Татьяна Андрущенко
Про́клятое село
Материя о ведьме сделалась неисчерпаемою. Каждый, в свою очередь, спешил что-нибудь рассказать.
Н. Гоголь. «Вий»
– Село там неплохое, прежде специалисты рвались поработать: и областной центр под боком, и колхоз-миллионер. А сейчас… – инспектор районо Анна Макаровна, приходившаяся Иришке по совместительству крестной матерью и теткой, махнула рукой, – сама все увидишь. Коллектив хороший: обычных склок и свар там нет, работают на совесть, но молодежь не задерживается, даже местные спешат в городе пристроиться.
– Я все понимаю, тетя Аня, – улыбнулась Иришка Каравайко, теперь уже Ирина Михайловна. (Сказать по правде, Ириной Михайловной она себя ну вот ни настолечко не ощущала: Ирка – это для друзей, Иришка – для мамы, а для самых-самых – Стрела.)
– Да что ты понимаешь, – снова махнула рукой Анна Макаровна. – А село там ох какое непростое… Ладно, иди, небось кавалер-то заждался?
Сережка и в самом деле поджидал возле здания районной администрации (местного белого дома, построенного по типовому проекту в конце 80-х, в нем-то и притулился на верхнем, четвертом этаже районный отдел народного образования). Черноволосую голову и красный мотоцикл у широких ступенек она приметила еще с порога державного здания.
– Все в порядке? – На смуглом лице сверкнули влажным блеском карие глаза, блеснула ослепительная улыбка. Сережка был хорош южной красотой смеси украинцев с татарами и бог знает какими гулявшими некогда по широкой степи народами.
– В порядке, – просияла в ответ Иришка. – Только что-то тетя Аня не очень рада.
– А, ерунда, – отмахнулся Сергей, – садись, поехали!
Иришка привычно нахлобучила красно-черный шлем. Взревел мотор старенькой «Явы», в лицо ударил горячий августовский ветер, девушка зажмурилась и, счастливо улыбаясь, прижалась щекой к пахнущей машинным маслом и солнцем вылинявшей джинсовой рубашке Сережки. Дорогу к селу она запомнила не очень хорошо. Так здорово было просто вдыхать запах родного тепла и доносившийся с окрестных полей аромат дозревших трав, лететь вперед, в неизвестность, в будущее…
– Вот и Петровка. – Голос любимого вывел ее из состояния полета.
Иришка открыла глаза, тряхнула копной русых волос и огляделась: по обеим сторонам сизо-синей шоссейки тянулись добротные разноцветные заборы из шифера, бетона и металлопрофиля, в зелени садов проглядывали жестяные и шиферные крыши, наливались соком под благодатным теплом яблоки и груши. Село млело в лучах предосеннего солнца, на улице, белесой от горячей пыли, не было ни души. Мотоцикл притормозил на углу главной трассы и проселочной дороги, подрулил к металлическим воротам в железобетонном заборе.
– Вот тебе и место работы, – усмехнулся Сережка. – Нравится?
За забором высились огромные тополя, каштаны и акации, подальше – желтоватое кирпичное двухэтажное здание, перед школой простирался широкий, поросший стриженой, пожухлой от жары травой двор. Посреди двора красовалась клумба с неизбежными мальвами и бархатцами, несколько свежеокрашенных скамеек и металлических лесенок.
– Нравится, – счастливо выдохнула Иришка. – А что там за роща за дальним забором?
– Кладбище, – «успокоил» юноша. – Тут же школа перестроена из бывшей церкви. Красивая была церковь, на всю округу славилась, только закрыли ее после войны, а в шестьдесят пятом переделали под школу. Видишь, вон та часть – старая, там теплее, а вот спортзал и западное крыло – новострой.
Иришка и сама уже видела явственный шов на теле здания.
– Да не бойся, – ободряюще улыбнулся Сергей, – ты же Стрела! Иди. Директриса уже ждет.
Иришка снова тряхнула головой и улыбнулась любимому в ответ, отгоняя непрошеный холодок, прокравшийся куда-то вниз живота.
Школа пахла уже высохшей, но еще не выветрившейся краской, сверкала чистотой и свежестью. Директриса оказалась немолодой полноватой женщиной с роскошными, уложенными короной светлыми волосами и раскосыми зеленоватыми глазами.
– Надеюсь, надолго к нам, – улыбнулась она. – У меня коллектив постарел, а ведь было время… Да, мы тут все почти ровесники, в этом году в школе семь пятидесятилетних юбилеев, два шестидесятилетних – погуляем, только грустно как-то. Класс мы вам дадим, малышей-пятачков. Часы – поровну с нашим ведущим филологом. Она опытный специалист, поможет и делом, и советом. На квартиру сейчас определим: я уже с сельсоветом договорилась – одинокая бабуся, чистенькая, доброжелательная. У нее и врачи, и учителя, и агрономы жили.
Иришка продолжала кивать и улыбаться, борясь с диким желанием ухватить свои документы и выбежать прочь из чистого ухоженного здания, от приветливой директрисы, от неизвестной милой бабуси. Слова будущей начальницы проникали в сознание, как сквозь три печные заслонки:
– Вы с одиннадцатым построже, они у нас хорошие, а вот с филологами им не везло – то специалист не ахти, то дисциплину держать не умеет, то в декрет уйдет. Последней учительнице совсем на шею сели, она от них рада была не то что в роддом, в преисподнюю сбежать.
Иришка попыталась сосредоточиться и отогнать панику. В самом деле, тетя Аня с таким трудом нашла для нее приличное место: и школа хорошая, и город рядом, и до дома недалеко, на выходные можно будет съездить, маме помочь с огородами и малышами.
– Даю вам неделю на устройство – вещи перевезти, обжиться, медосмотр в райбольнице пройти, а там и на работу. Секционные 27—28 августа, конференция 30-го, но до этого надо будет Екатерине Александровне с кабинетом помочь, подежурить пару раз у телефона, с личными делами класса ознакомиться. Заходи, Сережа, – кивнула директриса просунувшейся в дверь кудлатой голове. – Отвезешь Ирину Михайловну к бабе Насте.
– К бабе Насте?.. – Юноша немного замялся, что не ускользнуло от внимательных прищуренных глаз Марии Петровны.
– Что такое? Баба Настя единственная, кто согласился взять квартирантку, да еще за такую символическую плату. Все, кто у нее жил, остались ей друзьями, почти родными стали, а по селу мало ли чего болтают. Стыдись, ты дипломированный специалист, физик, между прочим. В общем, вперед, молодежь! – И незаметно для Иришки директриса показала Сергею поднятый вверх большой палец – мол, невесту одобряю.
– Що, Сережка[1], дивчину свою на постой прывив? Заходьте, дитки. Уж я и не хотила никого браты, так ведь Мария Петровна и наша председательша и мэртвого уговорять.
Домик бабы Насти внутри был не хуже, чем снаружи: по стенам висели портреты и иконы под цветастыми рушниками, чистые полы устланы вязаными тряпичными ковриками, печь занавешена ситцевыми занавесками, на металлических кроватях – горы взбитых подушек в вышитых наволочках.
– Ось в тий дальний кимнати будешь житы, дитка, там все твое, будь полной хозяйкой. Исты будем, що бог пошле, когда я сготовлю, а буде час, ты зваришь. Ты, дочка, звидки родом будешь?
– Из соседнего района, Недремайловка, слыхали?
– Бывала даже. У мэнэ невистка, братова жинка звидты. До мэнэ ще и жених приизжав тамошний свататысь, давно, правда, цэ було, рокив тридцять тому… Родные-то твои хто?
– Мама, отец, брат старший, уже женатый, две сестренки младшие. Мама все по хозяйству и с детьми, а отец на заработки ездил в Москву, пока не заболел. Язва у него, теперь маме помогает, иногда в селе подрабатывает.
– Ну, значить, ты девка небалована, сильська, от и добрэ. Овощи и картоплю не привозь, у мэнэ свого хватить, а тоби лишню тяжесть за пивсотни километрив тягты.
– Хорошо, спасибо вам. Я завтра домой поеду, а через два дня вещи привезу.
– Вот и славно. Нате вам, дитки, яблучок, а отут в мэнэ медок е. Прыгощайтесь…
Уже за калиткой Иришка дернула Сергея за рукав:
– Какая бабка классная! Сереж, а чего ты скривился, когда Мария Петровна попросила к ней отвести?
– Ну, это ерунда все, мало ли что говорят…
– Темнишь ты что-то. Начал, так договаривай, а то защекочу.
– Уймись, ненормальная. – Боявшийся щекотки Сергей со смехом отскочил в сторону. – Я же не совсем здешний, хоть и тут родился после Чернобыля, а местные говорят, что баба Настя кое-что знает.
– Как это – знает? – И без того огромные серо-голубые глаза расширились еще больше.
– Ну ты что, маленькая? Ведьма она. Вроде бы ее мать, старая баба Ганна, колдовать умела, и подружка бабы Насти по церковному хору бабка Ольга ей тоже свое знание завещала.
– А как же иконы, церковь? Она ведь верующая!
– Так, говорят, такие бабки-ведуньи всегда около церкви и трутся, а на Пасху норовят попа за ризу дернуть. Так у них сила на весь год прибавляется. Да ерунда все это, мало ли что болтают. Местных послушать, так тут одни ведьмы в селе живут. Поехали лучше искупнемся, погода-то вон какая!
– Совсем ты взрослая стала, Иринка. Хоть сейчас под венец.
– Ма, можно я это заберу с собой, я не потеряю.
– Бери, конечно, это твое, всегда к старшей дочери переходит. Теперь такого не носят, а жалко…
С тех пор на всех фестивалях и соревнованиях она выступала в прабабушкином наряде, а за неимением лаптей или стилизованных под Средневековье туфелек бегала босиком, шокируя более состоятельных и изнеженных приятельниц. Ей казалось, что с обретением древнего наряда за спиной выросли крылья. Такой ее и увидел Сережка после боя с витязем Дубовой Дубравы. Она готовилась к стрельбе, краем глаза поглядывая на ристалище. Там гибкий воин в кольчуге, с изображением пантеры на щите, теснил тяжелого неповоротливого витязя. «Дуб» вяло отбивался от быстрого непредсказуемого противника, пока не наткнулся на флажки, ограждавшие место поединка. Герольды провозгласили победу Черной Пантеры, воин отступил под развесистую липу, снял кованый шлем, повернул потное разгоряченное лицо в сторону стрельбища… Иришка даже забыла надеть защитный щиток и первым же выстрелом ободрала руку до крови. Все стрелы она положила в мишень, почти не целясь, а потом, даже не подумав поинтересоваться результатами, передала свой лук Дашке и пошла в сторону липы, в тени которой отдыхали между поединками рыцари. Они встретились как раз на середине пути между стрельбищем и ристалищем… Так в ее жизнь вошел Сережка.
Сережка оказался студентом-физиком, родом из пригородной Петровки. Семью в свое время переселили из Зоны, родители отстроились, положив все силы и здоровье на дом и двоих сыновей. Мать работала медсестрой в местной больничке, отец до развала хозяйства – в колхозе. Потом колхоз распался, а отца угораздило сунуть руку в соломорезку и остаться на всю жизнь беспалым калекой. Чтобы выжить, приходилось держать коров, свиней, немереное количество домашней птицы… Каждый день мать, улучив минутку, возила молоко и творог на рынок в областной Мстиславль, отец хозяйствовал дома, приспособившись обходиться без пальцев правой руки. При таком воспитании Сережка умел все: убирать в доме, готовить, ухаживать за животными, столярничать и слесарить, косить и водить трактор… Они подходили друг другу, как два кусочка разрезанной по кривой картинки: вспыльчивый, веселый Сергей и спокойная, доброжелательная Ирина. На последнем курсе Сергей уже подрабатывал в родной школе учителем физики и информатики, но долго учительствовать не собирался. Впрочем, чтобы устроиться на работу с приличным заработком, требовалось пройти армию.
Нинка долго ворчала на бестолковую подружку:
– Дурочка ты, да с твоей внешностью можно бизнесмена отхватить. На что он тебе сдался? Подумаешь, красавчик! С лица воды не пить. Будет такой же нищий учителишка, как ты.
Иришка отмалчивалась, она не любила вступать в бесплодные споры, но однажды не выдержала и наорала на бывшую подругу:
– Он самый лучший! Ясно?! При чем тут внешность? Он любит меня, а я люблю его! Оставь свои советы тем, кто еще тупее тебя.
У них с Сережкой почти не возникало разногласий и недомолвок, Ира искренне не понимала подружек, постоянно испытывающих терпение своих парней очередными капризами или потакающих им во всем, вплоть до страсти к выпивке и баловству наркотиками.
– Ты какая-то не от мира сего, – поучали ее однокурсницы. – Мне вот мой колечко с изумрудом подарил, завтра в ночной клуб идем – сумею уговорить по пьяни, так и с бриллиантом подарит.
Ну не было у Сережки лишних денег на бриллианты, а плюшевый медвежонок с забавным бантиком над ухом был ей дороже всех драгоценностей мира. Они поссорились-то всего один раз, когда Сергей сообщил, что осенью пойдет в армию, потому что содержать семью на учительские копейки не сможет, а без армейской службы хорошую работу мужику не найти, разве что на стройку куда-нибудь за границу. Наслушавшаяся жутких историй о кирпичных заводах в любимой телепередаче «Жди меня», Иришка в ужасе прижала всклокоченную голову к своей груди и прошептала: «Нет, уж лучше армия».
– Два мисяци без дощу… кому сказаты…
– Як картоплю копаты будем? Вона як печена…
– А в Самойловке вчора ливень був…
– Да что Самойловка, вон в Мстиславле позавчера такая гроза с дождем прошла…
– Мстиславлю надо – асфальт-то ведь должен кто-то поливать…
– Ох, молебен бы нанять…
– Да якый молебен, проклятэ село… слишком много ведьм развелось…
– В мэнэ корова зовсим молока не дае..
– Откуда ему взяться? Они не пасутся, а встанут по пузо в воде и стоят…
– Да и воды-то в речке нет уже, одна грязь…
– Ох, грешные мы, видать…
– Вон туча какая идет, может, и нас зацепит?
Небо на западе и в самом деле вспухало огромной сине-багровой, постепенно захватывающей весь горизонт тучей. По стеклам ударили первые крупные капли, осатаневший ветер взвил столбы пыли, заголил ветви придорожных кустов… Через несколько минут дождь полил как из ведра. Люди с каким-то благоговейным восторгом вслушивались в грохот воды по крыше, в плеск струй за стенками автобуса, в раскаты грома над головой. В салоне стояли зеленовато-чернильные сумерки. Водопад с небес стал еще неистовее, «дворники» не успевали справляться со сплошным потоком, затуманившим лобовое стекло. Шофер притормозил прямо посреди шоссе. То же сделала и встречная легковушка. На несколько минут движение на трассе замерло. Наконец напор стихии начал ослабевать, небо посветлело, сквозь сплошную пелену проступили очертания предметов за окнами. Послышались недовольные сигналы, автобус медленно двинулся с места, разбрызгивая лужи. Люди с надеждой глядели на них, определяя, сильно ли промочило землю. По мере приближения к Петровке небо становилось все светлее, лужи все мельче, а через несколько минут засияло яркое солнце, редкие капли влаги на асфальте стремительно испарялись. Километрах в двух от села всякие намеки на дождь исчезли окончательно: сухая земля по обочинам и пожухшая зелень не оставляли сельчанам никаких надежд.
– Не з нашим щастям, – горько вздохнула темноволосая полная женщина с переднего сиденья.
– Надо сегодня грядки полить, так, может, ночью и пойдет, – рассмеялся стоявший неподалеку бритоголовый мужчина.
– Допоможи! Помоги! Ты можешь… Допоможи им и мне…
Ира почувствовала, что ее тело стремительно несется к земле, туда, в эту яму, к ужасной Незнакомке. Она зажмурилась и вздрогнула от удара о землю…
– Ирка, дитинка, ты не заболила? Наснилось що?
Девушка с трудом разлепила опухшие веки и в недоумении уставилась на склонившееся к ней круглое добродушное лицо.
– Нет, баба Настя, все хорошо, это я так…
Ночнушка стала липкой от противного пота, в голове набатом отдавалось «Помоги!», но не перекладывать же свои ночные кошмары на старушку.
Баба Настя легонько повела рукой над изголовьем, прошептала слова какой-то молитвы, Ира почувствовала, что голова тяжелеет, мысли путаются, и провалилась в сон без полетов и сновидений. Наутро от ночного кошмара остались только смутные воспоминания. «Это от перемены места и дурацких Сережкиных рассказов всякая мура снится», – решила она.
– Я все понимаю, тетя Аня, – улыбнулась Иришка Каравайко, теперь уже Ирина Михайловна. (Сказать по правде, Ириной Михайловной она себя ну вот ни настолечко не ощущала: Ирка – это для друзей, Иришка – для мамы, а для самых-самых – Стрела.)
– Да что ты понимаешь, – снова махнула рукой Анна Макаровна. – А село там ох какое непростое… Ладно, иди, небось кавалер-то заждался?
Сережка и в самом деле поджидал возле здания районной администрации (местного белого дома, построенного по типовому проекту в конце 80-х, в нем-то и притулился на верхнем, четвертом этаже районный отдел народного образования). Черноволосую голову и красный мотоцикл у широких ступенек она приметила еще с порога державного здания.
– Все в порядке? – На смуглом лице сверкнули влажным блеском карие глаза, блеснула ослепительная улыбка. Сережка был хорош южной красотой смеси украинцев с татарами и бог знает какими гулявшими некогда по широкой степи народами.
– В порядке, – просияла в ответ Иришка. – Только что-то тетя Аня не очень рада.
– А, ерунда, – отмахнулся Сергей, – садись, поехали!
Иришка привычно нахлобучила красно-черный шлем. Взревел мотор старенькой «Явы», в лицо ударил горячий августовский ветер, девушка зажмурилась и, счастливо улыбаясь, прижалась щекой к пахнущей машинным маслом и солнцем вылинявшей джинсовой рубашке Сережки. Дорогу к селу она запомнила не очень хорошо. Так здорово было просто вдыхать запах родного тепла и доносившийся с окрестных полей аромат дозревших трав, лететь вперед, в неизвестность, в будущее…
– Вот и Петровка. – Голос любимого вывел ее из состояния полета.
Иришка открыла глаза, тряхнула копной русых волос и огляделась: по обеим сторонам сизо-синей шоссейки тянулись добротные разноцветные заборы из шифера, бетона и металлопрофиля, в зелени садов проглядывали жестяные и шиферные крыши, наливались соком под благодатным теплом яблоки и груши. Село млело в лучах предосеннего солнца, на улице, белесой от горячей пыли, не было ни души. Мотоцикл притормозил на углу главной трассы и проселочной дороги, подрулил к металлическим воротам в железобетонном заборе.
– Вот тебе и место работы, – усмехнулся Сережка. – Нравится?
За забором высились огромные тополя, каштаны и акации, подальше – желтоватое кирпичное двухэтажное здание, перед школой простирался широкий, поросший стриженой, пожухлой от жары травой двор. Посреди двора красовалась клумба с неизбежными мальвами и бархатцами, несколько свежеокрашенных скамеек и металлических лесенок.
– Нравится, – счастливо выдохнула Иришка. – А что там за роща за дальним забором?
– Кладбище, – «успокоил» юноша. – Тут же школа перестроена из бывшей церкви. Красивая была церковь, на всю округу славилась, только закрыли ее после войны, а в шестьдесят пятом переделали под школу. Видишь, вон та часть – старая, там теплее, а вот спортзал и западное крыло – новострой.
Иришка и сама уже видела явственный шов на теле здания.
– Да не бойся, – ободряюще улыбнулся Сергей, – ты же Стрела! Иди. Директриса уже ждет.
Иришка снова тряхнула головой и улыбнулась любимому в ответ, отгоняя непрошеный холодок, прокравшийся куда-то вниз живота.
Школа пахла уже высохшей, но еще не выветрившейся краской, сверкала чистотой и свежестью. Директриса оказалась немолодой полноватой женщиной с роскошными, уложенными короной светлыми волосами и раскосыми зеленоватыми глазами.
– Надеюсь, надолго к нам, – улыбнулась она. – У меня коллектив постарел, а ведь было время… Да, мы тут все почти ровесники, в этом году в школе семь пятидесятилетних юбилеев, два шестидесятилетних – погуляем, только грустно как-то. Класс мы вам дадим, малышей-пятачков. Часы – поровну с нашим ведущим филологом. Она опытный специалист, поможет и делом, и советом. На квартиру сейчас определим: я уже с сельсоветом договорилась – одинокая бабуся, чистенькая, доброжелательная. У нее и врачи, и учителя, и агрономы жили.
Иришка продолжала кивать и улыбаться, борясь с диким желанием ухватить свои документы и выбежать прочь из чистого ухоженного здания, от приветливой директрисы, от неизвестной милой бабуси. Слова будущей начальницы проникали в сознание, как сквозь три печные заслонки:
– Вы с одиннадцатым построже, они у нас хорошие, а вот с филологами им не везло – то специалист не ахти, то дисциплину держать не умеет, то в декрет уйдет. Последней учительнице совсем на шею сели, она от них рада была не то что в роддом, в преисподнюю сбежать.
Иришка попыталась сосредоточиться и отогнать панику. В самом деле, тетя Аня с таким трудом нашла для нее приличное место: и школа хорошая, и город рядом, и до дома недалеко, на выходные можно будет съездить, маме помочь с огородами и малышами.
– Даю вам неделю на устройство – вещи перевезти, обжиться, медосмотр в райбольнице пройти, а там и на работу. Секционные 27—28 августа, конференция 30-го, но до этого надо будет Екатерине Александровне с кабинетом помочь, подежурить пару раз у телефона, с личными делами класса ознакомиться. Заходи, Сережа, – кивнула директриса просунувшейся в дверь кудлатой голове. – Отвезешь Ирину Михайловну к бабе Насте.
– К бабе Насте?.. – Юноша немного замялся, что не ускользнуло от внимательных прищуренных глаз Марии Петровны.
– Что такое? Баба Настя единственная, кто согласился взять квартирантку, да еще за такую символическую плату. Все, кто у нее жил, остались ей друзьями, почти родными стали, а по селу мало ли чего болтают. Стыдись, ты дипломированный специалист, физик, между прочим. В общем, вперед, молодежь! – И незаметно для Иришки директриса показала Сергею поднятый вверх большой палец – мол, невесту одобряю.
* * *
Дом бабы Насти стоял на центральной улице, в нескольких минутах ходьбы от школы. Зеленый деревянный забор, аккуратная скамеечка у входа, море цветов во дворе: ярко пламенели георгины и сальвии, вились по забору розы и настурции, горделиво вздымали мечи-соцветия гладиолусы, и повсюду астры, астры… Как напоминание о неизбежности прихода осени. Кругленькая румяная старушка вышла на крыльцо, улыбнулась робко подошедшим молодым людям:– Що, Сережка[1], дивчину свою на постой прывив? Заходьте, дитки. Уж я и не хотила никого браты, так ведь Мария Петровна и наша председательша и мэртвого уговорять.
Домик бабы Насти внутри был не хуже, чем снаружи: по стенам висели портреты и иконы под цветастыми рушниками, чистые полы устланы вязаными тряпичными ковриками, печь занавешена ситцевыми занавесками, на металлических кроватях – горы взбитых подушек в вышитых наволочках.
– Ось в тий дальний кимнати будешь житы, дитка, там все твое, будь полной хозяйкой. Исты будем, що бог пошле, когда я сготовлю, а буде час, ты зваришь. Ты, дочка, звидки родом будешь?
– Из соседнего района, Недремайловка, слыхали?
– Бывала даже. У мэнэ невистка, братова жинка звидты. До мэнэ ще и жених приизжав тамошний свататысь, давно, правда, цэ було, рокив тридцять тому… Родные-то твои хто?
– Мама, отец, брат старший, уже женатый, две сестренки младшие. Мама все по хозяйству и с детьми, а отец на заработки ездил в Москву, пока не заболел. Язва у него, теперь маме помогает, иногда в селе подрабатывает.
– Ну, значить, ты девка небалована, сильська, от и добрэ. Овощи и картоплю не привозь, у мэнэ свого хватить, а тоби лишню тяжесть за пивсотни километрив тягты.
– Хорошо, спасибо вам. Я завтра домой поеду, а через два дня вещи привезу.
– Вот и славно. Нате вам, дитки, яблучок, а отут в мэнэ медок е. Прыгощайтесь…
Уже за калиткой Иришка дернула Сергея за рукав:
– Какая бабка классная! Сереж, а чего ты скривился, когда Мария Петровна попросила к ней отвести?
– Ну, это ерунда все, мало ли что говорят…
– Темнишь ты что-то. Начал, так договаривай, а то защекочу.
– Уймись, ненормальная. – Боявшийся щекотки Сергей со смехом отскочил в сторону. – Я же не совсем здешний, хоть и тут родился после Чернобыля, а местные говорят, что баба Настя кое-что знает.
– Как это – знает? – И без того огромные серо-голубые глаза расширились еще больше.
– Ну ты что, маленькая? Ведьма она. Вроде бы ее мать, старая баба Ганна, колдовать умела, и подружка бабы Насти по церковному хору бабка Ольга ей тоже свое знание завещала.
– А как же иконы, церковь? Она ведь верующая!
– Так, говорят, такие бабки-ведуньи всегда около церкви и трутся, а на Пасху норовят попа за ризу дернуть. Так у них сила на весь год прибавляется. Да ерунда все это, мало ли что болтают. Местных послушать, так тут одни ведьмы в селе живут. Поехали лучше искупнемся, погода-то вон какая!
* * *
За отсутствием избытка вещей собралась Иришка быстро. Мать немного всплакнула, неловко обняла дочь на прощание, перекрестила, помогла дотащить клетчатую сумку-кравчучку с методичками и одеждой до рейсового автобуса. Иришка давно была человеком самостоятельным, лишних слез и прощаний не одобряла, поэтому тихо радовалась, что автобус не задержался в родном селе. Вот угораздило же родиться не самой старшей – тогда родители хотя бы гордились первенцем (но брат Виталик ее опередил), не самой младшей – тогда бы все ее обожали и носились как с писаной торбой. А так – серединка наполовинку. Как старшая девочка, должна вечно нянчиться с младшими сестренками и помогать маме по хозяйству, хорошо хоть самостоятельности никто не ограничивал. Соседским детям Иришку ставили в пример. Зато, если надо было отпроситься на дискотеку или школьный вечер, последним убийственным аргументом подружек было: «Вот Ирку мать пустила, а она меня младше!» Институт и профессию Ирина выбрала сама, других абитуриентов родители привели за ручку, у нее мать за пять лет учебы дочери так и не узнала, как открываются двери педуниверситета. Иногда ей казалось, что, случись с ней беда, родители поплакали бы немного, но не очень-то и ощутили бы отсутствие дочери. Единственным человеком, который в самом деле интересовался, о чем думает русоволосая улыбчивая девушка с родинкой на левой щеке, была тетя Аня, сестра отца. А на третьем курсе появился еще и Сережка. Все началось с клуба исторического фехтования и реконструкции костюма, куда ее притащила одноклассница Нинка. Нинка училась на истфаке и второй год занималась в «Варяге». Помимо тренировок и соревнований девчонки участвовали в проведении фестивалей славяно-варяжской культуры. Надежных рабочих рук всегда не хватало, студентки-исторички начали приглашать подружек с других факультетов – так Иришка попала в совершенно новый потрясающий мир. В этом мире звенели мечи витязей, играли гусли, пели тетивы тугих луков, змеились узоры вышивок и плетений. Она быстро нашла себе занятие по сердцу – оказалось, что у нее твердая рука и острый глаз, ее стрелы находили центр любой мишени. Возможно, за этот талант, а скорее, за прямоту и резкость суждений ее прозвали Стрелой. Иришка не возражала, новое прозвище нравилось больше уличного Ведьмачка, которым дразнили в детстве.* * *
В один из приездов домой Иришка полезла в кладовку, где стоял старинный, потемневший от времени прабабкин сундук-скрыня. Сундук был сделан добротно: сквозь почерневший лак проглядывал орнамент из сплетенных виноградных ветвей и роз, углы сундука окованы узорчатым железом. Под стать скрыне был и висевший на деревянном колышке в углу ключ – темного железа, витой, с прихотливо изогнутой бородкой. Ключ повернулся удивительно легко, крышка откинулась с тонким металлическим звоном. Изнутри сундук был украшен вырезанными из различных изданий картинками: цветные открытки с видами городов, реклама папирос фабрики «Дукатъ», мыла и духов, изображения усатых казаков и благородных дам с осиными талиями. Полюбовавшись на все это полиграфическое великолепие, Иришка начала перебирать аккуратно уложенные, пересыпанные табаком и лавандой вещи. Тут в основном хранились потрепанные ветхие рубахи, самодельные юбки и сарафаны. Наконец отыскался и прабабкин девичий костюм: темно-бордовая юбка-спидница, обшитая по низу атласными лентами, расшитая белой гладью рубаха тонкого полотна, плюшевый темно-зеленый корсет со стеклянными пуговками. В отдельном кармашке лежало бережно завернутое в бархотку монисто и несколько низок коралловых и янтарных бус. Иришка сбросила синтетический халатик, облачилась в обретенные сокровища, распустила косу и подхватила волосы атласной голубой лентой. Все вещи оказались впору, словно на нее шились. Когда девушка в таком виде предстала перед родственниками, сестренки ахнули, а мать только проговорила:– Совсем ты взрослая стала, Иринка. Хоть сейчас под венец.
– Ма, можно я это заберу с собой, я не потеряю.
– Бери, конечно, это твое, всегда к старшей дочери переходит. Теперь такого не носят, а жалко…
С тех пор на всех фестивалях и соревнованиях она выступала в прабабушкином наряде, а за неимением лаптей или стилизованных под Средневековье туфелек бегала босиком, шокируя более состоятельных и изнеженных приятельниц. Ей казалось, что с обретением древнего наряда за спиной выросли крылья. Такой ее и увидел Сережка после боя с витязем Дубовой Дубравы. Она готовилась к стрельбе, краем глаза поглядывая на ристалище. Там гибкий воин в кольчуге, с изображением пантеры на щите, теснил тяжелого неповоротливого витязя. «Дуб» вяло отбивался от быстрого непредсказуемого противника, пока не наткнулся на флажки, ограждавшие место поединка. Герольды провозгласили победу Черной Пантеры, воин отступил под развесистую липу, снял кованый шлем, повернул потное разгоряченное лицо в сторону стрельбища… Иришка даже забыла надеть защитный щиток и первым же выстрелом ободрала руку до крови. Все стрелы она положила в мишень, почти не целясь, а потом, даже не подумав поинтересоваться результатами, передала свой лук Дашке и пошла в сторону липы, в тени которой отдыхали между поединками рыцари. Они встретились как раз на середине пути между стрельбищем и ристалищем… Так в ее жизнь вошел Сережка.
Сережка оказался студентом-физиком, родом из пригородной Петровки. Семью в свое время переселили из Зоны, родители отстроились, положив все силы и здоровье на дом и двоих сыновей. Мать работала медсестрой в местной больничке, отец до развала хозяйства – в колхозе. Потом колхоз распался, а отца угораздило сунуть руку в соломорезку и остаться на всю жизнь беспалым калекой. Чтобы выжить, приходилось держать коров, свиней, немереное количество домашней птицы… Каждый день мать, улучив минутку, возила молоко и творог на рынок в областной Мстиславль, отец хозяйствовал дома, приспособившись обходиться без пальцев правой руки. При таком воспитании Сережка умел все: убирать в доме, готовить, ухаживать за животными, столярничать и слесарить, косить и водить трактор… Они подходили друг другу, как два кусочка разрезанной по кривой картинки: вспыльчивый, веселый Сергей и спокойная, доброжелательная Ирина. На последнем курсе Сергей уже подрабатывал в родной школе учителем физики и информатики, но долго учительствовать не собирался. Впрочем, чтобы устроиться на работу с приличным заработком, требовалось пройти армию.
Нинка долго ворчала на бестолковую подружку:
– Дурочка ты, да с твоей внешностью можно бизнесмена отхватить. На что он тебе сдался? Подумаешь, красавчик! С лица воды не пить. Будет такой же нищий учителишка, как ты.
Иришка отмалчивалась, она не любила вступать в бесплодные споры, но однажды не выдержала и наорала на бывшую подругу:
– Он самый лучший! Ясно?! При чем тут внешность? Он любит меня, а я люблю его! Оставь свои советы тем, кто еще тупее тебя.
У них с Сережкой почти не возникало разногласий и недомолвок, Ира искренне не понимала подружек, постоянно испытывающих терпение своих парней очередными капризами или потакающих им во всем, вплоть до страсти к выпивке и баловству наркотиками.
– Ты какая-то не от мира сего, – поучали ее однокурсницы. – Мне вот мой колечко с изумрудом подарил, завтра в ночной клуб идем – сумею уговорить по пьяни, так и с бриллиантом подарит.
Ну не было у Сережки лишних денег на бриллианты, а плюшевый медвежонок с забавным бантиком над ухом был ей дороже всех драгоценностей мира. Они поссорились-то всего один раз, когда Сергей сообщил, что осенью пойдет в армию, потому что содержать семью на учительские копейки не сможет, а без армейской службы хорошую работу мужику не найти, разве что на стройку куда-нибудь за границу. Наслушавшаяся жутких историй о кирпичных заводах в любимой телепередаче «Жди меня», Иришка в ужасе прижала всклокоченную голову к своей груди и прошептала: «Нет, уж лучше армия».
* * *
В рейсовом автобусе, каждые полчаса курсировавшем между Мстиславлем и Петровкой, гуляли августовские ветры. Свежий воздух врывался через открытые окна и люки, охлаждал разгоряченные лица, потные спины. Иришка пристроилась со своими сумками на боковом сиденье и против воли слушала разговоры соседок сзади и слева. Говорили о хозяйских делах и видах на погоду. До девушки долетали обрывки фраз:– Два мисяци без дощу… кому сказаты…
– Як картоплю копаты будем? Вона як печена…
– А в Самойловке вчора ливень був…
– Да что Самойловка, вон в Мстиславле позавчера такая гроза с дождем прошла…
– Мстиславлю надо – асфальт-то ведь должен кто-то поливать…
– Ох, молебен бы нанять…
– Да якый молебен, проклятэ село… слишком много ведьм развелось…
– В мэнэ корова зовсим молока не дае..
– Откуда ему взяться? Они не пасутся, а встанут по пузо в воде и стоят…
– Да и воды-то в речке нет уже, одна грязь…
– Ох, грешные мы, видать…
– Вон туча какая идет, может, и нас зацепит?
Небо на западе и в самом деле вспухало огромной сине-багровой, постепенно захватывающей весь горизонт тучей. По стеклам ударили первые крупные капли, осатаневший ветер взвил столбы пыли, заголил ветви придорожных кустов… Через несколько минут дождь полил как из ведра. Люди с каким-то благоговейным восторгом вслушивались в грохот воды по крыше, в плеск струй за стенками автобуса, в раскаты грома над головой. В салоне стояли зеленовато-чернильные сумерки. Водопад с небес стал еще неистовее, «дворники» не успевали справляться со сплошным потоком, затуманившим лобовое стекло. Шофер притормозил прямо посреди шоссе. То же сделала и встречная легковушка. На несколько минут движение на трассе замерло. Наконец напор стихии начал ослабевать, небо посветлело, сквозь сплошную пелену проступили очертания предметов за окнами. Послышались недовольные сигналы, автобус медленно двинулся с места, разбрызгивая лужи. Люди с надеждой глядели на них, определяя, сильно ли промочило землю. По мере приближения к Петровке небо становилось все светлее, лужи все мельче, а через несколько минут засияло яркое солнце, редкие капли влаги на асфальте стремительно испарялись. Километрах в двух от села всякие намеки на дождь исчезли окончательно: сухая земля по обочинам и пожухшая зелень не оставляли сельчанам никаких надежд.
– Не з нашим щастям, – горько вздохнула темноволосая полная женщина с переднего сиденья.
– Надо сегодня грядки полить, так, может, ночью и пойдет, – рассмеялся стоявший неподалеку бритоголовый мужчина.
* * *
Этой ночью Иришке впервые приснилась Она. По идее, должен был бы присниться Сережка, девушка даже прошептала перед сном заветное: «На новом месте приснись, жених, невесте» – и почти сразу провалилась в глубокий сон. А во сне появилась Незнакомка… Ира увидела себя словно со стороны. Вот она идет по тихой сельской улице, потом бежит, легко касаясь земли пальцами босых ног, потом прикосновения к дороге становятся все реже, прыжки удлиняются, и вот она уже несется вперед, не касаясь земли, поднимается все выше, до уровня крон старых тополей, взмывает над деревьями, летит! Иришка и раньше летала во сне, но никогда так явственно не приходило к ней это ощущение легкости и красоты полета. Она казалась себе свободной и счастливой… и вдруг нахлынуло одиночество и отчаяние, переходящее в ужас. Девушка не понимала причины, но опьянение полета сменилось чувством увязания в болотной тине. И тут Иришка увидала Ее. Девушка, примерно одного с ней возраста, в простой полотняной сорочке, босая, тянула худые, костлявые руки. Незнакомка стояла на дне глубокого песчаного карьера, ее рот был искривлен то ли криком, то ли гримасой боли и отчаянья (как на картине Мунка, подумалось Иришке). Нет, все-таки она кричала, все существо Иришки содрогнулось от наполнившего его вопля:– Допоможи! Помоги! Ты можешь… Допоможи им и мне…
Ира почувствовала, что ее тело стремительно несется к земле, туда, в эту яму, к ужасной Незнакомке. Она зажмурилась и вздрогнула от удара о землю…
– Ирка, дитинка, ты не заболила? Наснилось що?
Девушка с трудом разлепила опухшие веки и в недоумении уставилась на склонившееся к ней круглое добродушное лицо.
– Нет, баба Настя, все хорошо, это я так…
Ночнушка стала липкой от противного пота, в голове набатом отдавалось «Помоги!», но не перекладывать же свои ночные кошмары на старушку.
Баба Настя легонько повела рукой над изголовьем, прошептала слова какой-то молитвы, Ира почувствовала, что голова тяжелеет, мысли путаются, и провалилась в сон без полетов и сновидений. Наутро от ночного кошмара остались только смутные воспоминания. «Это от перемены места и дурацких Сережкиных рассказов всякая мура снится», – решила она.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента