Вода в глубине была не очень холодная, но я все-таки замерз. Я сидел
на дне под самым обрывом и целый час осторожно ворочал головой,
всматриваясь в зеленоватые мутные сумерки. Надо было сидеть неподвижно,
потому что септоподы - животные чуткие и недоверчивые, их можно отпугнуть
самым слабым звуком, любым резким движением, и тогда они уйдут и вернутся
только ночью, а ночью с ними лучше не связываться.
Под ногами у меня копошился угорь, раз десять проплывал мимо и снова
возвращался важный полосатый окунь. И каждый раз он останавливался и
таращил на меня бессмысленные круглые глаза. Стоило ему уплыть - и
появлялась стайка серебристой мелочи, устроившая у меня над головой
пастбище. Колени и плечи у меня окоченели совершенно, и я беспокоился,
что Машка меня не дождется и полезет в воду искать и спасать. Я в конце
концов до того отчетливо представил себе, как она сидит одна у самой воды
и ждет, и как ей страшно, и как хочется нырнуть и отыскать меня, - что
совсем было решился вылезать, но тут наконец из зарослей, шагах в
двадцати справа выплыл септопод.
Это был довольно крупный экземпляр. Он появился бесшумно и сразу,
как привидение, округлым серым туловищем вперед. Белесая мантия мягко,
как-то расслабленно и безвольно пульсировала, вбирая и выталкивая воду, и
он слегка раскачивался на ходу сбоку на бок. Концы подобранных рук,
похожие на обрывки большой старой тряпки, волочились за ним, и тускло
светилась в сумраке щель прикрытого веком глаза. Он плыл медленно, как и
все они в дневное время, в странном жутковатом оцепенении, неизвестно
куда и непонятно зачем. Вероятно, им двигали самые примитивные и темные
инстинкты, те же может быть, что управляют движением амебы.
Очень медленно и плавно я поднял метчик и повел стволом, целясь в
раздутую спину. Серебристая мелочь вдруг мотнулась и пропала, и мне
показалось, что веко над громадным остекленелым глазом дрогнуло. Я
спустил курок и сразу же оттолкнулся от дна, спасаясь от едкой сепии.
Когда я снова взглянул, септопода уже не было видно, только плотное
иссиня-черное облако расходилось в воде, заволакивая дно. Я вынырнул на
поверхность и поплыл к берегу.
День был жаркий и ясный, над водой висела голубая парная дымка, а
небо было пустым и белым, только из-за леса поднимались, как башни,
неподвижные сизые груды облаков.
В траве перед нашей палаткой сидел незнакомый человек в пестрых
плавках и с повязкой через лоб. Он был загорелый и не то чтобы
мускулистый, но какой-то невероятно жилистый, словно переплетенный
канатами под кожей. Сразу было видно до невозможности сильный человек.
Перед ним стояла моя Машка в синем купальнике - длинноногая, черная, с
копной выгоревших волос над острыми позвонками. Нет, она не сидела над
водой, ожидая в тоске своего папу, - она что-то азартно рассказывала
этому жилистому дядьке, вовсю показывая руками. Мне даже стало обидно,
что она и не заметила моего появления. А дядька заметил. Он быстро
повернул голову, всмотрелся и, заулыбавшись, потряс раскрытой ладонью.
Машка обернулась и обрадованно заорала:
- А, вот он ты!
Я вылез на траву, снял маску и вытер лицо. Дядька улыбался,
разглядывая меня.
- Сколько пометил? - спросила Машка деловито.
- Одного. - У меня сводило челюсти.
- Эх ты, - сказала Машка. Она помогла мне снять аквастат, и я
растянулся на траве. - Вчера он двух пометил, - пояснила Машка. -
Позавчера четырех. Если так будет, лучше прямо перебираться к другому
озеру. - Она взяла полотенце и принялась растирать мне спину. - Ты похож
на свежемороженого гусака, - объявила она. - А это Леонид Андреевич
Горбовский. - Он астроархеолог. А это, Леонид Андреевич, мой папа. Его
зовут Станислав Иванович.
Жилистый Леонид Андреевич покивал, улыбаясь.
- Замерзли, - сказал он. - А у нас здесь так хорошо - солнце,
травка...
- Он сейчас отойдет, - сказала Машка, растирая меня изо всех сил. -
Он вообще веселый, только замерз сильно...
Было ясно, что она тут про меня наговорила всякого и теперь изо всех
на дне под самым обрывом и целый час осторожно ворочал головой,
всматриваясь в зеленоватые мутные сумерки. Надо было сидеть неподвижно,
потому что септоподы - животные чуткие и недоверчивые, их можно отпугнуть
самым слабым звуком, любым резким движением, и тогда они уйдут и вернутся
только ночью, а ночью с ними лучше не связываться.
Под ногами у меня копошился угорь, раз десять проплывал мимо и снова
возвращался важный полосатый окунь. И каждый раз он останавливался и
таращил на меня бессмысленные круглые глаза. Стоило ему уплыть - и
появлялась стайка серебристой мелочи, устроившая у меня над головой
пастбище. Колени и плечи у меня окоченели совершенно, и я беспокоился,
что Машка меня не дождется и полезет в воду искать и спасать. Я в конце
концов до того отчетливо представил себе, как она сидит одна у самой воды
и ждет, и как ей страшно, и как хочется нырнуть и отыскать меня, - что
совсем было решился вылезать, но тут наконец из зарослей, шагах в
двадцати справа выплыл септопод.
Это был довольно крупный экземпляр. Он появился бесшумно и сразу,
как привидение, округлым серым туловищем вперед. Белесая мантия мягко,
как-то расслабленно и безвольно пульсировала, вбирая и выталкивая воду, и
он слегка раскачивался на ходу сбоку на бок. Концы подобранных рук,
похожие на обрывки большой старой тряпки, волочились за ним, и тускло
светилась в сумраке щель прикрытого веком глаза. Он плыл медленно, как и
все они в дневное время, в странном жутковатом оцепенении, неизвестно
куда и непонятно зачем. Вероятно, им двигали самые примитивные и темные
инстинкты, те же может быть, что управляют движением амебы.
Очень медленно и плавно я поднял метчик и повел стволом, целясь в
раздутую спину. Серебристая мелочь вдруг мотнулась и пропала, и мне
показалось, что веко над громадным остекленелым глазом дрогнуло. Я
спустил курок и сразу же оттолкнулся от дна, спасаясь от едкой сепии.
Когда я снова взглянул, септопода уже не было видно, только плотное
иссиня-черное облако расходилось в воде, заволакивая дно. Я вынырнул на
поверхность и поплыл к берегу.
День был жаркий и ясный, над водой висела голубая парная дымка, а
небо было пустым и белым, только из-за леса поднимались, как башни,
неподвижные сизые груды облаков.
В траве перед нашей палаткой сидел незнакомый человек в пестрых
плавках и с повязкой через лоб. Он был загорелый и не то чтобы
мускулистый, но какой-то невероятно жилистый, словно переплетенный
канатами под кожей. Сразу было видно до невозможности сильный человек.
Перед ним стояла моя Машка в синем купальнике - длинноногая, черная, с
копной выгоревших волос над острыми позвонками. Нет, она не сидела над
водой, ожидая в тоске своего папу, - она что-то азартно рассказывала
этому жилистому дядьке, вовсю показывая руками. Мне даже стало обидно,
что она и не заметила моего появления. А дядька заметил. Он быстро
повернул голову, всмотрелся и, заулыбавшись, потряс раскрытой ладонью.
Машка обернулась и обрадованно заорала:
- А, вот он ты!
Я вылез на траву, снял маску и вытер лицо. Дядька улыбался,
разглядывая меня.
- Сколько пометил? - спросила Машка деловито.
- Одного. - У меня сводило челюсти.
- Эх ты, - сказала Машка. Она помогла мне снять аквастат, и я
растянулся на траве. - Вчера он двух пометил, - пояснила Машка. -
Позавчера четырех. Если так будет, лучше прямо перебираться к другому
озеру. - Она взяла полотенце и принялась растирать мне спину. - Ты похож
на свежемороженого гусака, - объявила она. - А это Леонид Андреевич
Горбовский. - Он астроархеолог. А это, Леонид Андреевич, мой папа. Его
зовут Станислав Иванович.
Жилистый Леонид Андреевич покивал, улыбаясь.
- Замерзли, - сказал он. - А у нас здесь так хорошо - солнце,
травка...
- Он сейчас отойдет, - сказала Машка, растирая меня изо всех сил. -
Он вообще веселый, только замерз сильно...
Было ясно, что она тут про меня наговорила всякого и теперь изо всех
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента