Е-mail: agat@glasnet.ru, Fidonet: 2:5020/1530.19
Вот так всегда. Эти великие хергиани крючки лупят, а ты
мешки подноси. Ты туда-сюда обратно, а им там приятно. Чужие
сапоги натерли ноги, впрочем не ноги, хорошо хоть у завхоза
редикюль полегче. Ветер дует - завхоз мухлюет; жрать охота.
Пробка, две ступени, из под верхней веревки безбожно
сыпит. И сыро тут как-то. Нашли перевальчик, ррразведчички...
Внизу никого не осталось. Распор в углу. Подпрыгнуть и немножко
повисеть. Рюкзак уперся в карниз. Хорошая ступенька над Вашим
правым ухом. Зажим болтается ниже колен. Щщас подтянем. Ой,
мама! Да он же не той стороной. Надежная страховка в случае
внезапной перемены вектора гравитации. И поза какая-то
неприличная. В науке называется положение Транделенбурга, а в
простонародьи - раком, впрочем те хоть могут клешнями
зацепиться. Вот тебе и положение. Где-то тут был крюк.
Потихоньку, потихоньку, ползи улитка. Ошибается один раз. Вверх
по склону. Щелк. Фу. Можно и повисеть.
А эти чего там делают? Все уже почти наверху. Сидят
лыбятся, развалились. Амфитиатор и патриции в ложах. С
фотоаппаратами. И этот, во, на вторую веревку пошел. Орел.
Какой он орел?! Козел безногий! Сбросил! Истошно вопят, хором.
И чего делать? Степень свободы - полметра самостраховки. Даже
муфточку завинтил, как порядочный. Да и что толку отцепляться,
улететь быстрее него, разьве что. И чего они так орут? Я и так
слышу, даже слишком хорошо, даже лучше, чем они, даже лучше,
чем их. Только не видно ничего. Побегал кругами вокруг крюка.
Каки циркуль. Шаг влево, шаг вправо - считается побег. Сообщаю
наверх свое отношение к их недостойному поведению. Хоть
поголосить на последок. И не только благим. Попытался в трещину
всунуться. Ишь, разелся. Бухенвальдский крепыш. Только два
пальца и всунул. Не густо. Все. Больше есть не буду. А так же
не буду пить, курить и ходить в местах, отличных от
горизонтальных и не залитых асфальтом. Хватит подвигов. На всю
оставшуюся жизнь. Интересно, много осталось?
Как гремит-то! Крупняк пошел. Косяком. Что молчишь-то,
поймал что ли? Приближается. Расслабтесь и получите
удовольствие...
Что-то не видно ничего. То ли каска на нос съехала, то ли
глаза на лоб. Воняет серой. Отрыжка преисподни. Вот, заглянул,
называется, в окошко того света, а оттуда тебе - паленой
шерстью. А может его и вообще нет, рая этого? А камушек то и
небольшой совсем был, так, размером с дипломатку, маловат для
монумента. И пролетел черт знает где. Сантиметрах в сорока
пяти. Ну вот, и внизу все затихло. А Молодой все орет. Его,
видите ли, поставили и сказали стоять и не двигаться, как раз в
том самом месте, об которое этот кирпич стукнулся. Так так
скаканул, что теперь слезть никак не может.
А тут и я наконец вылез. Ишь, рожу мою увидали, защелкали.
Чтоб у них затворы в фотоапаратах так перекосило!
Это техника, и я вырабатывал ее годами.
Надо ловить момент и всегда быть начеку. Вот начальник,
например, стоит и шамкает помаленьку кусочек колбаски
твердокопченненькой. Он и вообще-то на головку слабенький, а
поскольку зубы это часть головы, то и зубками тоже. Ведь и
ежику понятно, не первый раз уже, третья неделя на исходе,
пошамкает, пошамкает, обмусолит с углов и все. И вот тут то и
надо быть рядом. Причем ни в коем случае ничего не говорить, не
торопить, не спрашивать, когда ему наконец-то надоест
измываться над благородным продуктом. Даже лучше и не смотреть
в его сторону. Потому что если на жующего свой кусок человека
посмотреть голодными глазами, то он, уж такая подлая она,
человеческая натура, никогда с тобой этим куском не поделится,
а сглотнет его прямо на месте, пальцем пропихнет, если что, да
при этом еще и мало ему покажется, хотя тут же, до этого,
видеть он куска того уже не хотел и бросить его готов был в сей
момент.
Так вот, лучше сесть к нему спиной, близко-близко, как бы
невзначай, и ждать. И вот когда он наконец-то лапищу свою
волосатую протянет с куском своим недожеванным в прстранство и
скажет заветное слово "Кому?", тихо так скажет, а чего ему
орать-то?, то именно в этот момент, не раньше, не дай Бог, а то
еще передумает, но и не позже ни на секунду, миска твоя должна
находиться миллиметра на три ниже него, заветного. И как только
пальчики разожматся, в тот же момент, когда кусочек каснется
дна, миски там уже быть не должно, так чтобы шмяк этого кусочка
об дно миски прозвучал бы уже в безвоздушном пространстве.
И пускай теперь молодые орут "Мне! Мне!". От ближайшего из
них до этого куска колбасы метров пять. Да я за это время, пока
он добежит, не то что прожевать, переварить его уже успею. А им
наука впредь. А то ишь чего придумали - по братски делить. Это
где это видано, что по братски - это делить? В большой семье не
щелкай клювом. И учись у старшего брата делать все тихо.
Недаром же говорят: "Человек человеку волк, товарищ и
брат", и я не знаю еще, что из этого гуманнее.
Завхоз нынче жидкий пошел. Не того замеса. Вот у нас
времена были! Школа. Завхоза доволить это не личное дело
каждого. Ежедневно наваливались, всем скопом. Выживали
сильнейшие. Так ведь это не люди были, звери.
Вот у меня был завхоз. Суровый мужик. Такой, когда дрова
колет, так если топор по пальцам пошел, руку не отдернит.
Самородок. Первый раз в походе. А я свой первый поход водил. Я
тогда сдуру сам раскладку составил. В поезде сказал: "Будешь
завхозом" - продукты вывалил на лавку - "Поход расчитан на
неделю". Ходили мы две. Я сам его иногда боялся. По ночам он
резал сало к перекусу следующего дня. Лучше бы он швырял нам
его прямо в лицо, чем тот взгляд, с которым он нам его раздавал
на привале. Лютый. Когда такой человек каждый вечер в палатке
рядом с твоим ухом режет ножем сало, то потом трудно бывает
уснуть. "Мало? - Разжуешь, много будет". Жевали молча. Парню,
который плелся в конце группы, он объяснил, что зарежет его и
скормит остальным, если мы не выйдем к людям в ближайшие три
дня. Тот поверил и бил нам лыжню почти всю оставшуюся дорогу.
Говоришь, ты бы не поверил? Ну-ну.
Я всегда говорил, у начальника власть юридическая, а у
завхоза - фактическая. Я когда сам завхозил, группа передо мной
на цирлах ходила. Они поначалу хотели очередь установить, кому
котел выскребать. Так я им эту малину быстро обломал. Давал
только достойным. Сначала, конечно, сам, если настроение было.
А потом уже смотрел, на кого распространить свою благодать. Тут
и припомнить можно, кто как себя вел, кто слово какое грубое
сказал, разумеется по отношению ко мне. А то вон, сидит, слюной
плачет, а сам ночью носки мои из под себя из спальника на снег
выкинул. Ну и что, что мокрые. Стал бы я под него сухие
подсовывать. Ну конечно, спросонья, не понял, ну да ладно,
добрый я, три дня без котла, а там, глядишь, и забуду. Знают
же, что я добрый. Тем и пользуются. Но носки мои теперь будут
узнавать не только по запаху, сами будут запихивать под самое
теплое и почетное место. Да еще очередь установят. Прям так и
тянет их в очередь. А иной раз, вроде нехотя - а, берите, кто
хочет - и в драку. Иногда это нужно, чтобы тонус не потеряли.
Но часто нельзя, а то снова очередь, справедливость. Далась им
эта справедливость. Отучаешь, отучаешь, видишь - старается, из
кожи вон лезет, глазами ест, ковром стелется, а ты - раз, и
другому. Истинная власть аморальна. Лично заинтересована,
корыстна - да, но прежде всего аморальна, даже в ущерб
собственным интересам.
Это тонкая диалектика. Только тот достоин, кто больше
услужил. И вот уже появился закон распределения продукта,
который стал уже помимо тебя, уже выше тебя, хотя и создан
тобой и работает в твою пользу. Бойся льстецов и не попади в
эту ловушку. Единственный закон это ты, твоя власть и полное
отсутствие всяких законов. И если завхоз этого не помнит, ему
долго не протянуть.
Некоторые думаюют, что это все от дефицита продуктов. Это
заблуждение молодости. Настоящий террор возникает тогда, когда
есть свобода маневра. Сила завхоза в неучтенных запасах. По
настоящему я развернулся, когда мы резанули кольцо и у меня на
четыре дня осталось продуктов на семь. Они обжирались как
свиньи, хлдить не могли, только до ветру, по утрам из палатки
некуда было ступить, они гадили почти под себя, но за лишний
кусок сухаря готовы были на все.
Дефицит это идеологическое понятие. Страх голода должен
свисать домокловым мечем и лишь святая вера, что только
мудрость завхоза способна предотвратить мучительную смерть.
Культ голода, культ дефицита, культ святости лишнего куска
жратвы. Если группа не вылизывает котел, если ей хватает пайки,
то ты можешь тут же повеситься на капроновых шнурках. Горе
тебе, если у тебя в ботинках не капроновые шнурки. Твои еще не
родившиеся дети сменят в свои шеснадцать лет фамилию отца,
покрытую мраком позора.
Шла уже третья неделя. Мы выходили из района. Восемьдесят
километров тайги, по уши снега среди бурелома и на кончике
азимута маленький поселок на великой русской реке. Тропили по
совести, сколько хватит сил. Чтобы, сделав шаг в сторону и
повиснув на палках, пуская на снег тягучей слюной, успеть
дохнуть пару раз, и, за то время, пока вся группа проходит
мимо, дождаться, когда с глаз уплывет желтая пелена. Он делал
ровно пятьдесят шагов. Он был здоровый, как бык. Он экономил
силы. Он говорил, что пятьдесят шагов - это норма, и его так
учили в школе туристской подготовки. Лучше его бы сразу убили,
там, в этой школе. Нас до смерти злило его ровное дыхание,
когда он стоял рядом с лыжней, пропуская группу вперед после
этой своей нормы. Прозрачные намеки в свой адрес он спускал
между ушей. Он знал, и даже казалось ждал того момента, что,
если мы ляжем здесь костьми, у него останется нетронутый запас
сил, чтобы вытащить к людям свою драгоценную шкуру. У нас не
было этого запаса, и наша злость была тихой.
С утра начальник сказал, что, возможно, сегодня мы выйдем в
населенку. После завтрака я собрал у народа все продукты. Они
поместились в небольшой пакет. Кроме перекусной мелочевки
остались лишь три пакета супов и пачка масла. На этом НЗ мы
сможем протянуть еще суткки. Пакет я засунул себе в рюкзак.
Перекусывали мы в какой-то яме. Мы спустились в нее и
поняли, что не выберемся, если хоть немного не передохнем и не
подкрепимся. Густо шел снег. Он шел уже почти неделю, то
усиливаясь, то почти переставая, и оттого, что мы долго не
видели солнца, казалось, что мы топчемся на одном месте. Рекой
и не пахло. Оттого, что снег пошел гуще, стемнело, как будто
наступил вечер. После теплого чая немного расслабились, но
поднявшийся ветер задул снегом костер, за дровами идти было
глупо, а вставать и тропить в горку из этой ямы никому не
хотелось. Даже начальник притух, и хотя он отдал приказ
собираться, по его бегающему по сторонам, ищущему взгляду было
видно, что он уже начал присматривать место под ночевку, и в
лучшем случае нас ожидает не больше одного перехода. Тот, кто
нес бачок, стал запихивать его в рюкзак, но делал это так
основательно и неуклюже, что было ясно, что это надолго, и
остальные, с благодарностью взирая на это, тихо дубели. Он тоже
сидел, в толстой куртке, которую он надевал в первую очередь,
когда приходил на привал, и, хотя копался, как правило, дольше
всех, и не думал начинать собираться. Эта болезнь уже начала
передаваться всем нам - собираться по очереди, оттягивая тем
самым время. По группе уже полз предательский дымок скорой
стоянки, обещающий отдых и пищу, и он первый высказал вслух эту
мысль, с той непосредственностью полудурка, которая заменяла
ему совесть.
- Ну что, старики, темнеет уже, пора лагерь ставить.
Правда, начальник? Вымотался я сегодня от этой тропежки. Сейчас
супчику сварим. У меня еще супчики оставались. Завхоз, ты
супчики не забыл? Я их тебе сегодня отдал. Хорошие супчики! Кто
у нас сегодня дежурит? Что-то мне так жрать хочется!
Жрать он действительно был мастак. Чтобы запихнуть сразу
кусок побольше, он так широко раскрывал рот, что на лице уже не
оставалось места и ему приходилось зажмуривать глаза. Вид
этого, так сказать, лица, его конвульсии и издаваемые при
поглощении пищи звуки, все это походило на отвратную картину
испражнения страдающего от расстройства пищеварения организма,
пытающегося облегчить свои страдания неловкими манипуляцими
задних конечностей, картину, заснятую на кинопленку
извращенцем-оператором и прокручиваемую в обратном направлении.
Я не мог удержаться.
- У нас нет супчиков.
- Как это нет? - даже когда он не напрягался и не
зажмуривал глаза, в в его разверзшуюся от удивления пасть можно
было всунуть кулак не задевая за косяки.
- Так. - меня несло. Я говорил уверенно, как само собой
разумеющееся - Начальник утром сказал, что мы сегодня должны по
графику выйти в населенку. Поэтому я и оставил только перекус,
а все остальное выкинул.
- Где выкинул? Куда? В лагере? У костра оставил? - он уже
видел эти пакетики, лежащие на пеньке под елочкой, он уже был
готов бежать за ними, ему, бугаю, это было несложно, по
пробитой лыжне, мы не так далеко и ушли с утра. Он уже принял
все это за чистую монету и пора было обрубать концы.
- Нет, зачем. В костер высыпал.
- Как в костер?
- Чтобы пакетики не оставались. - аргумент был веский. Уж
что-что, а перед выходом из лагеря уничтожить следы своего
пребывания в лесу - собрать весь мусор и сжечь его на костре -
этот закон мы соблюдали свято.
- Нет, старик, это ты зря. Вот когда я водил, так в конце
похода мы продукты никогда не выбрасовали, мы их потом поровну
делили... - перед его глазами проплывали образы когда-то
недоеденой жратвы. - Хоть бы ты их так оставил. Я бы сбегать
мог.
- Тут я что-то не подумал. - мне даже стало грусно от
собственной тупости - Да брось ты! Из-за трех пакетов бежать,
полдня туда, полдня обратно. - чем глубже я впадал в раскаиние,
тем больше его забирало собственной правотой - Да мне начальник
сказал, что сегодня точно дойдем.
- Да уж, как же. Дойдешь тут с вами. С голоду скорей тут
сдохнешь. А если и завтра не дойдем?
Начальник фишку просекал сразу.
- А ты чего расселся? Ты думаешь, если я сказал, что к
вечеру будем в населенке, то можно до вечера у костра задницу
греть? Думаете, населенка сама к вам к вечеру подползет?
Демагоги! Супчики им подавай! А ну, живо, мешек в зубы и пошел!
- начальник был в ударе. Как истинная зараза, он любил нападать
на морально ослабленные организмы.
Группа наблюдала сцену с видимым интересом. На ее глазах
разворачивался последний акт ледовой трагедии.
- Да пошли вы все!
Он понял, что пришел его час, тот момент, ради которого он
копил силы весь поход, а возможно и всю жизнь. Судьба
повернулась к нему лицом и лязгнула голодными зубами. Он
совершит подвиг. Он выйдет к людям, и, вернувшись по его следу,
возможно кого-нибедь из нас застанут в живых. И вот он встает,
и как Данко... И слезы умиления уже не смахнуть ослабевшей
рукой, и они замерзнут на наших щеках.
Группа зевала и не спешила ловить мышей. Спасать свою
жизнь сил уже не было. Кто-то закуривал возможно последнюю
перед мучительной смертью в снегах, сигарету.
Он поразительно быстро скинул куртку, запихнул ее в рюкзак,
пристегнул лыжи и решительно полез на бугор. Когда следующий из
нас вылез из ямы, его уже не было видно. Только прямая, ровная
лыжня уходила вглубь тайги. Мы догнали его только через три
часа. Он сидел у створного знаака. Ветер разогнал облака и
великая русская река катила застывшие волны застругов в сиянии
низкого северного солнца. На другом берегу, за розовыми
бурунами, дымился поселок.
Мы успели еще зайти в магазин и в просторном бревенчатом
спортивном зале местной школы, куда нас устроили на ночлег,
мазали маслом теплый еще, свежий хлеб и варили на примусе три
пакета супов - наш последний маршрутный ужин. Как гласит один
из пунктов Памятки завхозу: "У хорошего завхоза продукты не
кончаются", и, с новой строки: "У хорошего завхоза продукты не
остаются".
Вот так всегда. Эти великие хергиани крючки лупят, а ты
мешки подноси. Ты туда-сюда обратно, а им там приятно. Чужие
сапоги натерли ноги, впрочем не ноги, хорошо хоть у завхоза
редикюль полегче. Ветер дует - завхоз мухлюет; жрать охота.
Пробка, две ступени, из под верхней веревки безбожно
сыпит. И сыро тут как-то. Нашли перевальчик, ррразведчички...
Внизу никого не осталось. Распор в углу. Подпрыгнуть и немножко
повисеть. Рюкзак уперся в карниз. Хорошая ступенька над Вашим
правым ухом. Зажим болтается ниже колен. Щщас подтянем. Ой,
мама! Да он же не той стороной. Надежная страховка в случае
внезапной перемены вектора гравитации. И поза какая-то
неприличная. В науке называется положение Транделенбурга, а в
простонародьи - раком, впрочем те хоть могут клешнями
зацепиться. Вот тебе и положение. Где-то тут был крюк.
Потихоньку, потихоньку, ползи улитка. Ошибается один раз. Вверх
по склону. Щелк. Фу. Можно и повисеть.
А эти чего там делают? Все уже почти наверху. Сидят
лыбятся, развалились. Амфитиатор и патриции в ложах. С
фотоаппаратами. И этот, во, на вторую веревку пошел. Орел.
Какой он орел?! Козел безногий! Сбросил! Истошно вопят, хором.
И чего делать? Степень свободы - полметра самостраховки. Даже
муфточку завинтил, как порядочный. Да и что толку отцепляться,
улететь быстрее него, разьве что. И чего они так орут? Я и так
слышу, даже слишком хорошо, даже лучше, чем они, даже лучше,
чем их. Только не видно ничего. Побегал кругами вокруг крюка.
Каки циркуль. Шаг влево, шаг вправо - считается побег. Сообщаю
наверх свое отношение к их недостойному поведению. Хоть
поголосить на последок. И не только благим. Попытался в трещину
всунуться. Ишь, разелся. Бухенвальдский крепыш. Только два
пальца и всунул. Не густо. Все. Больше есть не буду. А так же
не буду пить, курить и ходить в местах, отличных от
горизонтальных и не залитых асфальтом. Хватит подвигов. На всю
оставшуюся жизнь. Интересно, много осталось?
Как гремит-то! Крупняк пошел. Косяком. Что молчишь-то,
поймал что ли? Приближается. Расслабтесь и получите
удовольствие...
Что-то не видно ничего. То ли каска на нос съехала, то ли
глаза на лоб. Воняет серой. Отрыжка преисподни. Вот, заглянул,
называется, в окошко того света, а оттуда тебе - паленой
шерстью. А может его и вообще нет, рая этого? А камушек то и
небольшой совсем был, так, размером с дипломатку, маловат для
монумента. И пролетел черт знает где. Сантиметрах в сорока
пяти. Ну вот, и внизу все затихло. А Молодой все орет. Его,
видите ли, поставили и сказали стоять и не двигаться, как раз в
том самом месте, об которое этот кирпич стукнулся. Так так
скаканул, что теперь слезть никак не может.
А тут и я наконец вылез. Ишь, рожу мою увидали, защелкали.
Чтоб у них затворы в фотоапаратах так перекосило!
Это техника, и я вырабатывал ее годами.
Надо ловить момент и всегда быть начеку. Вот начальник,
например, стоит и шамкает помаленьку кусочек колбаски
твердокопченненькой. Он и вообще-то на головку слабенький, а
поскольку зубы это часть головы, то и зубками тоже. Ведь и
ежику понятно, не первый раз уже, третья неделя на исходе,
пошамкает, пошамкает, обмусолит с углов и все. И вот тут то и
надо быть рядом. Причем ни в коем случае ничего не говорить, не
торопить, не спрашивать, когда ему наконец-то надоест
измываться над благородным продуктом. Даже лучше и не смотреть
в его сторону. Потому что если на жующего свой кусок человека
посмотреть голодными глазами, то он, уж такая подлая она,
человеческая натура, никогда с тобой этим куском не поделится,
а сглотнет его прямо на месте, пальцем пропихнет, если что, да
при этом еще и мало ему покажется, хотя тут же, до этого,
видеть он куска того уже не хотел и бросить его готов был в сей
момент.
Так вот, лучше сесть к нему спиной, близко-близко, как бы
невзначай, и ждать. И вот когда он наконец-то лапищу свою
волосатую протянет с куском своим недожеванным в прстранство и
скажет заветное слово "Кому?", тихо так скажет, а чего ему
орать-то?, то именно в этот момент, не раньше, не дай Бог, а то
еще передумает, но и не позже ни на секунду, миска твоя должна
находиться миллиметра на три ниже него, заветного. И как только
пальчики разожматся, в тот же момент, когда кусочек каснется
дна, миски там уже быть не должно, так чтобы шмяк этого кусочка
об дно миски прозвучал бы уже в безвоздушном пространстве.
И пускай теперь молодые орут "Мне! Мне!". От ближайшего из
них до этого куска колбасы метров пять. Да я за это время, пока
он добежит, не то что прожевать, переварить его уже успею. А им
наука впредь. А то ишь чего придумали - по братски делить. Это
где это видано, что по братски - это делить? В большой семье не
щелкай клювом. И учись у старшего брата делать все тихо.
Недаром же говорят: "Человек человеку волк, товарищ и
брат", и я не знаю еще, что из этого гуманнее.
Завхоз нынче жидкий пошел. Не того замеса. Вот у нас
времена были! Школа. Завхоза доволить это не личное дело
каждого. Ежедневно наваливались, всем скопом. Выживали
сильнейшие. Так ведь это не люди были, звери.
Вот у меня был завхоз. Суровый мужик. Такой, когда дрова
колет, так если топор по пальцам пошел, руку не отдернит.
Самородок. Первый раз в походе. А я свой первый поход водил. Я
тогда сдуру сам раскладку составил. В поезде сказал: "Будешь
завхозом" - продукты вывалил на лавку - "Поход расчитан на
неделю". Ходили мы две. Я сам его иногда боялся. По ночам он
резал сало к перекусу следующего дня. Лучше бы он швырял нам
его прямо в лицо, чем тот взгляд, с которым он нам его раздавал
на привале. Лютый. Когда такой человек каждый вечер в палатке
рядом с твоим ухом режет ножем сало, то потом трудно бывает
уснуть. "Мало? - Разжуешь, много будет". Жевали молча. Парню,
который плелся в конце группы, он объяснил, что зарежет его и
скормит остальным, если мы не выйдем к людям в ближайшие три
дня. Тот поверил и бил нам лыжню почти всю оставшуюся дорогу.
Говоришь, ты бы не поверил? Ну-ну.
Я всегда говорил, у начальника власть юридическая, а у
завхоза - фактическая. Я когда сам завхозил, группа передо мной
на цирлах ходила. Они поначалу хотели очередь установить, кому
котел выскребать. Так я им эту малину быстро обломал. Давал
только достойным. Сначала, конечно, сам, если настроение было.
А потом уже смотрел, на кого распространить свою благодать. Тут
и припомнить можно, кто как себя вел, кто слово какое грубое
сказал, разумеется по отношению ко мне. А то вон, сидит, слюной
плачет, а сам ночью носки мои из под себя из спальника на снег
выкинул. Ну и что, что мокрые. Стал бы я под него сухие
подсовывать. Ну конечно, спросонья, не понял, ну да ладно,
добрый я, три дня без котла, а там, глядишь, и забуду. Знают
же, что я добрый. Тем и пользуются. Но носки мои теперь будут
узнавать не только по запаху, сами будут запихивать под самое
теплое и почетное место. Да еще очередь установят. Прям так и
тянет их в очередь. А иной раз, вроде нехотя - а, берите, кто
хочет - и в драку. Иногда это нужно, чтобы тонус не потеряли.
Но часто нельзя, а то снова очередь, справедливость. Далась им
эта справедливость. Отучаешь, отучаешь, видишь - старается, из
кожи вон лезет, глазами ест, ковром стелется, а ты - раз, и
другому. Истинная власть аморальна. Лично заинтересована,
корыстна - да, но прежде всего аморальна, даже в ущерб
собственным интересам.
Это тонкая диалектика. Только тот достоин, кто больше
услужил. И вот уже появился закон распределения продукта,
который стал уже помимо тебя, уже выше тебя, хотя и создан
тобой и работает в твою пользу. Бойся льстецов и не попади в
эту ловушку. Единственный закон это ты, твоя власть и полное
отсутствие всяких законов. И если завхоз этого не помнит, ему
долго не протянуть.
Некоторые думаюют, что это все от дефицита продуктов. Это
заблуждение молодости. Настоящий террор возникает тогда, когда
есть свобода маневра. Сила завхоза в неучтенных запасах. По
настоящему я развернулся, когда мы резанули кольцо и у меня на
четыре дня осталось продуктов на семь. Они обжирались как
свиньи, хлдить не могли, только до ветру, по утрам из палатки
некуда было ступить, они гадили почти под себя, но за лишний
кусок сухаря готовы были на все.
Дефицит это идеологическое понятие. Страх голода должен
свисать домокловым мечем и лишь святая вера, что только
мудрость завхоза способна предотвратить мучительную смерть.
Культ голода, культ дефицита, культ святости лишнего куска
жратвы. Если группа не вылизывает котел, если ей хватает пайки,
то ты можешь тут же повеситься на капроновых шнурках. Горе
тебе, если у тебя в ботинках не капроновые шнурки. Твои еще не
родившиеся дети сменят в свои шеснадцать лет фамилию отца,
покрытую мраком позора.
Шла уже третья неделя. Мы выходили из района. Восемьдесят
километров тайги, по уши снега среди бурелома и на кончике
азимута маленький поселок на великой русской реке. Тропили по
совести, сколько хватит сил. Чтобы, сделав шаг в сторону и
повиснув на палках, пуская на снег тягучей слюной, успеть
дохнуть пару раз, и, за то время, пока вся группа проходит
мимо, дождаться, когда с глаз уплывет желтая пелена. Он делал
ровно пятьдесят шагов. Он был здоровый, как бык. Он экономил
силы. Он говорил, что пятьдесят шагов - это норма, и его так
учили в школе туристской подготовки. Лучше его бы сразу убили,
там, в этой школе. Нас до смерти злило его ровное дыхание,
когда он стоял рядом с лыжней, пропуская группу вперед после
этой своей нормы. Прозрачные намеки в свой адрес он спускал
между ушей. Он знал, и даже казалось ждал того момента, что,
если мы ляжем здесь костьми, у него останется нетронутый запас
сил, чтобы вытащить к людям свою драгоценную шкуру. У нас не
было этого запаса, и наша злость была тихой.
С утра начальник сказал, что, возможно, сегодня мы выйдем в
населенку. После завтрака я собрал у народа все продукты. Они
поместились в небольшой пакет. Кроме перекусной мелочевки
остались лишь три пакета супов и пачка масла. На этом НЗ мы
сможем протянуть еще суткки. Пакет я засунул себе в рюкзак.
Перекусывали мы в какой-то яме. Мы спустились в нее и
поняли, что не выберемся, если хоть немного не передохнем и не
подкрепимся. Густо шел снег. Он шел уже почти неделю, то
усиливаясь, то почти переставая, и оттого, что мы долго не
видели солнца, казалось, что мы топчемся на одном месте. Рекой
и не пахло. Оттого, что снег пошел гуще, стемнело, как будто
наступил вечер. После теплого чая немного расслабились, но
поднявшийся ветер задул снегом костер, за дровами идти было
глупо, а вставать и тропить в горку из этой ямы никому не
хотелось. Даже начальник притух, и хотя он отдал приказ
собираться, по его бегающему по сторонам, ищущему взгляду было
видно, что он уже начал присматривать место под ночевку, и в
лучшем случае нас ожидает не больше одного перехода. Тот, кто
нес бачок, стал запихивать его в рюкзак, но делал это так
основательно и неуклюже, что было ясно, что это надолго, и
остальные, с благодарностью взирая на это, тихо дубели. Он тоже
сидел, в толстой куртке, которую он надевал в первую очередь,
когда приходил на привал, и, хотя копался, как правило, дольше
всех, и не думал начинать собираться. Эта болезнь уже начала
передаваться всем нам - собираться по очереди, оттягивая тем
самым время. По группе уже полз предательский дымок скорой
стоянки, обещающий отдых и пищу, и он первый высказал вслух эту
мысль, с той непосредственностью полудурка, которая заменяла
ему совесть.
- Ну что, старики, темнеет уже, пора лагерь ставить.
Правда, начальник? Вымотался я сегодня от этой тропежки. Сейчас
супчику сварим. У меня еще супчики оставались. Завхоз, ты
супчики не забыл? Я их тебе сегодня отдал. Хорошие супчики! Кто
у нас сегодня дежурит? Что-то мне так жрать хочется!
Жрать он действительно был мастак. Чтобы запихнуть сразу
кусок побольше, он так широко раскрывал рот, что на лице уже не
оставалось места и ему приходилось зажмуривать глаза. Вид
этого, так сказать, лица, его конвульсии и издаваемые при
поглощении пищи звуки, все это походило на отвратную картину
испражнения страдающего от расстройства пищеварения организма,
пытающегося облегчить свои страдания неловкими манипуляцими
задних конечностей, картину, заснятую на кинопленку
извращенцем-оператором и прокручиваемую в обратном направлении.
Я не мог удержаться.
- У нас нет супчиков.
- Как это нет? - даже когда он не напрягался и не
зажмуривал глаза, в в его разверзшуюся от удивления пасть можно
было всунуть кулак не задевая за косяки.
- Так. - меня несло. Я говорил уверенно, как само собой
разумеющееся - Начальник утром сказал, что мы сегодня должны по
графику выйти в населенку. Поэтому я и оставил только перекус,
а все остальное выкинул.
- Где выкинул? Куда? В лагере? У костра оставил? - он уже
видел эти пакетики, лежащие на пеньке под елочкой, он уже был
готов бежать за ними, ему, бугаю, это было несложно, по
пробитой лыжне, мы не так далеко и ушли с утра. Он уже принял
все это за чистую монету и пора было обрубать концы.
- Нет, зачем. В костер высыпал.
- Как в костер?
- Чтобы пакетики не оставались. - аргумент был веский. Уж
что-что, а перед выходом из лагеря уничтожить следы своего
пребывания в лесу - собрать весь мусор и сжечь его на костре -
этот закон мы соблюдали свято.
- Нет, старик, это ты зря. Вот когда я водил, так в конце
похода мы продукты никогда не выбрасовали, мы их потом поровну
делили... - перед его глазами проплывали образы когда-то
недоеденой жратвы. - Хоть бы ты их так оставил. Я бы сбегать
мог.
- Тут я что-то не подумал. - мне даже стало грусно от
собственной тупости - Да брось ты! Из-за трех пакетов бежать,
полдня туда, полдня обратно. - чем глубже я впадал в раскаиние,
тем больше его забирало собственной правотой - Да мне начальник
сказал, что сегодня точно дойдем.
- Да уж, как же. Дойдешь тут с вами. С голоду скорей тут
сдохнешь. А если и завтра не дойдем?
Начальник фишку просекал сразу.
- А ты чего расселся? Ты думаешь, если я сказал, что к
вечеру будем в населенке, то можно до вечера у костра задницу
греть? Думаете, населенка сама к вам к вечеру подползет?
Демагоги! Супчики им подавай! А ну, живо, мешек в зубы и пошел!
- начальник был в ударе. Как истинная зараза, он любил нападать
на морально ослабленные организмы.
Группа наблюдала сцену с видимым интересом. На ее глазах
разворачивался последний акт ледовой трагедии.
- Да пошли вы все!
Он понял, что пришел его час, тот момент, ради которого он
копил силы весь поход, а возможно и всю жизнь. Судьба
повернулась к нему лицом и лязгнула голодными зубами. Он
совершит подвиг. Он выйдет к людям, и, вернувшись по его следу,
возможно кого-нибедь из нас застанут в живых. И вот он встает,
и как Данко... И слезы умиления уже не смахнуть ослабевшей
рукой, и они замерзнут на наших щеках.
Группа зевала и не спешила ловить мышей. Спасать свою
жизнь сил уже не было. Кто-то закуривал возможно последнюю
перед мучительной смертью в снегах, сигарету.
Он поразительно быстро скинул куртку, запихнул ее в рюкзак,
пристегнул лыжи и решительно полез на бугор. Когда следующий из
нас вылез из ямы, его уже не было видно. Только прямая, ровная
лыжня уходила вглубь тайги. Мы догнали его только через три
часа. Он сидел у створного знаака. Ветер разогнал облака и
великая русская река катила застывшие волны застругов в сиянии
низкого северного солнца. На другом берегу, за розовыми
бурунами, дымился поселок.
Мы успели еще зайти в магазин и в просторном бревенчатом
спортивном зале местной школы, куда нас устроили на ночлег,
мазали маслом теплый еще, свежий хлеб и варили на примусе три
пакета супов - наш последний маршрутный ужин. Как гласит один
из пунктов Памятки завхозу: "У хорошего завхоза продукты не
кончаются", и, с новой строки: "У хорошего завхоза продукты не
остаются".