Стругацкие Аркадий и Борис. Машина желаний (сценарий). Вариант 2

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий.
Машина желаний (сценарий).
Вариант 2.

   Несколько лет назад нам выпала честь участвовать в создании фильма «Сталкер». Режиссер Андрей Арсеньевич Тарковский первоначально взял за его основу четвертую главу нашей повести «Пикник на обочине». Однако в процессе работы (около трех лет) мы пришли к представлению о картине, ничего общего с повестью не имеющей. И в окончательном варианте нашего сценария остались от повести лишь слова термины «сталкер» и «Зона» да мистическое место, где исполняются желания. Фильм вышел на экраны и у нас, и за рубежом. О нем много и разнообразно говорят, но сходятся в одном: он чрезвычайно сложен и многозначен. Кроме того, никто не сомневается, что это работа высшего международного класса. И да не будут приняты эти слова за самохвальство! Главная заслуга в создании фильма «Сталкер» принадлежит А.Тарковскому, мы же были только его подмастерьями.
   А сейчас читателю предлагается один из первых вариантов сценария, в котором будущий «Сталкер» едва проглядывается. Нам любезно предложили опубликовать его, полагая, видимо, что картина, будь она снята по нему, тоже имела бы право на существование.
    А. Стругацкий

Дом сталкера.

   Грязная захламленная квартира. Раннее зимнее утро, за окнами тьма. Угрюмый мужчина отбрасывает одеяло, тихонько поднимается с кровати. Берет в охапку одежду, на цыпочках выходит в ванную и начинает одеваться. И не замечает, как в дверях ванной появляется его жена, встрепанная со сна, неопрятная, в заношенной ночной рубашке.
   – Куда это ты ни свет ни заря? – спрашивает она.
   Он не отвечает. Попался.
   – Куда ты собрался, я тебя спрашиваю?
   – На кудыкину гору… Скоро приду. Дело есть. Спи иди.
   – Что значит скоро?
   – Сказал – приду, значит – приду. Иди спи.
   – Не ври. Я знаю куда ты идешь. И не думай даже. Не пущу.
   – Уймись! И не ори…
   – Не пущу! Я как чувствовала: опять он за старое! В тюрьму захотелось?
   – Да уж лучше тюрьма, чем это… чем такая жизнь. Хватит с меня.
   – Никуда ты не пойдешь.
   Он резко выпрямляется. Она кричит:
   – Ну ударь, ударь – это ты можешь! Чего же ты? Тряпка ты, тряпка! Где твое слово? Ты посмотри, в кого ты превратился!
   – Уймись, говорю! Ребенка разбудишь…
   – И разбужу! Пусть посмотрит на папочку! Эх ты! Ну где же твое слово? Слово твое где? Как вор, на цыпочках…
   – Так я и есть вор! Чего ты вдруг? Америку открыла? Только я не у людей беру… Я сказал уймись!
   – Нет уж, теперь я не уймусь. Пять лет в Зону ходил – я молчала. Ты от меня хоть одно слово слышал, а? Два года от тебя в доме ни гроша не видели – я молчала! Браслет, мамину память, стащил, на ипподроме просадил – думаешь, я не знаю, куда он делся?..
   – Замолчишь ты или нет?
   – Послушай. Ну я тебя прошу! Я тебя никогда ни о чем не просила. Ну хочешь на колени стану… Подожди, подожди, я сейчас…
   Она выскакивает из ванной и тут же возвращается с конвертом в руках.
   – Ну вот, здесь десятка, хочешь? Возьми, сходишь с ребятами на скачки… А может, и правда повезет…
   – Ты что мне суешь? Спятила? Это же на врача отложено…
   – Ничего, я еще достану. Я займу… ты только не ходи туда…
   – Уймись ты наконец! Ты можешь помолчать?! Не займешь ты ничего, никто тебе не даст больше… Ты посмотри, на что ты стала похожа! Нельзя так жить больше!
   – Ты же обещал! Ты мне слово давал!
   – Дурак был, вот и давал. Сама виновата! Сама же ты меня до этого довела! Чтобы я, сталкер, побирался? На твои гроши жил? Все. Лучше не мешай.
   – Тебе же обещали работу! Ты мне сам говорил! Ты же на такси собирался работать.
   – Тьфу ты, опять она с этим такси! Сколько раз я тебе говорил: не буду я на них работать! Никогда не работал и не буду! Пусть сами на меня работают! Отойди от двери!
   – Не отойду!
   – Оттого, что я перестал туда ходить, что изменилось?! Дочка выздоровела? Или денег больше стало?
   – А если ты вообще не вернешься?
   – Не каркай! Ворона! А не вернусь – туда и дорога!
   Он отпихивает ее.
   – Ну и катись! – кричит она. – Чтоб ты там сгнил! Проклятый день, когда я тебя встретила! Подонок! Сам бог тебя таким ребенком проклял! И меня из-за тебя, подлеца! Вор! Вор! Вор!
   Заплакала девочка. Хлопнув дверью, он выходит на площадку.
   Грязноватый пролет ярко освещен лампочкой без плафона.
   Пролетом ниже, на площадке в углу торчит, заметно покачиваясь, какой-то хорошо одетый человек без шляпы, в испачканном пальто. Широченный цветастый шарф, выбившись, свисает до полу. При ближайшем рассмотрении видно, что незнакомец мертвецки пьян.

Забегаловка.

   Пройдя квартал по темным заслякощенным улицам под мокрым снегом, сталкер входит в забегаловку, открытую круглые сутки. Пусто, кельнер дремлет за стойкой.
   За одним из столиков сидит над чашкой кофе ученый. При виде сталкера он смотрит на часы, но тот машет ему рукой:
   – Подожди, я кофе выпью.
   Берет у стойки чашку кофе, садится напротив ученого, пьет. Ученый глядит на него.
   – Ты, в общем-то, не очень рассчитывай. Может, нам еще и вернуться придется. Это как погода… так что не радуйся заранее. Пошли. Фонарь не забыл?
   – Не забыл, в машине.
   Они выходят из кафе и садятся в машину, стоящую неподалеку. Сталкер садится за руль. Машина трогается.

Особняк писателя.

   Все окна ярко освещены. Слышится музыка, пьяные голоса, женский смех. У ворот ограды стоят двое – Писатель и один из его гостей. Писатель в длинном черном пальто и вязаном шарфе. Гость стоит перед ним с початой бутылкой и рюмкой в руках.
   – Дорогой мой! Мир по преимуществу скучен, – вещает Писатель, слегка покачиваясь и размахивая пальцем. – Непроходимо скучен, и поэтому ни телепатии, ни привидений, ни летающих тарелок… Ничего этого быть не может.
   – Однако же меморандум Кемпбела… – слабо возражает гость.
   – Кемпбел – романтик. Рара авис ин террис, таких больше нет. Мир управляется железными законами, и это невыносимо скучно. Неужели вы никогда не замечали, что интересно бывает только тогда, когда законы нарушаются? Но, увы, они не нарушаются. Никогда. Они не умеют нарушаться. И не надейтесь ни на какие летающие тарелки – это было бы слишком интересно…
   – Однако же Бермудский треугольник… Вы же не станете спорить…
   – Стану. Спорить. Нет никакого Бермудского треугольника. Есть треугольник а-бэ-цэ, который равен треугольнику а прим-бэ прим-цэ прим… Вы чувствуете, какая тоскливая скука заключена в этом утверждении? Это в средние века было интересно. Были ведьмы, привидения, гномы… В каждом доме был домовой, в каждой церкви был бог… Люди были молоды, вы понимаете? А сейчас каждый четвертый – старец. Скучно, мой ангел. Ой как скучно!
   – Но вы же не будете спорить, что Зона… порождение сверхцивилизации, которая…
   – Да Зона не имеет никакого отношения к сверхцивилизации. Просто появился еще один какой-то паршивый скучный закон, которого мы до этого не знали… А хотя бы и сверхцивилизация… Тоже, наверное, скука… Тоже какие-нибудь законы, треугольники, и никаких тебе домовых и никакого бога…
   Гудок машины. Писатель оборачивается.
   – Это за мной, – говорит он. – Прощайте, друг ситный…
   Он забирает у гостя бутылку и идет к машине.
   В отсветах фар возле водительской двери появляется мокрое веселое лицо, которое, впрочем, тут же недоуменно вытягивается.
   – Пардон, – произносит Писатель. – Я думал, это за мной.
   – За вами, за вами, – говорит проводник. – Садитесь сзади.
   – А, вы здесь… прелестно. А кто же этот тип? По-моему, он в очках…
   – Быстро!
   Машина резко берет с места.
   Писатель заваливается на заднее сиденье.
   – Надо вам сказать, – говорит он, чуть запинаясь, – я испытал некоторый шок: откуда очки? Почему на моем проводнике очки?..
   Ученый поджимает губы.
   – Очки – это, как ни крути, признак интеллигентности! – объявляет Писатель.
   Проводник произносит через плечо:
   – Напился?
   – Я? В каком смысле?.. Ни в коем случае. Я не напился. Я выпил. Направляясь на рыбную ловлю. Ведь мы направляемся на рыбную ловлю. А?

Застава.

   Машина останавливается на проселке. Вокруг смутно виднеются мокрые кусты. Проводник бесшумно выходит из машины и идет туда, где в конце проселка влажно поблескивает асфальт ученный тоже выходит, догоняет его и идет рядом.
   – Зачем вы взяли этого интеллектуала? – говорит он.
   – Ничего, – отзывается проводник. – Он протрезвеет. Я вам обещаю. – И, помолчав, добавляет: – А потом, его деньги ведь ничуть не хуже ваших…
   Ученый быстро взглядывает на него, но не говорит больше ни слова. Они останавливаются на перекрестке и из-за кустов смотрят на заставу в сотне метрах впереди по шоссе. В маленьком домике горит одинокое окошко. Рядом в мертвом свете мощного прожектора чернеют два мотоцикла с колясками и бронированная патрульная машина. Вправо и влево от шоссе уходят через холмы стены с колючей проволокой и вышками, оснащенными пулеметами. Ворота в Зону распахнуты настежь.
   – Патруль, – говорит проводник.
   – Они все спят, – шепчет ученый. – Разогнаться как следует и проскочить на полной скорости… Они и мигнуть не успеют.
   – Стратег, – говорит проводник. – Быстрота и натиск…
   Он смотрит вниз, на здание заставы, на которое медленно наползает серый клочковатый туман. Через несколько минут он проглатывает и здание заставы, и ворота, и стену. В серой мути, как утонувший фонарь, маячит тусклое пятно света.
   – Вот так-то лучше, – говорит проводник.
   Они быстро возвращаются к машине.
   Писатель, заснувший на заднем сиденье, вскидывается.
   – А? – зычно произносит он. – Приехали?
   Проводник поворачивается и, взяв его пятерней за физиономию, с силой отталкивает назад. Писатель ошеломленно таращит глаза, затем говорит шепотом:
   – Понял… понял… молчу…
   Машина трогается, на малых оборотах выползает на шоссе, сворачивает и тихо, в полном соответствии со знаками, ограничивающими скорость, светящимися на обочине, катится мимо заставы. Когда она входит в луч прожектора, клубящийся в тумане, на черном мокром кузове ее видны надписи на трех языках: «ООН. Институт внеземных культур».
   Неожиданно сзади раздается пулеметная очередь. В тумане вспыхивает фиолетовый прожектор охраны.
   Машина на бешеной скорости несется во тьме по мокрому проселку. Проводник с потухшим окурком в углу рта – за рулем. В отсветах фар поблескивают очки его соседа справа. Писатель, весь подавшись вперед, держится обеими руками за спинки передних сидений и напряженно смотрит на дорогу. Он уже заметно протрезвел.
   Проводник сбрасывает газ, и машина с потушенными фарами осторожно сползает с проселка, вваливается в кювет, вылезает из него и, пофыркивая двигателем, вламывается в кусты. Потом двигатель затихает, гаснут подфарники и голос проводника произносит во тьме:
   – Быстрее. Ползком за мной. Головы не поднимать, мешок держи вот так, слева. Не бойтесь, они нас не видят. Если кого зацепит, – не орать, не метаться: увидят – убьют. Ползи назад, выбирайся на шоссе. Утром подберут. Все ясно?
   – Я бы хлебнул… – тихонько говорит Писатель.
   – Уймись, запойный… пошли.

Перед походом.

   Темный неосвещенный туннель. Поблескивают рельсы в пляшущем свете электрического фонаря. Троица взгромождается на узкую платформу электродрезины. Синяя искра на мгновение с треском озаряет сырой свод. Мимо проплывает лампочка, горящая вполнакала.
   – Как красиво, – говорит Писатель. – Темнота и ничего не видно… А вы в самом деле профессор?
   – Да.
   – Меня зовут… – начинает Писатель, но проводник прерывает его:
   – Тебя зовут Писатель.
   – Гм… – говорит Профессор. – А меня как, в таком случае?
   – А тебя – Профессор, – отвечает проводник.
   – Меня зовут Профессор, и я профессор.
   – Польщен, – говорит Писатель. – Значит, я – писатель, и меня, естественно, все зовут почему-то Писатель. Представляете, как неудобно?
   – Известный писатель?
   – Нет. Модный.
   – И о чем же вы пишете?
   – Да как вам сказать… в основном о читателях. Ни о чем другом они читать не хотят.
   – По-моему, они правы, – замечает Профессор. – Ни о чем другом и писать, наверное, не стоит.
   – Они не совсем правы. Писать вообще не стоит. Ни о чем. А вы – химик?
   – Скорее физик.
   – Тоже, наверное, скука, а?
   – Пожалуй. Особенно когда долго не везет…
   Туннель позади. В предрассветной темноте, озаряемая искрами от тролля, электродрезина катит по насыпи.
   – А у меня наоборот, – говорит Писатель. – У меня скука, когда долго везет…
   – Это кому долго везет? – осведомляется проводник. – Ты же каждый день на скачках просаживаешься.
   – Уважаемый Соколиный Глаз! – провозглашает Писатель. – Мы с Профессором говорим о совсем других скачках. Мы с ним скачем всю жизнь, и это называется у нас не стипль-чез, а отражение объективной действительности, или, говоря языком профанов, поиски истины. Она прячется, а мы ее ищем. Найдем, поймаем, побалуемся и скачем дальше. Верно, Профессор?
   – Моя истина, во всяком случае, не прячется, – отвечает Профессор. – «Бог хитер, но не злонамерен».
   – Дьявол, – поправляет Писатель.
   – Эйнштейн говорил – «бог», а имел в виду природу
   – А манихейцы говорили – «дьявол», и имели в виду дьявола. Так вот ваш дьявол, может быть, и не злонамерен: он как спрятал вашу истину в самом начале один раз, так и плюнул на нее. А вы ходите и копаете – то в одном месте, то в другом. В одном копнули – ага, ядро состоит из протонов. В другом месте копнули – красота, треугольник а-бэ-цэ равен треугольнику а прим-бэ прим-цэ прим. Вы неплохо устроились. А вот мой дьявол – другое дело. Он не сидит сложа ручки. Я истину откапываю, а он в это время с нею что-то делает. И получается так, что откапывал я истину, а выкопал дерьмо. Возьмите там какой-нибудь закон Архимеда… С самого начала он был правильный, и сейчас он правильный, и всегда будет правильным. Каждый может его проверить, пожалуйста. А стоит взять какой-нибудь расписной горшок восьмого века… Да в восьмом веке в него объедки кидали, а нынче он в музее стоит и вызывает восхищение лаконичностью рисунка и неповторимостью формы, и все вокруг ахают до тех пор, пока не выясняется, что никакого он не восьмого века, а сработал его одноглазый Гур и подсунул в раскоп для сенсации… И форма у него осталась неповторимой, и рисунок лаконичный, но аханье, как ни странно, стихает…