Смирнов Сергей (Томск)
Вариант (И конь проклянет седока - 3)
Сергей СМИРНОВ (г.Томск)
ВАРИАНТ
(И конь проклянет седока)
Сон третий
К этому никогда не бываешь готов.
Слишком внезапно.
Дело в том, что вентилятор заедало. То ли пыль накопилась, то ли эти китайские вентиляторы просто рассчитаны на определенный срок службы делаются-то из барахла, из пластика, они даже на подшипниках экономят, короче говоря, вентилятор сразу не включался, его надо было подтолкнуть. Обычно я просовывал в защитную решетку отвертку и подталкивал лопасти. Вентилятор начинал вращаться, сначала медленно, потом все быстрее, пока наконец от него не начинало дуть. Дело, стало быть, было обычным и рутинным.
И день был солнечным - впервые после трехнедельного циклона, когда серость пропитала не только небо, но и город, и сам воздух, и даже людей. А тут внезапно выглянуло солнышко, когда его уже никто и не ждал. Вдруг загорелись полуоткрытые жалюзи, и за окном все заискрилось, да так, что стало больно смотреть.
А тут какой-то дурацкий вентилятор. И отвертка, конечно, кудато запропастилась. Иногда я совал сквозь решетку строкомер - это такая металлическая линейка, - когда лень было искать отвертку. Вентилятор не работал. Отвертки нигде не было. Ну, упала куда-нибудь, завалилась за металлический шкаф, или взял кто-то - такое у нас бывает, мало ли, винтик подкрутить, тем более, отвертка у меня нормальная, еще с советских времен, с двумя сменными стержнями, которые не вываливаются и не шатаются в пазах, в отличие от нынешних, опять-таки, наверное, китайских.
Короче говоря, я машинально взял строкомер, сунул его в решетку, пошевелил лопасти. Вентилятор не заводился. Я еще пошевелил. И еще. Ну никак, зараза - такое тоже случалось.
А глядел в это время, понятно, на жалюзи, сквозь которые в комнату бил ослепительный весенний свет.
Даже не помню, о чем я думал. Торопился, кажется. Кажется, даже чертыхнулся: давай, гад, шевелись, что ли. Линейка скрежетала, гнула пластмассовые лопасти, царапала их и срывалась куда-то дальше. В блок питания. А он на этой технике - будь здоров. Древний, как мамонт, и такой же тяжелый. Его однажды уже пытались заменить - но потом решили, что еще послужит. Вот он и послужил.
Внезапно зашумело в голове. И все. Больше я ничего не почувствовал. Даже, кажется, сознания не терял. Вернее, не помню, чтобы хоть на долю секунды померк свет.
Все было по-прежнему, солнце резало глаза, вся комната светилась, и я стоял с потемневшим строкомером в руке, а из блока питания вился ядовитый дымок.
Мне захотелось присесть. Я присел. Закурить. Закурил. Поглядел на линейку, чуть не оплавившуюся на конце, повертел ее в руках, бросил на стол. Она звякнула.
Странно, - помнится, подумал я. Током, вроде, не било. А руки трясутся. И что-то с головой. Плывет все, качается, вместе с ядовитой змейкой, струившейся из обгоревшей решетки.
Потом я выдернул шнур из розетки. Пошел докладывать главному инженеру, что вентилятор, наконец, накрылся. Инженер был на обеде. Я вернулся в комнату. И вспомнил, что тоже еще не обедал.
Я оделся и вышел на улицу. В голове было звонко и пусто, и вертелась одна-единственная мысль, которую мне никак не удавалось ухватить. Очень важная, очень. Важнее всего, того, что я думал прежде.
Очень странно - есть не хотелось. Я постоял в магазинчике за углом, где можно было перекусить разогретыми в микроволновке сосисками в тесте, самсой, чебуреками, - и выбрался наружу, в ослепительный день. Знакомая продавщица как-то странно посмотрела на меня. И проводила глазами.
Небо было не синим, а каким-то неистово голубым, и на его фоне невыносимо яркими казались белые крыши. Я постоял, глядя на толпу и скопище транспорта у остановки; что-то воздуха мне не хватало - от гари першило в горле.
Я вернулся на работу, зашел к инженеру:
- Вентилятор-то, - говорю, - накрылся. И трансформатор сгорел.
Инженер раскладывал пасьянс. У него под рукой стояла баночка с джин-тоником, он урчал и выглядел довольным - как всегда после обеда.
- Какой трансформатор? - спросил он, не отрываясь от карт на экране.
- Ну... в блоке питания который, - сказал я.
Инженер хлебнул из баночки, вздохнул, с трудом отрываясь от любимого занятия. Поглядел на меня. Взгляд его стал очень странным.
- Вентилятор... - сказал он, почесал бородку и крякнул. - А вы кто, собственно, такой?
Теперь уже удивился я. Посмотрел на него, на баночку, на громоздившиеся вокруг компьютеры, принтеры, коробки с картриджами, стопки клавиатур, и прочую дребедень. На почетном месте, на свободном столе, лежала увесистая книга с крупной надписью "Windows NT". Книгу припорошило толстым девственным слоем пыли.
- Я-то? Александр... Борисович, то есть, - сказал я.
- Какой Александр Борисович? - изумленно спросил инженер и стал привставать.
Я промолчал. В голове шумело и плескалось весеннее солнце, и я ничего, совсем ничего не понимал.
- Да я же здесь работаю, - сказал я. - Александр Борисович...
- Какой Александр Борисович?? - выкрикнул вдруг инженер. Глаза его внезапно стали круглыми и он переспросил тоном ниже: - Александр Борисович?.. - и добавил уже совсем чуть слышно: - Да он же умер.
Я слегка оторопел. Попятился. Потер лоб ватной рукой. Мне стало как-то нехорошо. И почему-то обидно.
- Я не умер, - сказал я. - Это вентилятор умер. И блок питания тоже...
Но инженер меня не слушал. Судорожным движением опрокинул баночку и стал выбираться из удобного офисного кресла - кстати, единственного на всю контору.
- Вы как сюда попали? - вдруг отрывисто спросил он. Вылез, наконец, из кресла и выпрямился во весь рост - как раз мне по плечо. - А ну-ка подождите...
Он прошел мимо, как-то странно изогнувшись, чтобы не коснуться меня, и уже из коридора внезапно взвизгнул неестественным голосом:
- Охрана! Вы кого сюда пускаете? Это же режимное предприятие! А вы пускаете сумасшедших!..
Я вышел вслед за ним. Ко мне бежали два охранника - я даже не знал их имен. Интересно, что еще утром они со мной поздоровались...
- Парни... - начал было я, но тут же почувствовал, как они пытаются заломать мне руки за спину. То есть, они не слишком пытались, а тот, что помоложе, и вовсе бормотал что-то вроде извинений.
Так, с извинениями, они довели меня до выхода, толкая в спину и придерживая за руку, а потом вытолкали на улицу.
- Да вы чего, озверели, что ли? - успел спросить я.
- Не положено!.. - сказал молодой, пряча глаза.
Они исчезли за дверью. Я остался на ступеньке. Толпа целеустремленно огибала ее, и струилась мимо, мимо, разноцветным шумным потоком. "Какой Александр Борисович?? Александр Борисович? Он уже умер!" Наконец, я ухватил какую-то мысль. Двинулся вдоль здания, к зеркальным окнам ресторана "Марсель". Посмотрел на себя не без опаски. Но нет, вроде все было нормально. Шапка и куртка, и лицо, - все как обычно. Конечно, красавцем я никогда не был, но на человека похож. Мохеровый шарф выбился наружу, - это, наверное, когда охранники выталкивали меня из конторы.
Мохеровый шарф - подарок жены. На этот дурацкий праздник - день святого Валентина.
В голове снова прояснилось, и я понял, что должен сделать.
Съездить домой.
* * *
Жены не было дома. Еще было слишком рано. Я отпер железную дверь внизу, поднялся на свой этаж, отпер вторую железную дверь, перегораживавшую площадку, и наконец, третью - в квартиру.
Здесь вовсю гуляло солнце. Форточка была открыта, и в нее лилось невыносимое сияние, заливая всю комнату, выплескиваясь в коридор. Зайчики плясали на обоях.
Я снял шапку и куртку, постоял, глядя на себя в зеркало на стене.
Это был я. И не я.
Я не знаю.
Я вошел на кухню, полыхавшую солнцем, сел за стол. Кошка взглянула на меня, как на пустое место.
Я и был пустым местом. Но все же...
Достал из холодильника кошачьих консервов, щедро вывалил пол-банки. Жри. И помни меня.
И вдруг меня осенило: заначка! Жена ничего не знала о ней.
В спальне я выдернул плохо прибитый плинтус, отогнул линолеум.
Заначка была на месте: три стодолларовых бумажки в целлофановом пакете.
Я положил пакет на кухонный стол.
Зашел в ванную. Искоса глянул на себя: щека небрита, но все на месте. И все-таки...
Потом вернулся в комнату, включил компьютер. Я подумал: чем черт не шутит, надо попробовать... Связь, конечно, была плохой, соединение шло долго и нудно; не дожидаясь полной загрузки, я набрал пароль. Стоп! Ошибка доступа. Я снова набрал пароль. Хотя уже понял: они сменили пароли.
Посмотрел почту. Три десятка непрочитанных писем. Я не стал их читать. Мелькнула было мысль: послать всем адресатам письмо.
То самое. С того света... Но при такой связи, пока прокачается... Плюнул и выключил машину.
Что-то можно было сделать еще. Позвонить.
Я подумал, полистал записную книжку, лежавшую на тумбочке у телефона. Наконец, стал набирать номера. С третьего раза попал. Приятный женский голос. Она не узнала меня, и я стал прикидываться приезжим: дескать, друг детства, только что прибыл, здесь проездом, хотел встретиться с другом, но не знаю, как ему позвонить домой. А на работе сказали черт знает что. Вроде нет такого. А ваш телефон он давал когда-то, вроде, он работал у вас. Вас же Ларисой зовут? (Уж Лариска-то, Лариска! Печальная у нас была любовь).
- А... - сказала она, и голос ее пресекся. - Вы разве не знаете? Его больше нет...
Шум прибоя. Меня закачало, как лодку - я даже схватился за тумбочку. В зеркало сбоку я видел себя: согнувшись в три погибели, стою над телефоном, держусь за край тумбочки, - черный силуэт, обведенный ореолом неистового света.
- Он умер... Да так нелепо: током убило...
Дальше я не слушал. Бросил трубку - Лариса продолжала что-то кричать, а я сел на тумбочку и сидел, прислушиваясь к себе.
Что-то было не так. Что-то было не так - я не слышал собственного сердца. Пустота в груди, и - тишина.
Я стал разглядывать свое запястье. Вроде, оно. И не оно.
Жилочка не пульсирует. Бред какой-то...
Чем-то жутким повеяло вдруг, словно сорвался в невидимую пропасть. Я не дышал. Мне и не нужно было дышать. Я сидел, покачиваясь, как маятник. Маятник, который слишком долго набирал обороты, чтобы остановиться сразу, и все еще по инерции продолжает свой ход. Мертвый ход в тишине.
Я вернулся в комнату. Огляделся. Теперь я увидел то, что ускользнуло вначале: чужие вещи, признаки чужого человека.
А потом, на стеллаже, я увидел свою фотографию. Это была хорошая фотография. И очень большая. Я на ней молодой и красивый. И невыносимо живой.
Нелепая черная полоса пересекала ее с угла. Будто жизнь зачеркнули.
И вдруг я понял, почему вокруг так тихо, неестественно тихо:
сердце не билось.
* * *
Мне больше нечего здесь было делать. Останься я здесь - перепугаю людей до смерти. Еще неизвестно, чем все может закончиться. Еще, пожалуй, с женой станет плохо.
Я окинул последним взглядом все, что осталось после меня. Это хорошая квартира. Пусть те, что остались в ней жить, живут долго и счастливо.
Я закрыл за собой все двери. И, оказавшись на улице, швырнул связку ключей в котлован, который копали под погреба.
И, уходя со двора, я наконец-то вспомнил ту мысль, которую недодумал тогда, когда случилось непоправимое: наконец-то я узнаю эту страшную и великую тайну: а что там, за краем, к которому все мы приходим?
Жаль. Но я так и не узнал.
* * *
Следовало сделать еще одну вещь. И я ее сделал, хотя ушло на это много времени, даже слишком много. Уже темнело, когда я отыскал могилу и взглянул на надписи на стандартном памятнике из мраморной крошки. Такой-то. Родился тогда-то. Умер тогда-то.
Это было давно.
Солнце спряталось. Мне нельзя было здесь оставаться. Я стал таким же холодным, как памятник. Как земля, на которой стоял.
Пора уходить. Я двинулся к быстро тонувшей во тьме кромке печального леса.
Ни доброго и ни злого - больше я ничего не смогу совершить.
Жаль только, что прощание состоялось в такой спешке. И эта стена, облепленная паутиной, темная, из неподъемных блоков.
Стена, в которую я уперся с разбега. Внезапно. Слишком внезапно.
Прощайте.
Я шел и чувствовал, как с последним проблеском света меня покидало все, что когда-то печалило и тревожило, или радовало до слез. Я распадался, возвращаясь к тем, кто еще не родился.
Я смешивался с туманом, и холодный воздух начинал продувать меня насквозь. Ноги мои уже не вязли в холодной жиже - они становились частью ее, и уже не отрывались от нее. Посыпался снег.
И я стал снегом. Что-то еще ползло к лесу, без дороги, проходя сквозь кресты и оградки, но движение было все слабее. И сознание гасло, как гасли хлопья снега, долетавшие до земли.
* * *
...- У вас блок питания сгорел! - сообщил инженер, когда я вернулся с обеда. Он был деловит и собран, как всегда.
- Я вам давно говорил про вентилятор, - сказал я. - И что теперь?
- Заменим! - инженер энергично кивнул и скрылся за дверью.
Из-за перегородки раздался характерный хлопок: инженер открыл баночку с тоником. Значит, все. Сейчас он приступит к пасьянсу. Да еще не к простому - к турнаменту "тетушки Анны". А это надолго... Значит, можно со спокойной совестью доложиться начальству и идти домой. Тем более - погода прекрасная. После трех-то недель сырых снегопадов. Пройтись по улице - и то радость.
На столе осталась лежать обугленная металлическая линейка.
ВАРИАНТ
(И конь проклянет седока)
Сон третий
К этому никогда не бываешь готов.
Слишком внезапно.
Дело в том, что вентилятор заедало. То ли пыль накопилась, то ли эти китайские вентиляторы просто рассчитаны на определенный срок службы делаются-то из барахла, из пластика, они даже на подшипниках экономят, короче говоря, вентилятор сразу не включался, его надо было подтолкнуть. Обычно я просовывал в защитную решетку отвертку и подталкивал лопасти. Вентилятор начинал вращаться, сначала медленно, потом все быстрее, пока наконец от него не начинало дуть. Дело, стало быть, было обычным и рутинным.
И день был солнечным - впервые после трехнедельного циклона, когда серость пропитала не только небо, но и город, и сам воздух, и даже людей. А тут внезапно выглянуло солнышко, когда его уже никто и не ждал. Вдруг загорелись полуоткрытые жалюзи, и за окном все заискрилось, да так, что стало больно смотреть.
А тут какой-то дурацкий вентилятор. И отвертка, конечно, кудато запропастилась. Иногда я совал сквозь решетку строкомер - это такая металлическая линейка, - когда лень было искать отвертку. Вентилятор не работал. Отвертки нигде не было. Ну, упала куда-нибудь, завалилась за металлический шкаф, или взял кто-то - такое у нас бывает, мало ли, винтик подкрутить, тем более, отвертка у меня нормальная, еще с советских времен, с двумя сменными стержнями, которые не вываливаются и не шатаются в пазах, в отличие от нынешних, опять-таки, наверное, китайских.
Короче говоря, я машинально взял строкомер, сунул его в решетку, пошевелил лопасти. Вентилятор не заводился. Я еще пошевелил. И еще. Ну никак, зараза - такое тоже случалось.
А глядел в это время, понятно, на жалюзи, сквозь которые в комнату бил ослепительный весенний свет.
Даже не помню, о чем я думал. Торопился, кажется. Кажется, даже чертыхнулся: давай, гад, шевелись, что ли. Линейка скрежетала, гнула пластмассовые лопасти, царапала их и срывалась куда-то дальше. В блок питания. А он на этой технике - будь здоров. Древний, как мамонт, и такой же тяжелый. Его однажды уже пытались заменить - но потом решили, что еще послужит. Вот он и послужил.
Внезапно зашумело в голове. И все. Больше я ничего не почувствовал. Даже, кажется, сознания не терял. Вернее, не помню, чтобы хоть на долю секунды померк свет.
Все было по-прежнему, солнце резало глаза, вся комната светилась, и я стоял с потемневшим строкомером в руке, а из блока питания вился ядовитый дымок.
Мне захотелось присесть. Я присел. Закурить. Закурил. Поглядел на линейку, чуть не оплавившуюся на конце, повертел ее в руках, бросил на стол. Она звякнула.
Странно, - помнится, подумал я. Током, вроде, не било. А руки трясутся. И что-то с головой. Плывет все, качается, вместе с ядовитой змейкой, струившейся из обгоревшей решетки.
Потом я выдернул шнур из розетки. Пошел докладывать главному инженеру, что вентилятор, наконец, накрылся. Инженер был на обеде. Я вернулся в комнату. И вспомнил, что тоже еще не обедал.
Я оделся и вышел на улицу. В голове было звонко и пусто, и вертелась одна-единственная мысль, которую мне никак не удавалось ухватить. Очень важная, очень. Важнее всего, того, что я думал прежде.
Очень странно - есть не хотелось. Я постоял в магазинчике за углом, где можно было перекусить разогретыми в микроволновке сосисками в тесте, самсой, чебуреками, - и выбрался наружу, в ослепительный день. Знакомая продавщица как-то странно посмотрела на меня. И проводила глазами.
Небо было не синим, а каким-то неистово голубым, и на его фоне невыносимо яркими казались белые крыши. Я постоял, глядя на толпу и скопище транспорта у остановки; что-то воздуха мне не хватало - от гари першило в горле.
Я вернулся на работу, зашел к инженеру:
- Вентилятор-то, - говорю, - накрылся. И трансформатор сгорел.
Инженер раскладывал пасьянс. У него под рукой стояла баночка с джин-тоником, он урчал и выглядел довольным - как всегда после обеда.
- Какой трансформатор? - спросил он, не отрываясь от карт на экране.
- Ну... в блоке питания который, - сказал я.
Инженер хлебнул из баночки, вздохнул, с трудом отрываясь от любимого занятия. Поглядел на меня. Взгляд его стал очень странным.
- Вентилятор... - сказал он, почесал бородку и крякнул. - А вы кто, собственно, такой?
Теперь уже удивился я. Посмотрел на него, на баночку, на громоздившиеся вокруг компьютеры, принтеры, коробки с картриджами, стопки клавиатур, и прочую дребедень. На почетном месте, на свободном столе, лежала увесистая книга с крупной надписью "Windows NT". Книгу припорошило толстым девственным слоем пыли.
- Я-то? Александр... Борисович, то есть, - сказал я.
- Какой Александр Борисович? - изумленно спросил инженер и стал привставать.
Я промолчал. В голове шумело и плескалось весеннее солнце, и я ничего, совсем ничего не понимал.
- Да я же здесь работаю, - сказал я. - Александр Борисович...
- Какой Александр Борисович?? - выкрикнул вдруг инженер. Глаза его внезапно стали круглыми и он переспросил тоном ниже: - Александр Борисович?.. - и добавил уже совсем чуть слышно: - Да он же умер.
Я слегка оторопел. Попятился. Потер лоб ватной рукой. Мне стало как-то нехорошо. И почему-то обидно.
- Я не умер, - сказал я. - Это вентилятор умер. И блок питания тоже...
Но инженер меня не слушал. Судорожным движением опрокинул баночку и стал выбираться из удобного офисного кресла - кстати, единственного на всю контору.
- Вы как сюда попали? - вдруг отрывисто спросил он. Вылез, наконец, из кресла и выпрямился во весь рост - как раз мне по плечо. - А ну-ка подождите...
Он прошел мимо, как-то странно изогнувшись, чтобы не коснуться меня, и уже из коридора внезапно взвизгнул неестественным голосом:
- Охрана! Вы кого сюда пускаете? Это же режимное предприятие! А вы пускаете сумасшедших!..
Я вышел вслед за ним. Ко мне бежали два охранника - я даже не знал их имен. Интересно, что еще утром они со мной поздоровались...
- Парни... - начал было я, но тут же почувствовал, как они пытаются заломать мне руки за спину. То есть, они не слишком пытались, а тот, что помоложе, и вовсе бормотал что-то вроде извинений.
Так, с извинениями, они довели меня до выхода, толкая в спину и придерживая за руку, а потом вытолкали на улицу.
- Да вы чего, озверели, что ли? - успел спросить я.
- Не положено!.. - сказал молодой, пряча глаза.
Они исчезли за дверью. Я остался на ступеньке. Толпа целеустремленно огибала ее, и струилась мимо, мимо, разноцветным шумным потоком. "Какой Александр Борисович?? Александр Борисович? Он уже умер!" Наконец, я ухватил какую-то мысль. Двинулся вдоль здания, к зеркальным окнам ресторана "Марсель". Посмотрел на себя не без опаски. Но нет, вроде все было нормально. Шапка и куртка, и лицо, - все как обычно. Конечно, красавцем я никогда не был, но на человека похож. Мохеровый шарф выбился наружу, - это, наверное, когда охранники выталкивали меня из конторы.
Мохеровый шарф - подарок жены. На этот дурацкий праздник - день святого Валентина.
В голове снова прояснилось, и я понял, что должен сделать.
Съездить домой.
* * *
Жены не было дома. Еще было слишком рано. Я отпер железную дверь внизу, поднялся на свой этаж, отпер вторую железную дверь, перегораживавшую площадку, и наконец, третью - в квартиру.
Здесь вовсю гуляло солнце. Форточка была открыта, и в нее лилось невыносимое сияние, заливая всю комнату, выплескиваясь в коридор. Зайчики плясали на обоях.
Я снял шапку и куртку, постоял, глядя на себя в зеркало на стене.
Это был я. И не я.
Я не знаю.
Я вошел на кухню, полыхавшую солнцем, сел за стол. Кошка взглянула на меня, как на пустое место.
Я и был пустым местом. Но все же...
Достал из холодильника кошачьих консервов, щедро вывалил пол-банки. Жри. И помни меня.
И вдруг меня осенило: заначка! Жена ничего не знала о ней.
В спальне я выдернул плохо прибитый плинтус, отогнул линолеум.
Заначка была на месте: три стодолларовых бумажки в целлофановом пакете.
Я положил пакет на кухонный стол.
Зашел в ванную. Искоса глянул на себя: щека небрита, но все на месте. И все-таки...
Потом вернулся в комнату, включил компьютер. Я подумал: чем черт не шутит, надо попробовать... Связь, конечно, была плохой, соединение шло долго и нудно; не дожидаясь полной загрузки, я набрал пароль. Стоп! Ошибка доступа. Я снова набрал пароль. Хотя уже понял: они сменили пароли.
Посмотрел почту. Три десятка непрочитанных писем. Я не стал их читать. Мелькнула было мысль: послать всем адресатам письмо.
То самое. С того света... Но при такой связи, пока прокачается... Плюнул и выключил машину.
Что-то можно было сделать еще. Позвонить.
Я подумал, полистал записную книжку, лежавшую на тумбочке у телефона. Наконец, стал набирать номера. С третьего раза попал. Приятный женский голос. Она не узнала меня, и я стал прикидываться приезжим: дескать, друг детства, только что прибыл, здесь проездом, хотел встретиться с другом, но не знаю, как ему позвонить домой. А на работе сказали черт знает что. Вроде нет такого. А ваш телефон он давал когда-то, вроде, он работал у вас. Вас же Ларисой зовут? (Уж Лариска-то, Лариска! Печальная у нас была любовь).
- А... - сказала она, и голос ее пресекся. - Вы разве не знаете? Его больше нет...
Шум прибоя. Меня закачало, как лодку - я даже схватился за тумбочку. В зеркало сбоку я видел себя: согнувшись в три погибели, стою над телефоном, держусь за край тумбочки, - черный силуэт, обведенный ореолом неистового света.
- Он умер... Да так нелепо: током убило...
Дальше я не слушал. Бросил трубку - Лариса продолжала что-то кричать, а я сел на тумбочку и сидел, прислушиваясь к себе.
Что-то было не так. Что-то было не так - я не слышал собственного сердца. Пустота в груди, и - тишина.
Я стал разглядывать свое запястье. Вроде, оно. И не оно.
Жилочка не пульсирует. Бред какой-то...
Чем-то жутким повеяло вдруг, словно сорвался в невидимую пропасть. Я не дышал. Мне и не нужно было дышать. Я сидел, покачиваясь, как маятник. Маятник, который слишком долго набирал обороты, чтобы остановиться сразу, и все еще по инерции продолжает свой ход. Мертвый ход в тишине.
Я вернулся в комнату. Огляделся. Теперь я увидел то, что ускользнуло вначале: чужие вещи, признаки чужого человека.
А потом, на стеллаже, я увидел свою фотографию. Это была хорошая фотография. И очень большая. Я на ней молодой и красивый. И невыносимо живой.
Нелепая черная полоса пересекала ее с угла. Будто жизнь зачеркнули.
И вдруг я понял, почему вокруг так тихо, неестественно тихо:
сердце не билось.
* * *
Мне больше нечего здесь было делать. Останься я здесь - перепугаю людей до смерти. Еще неизвестно, чем все может закончиться. Еще, пожалуй, с женой станет плохо.
Я окинул последним взглядом все, что осталось после меня. Это хорошая квартира. Пусть те, что остались в ней жить, живут долго и счастливо.
Я закрыл за собой все двери. И, оказавшись на улице, швырнул связку ключей в котлован, который копали под погреба.
И, уходя со двора, я наконец-то вспомнил ту мысль, которую недодумал тогда, когда случилось непоправимое: наконец-то я узнаю эту страшную и великую тайну: а что там, за краем, к которому все мы приходим?
Жаль. Но я так и не узнал.
* * *
Следовало сделать еще одну вещь. И я ее сделал, хотя ушло на это много времени, даже слишком много. Уже темнело, когда я отыскал могилу и взглянул на надписи на стандартном памятнике из мраморной крошки. Такой-то. Родился тогда-то. Умер тогда-то.
Это было давно.
Солнце спряталось. Мне нельзя было здесь оставаться. Я стал таким же холодным, как памятник. Как земля, на которой стоял.
Пора уходить. Я двинулся к быстро тонувшей во тьме кромке печального леса.
Ни доброго и ни злого - больше я ничего не смогу совершить.
Жаль только, что прощание состоялось в такой спешке. И эта стена, облепленная паутиной, темная, из неподъемных блоков.
Стена, в которую я уперся с разбега. Внезапно. Слишком внезапно.
Прощайте.
Я шел и чувствовал, как с последним проблеском света меня покидало все, что когда-то печалило и тревожило, или радовало до слез. Я распадался, возвращаясь к тем, кто еще не родился.
Я смешивался с туманом, и холодный воздух начинал продувать меня насквозь. Ноги мои уже не вязли в холодной жиже - они становились частью ее, и уже не отрывались от нее. Посыпался снег.
И я стал снегом. Что-то еще ползло к лесу, без дороги, проходя сквозь кресты и оградки, но движение было все слабее. И сознание гасло, как гасли хлопья снега, долетавшие до земли.
* * *
...- У вас блок питания сгорел! - сообщил инженер, когда я вернулся с обеда. Он был деловит и собран, как всегда.
- Я вам давно говорил про вентилятор, - сказал я. - И что теперь?
- Заменим! - инженер энергично кивнул и скрылся за дверью.
Из-за перегородки раздался характерный хлопок: инженер открыл баночку с тоником. Значит, все. Сейчас он приступит к пасьянсу. Да еще не к простому - к турнаменту "тетушки Анны". А это надолго... Значит, можно со спокойной совестью доложиться начальству и идти домой. Тем более - погода прекрасная. После трех-то недель сырых снегопадов. Пройтись по улице - и то радость.
На столе осталась лежать обугленная металлическая линейка.