Скрягин Александр
Тот, кто оказался прав
АЛЕКСАНДР СКРЯГИН
Тот, кто оказался прав
Гримо был не прав! Нет! Прав был я! Все получилось именно так, как я говорил! Ведь теперь даже трудно себе представить, что когда-то мы обходились без гленов!
Я смотрю на своего глена. Но что это? Он будто ухмыляется мне в лицо? Но ведь он не может этого делать! Не может! Ведь это только для контролеров и надсмотрщиков глены такие же живые люди, как и мы. Но я-то знаю, что глен - всего лишь кукла! Большая тряпичная кукла в натуральный человеческий размер с лицом, выкрашенным белилами, и туловищем, набитым старыми тряпками и картоном, которая привязана тонкими незаметными веревочками к ногам и поясу и потому беспрестанно дергающаяся от наших движений. Со стороны представляется, будто глен, стоя за верстаком, действительно что-то делает. Но это, конечно, не так.
И все же, мне кажется... Мне кажется, что... Нет, мне это просто кажется! .
Я вглядываюсь в черноту, окружающую непроницаемой стеной маленькое освещенное пространство вокруг наших верстаков, стоящих в два ряда друг против друга. Я чувствую, что это действительно стена, мягкая, бархатистая и отвратительно живая на ощупь, состоящая из бесчисленного множества омерзительных прозрачных непрерывно шевелящихся ресничек, в которых человек мягко утонет, как в гигантском слое мха. А там, за ресничками, внутренности этой черноты: желудок и покрытые слизью судорожно сокращающиеся сосуды, и там с человеком происходит что-то такое дикое и страшное, что нет сил и в то же время хочется представить.
...И все же прав оказался я! Не Гримо, нет! Я!
После того как контролеры объявили новый закон о том, что каждый работник не может делать в день больше одной тысячи коробков, мы собрались на совет. Контролеры объявили, больше тысячи коробков нельзя делать потому, что это вызывает перенапряжение наши,х сил и может плохо, сказаться на нашем здоровье. Так они говорили. Но настоящая причина была в другом. И мы это поняли.
За каждую тысячу коробков мы получали дневную норму: две луковицы, ломоть хлеба и кусочек, соленого сала величиной со спичечный коробок. А через десять дней, за десять тысяч коробков,- мы получали право подняться наверх и целый день провести там, где светит солнце и плещется о берег шипящее и прозрачное море. Мы могли лежать на шершавом, теплом и сухом песке, подставляя свои лица горячим желто-фиолетовым лучам, после которых наша влажная, белая и бархатистая от нездорового климата Пещеры кожа становилась сухой, упругой и начинала приобретать коричневатый оттенок, правда, едва заметный, ведь мы могли подставлять свое тело солнцу только раз в десять дней.
Зато этот день был похож на сказку!
На пляже вдоль моря стояли гимнастические снаряды и стойки, мы могли упражняться на них, и наши мускулы словно наливались радостью. Ожидание этой сказки давало нам силы! А опыт, накапливающийся за годы однообразного труда, позволял работать все быстрее. И вот настал день, когда Умелец сделал за десять дней не десять, а двадцать тысяч коробков! И смог провести там, наверху, не один, а целых два дня!
А вслед за ним это сделали и другие. Затем мы достигли и невероятного прежде рубежа в тридцать и сорок тысяч коробков, а Умелец однажды сделал сто! Сто тысяч! И за это целых десять дней был наверху! Купался в море, гулял по белым песчаным холмам, валялся на пляже. И хотя от отдыхавших аристократов, контролеров и надсмотрщиков его отделяла высокая - в три чело. веческих роста - сеть из стальной проволоки, он был почти как они!
Вот после этого аристократы, чтобы закрыть нам путь наверх, и придумали закон, который не разрешал склеивать больше одной тысячи спичечных коробков в день, и, значит, теперь мы могли получать в день только один свой рацион и только один раз в десять дней - не чаще - подниматься к солнцу.
Тогда мы все стали думать, что же нам теперь делать?..
Гримо сказал, что нам надо перебить надсмотрщиков и контролеров или заставить их самих работать внизу, а самим подняться наверх!
Но это был глупый план! Глупый, потому что неосуществимый! Гримо думал, что он один такой умный! А что стало с Бемом Языкастым, который ударил надсмотрщика? Он исчез! И не вернулся до сих пор! И, наверное, не вернется никогда! А куда делся Гам Лукавый? Не он ли кричал в ту ночь так, будто с ним делали что-то ужасное? И то же самое будет с нами! Так думал не я один, так говорили между собой многие! И это я сказал вслух! В первый раз мы разошлись, так ничего и не решив.
Но все-таки надо было что-то делать! И я придумал!
Я работал всю ночь, пока все спали. Когда мы собрались снова и Гримо сказал: "Может быть, мы и погибнем, но другого выхода у нас нет!", я ответил ему: "Есть!" И показал глена.
В глазах надсмотрщиков и контролеров глен ничем не отличается от нас. Смотрите, он такой же, как мы,- белый и румяный.
На нем такая же синяя мешковатая куртка, как и у нас. Конечно, глен не может работать. Но ведь за него можем работать мы!
Глен не может работать, зато глену не нужно и отдыхать. Ему не нужно ни солнце, ни сало, ни сухой песок! Ему не нужно ничего!
Ведь это кукла!
Сначала никто ничего не понял. Но я объяснил.
Каждый из нас не может склеивать больше тысячи коробков в день и больше десяти тысяч - за десять дней. Так говорит закон.
Но, если я все-таки склею за день две тысячи, а контролерам скажу, что половину из них сделал глен, то закон не будет нарушен.
Каждый из нас - я и глен - получит свою норму питания и выходной день наверху. Но на самом деле и сало и отдых - все достанется мне одному. Ведь глену ничего этого не нужно! А надсмотрщики и контролеры все равно не заметят, кто из нас поднялся наверх - живой человек или глен, ведь они нас даже не замечают, для них мы все - на одно лицо!
Мы будем работать за наших гленов, но мы будем за них и получать. Каждый из нас может иметь столько гленов, сколько норм он в силах выполнить!
Гримо все-таки продолжал стоять на своем. Но его почти никто не поддержал.
И все получилось так, как сказал я.
Рядом с нами стали за верстаками внешне ничем не отличимые от нас фигуры гленов, со стороны - для надсмотрщиков и контролеров будто работающие, а на самом деле - просто дергающиеся в такт с движениями наших тел. Через некоторое время мы все так привыкли к нашим гленам, что они стали для нас чемто вроде друзей. Я даже стал разговаривать с моим гленом, будто он живой, а не тряпичная кукла...
И все же, мне кажется... да, мне кажется... Я вижу, что они усмехаются и подмигивают мне своими глазами из зеленых бутылочных осколков!..
Но ведь этого же не может быть! Наверное, я просто устал. Дело в том, что затея с гленами все-таки имеет маленький недостаток: нельзя снижать двойную норму выработки, ведь это будет означать, что кто-то из нас - я или глен - не выполнил норму, а это сразу привлечет внимание контролеров и все может раскрыться! Я не Умелец, у меня только один глен, и все же работать даже за него одного мне трудно. Раньше я мог делать две нормы время от времени, теперь, после моего изобретения,- я должен делать это всегда. И трудно приходится не мне одному.
Но ничего! Ничего! Я сделаю твою норму, глен, будь спокоен!
Я не подведу тебя!
Но что это? - кто-то толкает меня под руку. Кто это? Глен???
Наверное, он просто сдвинулся со своего места и навалился на меня своим туловищем... Да!
Так, ну вот и контролеры катят между верстаками свой огромный, окрашенный в красное, металлический ящик на скрипучих, деревянных - чтобы не ржавели - колесах. Какой неприятный влажный скрип!..
Да, вот это тысяча коробков - моя, а это - моего напарника...
Не больше - тысяча, как положено. Мы закон знаем. Почему он молчит? Просто он такой неразговорчивый. Все в порядке!
Ящик медленно катится дальше, к другим верстакам.
Теперь у меня не две луковицы в день, как раньше, а четыре, не один кусочек сала, а два! И это совсем не плохо!
Все-таки я был прав, дорогой мой Гримо! И зря ты до сих пор не сделал себе глена. Зря! Два кусочка сала - это прекрасная вещь! И два дня отдыха наверху - тоже! Ты же не будешь с этим спорить, дорогой Гримо!
Но что это? Что это? Будто... Померещилось! Мне просто померещилось! Я устал. Все время делать двойную норму тяжело.
Очень тяжело. Но отступать нельзя. Это может разоблачить глена. И тогда все пропало!
Так, сейчас я пойду в свою пещеру. А ты, глен, оставайся. Ведь тебе все равно где ночевать...
Но что это? Что это? Рука глена медленно поднимается к лежащей на верстаке кучке луковиц, сала и хлеба, полученных от контролера. Его плоская твердая деревянная ладонь разрезает ее напополам и уверенно отодвигает одну часть к себе. Что это?
Я сплю?.. Я пытаюсь остановить его руку, хватаю глена за локоть, и вдруг ощущаю вместо мягкого тряпичного тела под одеждой что-то твердое, словно кости... Что это? Я схожу с ума! Я смотрю на своего глена... Он усмехается мне в лицо, отвратительно оскалив свои лошадиные деревянные зубы! Я оглядываюсь вокруг.
Прямо на меня по проходу между верстаками, дергаясь своими нелепыми телами, медленно идут глены...
Тот, кто оказался прав
Гримо был не прав! Нет! Прав был я! Все получилось именно так, как я говорил! Ведь теперь даже трудно себе представить, что когда-то мы обходились без гленов!
Я смотрю на своего глена. Но что это? Он будто ухмыляется мне в лицо? Но ведь он не может этого делать! Не может! Ведь это только для контролеров и надсмотрщиков глены такие же живые люди, как и мы. Но я-то знаю, что глен - всего лишь кукла! Большая тряпичная кукла в натуральный человеческий размер с лицом, выкрашенным белилами, и туловищем, набитым старыми тряпками и картоном, которая привязана тонкими незаметными веревочками к ногам и поясу и потому беспрестанно дергающаяся от наших движений. Со стороны представляется, будто глен, стоя за верстаком, действительно что-то делает. Но это, конечно, не так.
И все же, мне кажется... Мне кажется, что... Нет, мне это просто кажется! .
Я вглядываюсь в черноту, окружающую непроницаемой стеной маленькое освещенное пространство вокруг наших верстаков, стоящих в два ряда друг против друга. Я чувствую, что это действительно стена, мягкая, бархатистая и отвратительно живая на ощупь, состоящая из бесчисленного множества омерзительных прозрачных непрерывно шевелящихся ресничек, в которых человек мягко утонет, как в гигантском слое мха. А там, за ресничками, внутренности этой черноты: желудок и покрытые слизью судорожно сокращающиеся сосуды, и там с человеком происходит что-то такое дикое и страшное, что нет сил и в то же время хочется представить.
...И все же прав оказался я! Не Гримо, нет! Я!
После того как контролеры объявили новый закон о том, что каждый работник не может делать в день больше одной тысячи коробков, мы собрались на совет. Контролеры объявили, больше тысячи коробков нельзя делать потому, что это вызывает перенапряжение наши,х сил и может плохо, сказаться на нашем здоровье. Так они говорили. Но настоящая причина была в другом. И мы это поняли.
За каждую тысячу коробков мы получали дневную норму: две луковицы, ломоть хлеба и кусочек, соленого сала величиной со спичечный коробок. А через десять дней, за десять тысяч коробков,- мы получали право подняться наверх и целый день провести там, где светит солнце и плещется о берег шипящее и прозрачное море. Мы могли лежать на шершавом, теплом и сухом песке, подставляя свои лица горячим желто-фиолетовым лучам, после которых наша влажная, белая и бархатистая от нездорового климата Пещеры кожа становилась сухой, упругой и начинала приобретать коричневатый оттенок, правда, едва заметный, ведь мы могли подставлять свое тело солнцу только раз в десять дней.
Зато этот день был похож на сказку!
На пляже вдоль моря стояли гимнастические снаряды и стойки, мы могли упражняться на них, и наши мускулы словно наливались радостью. Ожидание этой сказки давало нам силы! А опыт, накапливающийся за годы однообразного труда, позволял работать все быстрее. И вот настал день, когда Умелец сделал за десять дней не десять, а двадцать тысяч коробков! И смог провести там, наверху, не один, а целых два дня!
А вслед за ним это сделали и другие. Затем мы достигли и невероятного прежде рубежа в тридцать и сорок тысяч коробков, а Умелец однажды сделал сто! Сто тысяч! И за это целых десять дней был наверху! Купался в море, гулял по белым песчаным холмам, валялся на пляже. И хотя от отдыхавших аристократов, контролеров и надсмотрщиков его отделяла высокая - в три чело. веческих роста - сеть из стальной проволоки, он был почти как они!
Вот после этого аристократы, чтобы закрыть нам путь наверх, и придумали закон, который не разрешал склеивать больше одной тысячи спичечных коробков в день, и, значит, теперь мы могли получать в день только один свой рацион и только один раз в десять дней - не чаще - подниматься к солнцу.
Тогда мы все стали думать, что же нам теперь делать?..
Гримо сказал, что нам надо перебить надсмотрщиков и контролеров или заставить их самих работать внизу, а самим подняться наверх!
Но это был глупый план! Глупый, потому что неосуществимый! Гримо думал, что он один такой умный! А что стало с Бемом Языкастым, который ударил надсмотрщика? Он исчез! И не вернулся до сих пор! И, наверное, не вернется никогда! А куда делся Гам Лукавый? Не он ли кричал в ту ночь так, будто с ним делали что-то ужасное? И то же самое будет с нами! Так думал не я один, так говорили между собой многие! И это я сказал вслух! В первый раз мы разошлись, так ничего и не решив.
Но все-таки надо было что-то делать! И я придумал!
Я работал всю ночь, пока все спали. Когда мы собрались снова и Гримо сказал: "Может быть, мы и погибнем, но другого выхода у нас нет!", я ответил ему: "Есть!" И показал глена.
В глазах надсмотрщиков и контролеров глен ничем не отличается от нас. Смотрите, он такой же, как мы,- белый и румяный.
На нем такая же синяя мешковатая куртка, как и у нас. Конечно, глен не может работать. Но ведь за него можем работать мы!
Глен не может работать, зато глену не нужно и отдыхать. Ему не нужно ни солнце, ни сало, ни сухой песок! Ему не нужно ничего!
Ведь это кукла!
Сначала никто ничего не понял. Но я объяснил.
Каждый из нас не может склеивать больше тысячи коробков в день и больше десяти тысяч - за десять дней. Так говорит закон.
Но, если я все-таки склею за день две тысячи, а контролерам скажу, что половину из них сделал глен, то закон не будет нарушен.
Каждый из нас - я и глен - получит свою норму питания и выходной день наверху. Но на самом деле и сало и отдых - все достанется мне одному. Ведь глену ничего этого не нужно! А надсмотрщики и контролеры все равно не заметят, кто из нас поднялся наверх - живой человек или глен, ведь они нас даже не замечают, для них мы все - на одно лицо!
Мы будем работать за наших гленов, но мы будем за них и получать. Каждый из нас может иметь столько гленов, сколько норм он в силах выполнить!
Гримо все-таки продолжал стоять на своем. Но его почти никто не поддержал.
И все получилось так, как сказал я.
Рядом с нами стали за верстаками внешне ничем не отличимые от нас фигуры гленов, со стороны - для надсмотрщиков и контролеров будто работающие, а на самом деле - просто дергающиеся в такт с движениями наших тел. Через некоторое время мы все так привыкли к нашим гленам, что они стали для нас чемто вроде друзей. Я даже стал разговаривать с моим гленом, будто он живой, а не тряпичная кукла...
И все же, мне кажется... да, мне кажется... Я вижу, что они усмехаются и подмигивают мне своими глазами из зеленых бутылочных осколков!..
Но ведь этого же не может быть! Наверное, я просто устал. Дело в том, что затея с гленами все-таки имеет маленький недостаток: нельзя снижать двойную норму выработки, ведь это будет означать, что кто-то из нас - я или глен - не выполнил норму, а это сразу привлечет внимание контролеров и все может раскрыться! Я не Умелец, у меня только один глен, и все же работать даже за него одного мне трудно. Раньше я мог делать две нормы время от времени, теперь, после моего изобретения,- я должен делать это всегда. И трудно приходится не мне одному.
Но ничего! Ничего! Я сделаю твою норму, глен, будь спокоен!
Я не подведу тебя!
Но что это? - кто-то толкает меня под руку. Кто это? Глен???
Наверное, он просто сдвинулся со своего места и навалился на меня своим туловищем... Да!
Так, ну вот и контролеры катят между верстаками свой огромный, окрашенный в красное, металлический ящик на скрипучих, деревянных - чтобы не ржавели - колесах. Какой неприятный влажный скрип!..
Да, вот это тысяча коробков - моя, а это - моего напарника...
Не больше - тысяча, как положено. Мы закон знаем. Почему он молчит? Просто он такой неразговорчивый. Все в порядке!
Ящик медленно катится дальше, к другим верстакам.
Теперь у меня не две луковицы в день, как раньше, а четыре, не один кусочек сала, а два! И это совсем не плохо!
Все-таки я был прав, дорогой мой Гримо! И зря ты до сих пор не сделал себе глена. Зря! Два кусочка сала - это прекрасная вещь! И два дня отдыха наверху - тоже! Ты же не будешь с этим спорить, дорогой Гримо!
Но что это? Что это? Будто... Померещилось! Мне просто померещилось! Я устал. Все время делать двойную норму тяжело.
Очень тяжело. Но отступать нельзя. Это может разоблачить глена. И тогда все пропало!
Так, сейчас я пойду в свою пещеру. А ты, глен, оставайся. Ведь тебе все равно где ночевать...
Но что это? Что это? Рука глена медленно поднимается к лежащей на верстаке кучке луковиц, сала и хлеба, полученных от контролера. Его плоская твердая деревянная ладонь разрезает ее напополам и уверенно отодвигает одну часть к себе. Что это?
Я сплю?.. Я пытаюсь остановить его руку, хватаю глена за локоть, и вдруг ощущаю вместо мягкого тряпичного тела под одеждой что-то твердое, словно кости... Что это? Я схожу с ума! Я смотрю на своего глена... Он усмехается мне в лицо, отвратительно оскалив свои лошадиные деревянные зубы! Я оглядываюсь вокруг.
Прямо на меня по проходу между верстаками, дергаясь своими нелепыми телами, медленно идут глены...