Не слышу ударных!
Что? Нет, я не могу:
сопляк, заткни себе в рот
баббл-гум!
Где ты видишь ударника -
чтоб мне удавиться?
Ты еще скажи,
что моя Салли - девица,
а ее попка - белее, чем мел!
Да ты знаешь, как я ее имел?!
Вот если б он так
вам свой ритм отбивал,
вы бы лежали здесь все
вповал!
Девочка,
не падай в обморок
от экстаза:
я бы лучше сыграл
на бачке унитаза!
Парень трижды судился
за многоженство -
а в нем нет ни гонора,
ни пижонства!
Ну, пошел,
пошел,
поехал,
а теперь по тарелкам - хрясь!..
Нет, это не черный:
его просто в детстве
уронили в грязь.
Ты этими палочками
стучишь или кушаешь -
я не врублюсь?
Не понял... Ах, да,
это же не хэви-металл,
это же - медленный блюз...
Пардон, увлекся.
Но все поправимо:
видите негра
с лицом херувима?
Не похож? А ты что,
пять минут как из рая?
Зато он на саксе, как бог,
играет!
Гуталин,
дай публике оторваться!
Леди и джентльмены,
только не надо оваций,
это же не речь губернатора штата
на открытии нового крематория -
парень просто хочет
попасть в историю
как король негритянского джаза!
Итак,
вступаем в последнюю фазу.
Вы чувствуете,
какой раскованный импровиз?
Этому не учат,
это должно быть в крови!
Ну, бразер,
умой их всех,
дай забойный финал! -
Все люди делятся на масти:
он - белый, ты - цветной
(есть еще голубые, но это -
вопрос уже иной),
и ты не верь, что в раю
нет различий и рас
(а голубой, он вообще
везде педераст),
и когда ты отправишься
в мир иной,
не надейся на крылышки
за спиной:
Господь - не дальтоник,
и в свой черед
он без труда твою масть
разберет,
он скажет: "Ниггер,
да ты вконец опупел?!
Здесь не место
всякой цветной шантрапе!"
А я не обижусь,
я не удивлюсь,
я просто спою ему
черный блюз:
"Ооо, черный блюз,
дверь, Господь, запирай,
ооо, черный блюз,
мне не нужен твой рай,
ооо, я утрусь,
уберусь
и обратно уже не припрусь -
что же плачешь ты, Боже,
почему подпеваешь
мой про/клятый блюз,
черный блюз, ооо"...
Блэк блюз,
джентльмены, -
блэк-блюз-бойз!
Январь лубочною иконою
Сиял над зимними дворами,
Размалевал стекло оконное,
Как богомаз - алтарь во храме.
Дремала мирно сказка белая -
Мол, сами спим - и вам желаем...
Но вдруг, как псина ошалелая,
Влетел февраль - с веселым лаем,
С лавиной снега, шквалом ветра -
Катись-ка кубарем, прохожий! -
И с непосредственностью сеттера,
Который навалил в прихожей.
А мне казалась жизнь - малиною,
Негаженным листом блокнота...
Февраль, ну что ж ты, рожа псиная,
Зачем же ты меня в говно-то?!
Гляди, чего накуролесила
Пурга на святочной картине:
Тебя бы, брат, за это месиво
Арапником - да по хребтине!
Февраль - животное не гордое:
Скулит и просит о пардоне,
Своей холодной, глупой мордою
Мне робко тычется в ладони,
Ничем февраль не отличается
От прочей бессловесной псины;
Все в этом мире приручается...
И это - непереносимо.
Когда
приходят холода,
не то чтоб хочется рыда-
ниями отогреть свою
озябнувшую душу ю-
ную, что, телу не в пример,
способна не поддаться мер-
зостям и не стареть, -
а просто наконец-то предъ-
явить законные права
на должность, неизменно ва-
кантную (поскольку во-
круг достойных - никого) -
истопника надежд своих;
не говорите только - них-
т ферштейн; скажите "объясни";
а это значит - все, что сни-
лось - но не в кошмарных снах,
а в тех, где ейде гуте нах-
т на нас веселый пестрый сор
швыряет сверху щедрой гор-
стью, как сеятель зерно, -
в беспутных грезах этих но-
чей, которые даря/т
шампань, музы/ку и наряд-
ных девиц, умеющих легко
и просто нам отдаться в по-
коях, где полно зеркал,
терзая нашу плоть, закал-
ку прошедшую в огне
безумной страсти, пылкой не-
жности - но в этот раз
она мучительней гораз-
до бьется, стонет и кричит,
взмывая в умопомрачит-
ельную высь небес
и тут же вдруг срываясь в без-
дну (и несть сей бездне дна) -
так вот, все то, что только с на-
ми творят такие сны,
навеки хочется отны-
не развеять в пух и прах;
а если очень тошно - трах-
нуть не во сне, а наяву;
как говорят французы - ву
компрене? но вот в чем соль:
кого придется нам исполь-
зовать на отогрев души?
смазливых, ярких и души-
стых - и длинноногих - дев,
которые не прочь, раздев-
шись, к нам нырнуть в кровать,
вы, словно сорок тысяч брать-
ев (как говаривал Гамле/т),
любить не сможете, а след-
ственно, на кой же ляд
душе потребно это бляд-
ство? она, как и во сне,
погребена обледене-
вши... впрочем, к черту вши:
я, истопник своей души,
к ней тихи спичку подношу -
майн готт, какой же будет шу-
хер....
Фемина, не дышите на свечу,
Не хлопайте глазами на поэта;
Послушайте сюда: я вас хочу...
Не торопитесь, я же не про это.
Я вас хочу спросить как на духу:
Кто я для вас, смешной и нелюдимый?
Как говорят французы - ху есть ху?
Не бойтесь, это - непереводимо.
Я к вам явился из волшебных снов,
Шикарный в меру сил, как Слава Зайцев,
Здоровый, как Порфирий Иванов,
Задолбанный судьбой, как сто китайцев.
И презирая кукольных Пьеро,
Привыкших сердцем тряпочным швыряться, -
Я настежь распахнул свое нутро
И предложил вам в нем поковыряться.
Я ненормален - есть такой грешок,
Не раз на этом пойман был с поличным.
Я знаю, что любить - нехорошо.
Скажу вам больше - даже неприлично.
И вас пугает мой нелепый вид,
Нелепые слова нелепой страсти...
Но кто же знал, что вас слегка стошнит,
Когда я распахну вам душу настежь?
Не склеилось у нас, и нечем крыть;
Мы с вами разной масти и покроя.
Позвольте трубку мира докурить,
И я топор любви навек зарою,
И грудь свою, как гроб, заколочу:
Душа сгнила, поэзия - протухла...
Фемина, не дышите на свечу:
Она давным-давно уже потухла.
Март 1999 г.
Не плачь, соловушко, по мне,
Не лезь мне в душу с певчим хламом ты:
В моей безрадостной стране
Поэты вымерли, как мамонты.
И лбы безбожные крестя,
Доисторических следов ища,
Народ гуляет по костям
Полуистлевшего чудовища.
Но не разбудишь мертвеца,
И не услышат хамы хмурые,
Как полутонные сердца
Гудели под звериной шкурою.
А я вас все-таки люблю -
Слепые, жалкие, калечные...
Я - мамонт! Я еще трублю
.......................
Август. Зной. Торгуют арбузами.
Цельсий в небо подбросил плюс.
Со своими верными музами
Не мычу я и не телюсь.
Ну каких шедевров поэзии
Дожидаться от этих муз?
Загорать на крышу полезли,
Уплетать медовый арбуз.
К солнцу попки задрали голые -
Ни фантазии, ни ума! -
И плюют в беспечные головы
Православных и басурман.
Ни минуты от них покоя мне:
Налетят, устроят погром,
А потом срифмуют такое мне,
Что ни в сказке и ни пером!
С этой бешеной бабьей кликою,
Чтим соседями как урод,
Вряд ли что я создам великое,
А скорее, наоборот -
Не видать Нобелевской премии,
Не носить лавровых венков...
И убитый горем, в гареме я
Горько плачу от их стишков.
Лишь единое утешение
В милых музах я нахожу;
Но об этом, прошу прошшения,
Никому я не расскажу.
.........................
Стихи нисходят на коне крылатом:
Плюх прямо с неба в блюдечко с салатом!
Утрется ручкой, носиком шмыгнет -
И что-нибудь ядреное загнет
Про ночь, про страсть, про встречи тет-а-тет...
Вдруг сверху снова что-то - шлеп в паштет!
Я нахожу стихи невдалеке:
За пазухой, в кармане, в кошельке,
В носке, в стакане, в стеллаже меж книг;
Куда ни плюнь - то таракан, то стих.
Квартира, как психушка, как бедлам:
Лопочут и топочут по столам,
Дерутся и грызут карандаши,
В тетрадях чертят рожи и шиши,
Визжат и стонут, плачут и звенят -
А я гоняю этих бесенят!
Я с ними бился в шутку и всерьез,
Я пробовал однажды дихлофос,
Я их ловил и в баночку сажал,
И даже мухобойкой угрожал.
А все-таки я не могу без них;
Мне кажется, я сам - всего лишь стих,
Я сам упал с небес и вполз, как тать -
Стонать и плакать, петь и хохотать.
Давите кулаком и каблуком,
Травите мышьяком и коньяком,
И окунайте мордою в салат,
И распинайте, как Христа Пилат -
Я рифмою своей кровоточу
И ничего другого не хочу...
....................................
Нет, я умру не на больничной койке:
Беспутный гражданин босяцкого района,
Я повторю судьбу веселого Вийона -
Меня уроют где-то на помойке.
Я душу рвал, рыдал, в красивой стойке
Рычал стихи со взором воспаленным -
Чтоб в морге дуборезы утомленно
Оттачивали курс шитья и кройки.
Мой добрый друг, патологоанатом,
Мы связаны с тобой одним канатом:
Я сам любил возню в словесной требухе...
К поэзии я полз, как змий к Олегу -
Так помяни усопшего коллегу,
Который помянул тебя в стихе.
.......................
Утро рдеет ли в высях, небесная кровь ли
истекает по куполу, звезды смывая...
Восприяли начало звериные ловли,
рвутся своры борзых, как орда кочевая.
В захоронках кричальщики чутко застыли,
гулко бьются сердца о кресты на гайтанах;
забран лес отдаленный в тенета густые,
и лихие охотники в красных кафтанах
погоняют коней своих скорым побегом
в направленье сетей, что искусно сокрыты;
в топком поле осеннем, серебряным снегом
поутру припорошенном, вязнут копыта.
От веселой гоньбы хорониться напрасно
в заповедном лесу легкоступным еленям:
мечут стрелы наездники в дальность прекрасно,
и, наждавши в размер, подсекают колени
убегающим жертвам арканом змеистым;
режет глотку секач, и на лезвии плоском
луч багряный играет, и свита со свистом
мчит к добыче, коней ожигая внахлестку.
Пересвист удалой над полями несется,
разлетается вширь над округою всею
за окраины леса, где раннее солнце
золотит чешуи превеликого змея.
Дремлет змей, и тяжелые веки прикрыты,
словно раковин створы; и в панцирь одеты,
два змеиные зрака, как две маргариты,
полыхают во тьме чрезъестественным светом.
Звонкий посвист и лай, громкий хохот и кличи
растревожили змея; навстречу восходу
вскрылись веки, и ноздри, учуяв добычу,
раздуваются... Змей начинает охоту.
............................
Чего ты ищешь, Фауст, на вершинах?
Николас Ленау
Чего ты ищешь, Фауст, на вершинах?
Ведь все на месте: в море острова,
в мозгу туман, солдаты - при старшинах,
кинжал - в спине... И в целом жизнь - права.
Все козыря - при ней, а мелочь - в сносе,
и ты опять остался в дураках.
Нет в жизни счастья, Фауст, майн геноссе -
но есть порядок в танковых войсках.
Все как всегда: очередной Гертруде
придется выпить свой стакан с вином;
рождаются стихи, и умирают люди...
В Багдаде все спокойно. В основном.
..........................
Мир замер. Время кончилось. Пока
секунд в резервуар не закачали -
остановилась пуля у виска,
застыли клочья пены на причале;
недвижно в подворотне босячье -
команда алкашей из высшей лиги;
недвижим звук - свисает только "е"
через губу у пьяного ханыги;
окаменели юные тела
в своем самозабвенье воспаленном:
Она и Он, в чем мама родила,
переплелись, как змей с Лаокооном.
А жизнь - течет. Резервуар всосет
горючее по самую макушку -
и пуля хрупкий череп разнесет,
и алкаши допьют свою чекушку,
и, задрожав, любовники в огне
насытят ненасытное желанье,
и даже самодержец на коне
пошевелит своею медной дланью,
дождем обрушат птицы свой помет
на шляпы граждан в Курске и Париже!..
Никто и не заметит, не поймет,
что время стало несколько пожиже.
.....................................
Как прибалдевшие буддисты
в глубоком трансе -
Ростов еще не пробудился,
и не старайся
в его шафрановые глюки
с утра воткнуться;
так в шапито - мелькают руки,
мелькают блюдца,
циркач жонглирует, колдует
уже за гранью,
и ничего не существует
в его сознанье -
ни мам, ни бабушек, ни внуков,
ни дамы в ложе,
ни слов, ни запахов, ни звуков -
он приморожен,
он как сомнамбула, как зомби,
но вы не верьте:
в нем скрыта жизнь - как скрыто в бомбе
дыханье смерти,
всего лишь пять минут в программе,
за ним - коверный...
Вот так и город мой утрами
в себя повернут.
Его безлюдные бульвары
почти что мертвы;
"шорк-шорк" - скребут о тротуары
усердно метлы,
чтоб избежать лихих наездов
жильцов свирепых,
бомж выползает из подъезда
и чешет репу,
"буль-буль" - раздавит свой фунфырик
смурной бичара;
и где-то вспыхнет свет в квартире,
и дню начало...
Раз ты по жизни ростовчанин,
вставай с утра ты,
и ты забудешь про печали
и про утраты,
и тишиною непривычной
слегка прибитый,
ты сам поймешь, как неприличны
твои обиды,
как много мелкого, пустого
в душе лежало,
как ты ничтожен без Ростова,
смешон и жалок.
Ну что ты, славный мой, за птица?
Одно засранство.
А город - все-таки частица -
нет, часть! - пространства,
а отрешенность - состоянье
общенья с бездной;
Ростов купается в сиянье
любви небесной,
как губка, впитывает ноты
музы/ки райской...
Не нарушай его дремоты.
И не старайся.
.............................
Художник, нарисуй мою судьбу...
Начни с того, что я лежу в гробу.
Здесь реалистом прояви себя ты:
пусть гроб несут суровые ребята
и пусть один (но только не чрезмерно)
чуть сморщится - должно быть, пахнет скверно.
А дальше ты даешь уже наплывом:
художник нарисуй меня счастливым.
И рядом девушку красивую со мной -
она потом была моей женой -,
всю в белом и со свадебным кольцом,
с открытым и приветливым лицом.
Здесь будет нежный контур, легкий штрих:
мне, мертвецу, приснился сон о них.
Художник, мне ведь хочется немного;
ты помнишь "Виноградники" Ван Гога?
Я так же ярко в детстве видел мир...
Изобрази мне детство, мон ами.
Широкими, кричащими мазками
дай руки, что тогда меня ласкали;
с них благодать сходила, как в раю,
на стриженую голову мою,
и жизнь мне не казалась тяжела -
я мало знал и малого желал.
Блаженны те, кто жаждой не томим...
Изобрази мне детство, мон ами.
Плесни по центру красное пятно:
несли по церкви красное вино,
всех причащали Кровию Господней -
но мой глоток не выпит посегодня.
Вот он разлит растяпой на холсте,
о том скорбит Распятый на кресте.
Равви/, не надо, не о чем скорбеть:
я все равно бы не помог себе.
Я в жизни не/ пил крови и вина,
за все грехи я заплачу/ сполна.
Я заплачу за все, что пил, что не / пил,
за все слова, что обратились в пепел,
за свет в душе, что Богом был дарован
и на стихи безбожно разворован.
Теперь осталось самое простое:
коттедж эпохи Позднего Застоя,
счет в банке, яхта, белая "тойота"
(чего еще забыли? а, бабье-то!),
роскошный сад, бассейн, лазурь небес
и гурии - в купальниках и без.
Намалевал все это... попурри?
Прекрасно. Плюнь теперь и разотри.
Все, дорогой, спасибо за труды.
Да, не забудь! я умер молодым.
.......................
Ну вот, растаяла лучина,
И все погасло вместе с нею...
"О, не суди меня, мужчина,
Прости меня - ведь ты сильнее!"
Заплачет женщина красиво,
Уйдет ли женщина надменно -
Скажите женщине спасибо
За все: за ложь и за измену,
За то, что бьет без сожаленья,
Без всяких скидок на ранимость,
И не имеет представленья,
Что боль для вас - необходимость.
Душе без горестей легко ли?
Чтоб ей дышать, нужны занозы:
Неутихающие боли,
Непросыхающие слезы.
Спасибо женщине скажите,
Простите женщине обиду -
И, как чужепланетный житель,
Вернитесь на свою орбиту.
.........................
Я когда-то сеял любовь
И на суше, и на воде,
Не боялся каменных лбов,
Но боялся каменных дев,
Потому что каменным лбам
Можно сходу - и между рог!
Ну, а против каменных дам
Кто я есть? Повелитель блох.
Но я бился в сердца их зло,
Словно муха бьется в окно, -
И порой дрожало стекло,
Разлеталось с треском оно!
Где вы, девы? Груда камней...
А в сердцах - шторма бушевали!
Там, в пучине, на самом дне,
Жемчуг раковины скрывали.
О жестокий мой интерес,
Баловство мое молодое:
Что мне хрупких раковин треск,
Если бусинки - на ладони?
Я любил такую игру,
И скорлупки лихо хрустели:
Смерть, она красна на миру,
А любовь красна - на постели!
А любовь - как ледовый пласт,
Предназначенный ледоколу,
А любовь - словно снежный наст,
По которому бьют подковы,
А любовь - как девятый вал
И скорлупка под парусами!..
Я жемчужин не воровал -
Мне русалки бросали сами.
Я в кругу серафимов пел,
Я в небесных волнах плескался!
Только жемчуг мой потускнел
И нектар любви - расплескался.
Отзвенела моя казна,
Отпорхали мои серафимы...
Но опять приходит весна,
И мне хочется быть любимым!
И ползу я в свою нору,
Бьюсь во сне и вздыхаю тяжко...
И, наверное, я умру,
В кулаке сжимая стекляшку.
..........................