Смирнов Сергей
Цветок в дорожной сумке
Сергей Анатольевич СМИРНОВ
ЦВЕТОК В ДОРОЖНОЙ СУМКЕ
После привычных блекло-серых, бесцветных и нагоняющих смертельную тоску холмов Безликой кипящая на полуденной жаре земная зелень вызывала резь в глазах. Я стоял неподвижно на краю шоссе и, вглядываясь в зеленый мир, щурился с такой силой, что даже стала болеть голова. Подошвы ботинок словно приварились к дороге, и мне казалось, что еще немного - и мои ноги пустят в асфальт корни.
Вдруг какой-то импульс прострелил мои мышцы. Я сорвался с места, зашвырнул далеко свою дорожную сумку и тут же ринулся сам вслед за ней в гущу травы. Но, сделав несколько яростных рывков, выдохся. Ноги опутала упругая паутина из стебельков и листиков; наконец, подавшись телом вперед так, что сохранить вертикальное положение уже было невозможно, я растянулся во весь рост и, должно быть, отшиб бы себе грудь и разбил лицо, если бы не тысячи маленьких зеленых пружинок, мягко сжавшихся подо мною.
И от этого чувствительного падения мне вдруг стало хорошо-хорошо.
Про своего нового знакомого, Алексея, я совсем забыл, а когда вспомнил и, сев, высунулся из травяных зарослей, оказалось, что он все еще стоит на шоссе, переминаясь с ноги на ногу.
- Чего ты ждешь? - спросил я решительно, удивляясь, как может человек, пробыв год в космосе, не прийти в ребячий восторг от земной красоты.
Алексей только посмотрел на меня так, как смотрит не умеющий плавать на реку, через которую ему придется перебираться вброд.
- Ты там до конца отпуска простоишь, - почувствовав какой-то подвох, сказал я уже как-то неуверенно.
Алексей наконец тронулся с места. Он повесил на плечо свою сумку, сошел с дороги и двинулся в мою сторону, переступая таким образом, будто боялся наступить на спрятавшуюся в траве змею. Я смотрел на него во все глаза. Судя по всему, Алексей чувствовал себя очень неловко: лицо его покрылось красными пятнами. Он подошел ко мне, осторожно положил сумку на землю и, присев на корточки, пристально посмотрел на меня.
- Должно быть, я немного свихнулся, - с огорчением сказал он, словно оправдываясь за свои странные действия.
Я пожал плечами.
- Это бывает с теми... - я указал глазами на небо, - с теми, кто возвращается оттуда.
- Хм. - Алексей слабо улыбнулся. - Но у меня уж слишком оригинальный случай...
- Лучше поговорим о чем-нибудь другом, - предложил я, давая понять Алексею, что не люблю обсуждать чужие недуги.
...Мы познакомились два дня назад на пассажирском космолете: у нас была каюта на двоих, и, хотя - не знаю почему - мы очень мало разговаривали между собой, на следующее после знакомства утро мне уже казалось, что мы давние и очень хорошие друзья. Нас сближало непреодолимое желание вновь послушать почти забытый нами шелест листьев на ветру и побродить по вечернему городу, с огнями которого не может сравниться блеск самых ярких звезд. Нужны ли слова? И тем более не рассказывали мы друг другу о своей работе. Но теперь я вдруг почувствовал, что Алексей не успокоится, пока не расскажет о своих злоключениях. Я понял, что ему долгое время пришлось пробыть в одиночестве. Такие люди в космосе очень молчаливы, но стоит им вернуться на Землю, и они несколько дней ведут себя так, будто им больно молчать, и, если окружающие их не слушают, впадают в убийственное уныние. Я по своему горькому опыту знал, что означает такое уныние, и поэтому счел своим долгом выслушать человека, который, может быть, ждал этой возможности целый год.
Я чуть приподнял брови и вопросительно глянул на Алексея. Он снова слабо улыбнулся: видно, понял ход моих мыслей и, на миг задумавшись, неторопливо спросил:
- Два месяца назад в третьем секторе Урана беспилотный грузовик врезался в звездолет, на котором был только один помощник штурмана. Ты, может быть, слышал?
- Конечно, - ответил я. - Этот звездолет потом больше недели искали.
- Вот-вот. Не мудрено. Его на куски разнесло. В одном из этих кусков я и загорал полторы недели. - Алексей немного помолчал. - А столкнулись мы эффектно, ничего не скажешь. Космолет, на котором я летел, перегонялся с одной базы на другую, с которой шел этот злополучный грузовик; так дело было; и пути эти настолько совпали, словно корабли летели навстречу друг другу по одной ниточке. В общем, совпадение сказочное, остается только руками развести... За полчаса до столкновения пошел в оранжерею проверить систему автополива. Вдруг страшный удар, будто кто-то кувалдой трахнул по обшивке, - и тишина. Мне показалось, что корабль бесшумно прокатился по гигантской каменной лестнице, а потом началась странная карусель. Меня дернуло в сторону, магнитные ботинки оторвались от пола, перед глазами все завертелось. Вначале я даже не успел испугаться, а когда меня провезло по цветам, а потом стало безжалостно шлепать о стены, мне уже было не до страха. Ко мне пришло спокойствие и равнодушие обреченного, и еще минут пять я заботился только о том, чтобы не врезаться в стену головой. Я даже не пытался прилипнуть к опоре ботинками. Только когда уже случайно я коснулся ногами пола, тогда и кончилось это сумасшествие. Я был весь вымазан в мокрой земле и размятой зелени, которая отдавала резким и неприятным запахом. Я сразу рванулся к выходу, но люк оказался закрытым наглухо, а над ним горел транспарант: <Общая разгерметизация>. Выйти из оранжереи было нельзя; что произошло, я не знал. Я думал, что, должно быть, корабль с чем-то столкнулся и получил большую пробоину где-то в районе грузовых отсеков. На самом деле это была уже не пробоина, а полный разгром. Грузовик имел на борту десять тысяч тонн полезного груза и прорвал корпус корабля, как бумажный кулек. Рубку управления разворотило в клочья, часть отсеков оторвало вовсе, только оранжерея целой и осталась. Вот, что называется, в рубашке родился.
Я побродил несколько минут перед люком и решил, что дела мои плохи. Даже зябко стало. Оставалось только ждать. На вегетарианской пище с уцелевшего огорода я смог бы протянуть около месяца, питья было сколько угодно: запасной резервуар полива и резервуар с питьевой водой были полны. Но вот дышать мне можно было от силы дней семь-восемь, а потом хоть открывай люк и дыши вакуумом. Рассчитывать же на то, что меня спасут раньше чем через неделю, было трудно: корабль перед аварией находился слишком далеко от баз.
Вдруг меня словно стукнуло. Я прозрел. Вокруг меня были сотни всяких растений: тюльпаны, бегонии, кактусы, помидоры, лимонные деревца, березки. Все они вырабатывали кислород. Тихо и незаметно. Я вспомнил картинку из старого школьного учебника по ботанике: две мыши, накрытые стеклянными колпаками; одна уже мертва, а другая живет как ни в чем не бывало; вместе с ней под колпаком стоит горшок с цветком. Мое положение было аналогичным: я только не знал, смогут ли растения оранжереи обеспечить меня кислородом на достаточно долгий срок. Но все равно надежда появилась, а это главное.
На Земле дышится вольно, мы и не осознаем ценности всех этих травинок и былинок: банка, в которой мы живем вместе с ними, большая; а там, в космосе, когда каждый кубический сантиметр воздуха на вес золота, то каждая травинка - может быть, сорняк в цветочном горшке - превращается в волшебное дерево.
Я посмотрел вокруг себя другими глазами. Цветы перестали быть для меня какими-то неодушевленными предметами, частью корабельной мебели. Передо мной была толпа добрых и отзывчивых друзей, которые тихо и искренне заботились обо мне, которые, в сущности, были еще более беспомощны, чем я, в чуждой для них обстановке и поэтому доверяли мне, верили, что и я не оставлю их в беде, а уж они будут стараться вовсю.
Я проникся к ним глубочайшим уважением, и это было не просто уважение - я благоговел перед ними. Я наделил каждый цветок душою, выдумал, смотря по внешнему виду, характер и даже, самому теперь смешно, биографию. Так я перестал чувствовать свое одиночество: со мной было много друзей. Друзей и знакомых. Да-да, некоторые из цветов стали для меня хорошими друзьями, некоторые - просто знакомыми. Почему? Ну, например, когда становилось как-то тоскливо на душе и мне начинало казаться, что помощи ждать бессмысленно, что на Земле меня уже похоронили, я подходил к желтым тюльпанам. Их цветы - как насмешка над всеми трудностями, над всеми нелепостями судьбы. Чинное спокойствие агав подбадривало меня, а маленькие хрупкие фиалки смотрели на меня широко раскрытыми синими глазками, удивлялись и сокрушались: <Мы такие маленькие - и ничего не боимся, а этот, такой большой и сильный, дрожит от страха>. Смешно? Возможно. С точки зрения человека, живущего на Земле и гуляющего со своим песиком где-нибудь в городском парке.
Я тоже старался что-то сделать для них. Собрал все цветы, поврежденные в результате моих падений, и занялся, что называется, их лечением: пересаживал, подрезал и был ужасно расстроен, когда несколько цветов все же не удалось спасти. Но это уже не по моей вине: эти цветы росли в ящике, который перед отлетом с базы плохо закрепили на полу оранжереи, и во время аварии он кувыркался в воздухе вместе со мной.
Освещение я не выключал вовсе. Вообще мне здорово повезло и в том, что не вышла из строя энергосистема корабля, иначе я бы превратился в ледышку. Уцелели и холодильные резервуары с твердой углекислотой для подкормки растений.
В общем, жил - не тужил, только вот обеды всегда доставляли мне волнения, ведь питался я тоже только растительностью. Такой психологический настрой: а вдруг вот этот листик, который я сейчас съем, не даст равно столько кислорода, сколько нужно, чтобы прожить всего одну минуту до спасения. Я уж старался питаться лишь морковкой, редиской, огурцами: капусту вообще не ел, хотя ее было больше всего, но ведь у нее такие огромные листья...
В последние дни стало все-таки не хватать воды для цветов, и я подключил к системе автополива резервуар с питьевой водой, так что до самого конца мне пришлось страдать от жажды. За два дня до спасения я открыл последний аварийный баллон с кислородом и после этого окончательно положился на свои цветы: от них теперь уже полностью зависела моя судьба.
Спасение пришло неожиданно. Я спал, когда подошел спасательный космолет. Целый час обследовали развороченные отсеки и наконец обнаружили закрытую и неповрежденную оранжерею. С космолета выдвинули тамбур, приварили его к стене оранжереи с внешней стороны и вырезали в борту дыру. Спасатели вошли внутрь, увидели меня лежащим на полу, решили, что дело плохо, и стали меня осторожно переворачивать на спину. Я вскочил, спросонок не разобрался, что к чему, чуть отбиваться не стал, потом разглядел смеющиеся лица... Когда стал влезать в тамбур, опомнился, рванулся назад, выкопал первую попавшуюся фиалку, мою фиалку, и вернулся обратно. Спасатели только плечами пожимали. Я видел, как отделяли выдвижной тамбур от оранжереи. На экране мелькнуло светлое пятно вырезанной в борту дыры: там, внутри, продолжали еще гореть лампы дневного света. Это как прощальный жест друга, с которым я расставался навсегда. В тот момент в оранжерее уже царили пустота и адский холод, которые, наверное, быстро расправились с зелеными друзьями. У меня сжалось сердце, и, постояв еще с минуту перед экраном, я ушел из рубки управления. На Ганимеде меня осмотрели врачи, покачали головами и отправили на Землю.
Вот и вся история.
Алексей замолчал.
- Да, - вдруг спохватился он, - та фиалка, которую я успел забрать с собой, она сегодня со мной... Вот она.
Он расстегнул <молнию> на своей дорожной сумке и осторожно достал цветочный горшочек, накрытый пластиковым колпаком.
...Когда мы возвращались на шоссе, я заметил, что иду след в след за Алексеем. Я вроде бы усмехнулся про себя и почему-то постарался думать о чем-то другом, но тем не менее продолжал идти так же.
Машина пришла за нами точно в указанное время. Закрывая за собой дверцу, я взглянул на луг и на миг замер, ужаснувшись: откуда это там такой огромный участок поваленной и жестоко смятой травы? Вот ведь, весь луг испортили! Тут до меня дошло: это же я сам... Я как-то опасливо оглянулся. <Как убийца>, - подумалось вдруг. Алексей с тоской глядел туда же. Я захлопнул дверцу и почувствовал, что мне стыдно до корней волос. Не знаю, перед кем больше: перед Алексеем или... перед лугом. Кажется, я что-то начинал понимать. Ведь Земля тоже космический корабль. Только очень большой.
ЦВЕТОК В ДОРОЖНОЙ СУМКЕ
После привычных блекло-серых, бесцветных и нагоняющих смертельную тоску холмов Безликой кипящая на полуденной жаре земная зелень вызывала резь в глазах. Я стоял неподвижно на краю шоссе и, вглядываясь в зеленый мир, щурился с такой силой, что даже стала болеть голова. Подошвы ботинок словно приварились к дороге, и мне казалось, что еще немного - и мои ноги пустят в асфальт корни.
Вдруг какой-то импульс прострелил мои мышцы. Я сорвался с места, зашвырнул далеко свою дорожную сумку и тут же ринулся сам вслед за ней в гущу травы. Но, сделав несколько яростных рывков, выдохся. Ноги опутала упругая паутина из стебельков и листиков; наконец, подавшись телом вперед так, что сохранить вертикальное положение уже было невозможно, я растянулся во весь рост и, должно быть, отшиб бы себе грудь и разбил лицо, если бы не тысячи маленьких зеленых пружинок, мягко сжавшихся подо мною.
И от этого чувствительного падения мне вдруг стало хорошо-хорошо.
Про своего нового знакомого, Алексея, я совсем забыл, а когда вспомнил и, сев, высунулся из травяных зарослей, оказалось, что он все еще стоит на шоссе, переминаясь с ноги на ногу.
- Чего ты ждешь? - спросил я решительно, удивляясь, как может человек, пробыв год в космосе, не прийти в ребячий восторг от земной красоты.
Алексей только посмотрел на меня так, как смотрит не умеющий плавать на реку, через которую ему придется перебираться вброд.
- Ты там до конца отпуска простоишь, - почувствовав какой-то подвох, сказал я уже как-то неуверенно.
Алексей наконец тронулся с места. Он повесил на плечо свою сумку, сошел с дороги и двинулся в мою сторону, переступая таким образом, будто боялся наступить на спрятавшуюся в траве змею. Я смотрел на него во все глаза. Судя по всему, Алексей чувствовал себя очень неловко: лицо его покрылось красными пятнами. Он подошел ко мне, осторожно положил сумку на землю и, присев на корточки, пристально посмотрел на меня.
- Должно быть, я немного свихнулся, - с огорчением сказал он, словно оправдываясь за свои странные действия.
Я пожал плечами.
- Это бывает с теми... - я указал глазами на небо, - с теми, кто возвращается оттуда.
- Хм. - Алексей слабо улыбнулся. - Но у меня уж слишком оригинальный случай...
- Лучше поговорим о чем-нибудь другом, - предложил я, давая понять Алексею, что не люблю обсуждать чужие недуги.
...Мы познакомились два дня назад на пассажирском космолете: у нас была каюта на двоих, и, хотя - не знаю почему - мы очень мало разговаривали между собой, на следующее после знакомства утро мне уже казалось, что мы давние и очень хорошие друзья. Нас сближало непреодолимое желание вновь послушать почти забытый нами шелест листьев на ветру и побродить по вечернему городу, с огнями которого не может сравниться блеск самых ярких звезд. Нужны ли слова? И тем более не рассказывали мы друг другу о своей работе. Но теперь я вдруг почувствовал, что Алексей не успокоится, пока не расскажет о своих злоключениях. Я понял, что ему долгое время пришлось пробыть в одиночестве. Такие люди в космосе очень молчаливы, но стоит им вернуться на Землю, и они несколько дней ведут себя так, будто им больно молчать, и, если окружающие их не слушают, впадают в убийственное уныние. Я по своему горькому опыту знал, что означает такое уныние, и поэтому счел своим долгом выслушать человека, который, может быть, ждал этой возможности целый год.
Я чуть приподнял брови и вопросительно глянул на Алексея. Он снова слабо улыбнулся: видно, понял ход моих мыслей и, на миг задумавшись, неторопливо спросил:
- Два месяца назад в третьем секторе Урана беспилотный грузовик врезался в звездолет, на котором был только один помощник штурмана. Ты, может быть, слышал?
- Конечно, - ответил я. - Этот звездолет потом больше недели искали.
- Вот-вот. Не мудрено. Его на куски разнесло. В одном из этих кусков я и загорал полторы недели. - Алексей немного помолчал. - А столкнулись мы эффектно, ничего не скажешь. Космолет, на котором я летел, перегонялся с одной базы на другую, с которой шел этот злополучный грузовик; так дело было; и пути эти настолько совпали, словно корабли летели навстречу друг другу по одной ниточке. В общем, совпадение сказочное, остается только руками развести... За полчаса до столкновения пошел в оранжерею проверить систему автополива. Вдруг страшный удар, будто кто-то кувалдой трахнул по обшивке, - и тишина. Мне показалось, что корабль бесшумно прокатился по гигантской каменной лестнице, а потом началась странная карусель. Меня дернуло в сторону, магнитные ботинки оторвались от пола, перед глазами все завертелось. Вначале я даже не успел испугаться, а когда меня провезло по цветам, а потом стало безжалостно шлепать о стены, мне уже было не до страха. Ко мне пришло спокойствие и равнодушие обреченного, и еще минут пять я заботился только о том, чтобы не врезаться в стену головой. Я даже не пытался прилипнуть к опоре ботинками. Только когда уже случайно я коснулся ногами пола, тогда и кончилось это сумасшествие. Я был весь вымазан в мокрой земле и размятой зелени, которая отдавала резким и неприятным запахом. Я сразу рванулся к выходу, но люк оказался закрытым наглухо, а над ним горел транспарант: <Общая разгерметизация>. Выйти из оранжереи было нельзя; что произошло, я не знал. Я думал, что, должно быть, корабль с чем-то столкнулся и получил большую пробоину где-то в районе грузовых отсеков. На самом деле это была уже не пробоина, а полный разгром. Грузовик имел на борту десять тысяч тонн полезного груза и прорвал корпус корабля, как бумажный кулек. Рубку управления разворотило в клочья, часть отсеков оторвало вовсе, только оранжерея целой и осталась. Вот, что называется, в рубашке родился.
Я побродил несколько минут перед люком и решил, что дела мои плохи. Даже зябко стало. Оставалось только ждать. На вегетарианской пище с уцелевшего огорода я смог бы протянуть около месяца, питья было сколько угодно: запасной резервуар полива и резервуар с питьевой водой были полны. Но вот дышать мне можно было от силы дней семь-восемь, а потом хоть открывай люк и дыши вакуумом. Рассчитывать же на то, что меня спасут раньше чем через неделю, было трудно: корабль перед аварией находился слишком далеко от баз.
Вдруг меня словно стукнуло. Я прозрел. Вокруг меня были сотни всяких растений: тюльпаны, бегонии, кактусы, помидоры, лимонные деревца, березки. Все они вырабатывали кислород. Тихо и незаметно. Я вспомнил картинку из старого школьного учебника по ботанике: две мыши, накрытые стеклянными колпаками; одна уже мертва, а другая живет как ни в чем не бывало; вместе с ней под колпаком стоит горшок с цветком. Мое положение было аналогичным: я только не знал, смогут ли растения оранжереи обеспечить меня кислородом на достаточно долгий срок. Но все равно надежда появилась, а это главное.
На Земле дышится вольно, мы и не осознаем ценности всех этих травинок и былинок: банка, в которой мы живем вместе с ними, большая; а там, в космосе, когда каждый кубический сантиметр воздуха на вес золота, то каждая травинка - может быть, сорняк в цветочном горшке - превращается в волшебное дерево.
Я посмотрел вокруг себя другими глазами. Цветы перестали быть для меня какими-то неодушевленными предметами, частью корабельной мебели. Передо мной была толпа добрых и отзывчивых друзей, которые тихо и искренне заботились обо мне, которые, в сущности, были еще более беспомощны, чем я, в чуждой для них обстановке и поэтому доверяли мне, верили, что и я не оставлю их в беде, а уж они будут стараться вовсю.
Я проникся к ним глубочайшим уважением, и это было не просто уважение - я благоговел перед ними. Я наделил каждый цветок душою, выдумал, смотря по внешнему виду, характер и даже, самому теперь смешно, биографию. Так я перестал чувствовать свое одиночество: со мной было много друзей. Друзей и знакомых. Да-да, некоторые из цветов стали для меня хорошими друзьями, некоторые - просто знакомыми. Почему? Ну, например, когда становилось как-то тоскливо на душе и мне начинало казаться, что помощи ждать бессмысленно, что на Земле меня уже похоронили, я подходил к желтым тюльпанам. Их цветы - как насмешка над всеми трудностями, над всеми нелепостями судьбы. Чинное спокойствие агав подбадривало меня, а маленькие хрупкие фиалки смотрели на меня широко раскрытыми синими глазками, удивлялись и сокрушались: <Мы такие маленькие - и ничего не боимся, а этот, такой большой и сильный, дрожит от страха>. Смешно? Возможно. С точки зрения человека, живущего на Земле и гуляющего со своим песиком где-нибудь в городском парке.
Я тоже старался что-то сделать для них. Собрал все цветы, поврежденные в результате моих падений, и занялся, что называется, их лечением: пересаживал, подрезал и был ужасно расстроен, когда несколько цветов все же не удалось спасти. Но это уже не по моей вине: эти цветы росли в ящике, который перед отлетом с базы плохо закрепили на полу оранжереи, и во время аварии он кувыркался в воздухе вместе со мной.
Освещение я не выключал вовсе. Вообще мне здорово повезло и в том, что не вышла из строя энергосистема корабля, иначе я бы превратился в ледышку. Уцелели и холодильные резервуары с твердой углекислотой для подкормки растений.
В общем, жил - не тужил, только вот обеды всегда доставляли мне волнения, ведь питался я тоже только растительностью. Такой психологический настрой: а вдруг вот этот листик, который я сейчас съем, не даст равно столько кислорода, сколько нужно, чтобы прожить всего одну минуту до спасения. Я уж старался питаться лишь морковкой, редиской, огурцами: капусту вообще не ел, хотя ее было больше всего, но ведь у нее такие огромные листья...
В последние дни стало все-таки не хватать воды для цветов, и я подключил к системе автополива резервуар с питьевой водой, так что до самого конца мне пришлось страдать от жажды. За два дня до спасения я открыл последний аварийный баллон с кислородом и после этого окончательно положился на свои цветы: от них теперь уже полностью зависела моя судьба.
Спасение пришло неожиданно. Я спал, когда подошел спасательный космолет. Целый час обследовали развороченные отсеки и наконец обнаружили закрытую и неповрежденную оранжерею. С космолета выдвинули тамбур, приварили его к стене оранжереи с внешней стороны и вырезали в борту дыру. Спасатели вошли внутрь, увидели меня лежащим на полу, решили, что дело плохо, и стали меня осторожно переворачивать на спину. Я вскочил, спросонок не разобрался, что к чему, чуть отбиваться не стал, потом разглядел смеющиеся лица... Когда стал влезать в тамбур, опомнился, рванулся назад, выкопал первую попавшуюся фиалку, мою фиалку, и вернулся обратно. Спасатели только плечами пожимали. Я видел, как отделяли выдвижной тамбур от оранжереи. На экране мелькнуло светлое пятно вырезанной в борту дыры: там, внутри, продолжали еще гореть лампы дневного света. Это как прощальный жест друга, с которым я расставался навсегда. В тот момент в оранжерее уже царили пустота и адский холод, которые, наверное, быстро расправились с зелеными друзьями. У меня сжалось сердце, и, постояв еще с минуту перед экраном, я ушел из рубки управления. На Ганимеде меня осмотрели врачи, покачали головами и отправили на Землю.
Вот и вся история.
Алексей замолчал.
- Да, - вдруг спохватился он, - та фиалка, которую я успел забрать с собой, она сегодня со мной... Вот она.
Он расстегнул <молнию> на своей дорожной сумке и осторожно достал цветочный горшочек, накрытый пластиковым колпаком.
...Когда мы возвращались на шоссе, я заметил, что иду след в след за Алексеем. Я вроде бы усмехнулся про себя и почему-то постарался думать о чем-то другом, но тем не менее продолжал идти так же.
Машина пришла за нами точно в указанное время. Закрывая за собой дверцу, я взглянул на луг и на миг замер, ужаснувшись: откуда это там такой огромный участок поваленной и жестоко смятой травы? Вот ведь, весь луг испортили! Тут до меня дошло: это же я сам... Я как-то опасливо оглянулся. <Как убийца>, - подумалось вдруг. Алексей с тоской глядел туда же. Я захлопнул дверцу и почувствовал, что мне стыдно до корней волос. Не знаю, перед кем больше: перед Алексеем или... перед лугом. Кажется, я что-то начинал понимать. Ведь Земля тоже космический корабль. Только очень большой.