Ант Скаландис, Сергей Сидоров
ГОМО СНЕГУС (рассказ)
– Не во всяком городе есть свой снежный человек, не во всякой стране даже, разве что в Греции. А вот в Мышуйске – есть. Вернее – был. Только знают об этом немногие. И вовсе не в милиции или там в горотделе ФСБ – эти у нас, как правило, ничего не знают. А когда им рассказываешь, так они не верят. «Не мешайте, говорят, работать. Что вы нас отвлекаете на каких-то путешественников во времени, да на гигантских рогатых пиявок из озера Бездонного? У нас серьезных проблем хватает». Вот и на этот раз никакие компетентные органы снежным человеком не заинтересовались. Кто заинтересовался, я вам попозже расскажу, а пока учтите, что подтвердить все это может, кроме меня, Михаила Шарыгина, только еще один человек – учитель биологии из школы номер восемь и мой сосед по подъезду Афанасий Данилович Твердомясов. Я его, честно говоря, недолюбливал раньше. Зануда он, да и к природе окружающей относится странно. Но в истории с Яшей, повел себя Афанасий Данилович, будем говорить, правильно… Я вам как сказал? С Яшей? Ну да, это он снежного человека так и назвал. Впрочем, обо всем по порядку.
– Давайте, – корреспондент профессионально точным движением перебрасывает микрофон от Шарыгина к себе и улыбается в камеру. – И я вас очень прошу: по существу, у нас время ограничено. Про милицию там, про ФСБ – необязательно, вы, главное, про этого, про Яшу. Хорошо?
– Так мы уже в эфире? – испуганно вскидывается Шарыгин.
– Прямой эфир на Москву из Мышуйска? Господь с вами! Это невозможно. Конечно, мы будем монтировать, вырежем, склеим все как надо… Однако, дорогой мой, нам же дальше ехать пора.
– Ну ладно, – успокаивается Шарыгин. – Короче, дело было так…
Конец марта – это у нас еще самая зима. Морозы стоят трескучие, особенно вечером, да в лесополосе. И на кой ляд понасадили рядами эти елочки вдоль бетонки, отделяющей город от полутайги? В летнюю жару там всегда чудесная прохлада, но ведь и зимой тоже на пять градусов ниже, чем в городе – Твердомясов не даст соврать. Я-то люблю по прямым аллейкам на лыжах пробежаться, иногда вместе с Парфеном и Иннокентием – бодрит, знаете, необычайно, а вот зачем Афанасий Данилович в морозилку эту полез, ума не приложу. Скольжу я себе широким, совбодным шагом и вижу: бредет он – экий чудак! – одет в потертое драповое пальто, легкую фетровую шляпу, джинсы, застиранные до белизны и ботиночки несерьезные какие-то, а рядом, словно его на поводке ведут – громила несусветный ростом далеко за два метра, поперек себя шире, ручищи до колен и огромная косматая голова.
Спутника я заметил не сразу, потому что укутывала его от шеи до щиколоток белоснежная шкура, а волосы седые покрывали не только голову, но и лицо. Стопроцентная зимняя мимикрия. Одно слово – снежный человек. Ну, прошли они мимо, а я дальше поехал.
– И все, что ли? – спрашивает корреспондент растерянно.
– Да нет, – это только начало, – отвечает Шарыгин.
– Полный хронометрец! – восклицает корреспондент и поворачивается к оператору. – Петруха, давай в Бурундучий Яр завтра поедем.
– Давай, – вяло отзывается оператор. – Мне уже все равно. Я домой хочу…
– Молчи! – цедит сквозь зубы корреспондент. – Спугнешь последнюю надежду. – И тут же меняет тон, улыбаясь в камеру: – Итак, мы продолжаем беседу с одним из жителей города Мышуйска Михаилом Шарыгиным. Он рассказывает нам о небывалой истории приключившейся с ним и с его хорошим знакомым.
– Да не такой уж он и хороший, – ворчит Шарыгин.
Афанасий Данилович по роду своей деятельности и по душевному призванию – это ярчайший представитель славной когорты естествоиспытателей. Свою любовь ко всему живому или к тому, что от него осталось, он с истинно подвижнической неутомимостью прививает ученикам. Представьте себе, до чего дошло: при школе номер восемь учредили Мышуйский филиал «Гринписа», который на русский лад патриотично назвали «Зелмир». Зелмировцов по созвучию часто путают с фанатами Земфиры, а кто-то из острословов, мрачно заметил: «Зелмир – значит, злой мир».
А мир и вправду зол к Афанасию Даниловичу, особенно загадочная полутайга, насылающая на него и его подопечных всякую дрянь много чаще, нежели чем на всех остальных. Например, донимают его в квартире целые полчища плоских бескрылых комаров, а на улице нещадно атакуют тучи летающих тараканов, не говоря уже о бешеных зайцах, хватающих за ногу исподтишка и маленьких гадливых ежиках, свивших гнездо под диваном и грызущих все подряд. Но Афанасий Данилович все равно любит окружающую среду сильнее матери родной (которой никогда не видел, так как вырос круглым сиротой) и только ворчит постоянно, что все беды в мире происходят от нарушений в сфере экологии. А потому каждую среду, вечером совершает он обход мышуйских окраин с целью обнаружения новых безобразий.
В одну из таких морозных сред и явилось ему очередное безобразие в облике волосатого гиганта. Не иначе, из-за скверной экологии вымахал ввысь, да и шерстью покрылся все по той же причине.
– Ты кто? – по-учительски строго обратился Твердомясов к субъекту. – Почему такой заросший?
Ответа не последовало. То ли груда меха не поняла его, то ли была еще и глухой до кучи. Решив проверить последнее предположение, Афанасий Данилович высоко подпрыгнул и громко хлопнул в ладоши с одновременным гортанным криком: «Х-х-ха!» Реакция была молниеносной. Детина вроде отскочил назад, уворачиваясь от возможного удара, но… почему тогда рука его уже держит Твердомясова на весу в добром метре от земли, а глаза с любопытством разглядывают? Афанасий Данилович хотел объяснить, что намерения имел самые добрые, но воротником ему пережало горло, и наружу вырвалось лишь слабое нечленораздельное сипение.
– У-у-у, – разочарованно пробасил лохматый амбал, впрочем, весьма равнодушно, однако учителя обдало запахом зверинца, в котором не убирались месяца два, и он совсем перестал дышать – на всякий случай.
А в голове навязчиво вертелось: «Не глухой».
Продолжение получилось много мягче начала. Незнакомец отпустил учителя и, полностью утратив к нему интерес, принялся рыться в снегу. Внимательно проследив за мощными пальцами мохнатого индивида, – а тот шустро раскапывал выдирал из мерзлой земли и жевал корни – Афанасий Данилович отдышался и осознал, наконец, как ему повезло.
«Я повстречал йети, снежного человека! – радостно застучало в мозгу. – И он даже не глухой! Вот теперь-то уж я докажу всем, что йети – не потомок древних племен, а наоборот порождение нашей эпохи с ее искалеченной природой, с ее нарушенной экологией! Я всегда говорил об этом! Ах, какой экземпляр!»
Конечно, он не поведет это чудище в патентное бюро или в здание городской администрации. Понятно, куда их обоих проводят оттуда прямиком. В горбольнице подобных йети навидались уже, а в медвытрезвителе каждый второй – снежный человек. Эка невидаль – голым по морозу и корешками из-под снега закусывать (самое оно: холодненькие и хрустят!). Короче, Афанасий Данилович решил к своей научной победе тщательно подготовиться.
Для начала он осторожно приблизился и, повторяя движения йети, оказал тому посильную помощь в добывании еды. И дело пошло неплохо. Однако смеркалось. И очень скоро снежный брат по разуму охотно побрел за своим более сообразительным соплеменником, явно знающим, где еще есть пища.
– Стоп! – корреспондент чешет в затылке. – У Петрухи перекур, да и кассету сменить надо. Складно звонишь, профессор. Разошелся ты…
– Да я не профессор, – возражает Шарыгин.
– Неважно, – корреспондент морщится. – Я вот только думаю все: как-то не так мы снимаем.
– Солнце не с той стороны, – интересуется оператор, жадно затягиваясь.
– Какое, на хрен, солнце. Я вот думаю: при чем тут интервью – это же полнометражный докфильм вырисовывается.
– Погоди, Толян, мы еще месячишко тут покрутимся и не то что докфильм, блок-бастер снимать начнем…
– Типун тебе на язык. Все! Хорош курить! Поехали.
– Можно продолжать? – спрашивает Шарыгин.
– Мотор!! – дурачится оператор Петруха. – Начали!!!
Непостижимым образом учителю биологии и снежному человеку удалось установить удивительный душевный контакт уже через час после случайной встречи. Я фактически был свидетелем этому. Я видел их идущими по лесополосе, а, закончив свою пробежку, заглянул к Твердомясову в квартиру.
Еще до моего прихода отчаянный Афанасий Данилович пытался засунуть йети в душ. Первая попытка закончилась полной ликвидацией двери в ванную комнату. Из-за второй сильно пострадал косяк и образовалось не очень нужное окошко в стене. Третья могла стать последней гастролью всей сантехники, но тут появился я. Вдвоем мы быстро пришли к выводу, что принцип добровольности –одна из главных заповедей дрессировки. Я предложил подождать, пока йети сам проявит интерес к необычным для него устройствам, и оказался в итоге прав.
Взятый тайм-аут решили использовать для придумывания имени гостю.
– Снежок – это пошло.
– Согласен. Попробуем плясать от йети.
– Тогда вообще похабень получится.
– Но можно сказать по-русски, ласково – Еша.
– В смысле «много ест»? Тогда уж лучше Яша.
Имя Яша всех устроило, включая самого Яшу, и первая часть мозгового штурма на том завершилась.
– Однако для научных записей требуется иное имя! – пафосно заявил Твердомясов.
– Согласен, – подхватил я. – Например, гомо снегус.
– Как?! – удивился учитель биологии, еще не забывший институтскую латынь. – Правильно это звучит хомо нивеус. А впрочем, гомо снегус действительно лучше. Ты посмотри, какой он черномазый – типичный абиссинский негус.
Так прижились обе клички.
На снегуса йети отзываться начал не сразу, а вот Яша пришелся ему по сердцу.
– Я – ша? – таков был первый вопрос.
– Нет. Ты не ша, – улыбнулся Афанасий Данилович. – Ты Яша
– Тия-а-а-ша, – протянул дикарь с удовольствием.
И стало ясно: с такими способностями к звукоподражанию, он скоро сделается полиглотом.
Но первый урок лингвистики закончился внезапно: поведя ноздрями в сторону кухни, Яша встал на четвереньки и быстро-быстро пополз на запах. В холостяцкой квартире Твердомясова особых разносолов никогда не было, но звериное чутье снегуса улавливало малейшие запахи съестного. Объектом номер один стал чеснок, заготовленный с любовью до следующего урожая – что же, пришлось смириться с потерей целой коробки отборных головок. Яша поглощал антисатанинский овощ, урча и жмурясь от удовольствия.
Однако хитрый школьный биолог не был бы предводителем «Зелмира», если бы не придумал, как обратить себе на пользу этот разбойный набег на его запасы. Пока Яша впадал в гастрономический транс, Твердомясов схватил впечатляющего размера садовый секатор и с проворством бывалого парикмахера (или садовника?) превратил в симпатичный ежик значительную часть косматой шерсти на теле снегуса.
– Зачем? – удивился я.
– Исключительно из гигиенических соображений.
Меж тем насытившийся Яша рыгнул чесночным ароматом, от которого тут же увяла герань на подоконнике, завалился на спину и дал храпака. Тут уж Твердомясов разгулялся: сменил ножницы на более изящные и неторопливо обработал оставшиеся поверхности, проявив талант не просто парикмахера, а настоящего стилиста (или паркового дизайнера?).
Отходы сего производства были аккуратно собраны в огромный полиэтиленовый мешок из-под удобрений, который едва удалось завязать.
– Все для науки, – кивнул я с пониманием.
– Все для здоровья, – возразил учитель. – Слыхали какие шикарные пояса от радикулита делают из собачьей шерсти. Полагаю, это еще лучше.
А проснувшись, Яша начал отчаянно чесаться и без всякой посторонней помощи нашел воду. Афанасий Данилович как раз решил сам помыться, и был бесцеремонно выдворен из-под душа. Впрочем, совершенно не обиделся, даже наоборот – умилялся, глядя на своего способного ученика.
На том я их и оставил в первый день, а после узнал, что Яша вообще оказался сообразительнее, чем можно себе представить. Он не рвался на улицу, не буянил, довольно быстро научился пользоваться туалетом и даже перестал хватать еду без спросу.
Немножко странно шел у Яши процесс овладения русским языком. Он вне всяких сомнений хорошо понимал учителя, но очень неохотно говорил сам. Меж тем Твердомясов уже имел возможность убедиться в достаточной приспособленности его рта, горла и связок к человеческой речи. И вспомнив собачек Павлова, а также собачек и прочих зверушек Дурова, тоже решил действовать посредством лакомства. Взял в руку головку чеснока и попросил:
– Скажи: «Хочу есть». Тогда получишь.
– Да пошел ты!.. – ответил Яша и грубо вырвал у учителя чеснок.
В первую секунду Твердомясов обиделся. Во вторую – удивился и обрадовался. А уже в третью понял: ведь полутайга, из которой вышел гомо снегус, не была вовсе необитаемой – ее постоянно прочесывали спецподразделения генерала Водоплюева, и Яша мог иметь контакты с солдатней, или хотя бы слышать их разговоры.
Дабы проверить свою гипотезу, учитель еще раз спровоцировал недовольство Яши, и услышал в ответ такое… Не только я вам для эфира не повторю, но и Афанасий Данилович, закаленный в общении со школьниками, зарделся, как девица, и не стал в свой рабочий журнал записывать.
Короче, языковый барьер был преодолен легко. За этим последовали начатки воспитания и образования. Чтобы оценить результаты, Твердомясов предпринимал осторожные ночные вылазки на улицу. Некоторые шарахались, конечно, особенно люди пожилые, но с каждым днем все меньше. В Мышуйске вообще удивляться не очень принято.
А по существу все это время наиболее трудной оставалась проблема кормежки. И не то чтобы Яша просил чего-то особенного, а просто жрал он, как молодой боров в полтонны весом.
Каждый день Афанасий Данилович таскал огромными сумками с рынка морковь, редьку, капусту, свеклу и прочие дары колхозных полей. На вопросы любопытных соседей отвечал стандартно: «Консервирую». (Для марта-месяца звучало неплохо). Но что поделать – наука требует жертв! Твердомясов знал это.
А вот чего так и не удалось учителю – это заставить Яшу соблюдать гигиену полости рта. Попыток было много, но зубную пасту – неважно «Мышуйскую пихтовую» или «Блендомед-комплит» – Яша воспринимал исключительно как десерт; ну а когда он проглотил враз двенадцать упаковок «Орбита», – спасибо бумажки выплюнул – Афанасий Данилович понял, что запах изо рта все-таки лучше, чем удаление забитого резиной аппендикса, и махнул рукой.
Потом возникла новая проблема: для торжественного выхода в люди днем требовалась одежда. Ведь учитель Твердомясов слыл человеком высокоморальным и общественную нравственность оскорблять не хотел. Однако Яшиных размеров местная легкая промышленность не выпускала, а шить у портного – это непозволительно дорого. Вот тут и вспомнил учитель о баскетбольном клубе «Мышуйский великан».
Старший тренер Федот Корзинкин, разумеется, заинтересовался парнем и в обмен на штаны и фуфайку взял с учителя обещание познакомить с племянником (а именно так и представил его Твердомясов).
Абсолютное отсутствие спортивных навыков и некоторая природная тупость Яши нисколько не испугали Федота, он остался в полном восторге от физических параметров будущего игрока, возражений не принимал и только говорил непрерывно о победах мировых и олимпийских. Яша, как ни странно тоже загорелся, а потом…
На первой же тренировке играть ему страшно понравилось, новичок стал делать фантастические успехи, пропадал на площадке днями, и стоит ли говорить, что упакован он был теперь по люксу – в самые модные импортные тряпки и тапки.
Такой поворот в судьбе йети снял Твердомясову многие бытовые проблемы: трудоустройство, прописку, и прочие бумажные формальности. Через тот же клуб учитель запустил «утку», что все документы племянника украли в дороге. Новые были выданы легко: ну как же, звезда, не сегодня завтра в загранку полетит! Девушка-паспортистка переспросила:
– Яков Афанасьевич Снегус. Прибалт, что ли? А давайте запишем просто «Снегов». Легче жить будет.
– Давайте. – не возражал учитель.
– Так, – продолжала девушка, – племянник, говорите? Так что же, вашего брата тоже Афанасием зовут?
– Нет, – быстро нашелся Твердомясов, придумавший Яше отчество всего минуту назад, – это муж сестры.
Итак, спортивная карьера баскетболиста Снегова развивалась стремительно. Твердомясов едва не забыл, для чего притащил йети в город. И однажды вечером он спросил Яшу:
– А вот скажи друг мой, ты хочешь, наконец, послужить науке, предстать перед учеными мужами в Москве, а то и в других столицах, мир посмотреть?..
– Хочу, – честно признался Яша, – но сам себя за это не одобряю.
Мысль гомо снегуса оказалась так непривычно глубока, что учитель не нашелся с ответом и в замешательстве сменил тему.
Разговор закончился ничем. Однако очень скоро смысл Яшиной фразы начал проясняться во всей своей нелицеприятности.
Был уже май, весна широко шагала по Мышуйску и бурным цветением кипела в глухих зарослях полутайги. Яша ощутил зов предков. Он так и сказал:
– Меня мать зовет.
– Ты помнишь свою мать? – удивился Твердомясов.
– Мать-природа, – пояснил Яша.
И природа звала его не слабо. Уходя якобы на вечернюю пробежку, он удирал по ту сторону бетонки, забирался в самую глушь полутайги и там отрывался по полной программе, как раньше: носился по бурелому, рычал; однажды даже отыскал старую заросшую воронку от противотанкового снаряда, в которой когда-то ночевал и вытащил из-под коряги ржавую рулевую тягу, самолично оторванную от бэтээра и припрятанную на всякий случай – с ней так классно было добывать коренья для еды!
Вот с этой тягой наперевес он и явился в очередной раз к Твердомясову домой.
Учитель загрустил. Он-то думал, что Яша перебесится, «врастет» в городскую жизнь. Не тут-то было. Дикий нрав снежного человека упорно и как-то уж слишком решительно брал свое.
В один далеко не прекрасный день Яша испортил на тренировке сразу несколько мячей: два прокусил, еще два со смехом раздавил задницей, и один в задумчивости проткнул средним пальцем. Затем он сокрушил стойку, обидевшись вдруг на то, что голова не пролезает в кольцо, и тогда разъяренный тренер выгнал его из зала.
Ах, наивный Корзинкин! Он не велел своему центрфорварду появляться на площадке в течение недели. Дисквалифицировал. Надеялся, что Яша будет покорно посещать игры и тренировки, наблюдая за товарищами со скамейки запасных. Как же! Снегус в тот же день добежал трусцой до вокзала с явным намерением уехать далеко-далеко: во всяком случае, в кассе спрашивал билет до Занзибара.
Как он признался после Афанасию Даниловичу, то было последнее помутнение мозгов перед решительным просветлением. А просветлению этому предшествовал следующий эпизод.
На задах вокзала, куда Яша забрел по причине закрытости на ремонт общественного туалета, он обнаружил сгрудившихся у костра особей числом около десятка, живо напомнивших ему самого себя месяца два назад. Только особи эти были мелкие, жалкие и злые. Яша не очень хотел связываться с конкурентами, в конце концов, это же он случайно забрел на их территорию – но было поздно. Самый крупный из карликовых йети в синей курточке, рваных штанах и с явными следами укусов на свирепой морде, двинулся к нему и даже позволил себе несколько неприятных слов на человеческом языке. Остальные тупо подтвердили, что намерены немедленно убить Яшу, зажарить его и съесть с чесноком. Чеснок его особенно обидел, и гомо снегус не слишком долго раздумывал над сделанным ему предложением. Питаться он привык исключительно растительной пищей, поэтому всех злобных тварей оставил там, где они легли. А легли они все по-разному: четверо на крышу пакгауза, двое – тут же под забором, еще трое попали в товарный вагон с дровами. И лишь одного Яша почему-то держал в костре, покуда пламя не загасло совсем под его седалищем, ну а тут милиция подъехала.
Людей в форме Яша не тронул и отправился вместе с ними в отделение. То ли сработало воспитание, данное учителем, то ли давнее, вынесенное еще из полутайги, уважение к военным.
Протокол составили по всей форме, предъявили обвинение в злостном хулиганстве и нанесении тяжких телесных повреждений десятерым гражданам. Однако совместный авторитет заслуженного учителя России А. Д. Твердомясова и заслуженного тренера той же России Ф. Ф. Корзинкина позволил полностью отмазать их подопечного от ответственности, тем более, что все пострадавшие оказались давними знакомцами участкового дяди Грини.
И все же по дороге домой Афанасий Данилович крепко задумался о судьбе Яши Снегуса. Да, именно «снегуса», а не Снегова. Стоит ли вообще раскрывать кому-то еще его тайну? Нужна ли она людям? А уж самому Яше определенно в полутайге лучше будет.
В общем, решение созрело. И в последний вечер, перед тем, как они вдвоем ушли в непроглядную теплую ночь, полную запахов и звуков начинающегося лета, – а учитель проводил своего питомца до самой опушки, за которой официально начиналась запретная зона объекта 0013, – так вот, прежде чем они ушли, мы хорошо посидели втроем за чаем. Яша был безучастен, словно опять разучился говорить и даже понимать по-русски, вместо чая, сосредоточенно вгрызался в огромный качан капусты. А вот заслуженный учитель разливался соловьем, очевидно пытаясь заглушить тоску.
– Я понял сегодня, – вещал он, похоже, импровизируя на ходу, – когда йети назвали снежным человеком, это была не более чем досадная оговорка, ведь он не снежный, а смежный человек, в смысле промежуточное звено между нами и иной, может, более высокоразвитой, более нравственной и чистой расой. Он посредник и стремился установить контакт, но ничего не вышло, и вот он уходит...
Я слушал, признаться, вполуха и решил на всякий случай вежливо заметить:
– Афанасий Данилович, но вы же провели очень серьезную работу. В любом случае. Полагаю, суммарный объем сделанных вами открытий тянет уже на нобелевку.
– На больницу имени Мессинга это тянет, – на удивление самокритично ответил Твердомясов. – Вы подумайте, больше двух месяцев прожил йети в Мышуйске – и что? Никто, кроме Феди Корзинкина им не заинтересовался. О, люди, люди! Убогая раса… Знаете, я как защитник природы прямо скажу: пусть возвращается к своей «матери».
И прозвучало это ужасно, словно старый интеллигент не выдержал и в сердцах выматерился.
А я вдруг ощутил нечто странное, необъяснимое и щемящее, родственную душу ощутил я в этом гомо снегусе, уныло догрызавшем толстую кочерыжку.
Все мы немножко снежные, смежные и может быть, смешные люди, потерявшиеся среди чужих миров. Блуждаем, мечтаем, ищем, пытаемся наладить контакт и всегда стремимся вернуться назад, к истокам.
Вот только, в отличие от Яши, мне-то не суждено вернуться к истокам: пробовал – не выходит.
– Как грустно! – говорит Толян-корреспондент.
– Ерунда, смонтируем, – утешает Петруха-оператор.
– Не надо, – говорит Толян, – ведь это не фильм грустным получился. Это жизнь такая.
– Правильно, – соглашается Шарыгин.
Но телевизионщики уже не слушают его, они говорят о своем.
– Я понял, кем был этот йети, – заявляет Петруха.
– Кем? – спрашивает Толян.
– Да таким же, как мы, корреспондентом из Москвы. Не смог уехать отсюда, да и ушел с горя в полутайгу. Знаешь, еще месяц другой, и я точно шерстью порасту.
– Да, наверное, – без тени улыбки отвечает Толян. – Дай-ка мне сигаретку. Пожалуйста.
– Кончились, – разводит руками Петруха.
Тогда некурящий Шарыгин протягивает не весть откуда взявшуюся пачку, и они все трое молча закуривают.
– Давайте, – корреспондент профессионально точным движением перебрасывает микрофон от Шарыгина к себе и улыбается в камеру. – И я вас очень прошу: по существу, у нас время ограничено. Про милицию там, про ФСБ – необязательно, вы, главное, про этого, про Яшу. Хорошо?
– Так мы уже в эфире? – испуганно вскидывается Шарыгин.
– Прямой эфир на Москву из Мышуйска? Господь с вами! Это невозможно. Конечно, мы будем монтировать, вырежем, склеим все как надо… Однако, дорогой мой, нам же дальше ехать пора.
– Ну ладно, – успокаивается Шарыгин. – Короче, дело было так…
Конец марта – это у нас еще самая зима. Морозы стоят трескучие, особенно вечером, да в лесополосе. И на кой ляд понасадили рядами эти елочки вдоль бетонки, отделяющей город от полутайги? В летнюю жару там всегда чудесная прохлада, но ведь и зимой тоже на пять градусов ниже, чем в городе – Твердомясов не даст соврать. Я-то люблю по прямым аллейкам на лыжах пробежаться, иногда вместе с Парфеном и Иннокентием – бодрит, знаете, необычайно, а вот зачем Афанасий Данилович в морозилку эту полез, ума не приложу. Скольжу я себе широким, совбодным шагом и вижу: бредет он – экий чудак! – одет в потертое драповое пальто, легкую фетровую шляпу, джинсы, застиранные до белизны и ботиночки несерьезные какие-то, а рядом, словно его на поводке ведут – громила несусветный ростом далеко за два метра, поперек себя шире, ручищи до колен и огромная косматая голова.
Спутника я заметил не сразу, потому что укутывала его от шеи до щиколоток белоснежная шкура, а волосы седые покрывали не только голову, но и лицо. Стопроцентная зимняя мимикрия. Одно слово – снежный человек. Ну, прошли они мимо, а я дальше поехал.
– И все, что ли? – спрашивает корреспондент растерянно.
– Да нет, – это только начало, – отвечает Шарыгин.
– Полный хронометрец! – восклицает корреспондент и поворачивается к оператору. – Петруха, давай в Бурундучий Яр завтра поедем.
– Давай, – вяло отзывается оператор. – Мне уже все равно. Я домой хочу…
– Молчи! – цедит сквозь зубы корреспондент. – Спугнешь последнюю надежду. – И тут же меняет тон, улыбаясь в камеру: – Итак, мы продолжаем беседу с одним из жителей города Мышуйска Михаилом Шарыгиным. Он рассказывает нам о небывалой истории приключившейся с ним и с его хорошим знакомым.
– Да не такой уж он и хороший, – ворчит Шарыгин.
Афанасий Данилович по роду своей деятельности и по душевному призванию – это ярчайший представитель славной когорты естествоиспытателей. Свою любовь ко всему живому или к тому, что от него осталось, он с истинно подвижнической неутомимостью прививает ученикам. Представьте себе, до чего дошло: при школе номер восемь учредили Мышуйский филиал «Гринписа», который на русский лад патриотично назвали «Зелмир». Зелмировцов по созвучию часто путают с фанатами Земфиры, а кто-то из острословов, мрачно заметил: «Зелмир – значит, злой мир».
А мир и вправду зол к Афанасию Даниловичу, особенно загадочная полутайга, насылающая на него и его подопечных всякую дрянь много чаще, нежели чем на всех остальных. Например, донимают его в квартире целые полчища плоских бескрылых комаров, а на улице нещадно атакуют тучи летающих тараканов, не говоря уже о бешеных зайцах, хватающих за ногу исподтишка и маленьких гадливых ежиках, свивших гнездо под диваном и грызущих все подряд. Но Афанасий Данилович все равно любит окружающую среду сильнее матери родной (которой никогда не видел, так как вырос круглым сиротой) и только ворчит постоянно, что все беды в мире происходят от нарушений в сфере экологии. А потому каждую среду, вечером совершает он обход мышуйских окраин с целью обнаружения новых безобразий.
В одну из таких морозных сред и явилось ему очередное безобразие в облике волосатого гиганта. Не иначе, из-за скверной экологии вымахал ввысь, да и шерстью покрылся все по той же причине.
– Ты кто? – по-учительски строго обратился Твердомясов к субъекту. – Почему такой заросший?
Ответа не последовало. То ли груда меха не поняла его, то ли была еще и глухой до кучи. Решив проверить последнее предположение, Афанасий Данилович высоко подпрыгнул и громко хлопнул в ладоши с одновременным гортанным криком: «Х-х-ха!» Реакция была молниеносной. Детина вроде отскочил назад, уворачиваясь от возможного удара, но… почему тогда рука его уже держит Твердомясова на весу в добром метре от земли, а глаза с любопытством разглядывают? Афанасий Данилович хотел объяснить, что намерения имел самые добрые, но воротником ему пережало горло, и наружу вырвалось лишь слабое нечленораздельное сипение.
– У-у-у, – разочарованно пробасил лохматый амбал, впрочем, весьма равнодушно, однако учителя обдало запахом зверинца, в котором не убирались месяца два, и он совсем перестал дышать – на всякий случай.
А в голове навязчиво вертелось: «Не глухой».
Продолжение получилось много мягче начала. Незнакомец отпустил учителя и, полностью утратив к нему интерес, принялся рыться в снегу. Внимательно проследив за мощными пальцами мохнатого индивида, – а тот шустро раскапывал выдирал из мерзлой земли и жевал корни – Афанасий Данилович отдышался и осознал, наконец, как ему повезло.
«Я повстречал йети, снежного человека! – радостно застучало в мозгу. – И он даже не глухой! Вот теперь-то уж я докажу всем, что йети – не потомок древних племен, а наоборот порождение нашей эпохи с ее искалеченной природой, с ее нарушенной экологией! Я всегда говорил об этом! Ах, какой экземпляр!»
Конечно, он не поведет это чудище в патентное бюро или в здание городской администрации. Понятно, куда их обоих проводят оттуда прямиком. В горбольнице подобных йети навидались уже, а в медвытрезвителе каждый второй – снежный человек. Эка невидаль – голым по морозу и корешками из-под снега закусывать (самое оно: холодненькие и хрустят!). Короче, Афанасий Данилович решил к своей научной победе тщательно подготовиться.
Для начала он осторожно приблизился и, повторяя движения йети, оказал тому посильную помощь в добывании еды. И дело пошло неплохо. Однако смеркалось. И очень скоро снежный брат по разуму охотно побрел за своим более сообразительным соплеменником, явно знающим, где еще есть пища.
– Стоп! – корреспондент чешет в затылке. – У Петрухи перекур, да и кассету сменить надо. Складно звонишь, профессор. Разошелся ты…
– Да я не профессор, – возражает Шарыгин.
– Неважно, – корреспондент морщится. – Я вот только думаю все: как-то не так мы снимаем.
– Солнце не с той стороны, – интересуется оператор, жадно затягиваясь.
– Какое, на хрен, солнце. Я вот думаю: при чем тут интервью – это же полнометражный докфильм вырисовывается.
– Погоди, Толян, мы еще месячишко тут покрутимся и не то что докфильм, блок-бастер снимать начнем…
– Типун тебе на язык. Все! Хорош курить! Поехали.
– Можно продолжать? – спрашивает Шарыгин.
– Мотор!! – дурачится оператор Петруха. – Начали!!!
Непостижимым образом учителю биологии и снежному человеку удалось установить удивительный душевный контакт уже через час после случайной встречи. Я фактически был свидетелем этому. Я видел их идущими по лесополосе, а, закончив свою пробежку, заглянул к Твердомясову в квартиру.
Еще до моего прихода отчаянный Афанасий Данилович пытался засунуть йети в душ. Первая попытка закончилась полной ликвидацией двери в ванную комнату. Из-за второй сильно пострадал косяк и образовалось не очень нужное окошко в стене. Третья могла стать последней гастролью всей сантехники, но тут появился я. Вдвоем мы быстро пришли к выводу, что принцип добровольности –одна из главных заповедей дрессировки. Я предложил подождать, пока йети сам проявит интерес к необычным для него устройствам, и оказался в итоге прав.
Взятый тайм-аут решили использовать для придумывания имени гостю.
– Снежок – это пошло.
– Согласен. Попробуем плясать от йети.
– Тогда вообще похабень получится.
– Но можно сказать по-русски, ласково – Еша.
– В смысле «много ест»? Тогда уж лучше Яша.
Имя Яша всех устроило, включая самого Яшу, и первая часть мозгового штурма на том завершилась.
– Однако для научных записей требуется иное имя! – пафосно заявил Твердомясов.
– Согласен, – подхватил я. – Например, гомо снегус.
– Как?! – удивился учитель биологии, еще не забывший институтскую латынь. – Правильно это звучит хомо нивеус. А впрочем, гомо снегус действительно лучше. Ты посмотри, какой он черномазый – типичный абиссинский негус.
Так прижились обе клички.
На снегуса йети отзываться начал не сразу, а вот Яша пришелся ему по сердцу.
– Я – ша? – таков был первый вопрос.
– Нет. Ты не ша, – улыбнулся Афанасий Данилович. – Ты Яша
– Тия-а-а-ша, – протянул дикарь с удовольствием.
И стало ясно: с такими способностями к звукоподражанию, он скоро сделается полиглотом.
Но первый урок лингвистики закончился внезапно: поведя ноздрями в сторону кухни, Яша встал на четвереньки и быстро-быстро пополз на запах. В холостяцкой квартире Твердомясова особых разносолов никогда не было, но звериное чутье снегуса улавливало малейшие запахи съестного. Объектом номер один стал чеснок, заготовленный с любовью до следующего урожая – что же, пришлось смириться с потерей целой коробки отборных головок. Яша поглощал антисатанинский овощ, урча и жмурясь от удовольствия.
Однако хитрый школьный биолог не был бы предводителем «Зелмира», если бы не придумал, как обратить себе на пользу этот разбойный набег на его запасы. Пока Яша впадал в гастрономический транс, Твердомясов схватил впечатляющего размера садовый секатор и с проворством бывалого парикмахера (или садовника?) превратил в симпатичный ежик значительную часть косматой шерсти на теле снегуса.
– Зачем? – удивился я.
– Исключительно из гигиенических соображений.
Меж тем насытившийся Яша рыгнул чесночным ароматом, от которого тут же увяла герань на подоконнике, завалился на спину и дал храпака. Тут уж Твердомясов разгулялся: сменил ножницы на более изящные и неторопливо обработал оставшиеся поверхности, проявив талант не просто парикмахера, а настоящего стилиста (или паркового дизайнера?).
Отходы сего производства были аккуратно собраны в огромный полиэтиленовый мешок из-под удобрений, который едва удалось завязать.
– Все для науки, – кивнул я с пониманием.
– Все для здоровья, – возразил учитель. – Слыхали какие шикарные пояса от радикулита делают из собачьей шерсти. Полагаю, это еще лучше.
А проснувшись, Яша начал отчаянно чесаться и без всякой посторонней помощи нашел воду. Афанасий Данилович как раз решил сам помыться, и был бесцеремонно выдворен из-под душа. Впрочем, совершенно не обиделся, даже наоборот – умилялся, глядя на своего способного ученика.
На том я их и оставил в первый день, а после узнал, что Яша вообще оказался сообразительнее, чем можно себе представить. Он не рвался на улицу, не буянил, довольно быстро научился пользоваться туалетом и даже перестал хватать еду без спросу.
Немножко странно шел у Яши процесс овладения русским языком. Он вне всяких сомнений хорошо понимал учителя, но очень неохотно говорил сам. Меж тем Твердомясов уже имел возможность убедиться в достаточной приспособленности его рта, горла и связок к человеческой речи. И вспомнив собачек Павлова, а также собачек и прочих зверушек Дурова, тоже решил действовать посредством лакомства. Взял в руку головку чеснока и попросил:
– Скажи: «Хочу есть». Тогда получишь.
– Да пошел ты!.. – ответил Яша и грубо вырвал у учителя чеснок.
В первую секунду Твердомясов обиделся. Во вторую – удивился и обрадовался. А уже в третью понял: ведь полутайга, из которой вышел гомо снегус, не была вовсе необитаемой – ее постоянно прочесывали спецподразделения генерала Водоплюева, и Яша мог иметь контакты с солдатней, или хотя бы слышать их разговоры.
Дабы проверить свою гипотезу, учитель еще раз спровоцировал недовольство Яши, и услышал в ответ такое… Не только я вам для эфира не повторю, но и Афанасий Данилович, закаленный в общении со школьниками, зарделся, как девица, и не стал в свой рабочий журнал записывать.
Короче, языковый барьер был преодолен легко. За этим последовали начатки воспитания и образования. Чтобы оценить результаты, Твердомясов предпринимал осторожные ночные вылазки на улицу. Некоторые шарахались, конечно, особенно люди пожилые, но с каждым днем все меньше. В Мышуйске вообще удивляться не очень принято.
А по существу все это время наиболее трудной оставалась проблема кормежки. И не то чтобы Яша просил чего-то особенного, а просто жрал он, как молодой боров в полтонны весом.
Каждый день Афанасий Данилович таскал огромными сумками с рынка морковь, редьку, капусту, свеклу и прочие дары колхозных полей. На вопросы любопытных соседей отвечал стандартно: «Консервирую». (Для марта-месяца звучало неплохо). Но что поделать – наука требует жертв! Твердомясов знал это.
А вот чего так и не удалось учителю – это заставить Яшу соблюдать гигиену полости рта. Попыток было много, но зубную пасту – неважно «Мышуйскую пихтовую» или «Блендомед-комплит» – Яша воспринимал исключительно как десерт; ну а когда он проглотил враз двенадцать упаковок «Орбита», – спасибо бумажки выплюнул – Афанасий Данилович понял, что запах изо рта все-таки лучше, чем удаление забитого резиной аппендикса, и махнул рукой.
Потом возникла новая проблема: для торжественного выхода в люди днем требовалась одежда. Ведь учитель Твердомясов слыл человеком высокоморальным и общественную нравственность оскорблять не хотел. Однако Яшиных размеров местная легкая промышленность не выпускала, а шить у портного – это непозволительно дорого. Вот тут и вспомнил учитель о баскетбольном клубе «Мышуйский великан».
Старший тренер Федот Корзинкин, разумеется, заинтересовался парнем и в обмен на штаны и фуфайку взял с учителя обещание познакомить с племянником (а именно так и представил его Твердомясов).
Абсолютное отсутствие спортивных навыков и некоторая природная тупость Яши нисколько не испугали Федота, он остался в полном восторге от физических параметров будущего игрока, возражений не принимал и только говорил непрерывно о победах мировых и олимпийских. Яша, как ни странно тоже загорелся, а потом…
На первой же тренировке играть ему страшно понравилось, новичок стал делать фантастические успехи, пропадал на площадке днями, и стоит ли говорить, что упакован он был теперь по люксу – в самые модные импортные тряпки и тапки.
Такой поворот в судьбе йети снял Твердомясову многие бытовые проблемы: трудоустройство, прописку, и прочие бумажные формальности. Через тот же клуб учитель запустил «утку», что все документы племянника украли в дороге. Новые были выданы легко: ну как же, звезда, не сегодня завтра в загранку полетит! Девушка-паспортистка переспросила:
– Яков Афанасьевич Снегус. Прибалт, что ли? А давайте запишем просто «Снегов». Легче жить будет.
– Давайте. – не возражал учитель.
– Так, – продолжала девушка, – племянник, говорите? Так что же, вашего брата тоже Афанасием зовут?
– Нет, – быстро нашелся Твердомясов, придумавший Яше отчество всего минуту назад, – это муж сестры.
Итак, спортивная карьера баскетболиста Снегова развивалась стремительно. Твердомясов едва не забыл, для чего притащил йети в город. И однажды вечером он спросил Яшу:
– А вот скажи друг мой, ты хочешь, наконец, послужить науке, предстать перед учеными мужами в Москве, а то и в других столицах, мир посмотреть?..
– Хочу, – честно признался Яша, – но сам себя за это не одобряю.
Мысль гомо снегуса оказалась так непривычно глубока, что учитель не нашелся с ответом и в замешательстве сменил тему.
Разговор закончился ничем. Однако очень скоро смысл Яшиной фразы начал проясняться во всей своей нелицеприятности.
Был уже май, весна широко шагала по Мышуйску и бурным цветением кипела в глухих зарослях полутайги. Яша ощутил зов предков. Он так и сказал:
– Меня мать зовет.
– Ты помнишь свою мать? – удивился Твердомясов.
– Мать-природа, – пояснил Яша.
И природа звала его не слабо. Уходя якобы на вечернюю пробежку, он удирал по ту сторону бетонки, забирался в самую глушь полутайги и там отрывался по полной программе, как раньше: носился по бурелому, рычал; однажды даже отыскал старую заросшую воронку от противотанкового снаряда, в которой когда-то ночевал и вытащил из-под коряги ржавую рулевую тягу, самолично оторванную от бэтээра и припрятанную на всякий случай – с ней так классно было добывать коренья для еды!
Вот с этой тягой наперевес он и явился в очередной раз к Твердомясову домой.
Учитель загрустил. Он-то думал, что Яша перебесится, «врастет» в городскую жизнь. Не тут-то было. Дикий нрав снежного человека упорно и как-то уж слишком решительно брал свое.
В один далеко не прекрасный день Яша испортил на тренировке сразу несколько мячей: два прокусил, еще два со смехом раздавил задницей, и один в задумчивости проткнул средним пальцем. Затем он сокрушил стойку, обидевшись вдруг на то, что голова не пролезает в кольцо, и тогда разъяренный тренер выгнал его из зала.
Ах, наивный Корзинкин! Он не велел своему центрфорварду появляться на площадке в течение недели. Дисквалифицировал. Надеялся, что Яша будет покорно посещать игры и тренировки, наблюдая за товарищами со скамейки запасных. Как же! Снегус в тот же день добежал трусцой до вокзала с явным намерением уехать далеко-далеко: во всяком случае, в кассе спрашивал билет до Занзибара.
Как он признался после Афанасию Даниловичу, то было последнее помутнение мозгов перед решительным просветлением. А просветлению этому предшествовал следующий эпизод.
На задах вокзала, куда Яша забрел по причине закрытости на ремонт общественного туалета, он обнаружил сгрудившихся у костра особей числом около десятка, живо напомнивших ему самого себя месяца два назад. Только особи эти были мелкие, жалкие и злые. Яша не очень хотел связываться с конкурентами, в конце концов, это же он случайно забрел на их территорию – но было поздно. Самый крупный из карликовых йети в синей курточке, рваных штанах и с явными следами укусов на свирепой морде, двинулся к нему и даже позволил себе несколько неприятных слов на человеческом языке. Остальные тупо подтвердили, что намерены немедленно убить Яшу, зажарить его и съесть с чесноком. Чеснок его особенно обидел, и гомо снегус не слишком долго раздумывал над сделанным ему предложением. Питаться он привык исключительно растительной пищей, поэтому всех злобных тварей оставил там, где они легли. А легли они все по-разному: четверо на крышу пакгауза, двое – тут же под забором, еще трое попали в товарный вагон с дровами. И лишь одного Яша почему-то держал в костре, покуда пламя не загасло совсем под его седалищем, ну а тут милиция подъехала.
Людей в форме Яша не тронул и отправился вместе с ними в отделение. То ли сработало воспитание, данное учителем, то ли давнее, вынесенное еще из полутайги, уважение к военным.
Протокол составили по всей форме, предъявили обвинение в злостном хулиганстве и нанесении тяжких телесных повреждений десятерым гражданам. Однако совместный авторитет заслуженного учителя России А. Д. Твердомясова и заслуженного тренера той же России Ф. Ф. Корзинкина позволил полностью отмазать их подопечного от ответственности, тем более, что все пострадавшие оказались давними знакомцами участкового дяди Грини.
И все же по дороге домой Афанасий Данилович крепко задумался о судьбе Яши Снегуса. Да, именно «снегуса», а не Снегова. Стоит ли вообще раскрывать кому-то еще его тайну? Нужна ли она людям? А уж самому Яше определенно в полутайге лучше будет.
В общем, решение созрело. И в последний вечер, перед тем, как они вдвоем ушли в непроглядную теплую ночь, полную запахов и звуков начинающегося лета, – а учитель проводил своего питомца до самой опушки, за которой официально начиналась запретная зона объекта 0013, – так вот, прежде чем они ушли, мы хорошо посидели втроем за чаем. Яша был безучастен, словно опять разучился говорить и даже понимать по-русски, вместо чая, сосредоточенно вгрызался в огромный качан капусты. А вот заслуженный учитель разливался соловьем, очевидно пытаясь заглушить тоску.
– Я понял сегодня, – вещал он, похоже, импровизируя на ходу, – когда йети назвали снежным человеком, это была не более чем досадная оговорка, ведь он не снежный, а смежный человек, в смысле промежуточное звено между нами и иной, может, более высокоразвитой, более нравственной и чистой расой. Он посредник и стремился установить контакт, но ничего не вышло, и вот он уходит...
Я слушал, признаться, вполуха и решил на всякий случай вежливо заметить:
– Афанасий Данилович, но вы же провели очень серьезную работу. В любом случае. Полагаю, суммарный объем сделанных вами открытий тянет уже на нобелевку.
– На больницу имени Мессинга это тянет, – на удивление самокритично ответил Твердомясов. – Вы подумайте, больше двух месяцев прожил йети в Мышуйске – и что? Никто, кроме Феди Корзинкина им не заинтересовался. О, люди, люди! Убогая раса… Знаете, я как защитник природы прямо скажу: пусть возвращается к своей «матери».
И прозвучало это ужасно, словно старый интеллигент не выдержал и в сердцах выматерился.
А я вдруг ощутил нечто странное, необъяснимое и щемящее, родственную душу ощутил я в этом гомо снегусе, уныло догрызавшем толстую кочерыжку.
Все мы немножко снежные, смежные и может быть, смешные люди, потерявшиеся среди чужих миров. Блуждаем, мечтаем, ищем, пытаемся наладить контакт и всегда стремимся вернуться назад, к истокам.
Вот только, в отличие от Яши, мне-то не суждено вернуться к истокам: пробовал – не выходит.
– Как грустно! – говорит Толян-корреспондент.
– Ерунда, смонтируем, – утешает Петруха-оператор.
– Не надо, – говорит Толян, – ведь это не фильм грустным получился. Это жизнь такая.
– Правильно, – соглашается Шарыгин.
Но телевизионщики уже не слушают его, они говорят о своем.
– Я понял, кем был этот йети, – заявляет Петруха.
– Кем? – спрашивает Толян.
– Да таким же, как мы, корреспондентом из Москвы. Не смог уехать отсюда, да и ушел с горя в полутайгу. Знаешь, еще месяц другой, и я точно шерстью порасту.
– Да, наверное, – без тени улыбки отвечает Толян. – Дай-ка мне сигаретку. Пожалуйста.
– Кончились, – разводит руками Петруха.
Тогда некурящий Шарыгин протягивает не весть откуда взявшуюся пачку, и они все трое молча закуривают.