Ант Скаландис, Сергей Сидоров
ВОЛОСАТЫЙ СЛОН (рассказ)

   Погода с самого утра стояла чудная.
   Михаил Шарыгин мысленно написал эту фразу на облупленной стене Дворца культуры и призадумался: на каком слоге ставить ударение в слове «чудная»? А ведь, пожалуй, и так и так правильно. Восход был ясным, потом тучки натащило откуда-то, дождь пошел, потом опять солнце, и снова моросило, и снова солнце… Ну, прямо, Прибалтика, ей Богу! Вспомнилось Рижское взморье, беззаботная юность. Там сейчас хорошо, наверно – конец августа, не жарко, но купаться можно: мелкое у берега море прогрелось за лето основательно. А в мышуйских речушках и прудах холодновато уже. Скоро осень.
   Сделалось грустно вдвойне. Невыносимо захотелось к морю. Не то чтобы просто вырваться из города – это само собой – а вот именно к морю. С чего бы вдруг? С недосыпа, что ли?
   Михаил возвращался после ночного дежурства на главном городском сервере «мыш.ру». Сервер, как всегда, дурил: отказывался принимать корреспонденцию с адресов, записанных латиницей, а на любые англоязычные команды злобно огрызался. Это началось еще с тех пор, как в Мышуйске русифицировали все компьютерное хозяйство. Но сегодня случился полный «глюконат»: не удавалось отправить ни единой «мышаги», как называли в городе электронные письма. В общем, Шарыгин намучился, проверяя системные файлы, гоняя тестовые программы, осуществляя общую профилактику. За всю смену глаз не сомкнул. Думал, сразу домой и спать, а вот вышел в этот пронзительно свежий предосенний денек, пропитанный дождем и солнцем, и разгулялся неожиданно, зашагал по городу куда глаза глядят.
   В данный момент глаза его глядели на афишу одного из самых крупных в Мышуйске залов – Большого зала ДК пивзавода. Настоящий дворец, выстроенный со сталинской помпезностью, вмещал он полторы тысячи зрителей на трех ярусах, и имел в своем арсенале не только огромную вращающуюся сцену и оркестровую яму, но и весьма солидный орган, поговаривали, второй в России после Зала Чайковского. Филармония скромно отдыхала в трех автобусных остановках от гордости пивоваров.
   А Шарыгин любил послушать хорошую музыку и теперь внимательно изучил программу концертов и прочих мероприятий. Однако в мертвое утреннее время зал был отдан под лекцию известного в городе изобретателя и популяризатора науки Гурия Серафимовича Пимушина, который, если верить вчерашней газете, только что освободился из больницы имени Вольфа Мессинга.
   На лекцию не слишком хотелось, но она как раз начиналась, и вход был бесплатный, да еще дождик вдруг зарядил с новою силой. В общем, Шарыгин второй раз перечитал объявление и решил, что зайти стоит. Ведь афиша-то висела примечательная. В рамках большой программы «Встречи со всякими людьми», причем под рубрикой «А знаете ли вы свой край, охламоны?» анонсировалось сообщение на тему «О вреде и реальной опасности облысения».
   Шарыгин тихонько прошел в скупо освещенный зал и присел в среднем ряду полупустого партера. Огляделся: да нет, для утренней лекции народу даже слишком много, человек сто, как минимум. И все внимательно слушают.
   Выступающий развешивал по трем большим доскам какие-то схемы, планы, большие цветные фотографии и длинные химические формулы. Говорил он громко, четко, даже артистично. И внешность имел колоритную: высокий, худой, жутко лохматый, лицо, как печеное яблоко – он напомнил Шарыгину Мика Джаггера, да и по возрасту, похоже, был ровесником знаменитому шоу-мену и новоявленному английскому рыцарю. Вот только понять, о чем говорит профессор Пимушин, никак Михаилу не удавалось.
   Мелькнула почему-то забавная мысль: а что, если именно здесь и сейчас удастся узнать о Мышуйске нечто, способное направить ход его мыслей в правильное русло. Да, именно русло! Ведь Гурий вещал о реках Мышуе и Мышуйке. Но едва Шарыгин попытался сосредоточиться на этой теме, как тут же речь пошла о другом – о новой формуле чудодейственного эликсира «Волосатый рай». Давнюю историю с запрещением этого препарата Шарыгин смутно припоминал в апокрифах, ну, и решил теперь вслушаться, дабы узнать подробности. Так ведь и тут не удалось: минуты не прошло, а Пимушин уже взахлеб рассказывал о знаменитых мамонтах из полутайги, занесенных в Красную книгу, но по-прежнему варварски уничтожаемых спецподразделением генерала Водоплюева.
   И в какой-то момент Михаил догадался, что просто отчаянно засыпает в уютной полутьме зала, а потому и прозевывает что-то самое важное. Окончательно удалось проснуться, лишь когда зал прошелестел сдержанными аплодисментами, провожая завершившего свое выступление Пимушина. Стало вдруг очень обидно, и Михаил поднялся на сцену.
   – Можно задать вам один вопрос, Гурий…
   – Серафимович, – подсказал профессор. – Я вас слушаю, молодой человек.
   – Меня очень заинтересовала ваша концепция о руслах рек Мышуи и Мышуйки. Не можете ли вы объяснить ее чуточку подробнее?
   – Не могу, – развел руками Пимушин, – честное слово, не могу.
   Вот так ответ! Ну, что тут еще спросишь…
   – Вас как зовут? – заботливо поинтересовался профессор.
   – Михаил.
   – Видите ли, Михаил, я как раз сегодня собирался провести очередной эксперимент, связанный с этими реками. Если желаете, у вас есть возможность поучаствовать.
   Предложение было достаточно безумным для того, чтобы Шарыгин сразу согласился, не уточняя деталей. Спать ему уже не хотелось, а день был абсолютно свободен.
   – Пойдемте, – решительно сказал профессор, оглядывая совсем опустевший зал. – Вы единственный поняли, что для меня сегодня главное. Пойдемте.
   Больше ни один слушатель не подошел к Пимушину с вопросом. Обычное дело: мышуйцев давно уже практически ничто не удивляло. А торговать со сцены средством от облысения Гурию запретили. Что же, даст Бог, «Волосатый рай – нью» скоро поступит в магазины.
 
   Гурий Серафимович Пимушин проживал совсем недалеко от ДК пивзавода в небольшом домике с красивым садом на высоком берегу Мышуйки. Гостю своему он сразу предложил чаю с бутербродами, так как негоже отправляться в путь на голодный желудок.
   – Отправляться в путь? – Шарыгин выразил легкое недоумение.
   – Мы сейчас сядем в мою резиновую лодку, – пояснил Пимушиний и двинемся вниз по течению до впадения Мышуйки в Мышую. Вот там, Михаил, мы и поговорим о руслах всерьез. А пока я бы вам очень советовал помазать голову моим фирменным средством. На затылке то, вижу, лысинка засветилась.
   – Есть грех, – согласился Шарыгин. – А что, неужели поможет?
   – Не то слово! Вы еще домой не вернетесь, когда кожа начнет пухом порастать. «Волосатый рай» – это штука, проверенная годами.
   – То есть как – годами? Вы же говорили «новая формула».
   – А разве вы не были на моей лекции?
   – Признаюсь честно: больше половины проспал.
   Профессор даже не обиделся.
   – Ну что ж, тогда это долгая история, – предупредил он, – однако у нас, кажется, есть время, и я вам ее расскажу.
   Проплешину свою на затылке Шарыгин из вежливости чудодейственным препаратом обработал. А история и впрямь оказалась долгая, и начиналась она еще в те далекие времена, когда Миша под стол пешком ходил. Пимушин так и сказал:
   – Вы, молодой человек, может, тогда и не родились еще, Прошка Кулипин был студентом и пробавлялся всякой ерундой вроде самогона из ацетона, галстуков-самовязов да выращивания на огороде квашеной капусты, а ваш покорный слуга уже химию в университете преподавал. Между прочим, Прокофий толковый парень оказался. Жаль, что он теперь у Вольфика всерьез и надолго поселился.
   – Так ведь не его же вина, – заметил Шарыгин.
   – Ах, бросьте, Михаил! Неужели не поняли еще, что в нашей больнице вовсе не психов держат. Вроде не первый год в Мышуйске… Сами-то не были еще?
   – Бог миловал, – пожал плечами Шарыгин. – мне кажется, я не по этой части.
   – Все мы по этой части, – нахмурился профессор. – Знаете, как в большом мире говорят? От тюрьмы да от сумы не зарекайся. А у нас в Мышуйске другая поговорка: «От психушки, да от смерти-старушки…»
   – Но, простите, – решил сообщить Шарыгин. – Я же сюда на лыжах пришел... из большого мира.
   – Слыхал об этом, – кивнул Пимушин. – Ну и что? А я на велосипеде приехал. В одна тысяча девятьсот пятьдесят втором году. Тоже любил путешествия, вот по дурости и заехал. А велосипеды тогда еще с номерами были. Представляете себе: государственный номерной знак на каждом велосипеде! Такие были времена. Как-нибудь покажу вам. Этот велик до сих пор у меня на чердаке лежит… Но я же о другом хотел рассказать. Пойдемте в сарай. Лодку надуем.
   И пока они ее надували, пока укладывали рюкзаки, пока шли к берегу, спускали плавсредство на воду и отчаливали, используя короткие пластиковые весла, профессор успел рассказать вот что.
 
   Очевидно, от слишком интенсивной мозговой деятельности Гурий Пимушин начал лысеть лет в восемнадцать, и очень коплексовал по этому поводу. Но не только комплексовал, а изучил, не ленясь, добрую сотню книг по вопросам облысения и кожной растительности и понял не только принцип, но и глубинные основы процесса. Оказалось, потеря волос на голове впрямую связана с потерей интеллектуальной энергии. «И не рассказывайте мне, – бывало, кипятился Гурий, – как много на свете лысых умников. Вы и представить себе не можете, чего бы они достигли, если б еще и волосы нарастили!» В общем, годам к двадцати пяти собственные волосы Гурий вернул, они у него на голове не то что вновь выросли, а прямо заколосились и пышным цветом зацвели. И диссертацию по химии он защитил в тот же год, став самым молодым доктором наук в Мышуйске. Но вот беда – средство его оказалось сугубо индивидуальным, на других не действовало. А Гурий Серафимович как человек добрый, отзывчивый всегда сочувствовал всем вокруг, особенно лысым мужикам.
   Не пожалел он времени и в итоге решил проблему, только уж очень сильным оказалось средство: волосы начинали расти со скоростью травы на канадском газоне, а при случайном попадании на тело человек рисковал превратиться в натуральную обезьяну. К тому же и умственные способности испытуемых претерпевали невероятный скачок. Люди начинали вести себя неадекватно: уходили от жен, переставали общаться с друзьями («О чем с вами, дураками, говорить?»); забрасывали официальные инстанции малопонятными изобретениями; все поголовно разочаровывались в реальных ценностях тогдашнего социализма; а некоторые, самые продвинутые, вообще уходили схимниками в полутайгу.
   Между прочим, эликсир, названный автором «Волосатый рай», содержал в себе помимо главного активного компонента, синтезированного в лаборатории, еще и массу натуральных экстрактов – мышуйского кедра, гигантской облепихи, синей крапивы, качанного лопуха, именуемого в народе бешеной капустой, и многих других диковинных трав растений из полутайги. И все это настаивалось, разумеется, на спирту. Поэтому нашлись умники, употребившие эликсир Пимушина внутрь. Так и живут до сих пор с волосатыми желудками, и, кстати, на удивление хорошо себя чувствуют.
   Но это уже все мелочи, а по большому счету понятно, какие именно органы заинтересовались изобретением Гурия. Об использовании эликсира в народном хозяйстве речи не шло. Впрочем, о заключении юного гения в тюрьму – тоже. В Мышуйске для этого во все времена существовала больница имени Мессинга. Вот так Пимушин и оказался в ее стенах впервые. Но прежде, чем его доставили туда под конвоем бравых молодчиков генерала Водоплюева, ушлый Гурий успел темной безлунной ночью вынести из дома канистру со своим уникальным составом и вылить содержимое в городской пруд, чтобы ни капли не досталось врагу. При этом как химик, он точно просчитал: за месяц, оставшийся до начала купального сезона (если, конечно, не учитывать моржей, но ведь им, как лед сошел, уже неинтересно) вещество должно полностью разложиться под действием естественных бактерий. Но, как говорится, всего не предусмотришь…
   Они уже плыли по реке. Небо в очередной раз расчистилось. И хотелось верить, что дождь не застигнет путников где-нибудь посреди маршрута. Пимушин сделал паузу и спросил:
   – Михаил, а что вы слышали о волосатых слонах?
   – Много всякого слышал, – признался Шарыгин. – одни говорят, что это древние мамонты, пришедшие к нам в результате испытаний хронотронной бомбы на полигоне объекта 0013, другие уверяют, что этих мамонтов просто откопали из вечной мерзлоты, а потом отогрели какой-то спецтехникой, третьи рассказывают, что они мутанты.
   – И какое же это животное так странно мутировало? – ядовито поинтересовался Пимушин. – В наших краях слоны как будто не водятся.
   – Тут тоже разные мнения существуют, – не принял шутливого тона Шарыгин. – Например, Афанасий Данилович Твердомясов, вы должны его знать, показывал мне в Доме пионеров, в живом уголке у Сони Пыжиковой, настоящих хоботных мышей – у них хобот из верхней губы развился, чтобы легче было пищу таскать через узкие щели. А уж увеличение размеров – это в условиях экспериментов Водоплюева – не проблема.
   Профессор посмотрел на Шарыгина задумчиво, но с явным уважением.
   – А я уж думал, вы скажете, что это муха в слона превратилась. Впрочем, в Мышуйске и такое возможно. Но вы все-таки послушайте, что случилось на самом деле.
 
   Вечером, в канун той страшной для Гурия ночи, когда он прощался со своим изобретением на берегу городского пруда, сотрудник цирка-шапито, смотритель животных Колян Топорыгин, принял на грудь лишнего, в связи с планировавшимся на утро отъездом всего коллектива в поселок городского типа Жилохвостово, отчего и сделался весьма рассеянным. Задавая корм зверью, Колян кое-что напутал, а именно: попугаям выдал порцию мяса, предназначавшуюся бенгальским тиграм, тем, в свою очередь, была предложена рыба из рациона морского котика Лехи, а несчастному котику соответственно, перепала еда с птичьего стола. Но самую главную оплошность Колян допустил, не закрыв клетку с семейной парой слонов Борькой и Машкой. Слоны, недолго думая, использовали уникальную возможность вырваться на простор и вспомнить далекую теперь уже юность в африканской саванне. И хотя ночь была подозрительно холодной, животным все же захотелось освежиться в кои-то веки не под струей из брандспойта, которой ежедневно одаривал их Топорыгин, а в настоящем водоеме, благо городской пруд заманчиво поблескивал буквально в семи слоновьих шагах. Радостно фыркая и поливая друг друга из хоботов, слоны проторчали в пруду до рассвета, и совсем не успевшего разложиться эликсира с лихвою хватило на них обоих.
   Рано утром самыми первыми увидели их рыбаки, в ужасе побросавшие удочки и кинувшиеся врассыпную. Ведь как раз тогда по телевизору активно муссировали тему размороженных мамонтов, а кто ж не знает, что все древние зверюги слыли весьма свирепыми. Рыбаки и сообщили о мамонтах куда следует. Приехала милиция. Но что она могла сделать? Свистка животные не испугались, но и агрессии не проявляли, так что стрелять повода не было. В общем, пруд оцепили, и на всякий случай позвонили в цирк. А куда еще? Зоопарка-то не было в городе. На удивление быстро пожаловали дрессировщик и ветеринар, которые почти сразу узнали своих неузнаваемых питомцев. Шкура, конечно. странноватая, но глаза-то, глаза-то – родные! И такие несчастные!.. Айболит слоновий тут же засвидетельствовал, что животные сильно простужены, несмотря на теплую шерсть, выросшую за одну ночь. Ну, вызвали, понятно, спецподразделение Водоплюева, автокранами погрузили животных на платформы армейских тягачей и увезли лечить. Куда? Понятно, куда – на спецобъект.
   Несчастные жилохвостовцы оказались лишены самых ярких номеров цирковой программы, да и в городе волосатых слонов больше не видели. Зато поползли слухи. Слоны-то якобы расплодились, разбрелись по полутайге, одичали, стали нападать на людей, и доблестные спецназовцы вынуждены теперь отстреливать их из гаубиц и гранатометов. Возможно, все это так и есть. Но Пимушину доподлинно известно лишь одно: слон Борька до сих пор жив и здоров. Даже к русской зиме адаптировался.
   – Откуда вы это знаете? – удивился Шарыгин.
   – Дайте срок, – загадочно ответил профессор. – Если повезет, сами сегодня Борьку увидите.
   Шарыгин почел за лучшее не расспрашивать дальше и принялся изучать ландшафты, открывавшиеся взору по берегам реки.
   Мышуйка, украшавшая город в его лесопарковой части, была речкой тихой, неширокой, но при этом – довольно глубокой и очень извилистой. Оставив позади район старинных деревянных домишек, в одном из которых и обитал Гурий Серафимович, наши путешественники миновали сначала промзону, потом парковые заводи, где почти не ощущалось течение и нужно было интенсивно работать веслами, затем по правому борту засверкали на солнце белоснежные известковые выходы Бобрячих каменоломен, и наконец, впереди замаячило устье. Странное это было место. Шарыгин раньше не забирался так далеко за черту города, но то ли Иннокентий Глыба, то ли Парфён Семечкин (оба они заядлые туристы) как-то рассказывал, что никому доподлинно неизвестно, какая из рек является притоком другой. И теперь Михаил вынужден был согласиться с этим парадоксальным утверждением.
   Мышуя – безусловно, главная городская артерия, – раза в два шире Мышуйки, а в самом центре даже окантована была в гранит, однако во многих других местах горожане переходили ее вброд, о судоходстве речи не шло. А ведь основным руслом в гидрологии считают то, которое более полноводно. Короче, было сейчас пред ними не столько устье, сколько просто место слияния рек. Но так уж повелось от века, ниже по течению за рекой сохранялось более солидное имя – не Мышуйка там какая-нибудь легкомысленная, а знающая себе цену Мышуя.
   Здесь, по берегам возвышались величественные кедры, иные из которых достигали в полутайге шестидесяти метров и больше, щерились скалы, поросшие мхом, а под огромными хвойными лапами зеленел густой подлесок – пейзаж был красив, но однообразен, да еще и солнышко скрылось, а течение стало быстрее и ветер дул попутный, так что грести совсем не требовалось. В общем, Шарыгин задремал, так и не спросив у Пимушина о цели их путешествия, а когда проснулся, лодка уже вплывала обратно в город.
   То есть вначале-то он подумал, что плывут они теперь в новых, незнакомых краях, достигли, скажем, соседней губернии, и вообще это не Мышуя уже, а другая, более крупная река, и по ней легко можно будет доплыть аж до Северного Ледовитого океана, а оттуда и до Балтики – рукой подать. Но потом пригляделся Михаил к типовому району новостроек, и не смог не заметить до боли знакомые лозунги, типа: «Мышуйцы, достойно встретим очередной юбилей нашего города!»; патриотические рекламные щиты, на которых румяные юноши и соблазнительные девушки с прямотой идиотов признавались: «Я люблю Мышуйск!»; и, наконец, по глазам ударил набивший оскомину рекламный слоган на крыше городского банка: «Вдохни и не дыши. О, как мы хороши!» Дезодоранты-репеленты «Дух города».
   – Мы уже возвращаемся? – решил уточнить Шарыгин, напряженно вспоминая, куда и зачем они вообще плыли.
   – В том то и дело, что нет, молодой человек, – улыбнулся Пимушин. – Мы плывем дальше. В этом месте пути по первому разу все засыпают почему-то. Но уж поверьте мне, лодку я не разворачивал, да и смотрите сами: мы все так же плывем по течению, а в каком месте в город втекает Мышуя, надеюсь, вы помните? То есть мы сейчас как раз, что называется, в верховьях и скоро будем проплывать центр города.
   Шарыгин попытался представить себе, как именно текут две реки, попадая в город с разных концов и притом дважды, – до слияния и после, – попытался и не сумел. Новая мысль посетила его.
   – Гурий Серафимович, – а карта Мышуйска существует? Я почему-то никогда не видел.
   – Помилуйте, Михаил! Какая карта? Мышуйск абсолютно засекреченный город, на картах России и мира его, естественно, нет, а топографические полукилометровки есть только в распоряжении генерала Водоплюева. Но вы себе даже не представляете, как эта ценность охраняется. Легче выкатить танк за ворота и вынести весь оружейный склад, чем получить из сейфа хоть один экземпляр карты.
   – Странно, – сказал Шарыгин, – но ведь карту можно составить и самому.
   – Правильно рассуждаете. Ваш покорный слуга несколько лет назад этим и занялся. Отчего и загремел опять к Вольфику.
   Шарыгин совсем загрустил. Они уже проплыли центр, и вновь потянулись по берегам сады, да огороды.
   – Так и в чем же суть нашего сегодняшнего эксперимента?
   – Видите ли, мне очень хотелось, чтобы кто-то еще кроме меня убедился в странностях местной географии. Вы сейчас пронаблюдаете за впадением рек одна в другую и поймете всю глубину моего отчаяния. Ведь тогда, уже выйдя из больницы, не понятый никем, всеми забытый, я решил покинуть Мышуйск. Но ни на какой транспорт денег не было. Пешком – несерьезно: медведи в полутайге сожрут. Вот я и решил плыть. Я же рассуждал как? Всякая река впадает рано или поздно в другую, с тем чтобы в итоге влиться в большое озеро или в мировой океан.
   – И я так полагал в какой-то момент, тоже надеялся уплыть из города, только все некогда было, – признался Шарыгин. – А сегодня ужасно захотелось на Рижское взморье. Сам не знаю, почему…
   – Сочувствую вам, Михаил. Мышуйка, как вы уже изволили видеть, впадает в Мышую, а Мышуя, в свою очередь… в Мышуйку. Да, да. Смотрите вперед. Внимательней.
   Шарыгин ничего не ответил, потому что они уже приближались к новому устью – вполне очевидному месту впадения мелкой Мышуи в более полноводную Мышуйку.
   А после они плыли молча, яростно помогали себе веслами, и потому очень быстро вернулись по Мышуйке к месту начала путешествия. Шарыгин затосковал ужасно. Но на всякий случай спросил таки:
   – А если против течения поплыть?
   – Пробовал. Неинтересно. Верховья они и есть верховья. Речки превращаются в ручьи, а дальше – болота и глухая полутайга.
   – Понятно. Ну, и зачем все это?
   – А вот зачем. Мы с вами наблюдаем настоящий природный феномен. Тут ведь не просто замкнутое экологическое пространство, образованное двумя реками, – тут присутствует некий нонсенс. Да, да, элемент логического абсурда. Я сформулировал так: Мышуя и Мышуйка «вытекают и впадают из друг в друга». Вы топологию изучали, Михаил?
   – В самых общих чертах. Лента Мёбиуса, бутылка Клейна…
   – Вполне достаточно. Я как раз об этом. Простая логика подсказала мне, что река не может течь по кругу, а значит, есть подводные артерии, связывающие нашу Мышую и Мышуйку с бассейнами других рек, а в итоге и с мировым океаном.
   – Значит, выход все-таки есть? – спросил Шарыгин с надеждой.
   – Конечно, есть. И нашел его, знаете, кто? Борька.
   – Да не может быть!
   – Может, молодой человек, может! Я-то уж в пятнадцатый раз плаваю тут по кругу. А вам, полагаю, и одного хватило, чтобы поверить. Так что давайте лодку мою в дом занесем, да и отправимся к городскому пруду.
   – Так ведь темнеет уже, – как-то по-детски встревожился Шарыгин.
   – Вот и хорошо. Борька как раз по ночам приплывает.
   – Постойте, постойте, так это из-за него по всему городу слухи, что в пруду лохнесское чудовище завелось.
   – Не знаю, не знаю. В городе много о чем говорят. Еще и про гигантских рогатых пиявок рассказывают, а ведь это именно Борька из пруда их прогнал, так что они теперь только в озере Бездонном и прячутся. Вы, надеюсь, поняли уже, что городской пруд с Бездонным озером тоже подземной рекою связан.
   – Догадался, – кивнул Шарыгин, опуская уже почти просохшую лодку на пол сарая и в рассеянности почесав затылок.
   Надо же, вроде и впрямь волосы появились там, где их раньше не было! Вот только прилива интеллектуальной энергии что-то пока не ощущается…
 
   Перед ночным походом на пруд они сделали еще один перерыв на чай с бутербродами, ничего более серьезного не готовили – не до того. Но об Анюте Шарыгин все-таки вспомнил и позвонил ей, чтоб не беспокоилась. Для простоты наврал, конечно, что из-за аварии на сервере его во второй раз подряд на ночную смену поставили. Нет, разумеется, потом все расскажет, как есть, но не сейчас, по телефону…
   – …Я еще вот о чем хотел предупредить вас, Михаил. Вы Борьки-то моего не пугайтесь – он вовсе никакой не свирепый мамонт, а наоборот, очень разумный слон, поразумнее людей, между прочим, я бы сказал, говорящий.
   – Вы это серьезно? – не понял Шарыгин.
   – Абсолютно серьезно. Помните, я рассказывал о побочном, точнее, попутном действии моего эликсира. В новой формуле я сумел избавиться от влияния на интеллект, да и концентрацию основного компонента уменьшил, подобрав правильный растворитель. Но слоники-то мои искупались в том, самом первом составе. И мозги у них заработали – дай Бог каждому. Даже речевые способности прорезались. Вот только голосок… отвратительного тембра, высокий, скрипучий, а тихо говорить они не умеют, ревут, что твоя иерихонская труба. Меж тем, обиднее всего другое: по наследству, как выяснилось, отлично передается мохнатая шерсть, но не интеллект. Дети у моих слонов полнейшими дебилами выросли, а уж следующее поколение и того страшнее – массовое озверение началось. Так что родители, перехитрив всех, из этой бешеной популяции сбежали. Полутайга, она большая, конечно, на всех хватит, но Борьке с Машкой хотелось обратно в Африку вернуться. Однажды ночью решили прийти на городской пруд – ни для чего, так, ностальгия замучила по тем местам, где однажды они стали совсем другими. Ну, поплескались, поныряли, да и обнаружили в глубине туннель, ведущий в Бездонное озеро. А дальше – больше: из Бездонного нашли выход то ли в Байкал, то ли в Каспий, Борька в названиях путался поначалу, но в любом случае, до океана добраться уже не проблема…
   – Ну и что дальше? – несколько рассеянно спросил Шарыгин.
   – Что дальше, не знаю, а Машка теперь уже в Кении живет постоянно, и Борька с нею, но он по Мышуйску дюже тоскует, да и без меня грустно парню. Какими-то своими путями, раз или два в год приходит, приплывает. Есть у нас условленные дни, вот сегодня как раз такой, а если меняется что-то, он мне бросает мышагу по мылу.
   От этого молодежного жаргона Шарыгин как-то совсем приуныл, верить Пимушину перестал абсолютно, даже чуть-чуть испугался – не то за него, не то за себя – и хотел рубануть с плеча, мол, не пора ли вам, Гурий Серафимович, обратно к Вольфику? Но тут они как раз и пришли.
   Тихо было над городским прудом и очень темно. Потом на удачу из-за облака полная луна выглянула, и в этот самый момент задрожала поверхность воды, заволновалась, и поднялось из пучины сказочного вида чудовище – лохнесское, не лохнесское, но впечатляющее. Огромный, местами облезлый, но все еще очень лохматый слон. Подошел к берегу, присел, как человек, на ступени променада, и Пимушин стал с ним разговаривать. Шарыгин смотрел скептически, не очень-то и слушая, какие слова шепчет профессор в огромное волосатое слоновье ухо. А Борька реагировал все больше движениями хобота, голоса не подавал, чтобы всю округу не перебудить, а глаз его в темноте да за мохнатыми бровями было не разглядеть толком.
   – Молодой человек, – окликнул вдруг Пимушин. – Я специально задал ему ваш главный вопрос – как отсюда на Рижское взморье попасть? Вот, послушайте, точнее, посмотрите, что он ответит.
   Шарыгин послушно оглянулся на слона. А тот поискал вокруг хоботом что-нибудь пишущее, потом, не найдя, по-хамски, передней ногой развалил столбик балюстрады, подхватил обломок кирпича и принялся тщательно выписывать им на гранитных плитах:
   «Мне-то известен путь отсюда к морю, но я умею очень долго не дышать, а у вас не получится, нужен запас воздуха часов на шесть. Если к следующему году подготовитесь технически, готов взять вас с собой. Удачи, Михаил! А теперь мне пора».
   Шарыгин был сражен наповал этой информацией. Он больше ни слова не сказал профессору Пимушину. Только молча кивнул и пошел себе, пошел по притихшим в ночи аллеям парка куда-то к центру…
   Собственно, оставалось у него теперь два пути: либо – домой к любимой жене (так ведь, черт, уже третий час, спит она, и не ждет его!); либо к друзьям-полуночникам в «Пену дней» (а как раз этим летом владелец пивбара Марио Абдуллашидзе сделал свое заведение круглосуточным).
   Если подумать, второй вариант представлялся более логичным.